Текст книги "Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи"

Справедливости ради нужно сказать, что Борис Иванович Куракин стал первым постоянным послом России за рубежом: он трудился в Лондоне, в Ганновере, в Гааге и в Париже, руководил всем посольским корпусом России.

Но иностранные слова в обилии проникали и в речь россиян, не переступавших границы своего отечества.

И поэтому русские литераторы быстро почувствовали, что в обновленном языке пора наводить порядок.

Три стиля или три языка? Язык Ломоносова

В середине XIX века деятельность Петра I и его наследие уже стали поводом для политических споров. Михаил Петрович Погодин в уже знакомой нам статье «Петр Первый и национальное органическое развитие» пишет: «Слава, как луна, имеет свои фазы. Слава Петрова находится ныне в ущербе: многие вновь открытые документы из архивов Тайной Канцелярии бросили в последнее время мрачную тень на его личный характер, а пробуждающееся народное сознание преисполняется в некоторых негодованием на него за насильственное подчинение России иностранному, европейскому влиянию».

Он призывает на защиту Петра Татищева, Ломоносова, князя Щербатова, Карамзина и Пушкина. И подытоживает: «Как потомки Адамовы рождаются, нося в существе своем следствия первородного греха, так точно все мы русские от рождения своего подвергаемся влиянию Европы или Петровой реформы. Как нечего толковать людям, бранить и осуждать, судить и рядить, зачем Адам сорвал и съел роковое яблоко, а должны они думать, как возвратить себе потерянный рай, чтобы в немощи совершилась сила, так точно бесполезно разбирать нам задним числом с практической точки зрения действия Петровы, а должны мы стараться, удержав из них дельное и доброе, присоединять к тому все годное из народной жизни, старой, средней и новой, сколько в ней того сохранилось, – и идти вперед».

В самом деле, хотя «история не имеет сослагательного наклонения», нельзя забывать, что Россия без реформ Петра была бы также Россией без Пушкина и без многих замечательных его современников. А вот «тайной канцелярии» никак не повредила бы смена курса. Любой правитель, куда бы он ни «правил», будет нуждаться в защите. А в XVIII веке лучшей защитой было нападение, причем максимально жестокое, такое, после которого противник уже не оправился бы.

* * *

Нам трудно представить себе Россию без Пушкина. А какой была бы Россия без Ломоносова? Или с Ломоносовым, никогда не бывавшем за границей, не учившемся в Марбурге, а только в Славяно-греко-латинской академии, основанной еще при царевне Софье. Скорее всего, тогда мы не знали бы Ломоносова-химика, Ломоносова-естествоиспытателя, Ломононсова-астронома, открывшего наличие атмосферы у Венеры, что было важно для астрономов всего мира, и, наконец, Ломоносова-художника, занимавшегося производством цветного стекла и изготовлением мозаик.

Ломоносов-литератор, возможно, был бы, но мы никогда не угадаем, о чем и как он бы писал.

Но пора вернуться в реальность из области сослагательного наклонения и немного поговорить о том, что сделал Ломоносов для русского языка.

Первые 14 лет жизни Михаила Васильевича прошли еще при жизни Петра, но известность он получил уже при «дщери Петровой» – императрице Елизавете.

Именно Ломоносов написал первую в истории «Русскую грамматику» (1755), в которой проанализировал законы и формы русского литературного языка. Интересно, что в период работы над «Грамматикой» Ломоносов начал писать маленькую шуточную комедию «Суд российских письмен перед Разумом и Обычаем от Грамматики представленных». В ней Грамматика обращается к Разуму и Обычаю с просьбой решить, какое начертание должны иметь русские буквы, потому что они непрерывно ссорятся из-за этого. Это намек на спор в академической среде по вопросу о не вполне еще устоявшихся к тому времени начертаниях букв русского гражданского алфавита, введенного в начале века. Как видно из текста, заимствовались не только слова, но и начертания букв, и по этому поводу также царили разногласия:

Грамматика

Почтенные, почтеннейшие и препочтенные господа! Я вам доносила, доношу и буду доносить, что письмя письменем гнушается, письмени от письмене нет покою, письмена о письменах с письменами вражду имеют и спорят против письмен.

…

Я должна вам представить российские письмена, которые давно имеют между собою великие распри о получении разных важных мест и достоинств. Каждое представляет свое преимущество. Иные хвалятся своим пригожим видом, некоторые – приятным голосом, иные своими патронами, а почти все – старинною своею фамилиею. Сего междоусобного их несогласия без вашего рассмотрения прекратить невозможно.

Разум

Изволь их перед нас поставить.

Грамматика

В каком образе видеть их изволите?

Обычай

Как – в каком образе?

Грамматика

Ежели вам угодно перекликать их на улице, то станут они для нынешней стужи в широких шубах, какие они носят в церковных книгах, а ежели в горнице пересматривать изволите, предстанут в летнем платье, какое они надевают в гражданской печати. Буде же за благо рассудите, чтобы они пришли к окнам на ходулях, явятся так, [как] их в старинных книгах под заставками писали или как и ныне в Вязьме на пряниках печатают. А когда по их честолюбию в наряде притти позволите, тогда наденут на себя ишпанские парики с узлами, как они стоят у псалмов в начале, а женский пол суриком нарумянятся. Буде же хотите, чтобы они явились как челобитчики в плачевном виде, то упадут перед вами, растрепав волосы, как их пьяные подьячие в челобитных пишут; наконец, если видеть желаете, как они недавно между собою подрались, то вступят к вам сцепившись, как судьи однем почерком крепят указы.

При этом обычай жалуется, что…

Обычай

… Когда же мне другие важные дела исправлять и о том стараться, чтобы все то, что от меня зависит, удержать и утвердить в прежнем своем добром состоянии? Непостоянная госпожа Мода и ночи не спит, стараясь все то развратить или и вовсе отменить, что я уже давно за благо принял.

А Разум пытается его утешить:

Разум

Напрасно для того излишно себя беспокоишь: что худо, то долго устоять не может. И старое скоро назад возвратится, ежели оно нового лучше.

Мир, и порядок, и разрешение всех споров и должна была принести россиянам «Грамматика» Ломоносова.

* * *

Скорее всего, вы никогда не изучали «Грамматику» Ломоносова, но хорошо знаете предисловие к ней: «Повелитель многих языков язык российский не токмо обширностию мест, где он господствует, но купно и собственным своим пространством и довольствием велик перед всеми в Европе. Невероятно сие покажется иностранцам и некоторым природным россиянам, которые больше к чужим языкам, нежели к своему трудов прилагали. Но кто, не упреждаемый великими о других мнениями прострет в него разум, и с прилежанием вникнет, со мною согласится. Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским языком с Богом, французским с друзьями, немецким с неприятельми, италиянским с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка».

Однако, чтобы не утратить живость, крепость, нежность и величие, язык должен оставаться живым, не становиться памятником своему славному прошлому. Разумеется, Ломоносов не может не признать важности влияния греческого языка на славянский в прошлом и большого количества заимствований как слов и грамматических категорий, так и идей и понятий, выраженных этими словами: «Правда, что многие места оных переводов недовольно вразумительны, однако польза наша весьма велика. При сем, хотя нельзя прекословить, что сначала переводившие с греческого языка книги на славенский не могли миновать и довольно остеречься, чтобы не принять в перевод свойств греческих, славенскому языку странных, однако оные чрез долготу времени слуху славенскому перестали быть противны, но вошли в обычай. Итак, что предкам нашим казалось невразумительно, то нам ныне стало приятно и полезно».

Эта цитата – из краткого, но очень информативного программного трактата «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке» (1758). Именно в нем Ломоносов вводит понятие «трех родов речений»: «Как материи, которые словом человеческим изображаются, различествуют по мере разной своей важности, так и российский язык чрез употребление книг церковных по приличности имеет разные степени: высокий, посредственный и низкий. Сие происходит от трех родов речений российского языка.

К первому причитаются, которые у древних славян и ныне у россиян общеупотребительны, например: бог, слава, рука, ныне, почитаю.

Ко второму принадлежат, кои хотя обще употребляются мало, а особливо в разговорах, однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насажденный, взываю. Неупотребительные и весьма обветшалые отсюда выключаются, как: обаваю, рясны, овогда, свене и сим подобные.

К третьему роду относятся, которых нет в остатках славенского языка, то есть в церковных книгах, например: говорю, ручей, который, пока, лишь. Выключаются отсюда презренные слова, которых ни в каком штиле употребить непристойно, как только в подлых комедиях.

От рассудительного употребления и разбору сих трех родов речений рождаются три штиля: высокий, посредственный и низкий».

Первым можно излагать «героические поэмы, оды, прозаичные речи о важных материях», и «составляется он из речений славенороссийских, то есть употребительных в обоих наречиях, и из славенских, россиянам вразумительных и не весьма обетшалых».

Средний стиль – для театральных драм, а также «для «…писем, сатир, эклог и элегий». Этот стиль «состоять должен из речений, больше в российском языке употребительных, куда можно принять некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великою осторожностию, чтобы слог не казался надутым. Равным образом употребить в нем можно низкие слова, однако остерегаться, чтобы не опуститься в подлость».

И наконец, в низком стиле стоило использовать «речения третьего рода, то есть которых нет в славенском диалекте, смешивая со средними, а от славенских обще не употребительных вовсе удаляться по пристойности материй, каковы суть комедии, увеселительные эпиграммы, песни, в прозе дружеские письма, описание обыкновенных дел».

В заключение Ломоносов выражает надежду, что «таким старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славенского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков, заимствующих себе красоту из греческого, и то еще чрез латинский. Оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют. Сие все показанным способом пресечется, и российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердится, коль долго церковь российская славословием божиим на славенском языке украшаться будет».

* * *

Достаточно взглянуть на одно из самых знаменитых стихотворений Ломоносова, чтобы убедиться: в поэзии он вовсе не избегал заимствованных слов.

Это стихотворение – написанное в 1743 году «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния». Тема, разумеется, достойна высокого стиля. Как же выглядит он в исполнении Ломоносова?

 
Лице свое скрывает день:
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы чорна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкой прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов;
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков:
Для общей славы Божества
Там равна сила естества.
Но где ж, натура[83]83
  Природа – калька с лат. nātūra от natus – «рожденный».


[Закрыть], твой закон?
С полночных стран встает заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мещут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл!
Се в ночь на землю день вступил!
О вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малый вещи знак
Являет естества устав,
Вы знаете пути планет[84]84
  Из лат. рlаnētа или греч. πλανήτης – «блуждающий».


[Закрыть];
Скажите, что наш ум мятет?
Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит[85]85
  Из франц. zénith (из араб.).


[Закрыть]?
Как может быть, чтоб мерзлый пар
Среди зимы рождал пожар?
Там спорит жирна мгла с водой;
Иль солнечны лучи блестят,
Склонясь сквозь воздух к нам густой;
Иль тучных гор верхи горят;
Иль в море дуть престал зефир[86]86
  Из франц. zéphir – то же, лат. zephyrus от греч. ζέφυρος.


[Закрыть],
И гладки волны бьют в эфир[87]87
  Из греч. αἰθήρ – «эфир, верхний воздух».


[Закрыть].
Сомнений полон ваш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей вам конец?
Кто ж знает, коль велик Творец?
 

Мы видим, что заимствованных слов тут совсем немного, но если бы их не было, исчезли бы и идеи, связанные с ними – идеи европейской философии и естествознания XVIII века, и стихи утратили бы важную часть своего содержания. А собственно «церковнославянское» слово лишь одно – «естество», оно является калькой греческого слова φύσις («природа»), о чем Ломоносов, изучавший греческий язык, разумеется, прекрасно знал. А если уж высокому стилю иноязычные слова не помеха, то тем более они уместны в остальных родах речи.

«Беседа любителей русского Слова». Кого хвалил мурза Державин и что бранил адмирал Шишков

Ломоносов успел написать оду на бракосочетание великого князя Петра Федоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны, и оду на восшествие на престол Петра Федоровича и «купно на новый 1762 год», и даже оду императрице Екатерине Алексеевне в новый 1864 год. Но настоящим придворным певцом Екатерины Алексеевны был Гавриил Романович Державин. Это он в стихах стал называть ее именем Фелица[88]88
  От лат. felix, переводимого как «плодотворный, благословенный, счастливый, удачливый».


[Закрыть], тем псевдонимом, которым Екатерина наградила себя сама в написанной для внука «Сказке о царевиче Хлоре[89]89
  От др. – греч. χλωρός – «зеленый, молодой, незрелый».


[Закрыть]». Позже в своем переводе знаменитой оды Горация Державин писал о своих заслугах:

 
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
С сердечной простотой беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.
 

Державин был при императрице не только «придворным поэтом», но и секретарем «у принятия прошений», а позже – сенатором, что позволило ему написать о себе:

 
Хотя б я с пленных снял железы,
Закон и правду сохранил,
Отер сиротски, вдовьи слезы,
Невинных оправдатель был.
 

И далее…

 
Пусть тот, кто с большим дарованьем
Мог добродетель прославлять,
С усерднейшим, чем я, стараньем
Желать добра и исполнять,
Пусть тот, не медля, и решится, —
И мой кумир[90]90
  Здесь – «скульптура», «бюст», русск. – цслав. «кумиръ», происхождение неизвестно.


[Закрыть] им сокрушится.
Я рад отечества блаженству:
Дай больше, небо, таковых,
Российской силы к совершенству,
Сынов ей верных и прямых!
 

В конце этого стихотворения Державин просит:

 
А ты, любезная супруга!
Меж тем возьми сей истукан[91]91
  Здесь – «скульптура», «бюст» – др. – русск., цслав. «истуканъ» – «вырезанный, высеченный», от «истукати» – «резать, лить из металла»; ср. греч. τύκος («тикос») – «резец», τυκίζω («тикисо») – «высекать».


[Закрыть];
Спрячь для себя, родни и друга
Его в серпяный твой диван;
И с бюстом[92]92
  Бюст – заимств. из франц. buste от лат. bustum – «бюст покойного, установленный на могиле».


[Закрыть] там своим, мне милым,
Пред зеркалом их в ряд поставь,
Во знак, что с сердцем справедливым
Не скрыт наш всем и виден нрав.
Что слава! – Счастье нам прямое
Жить с нашей совестью в покое.
 

Это очень точное описание интерьеров в доме Державиных. «Серпяный… диван» – это большой мягкий диван[93]93
  Заимствованно из франц. divan – «ложе, диван», а во французский язык попало из тур. – перс. divan – «служебный кабинет, совет»;.


[Закрыть] в маленькой гостиной петербургского дома Державиных на Фонтанке (дом был фактически загородным, так как по Фонтанке проходила в XVIII веке границе города, и строился именно как загородная усадьба, окруженная небольшим садом и огородом).

Два окна комнаты выходили в сад, между ними перед большим зеркалом на столике стояли мраморные бюсты Гавриилы Романовича и его любимой жены Катерины Яковлевны работы Ж.-Д. Рашетта. Диван закрывал балдахин из белой кисеи на розовой подкладке. На задней стене висело еще одно большое зеркало, и многократные отражения создавали иллюзию бесконечного пространства.

Диван был любимым местом послеобеденного отдыха хозяина дома; наверное, тому легко было, раскинувшись на мягком ложе, воображать себя мурзой[94]94
  Мурза – «тат. князь, наследный старейшина, по русским законам не имеющий особых привилегий», из араб. – перс. emîrzadä – «княжеский сын». (Этимологический словарь Фасмера)


[Закрыть]. (Так как Фелица в сказке Екатерины, несмотря на свое европейское имя, была царицей «киргиз-кайсацкия орды», то и Гавриил Романович в своих полушутливых стихотворных посланиях называл себя «мурзой Державиным» («Послание мурзы», «Видение мурзы»).

Но почему диван серпяный? В XVIII веке так называли льняную ткань из нитей редкого переплетения, которые выглядели как маленькие квадратики. В XXI веке так стали называть строительную клейкую ленту с подобным узором.

Сюда на диванчик приглашал Державин дорогих гостей:

 
Сядь, милый гость! здесь на пуховом
Диване мягком отдохни;
В сем тонком пологу перловом[95]95
  Из франц. реrlе, и нем. pеrlе – «жемчужина».


[Закрыть]
И в зеркалах вокруг усни;
Вздремли после стола немножко,
Приятно часик похрапеть:
Златой кузнечик, сера мошка
Сюда не могут залететь.
Случится, что из снов прелестных
Приснится здесь тебе какой;
Хоть клад из облаков небесных
Златой посыплется рекой,
Хоть девушки мои домашни
Рукой тебе махнут, – я рад:
Любовные приятны шашни,
И поцелуй в сей жизни – клад.
 

* * *

В гостеприимном почти загородном доме Державина часто собирались члены общества «Беседа любителей русского слова». «Мы четверо, а именно Державин, Муравьев, Хвостов и я, – установили для чтения вечера и в назначенные дни съезжались по очереди друг к другу. Некоторые другие любители русского языка присоединились к нашему обществу, и мы провождали время с пользою и приятностью», – рассказывает один из основателей общества – А. С. Шишков.

А Николай Иванович Гнедич, первый переводчик на русский язык гомеровой «Илиады», хоть и являлся близким другом директора Публичной Библиотеки А.Н. Оленина, друга Державина, но все же был приглашен вступить в «Беседу» как сотрудник, а не полноправный член. Обиженный, он писал поэту Капнисту 2 января 1811 г.: «У нас заводится названное сначала Ликей, потомъ Атеней и наконец Беседа – или общество любителей Российской словесности. Это старая Российская академия, переходящая в новое строение; оно есть истинно прекрасная зала, выстроенная Гаврилом Романовичем при доме. Уже куплен им и орган и поставлен на хорах; уже и стулья расставлены, где кому сидеть, и для вас есть стул; только вы не будете сначала понимать языка его членов. Чтобы в случае приезда вашего и посещения Беседы не прийти вам в конфузию, предуведомляю вас, что слово „проза“[96]96
  Лат. prōsa.


[Закрыть] называется у них: „говор“, „билет“[97]97
  Польск. bilet или нем. billett из франц. billet – «билет, записка», начало XVIII века.


[Закрыть] – „значок“, „номер“[98]98
  Нем. польск. нем. nummer, лат. numerus – начало XVIII века.


[Закрыть] – „число“, „швейцар“[99]99
  Польск. szwajcar – «швейцар, привратник», из нем. schweizer – «швейцарец, швейцарский гвардеец», затем «привратник».


[Закрыть] – „вестник“; других слов еще не вытвердил, ибо и сам новичок. В зале Беседы будут публичные чтения, где будут совокупляться знатные особы обоего пола – подлинное выражение одной статьи устава Беседы».

Первое собрание уже не только дружеского кружка, а литературного общества, претендующего на влияние в столице, состоялось 15 марта 1811 года. Затем заседания происходили каждый месяц и вызвали живой отклик у читающей публики.

С перерывом в 1812–1813 годах эти собрания продолжались до 1816-го и прекратились после смерти Державина.

* * *

Но больше всех в этом славном обществе нас будет интересовать, разумеется, адмирал Александр Семе– нович Шишков, так как именно с ним связано пред– ставление о пагубности засилья иностранных слов в русском языке и необходимости непримиримой борьбы с ними.

Биография Александра Семеновича интересна и значительна, даже если забыть на время о его литературной деятельности. Он родился в 1754 году в Москве, образование получил в Морском кадетском корпусе, ко– торый окончил в числе лучших учеников, а позже, будучи лейтенантом, преподавал в своей alma mater[100]100
  Лат. alma mater («альма матер») – букв. «кормящая мать» – старинное студенческое название университета.


[Закрыть] тактику.

На последнем курсе в 1771 году, как тогда было принято, он совершил учебный поход из Архангельска через Белое море и вокруг Европы. Не обошлось и без приключений: у острова Борнгольм во время крушения весь экипаж едва не погиб, но пережитые опасности не отвратили будущего адмирала от морской карьеры. В 1776–1779 годах он отправился в новое морское путешествие: к берегам Турции, в Константинополь, к развалинам Трои, в Афины и, наконец, в Италию, где выучил и полюбил итальянский язык. Также Шишков свободно владел французским и немецким.

В 1790 году он участвовал в Шведской войне под началом адмирала Чичагова.

В мирное время продолжал заниматься литературой и публицистикой.

С 1796 года стал членом Российской академии, с 1811-го – председателем первого разряда «Беседы».

В 1803 году в заседаниях Российской академии Шишковым было прочитано сочинение под названием «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», которое было сочувственно принято академиками и в том же году напечатано отдельной книгой. В последующие годы Шишков переиздавал его трижды – в 1813 г., 1818 г., а также в 1825 г. в составе своего Собрания сочинений и переводов.

В 1812 году Шишков был назначен статс-секретарем Александра I, писал для императора манифесты, указы, рескрипты. С 1813 года – президент Российской академии. С 1824 по 1828 год – министр просвещения. В 1826 году он представил на утверждение Николаю I новый цензурный устав, который получил у современников название «чугунного» и просуществовал лишь до 1828 года.

* * *

Каким же видел Шишков идеальный русский язык? Он описал это в уже упомянутом программном трактате «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», вышедшем в 1803 году.

В основе его должен был лежать тот набор слов, который Ломоносов предназначал для «высокого слога». Это именно те слова, «которые у древних славян и ныне у россиян общеупотребительны, например: бог, слава, рука, ныне, почитаю». Это вполне разумное требование: текст на русском языке должен быть написан так, чтобы для его чтения не требовался переводчик.

А впрочем, всем трем видам слога, описанным Ломоносовым, находится место в русском языке, каким его видит Шишков, если только пишущий обладает… начитанностью и прилежанием Ломоносова: «Я уже сказал, что трудно достигнуть до такого в языке своем познания, какое имел, например, Ломоносов: надлежит с таким же вниманием и такую же груду русских и еще церковных книг прочитать, какую он прочитал, дабы уметь высокой славенский слог с просторечивым российским так искусно смешивать, чтоб высокопарность одного из них приятно обнималась с простотою другого. Надлежит долговременным искусом и трудом такое же приобресть знание и силу в языке, какие он имел, дабы уметь в высоком слоге помещать низкие мысли и слова, таковые например как: „рыкать“, „рыгать“, „тащить за волосы“, „подгнет“[101]101
  ПОДГНЕТ, подгнета, подгнетка —…растопка, подтопка, припас для поджига дров, лучина. Без подгнета и дрова не горят, без подстрекательства и смуты не будет. (Толковый словарь Даля. В. И. Даль. 1863–1866)


[Закрыть], „удалая голова“, и тому подобные, не унижая ими слога и сохраняя всю важность оного».

Более того, Шишков признает, что «славенский язык различен с Российским и что ныне слог сей неупотребителен», и тем не менее «я не то утверждаю, что должно писать точно славенским слогом, но говорю, что славенский язык есть корень и основание Российского языка; он сообщает ему богатство, разум, силу, красоту».

Позже в процессе полемики Шишков займет более жесткую позицию: отказываться от церковнославянских корней, с его точки, – зрения значит подрубать корни русского языка, «подпирая» его французскими костылями, а это преступление против русского духа. Теперь, по словам Шишкова, «язык у нас славенский и руский один и тот же. Он различается только (больше нежели всякой другой язык) на высокой и простой. Высоким написаны священные книги, простым мы говорим между собою и пишем светские сочинения, комедии, романы, и проч. Но сие различие так велико, что слова, имеющие одно и то же значение, приличны в одном и неприличны в другом случае: „воззреть очами“ и „взглянуть глазами“ суть два выражения, несмотря на одинаковое значение слов, весьма между собою различные. Когда поют: „се жених грядет во полунощи“, я вижу Христа; но когда тоже самое скажут: „вон жених идет в полночь“, то я отнюдь не вижу тут Христа, а просто какого-нибудь жениха. Сколько смешно в простых разговорах говорить высоким славенским слогом, столько же странно и дико употреблять простой язык в священном писании».

Адмирал весьма терпимо относится к заимствованиям из греческого языка, поскольку они освящены древними традициями и употреблением большинства заимствованных греческих слов в переводах Священного Писания и сочинениях святых отцов.

Его гнев и неприятие вызывают исключительно живые европейские языки, особенно французский: «Древний славенский язык, отец многих наречий, есть корень и начало Российского языка, который сам собою всегда изобилен был и богат, но еще более процвел и обогатился красотами, заимствованными от сроднего ему Эллинскаго языка, на коем витийствовали гремящие Гомеры, Пиндары, Демосфены, а потом Златоусты, Дамаскины и многие другие Християнские проповедники. Кто бы подумал, что мы, оставя сие многими веками утвержденное основание языка своего, начали вновь созидать оный на скудном основании французского языка? Кому приходило в голову с плодоносной земли благоустроенный дом свой переносить на бесплодную болотистую землю?»

Французский язык стал ведущим иностранным языком в России с точки зрения Шишкова совсем недавно – при императрице Елизавете. Младшую дочь Петра одно время планировали отдать за одного из французских принцев. Этот проект не состоялся, но девочка, вообще очень способная к языкам, как и ее отец, успела выучить и полюбить французский. В угоду ей весь двор заговорил по-французски, и этот язык оставался «тайным языком» прежде всего придворных, а затем и аристократии на протяжении всего XIX века. Позже даже «дикая помещица» Коробочка будет жаловаться Чичикову, что мука теперь «больно не авантажная[102]102
  Фр. avantageux – «прибыльный, выгодный».


[Закрыть]». А Шишков еще в 1803 году называл в числе «обветшалых» иностранных слов, которые «прогнаны уже из большого света и переселились к купцам и купчихам»: «авантажиться» («искать выгоды»), «манериться», «компанию водить», «куры строить», «комедию играть». Сейчас некоторые из них покажутся нам устаревшими, зато другие за два века «прижились» в русском языке и не выглядят больше чем-то странным или чуждым.

Коробочка живет так, как жили русские помещицы в XVI и XVII веках, ведет по сути натуральное хозяйство, угощает заезжего гостя традиционными русскими блюдами: блинами, оладьями, скородумками[103]103
  Яичница с ветчиной и хлебом.


[Закрыть], пряглами[104]104
  Оладьи или лепешки, пряженые (зажаренные) в масле.


[Закрыть] и проч. Но в разговоре использует французские слова в русской переделке, сама этого не замечая. По-видимому, перспектива именно такого незаметного поглощения иностранных слов русским языком и неизбежная его при этом порча больше всего пугали Шишкова.

Он пишет о влиянии французов:

«Все то, что собственное наше, стало становиться в глазах наших худо и презренно. Они учат нас всему: как одеваться, как ходить, как стоять, как петь, как говорить, как кланяться и даже как сморкать и кашлять. Мы без знания языка их почитаем себя невеждами и дураками. Пишем друг к другу по-французски. Благородные девицы наши стыдятся спеть русскую песню. Мы кликнули клич, кто из французов, какова бы роду, звания и состояния он ни был, хочет за дорогую плату, сопряженную с великим уважением и доверенностью, принять на себя попечение о воспитании наших детей? Явились их престрашныя толпы; стали нас брить, стричь, чесать. Научили нас удивляться всему тому, что они делают; презирать благочестивые нравы предков наших, и насмехаться над всеми их мнениями и делами. Одним словом, они запрягли нас в колесницу, сели на оную торжественно и управляют нами – а мы их возим с гордостью, и те у нас в посмеянии, которые не спешат отличать себя честью возить их! Не могли они истребить в нас свойственного нам духа храбрости; но и тот не защищает нас от них: мы учителей своих побеждаем оружием; а они победителей своих побеждают комедиями, романами, пудрою, гребенками. От сего то между прочими вещами родилось в нас и презрение к славенскому языку; сие то есть причиною, что мы в нынешних сочинениях наших находим таковые и подобные сим о книгах толкования: „Слог нашего переводчика можно назвать изрядным; он не надут славянщизною, и довольно чист“».

Прежде всего адмирал винит в этом не только самих иностранцев, но и переводчиков, которые, зная иностранные языки, не знают своего родного: «Одни из них безобразят язык свой введением в него иностранных слов, таковых, например, как „моральный“[105]105
  Лат. moralitas, от mores – «нравы», «обычаи», «общепринятые традиции».


[Закрыть], „эстетический“[106]106
  Греч. αἰσθητικη («эйсфитики») – «наука о красоте», середина XVIII века.


[Закрыть], „эпоха“[107]107
  Нем. eросhе – из лат. еросhа, греч. ἐποχή («эпохи») – «задержка, остановка в счете времени, значительный момент», вторая половина XVIII века.


[Закрыть], „сцена“[108]108
  Нем. szene из лат. sсаеnа – «подмостки» через этрусск. посредство из греч. σκηνή («скинии»).


[Закрыть], „гармония“[109]109
  Лат. harmonia – греч. ἁρμονία.


[Закрыть], „акция“[110]110
  Голл. aktie, нем. aktie, польск. akcja – из лат. actio – «действие», начало XVIII века.


[Закрыть], „энтузиазм“[111]111
  Нем. enthusiasmus – лат. enthusiasmus, греч. ἐνθουσιασμός («энтузиазмос») – «божественное вдохновение».


[Закрыть], „катастрофа“[112]112
  Нем. katastrophe – греч. καταστροφή («катастрофи») – «поворот, поворотный момент», XVII век.


[Закрыть] и тому подобных. Другие из русских слов стараются делать нерусские, как, например, вместо „будущее время“ говорят „будущность“; вместо „настоящее время“ – „настоящность“ и проч. Третьи французские имена, глаголы и целые речи переводят из слова в слово на русской язык; самопроизвольно принимают их в том же смысле из французской литературы в российскую словесность, как будто из их службы офицеров теми же чинами в нашу службу, думая, что они в переводе сохранят то же знаменование, какое на своем языке имеют. Например: „influance“ переводят „влияние“ и, несмотря на то, что глагол „вливать“ требует предлога „в“: „вливать вино в бочку, вливает в сердце ей любовь“, располагают нововыдуманное слово сие по-французской грамматике, ставя его по свойству их языка, с предлогом „на“: „faire l’influance sur les esprits“ – „делать влияние на разумы“. Подобным сему образом переведены слова: „переворот“, „развитие“, „утонченный“, „сосредоточить“, „трогательно“, „занимательно“ и множество других».

Шишков иронизирует: «Затруднение встретится в том единственно, что не знающий французского языка, сколько бы ни был силен в российском, не будет разуметь переводчика; но благодаря презрению к природному языку своему, кто не знает ныне по-французски? По мнению нынешних писателей, великое было бы невежество, нашед в сочиняемых ими книгах слово „переворот“, не догадаться, что оное значит revolution, или по крайней мере revolle. Таким же образом и до других всех добраться можно: „развитие“ – developement; „утонченный“ – raffiné, „сосредоточить“ – concentrer; „трогательно“ – touchant; „занимательно“ – interessant и так далее. Вот беда для них, когда кто в писаниях своих употребляет слова: „брашно“[113]113
  БРАШНО церк. (борошно – южн. ржаная мука). Яство, пища, кушанье, еда, ежа, харч, блюдо, приспешное, хлеб-соль, корм, варево, выть, продовольствие, съестное. Брашно добро на пашне. Брашенный стол. (Толковый словарь Даля. В. И. Даль. 1863–1866)


[Закрыть], „требище“[114]114
  ТРЕБИЩЕ – ср. жертвеник, место принесения жертв Богу. И вознесе тельца и овна на требище, Числ. Языческий храм, идолище, капище, жрище, поганище, кумирня, божница идолопоклонников. Аще бо кто видит тя, имуща разум, в требищи возлежаща, Коринф. И требища разори, и перуна посече, летописн. Требищный, ко требищу относящийся. (Толковый словарь Даля. В. И. Даль. 1863–1866)


[Закрыть], „рясна“[115]115
  рясна (устар.) Украшение в виде подвесок, поднизей из золота и драгоценных камней. (Толковый словарь Ефремовой. Т. Ф. Ефремова. 2000)


[Закрыть], „зодчество“[116]116
  ЗОДЧЕСТВО – др. – русск., цслав. зьдъчии «гончар, строитель, каменщик» от зьдъ «каменная стена».


[Закрыть], „доблесть“, „прозябать“[117]117
  Прозябание (разг.) Малосодержательное, бесцельное существование. (Толковый словарь Ефремовой. Т. Ф. Ефремова. 2000)


[Закрыть], „наитствовать“[118]118
  НАИТИЕ (книжн. устар.). Вдохновение, как бы внушенное какой-то высшей силой (первонач. собств. – нисхождение на кого-что-нибудь). «Создалось в душе художника как бы наитием какой-то высшей, таинственной силы» (Белинский). По наитию (разг., чаще шутл.) – по внезапной догадке, инстинктивно. (Толковый словарь Ушакова. Д. Н. Ушаков. 1935–1940)


[Закрыть], и тому подобные, которых они сроду не слыхивали, и потому о таковом писателе с гордым презрением говорят: он педант, провонял славянщиною и не знает французского в штиле „элегансу“».

В другом месте: «Некоторые имена принимают без перевода и делают из них глаголы, как, например, „энтузиазм“ – „энтузиаствовать“; „гармония“ – „гармонировать“; „сцена“ – „быть на сцене“, „выходить на сцену“ и пр.»

Вы сами можете судить о том, сколько из этих слов прижились в русском языке и от скольких нам придется избавиться, если мы захотим очистить его, воспользовавшись «расстрельным списком» Шишкова. И сколько из рекомендуемых им слов можно было бы использовать в нашей повседневной жизни или хотя бы в повседневной жизни начала XIX века.