Текст книги "Расстрельная перепись"
Автор книги: Елена Петрушина
Жанр: Историческое фэнтези, Фэнтези
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]
06.01.1937, среда
Белая настольная лампа на тяжёлом каменном параллелепипеде придавливала стопку переписных листов. Ыхве взял очередную партию бумаг из коробки, и начал было вносить данные в сводную ведомость, но передумал. Вместо этого он освободил стол и переставил его ближе к печи. Подбросив в топку три полена, он закрыл чугунную решётку эстонской печи на крючок и сел спиной к огню. Только сейчас он заметил, как устала и замерзла спина. Ыхве встал, несколько раз присел, наклонился, отжался от стола и поколотил кулаками затекшие ягодицы.
– Эдак вы без толку дрова спалите, Николай Иванович.
Калев Янович не возражал, чтобы помощник звал его на свой манер. Да и у населения вопросов меньше. Рябов заглянул в печь.
– Ну, конечно, углей уж нет почти. Печка греет от чего? Вот их надо нажечь сперва, да не по одному полену совать, чтоб сразу хорошая кучка угольков была. А когда синего пламени на них не осталось, закрыть плотно дверцей, и шибер задвинуть. Эта печка тепло долго хранит. До утра вам точно хватит. Вы поди-ка печей никогда не топили?
– Топил буржуй…скую.
– Буржуйку? Да то разве печь? Её топи – не топи – всё одно холодно. Только дрова изводить. Продолжая ворчать, Рябов принёс кипятку и сушёной полевой клубники в газетном кулёчке, который бережно вынул из кармана.
– Спасибо, тёзка. С тобой не пропадёшь. – Ыхве с наслаждением втянул тёплый запах лета, смешавшийся с нотой типографской краски.
– На здоровье. Много ещё разбирать?
– Много. Как можно было сделатть перрепись однодневной в буквальном смысле?
– Не нашего это ума дело, целая комиссия из шести портретов занималась. А наше дело – помалкивать и считать. – Рябов хлопнул на стол очередную коробку с переписными листами.
За окном послышался смех и скорый хруст снега. Пока за порогом обметали валенки, Калев успел убрать со стола документы.
– Щедрый вечер, – громко запели в сенях.
Тяжёлая дверь отворилась, в комнату впрыгнули три девушки в морозном ореоле.
Ыхве поднялся навстречу.
– А и угостить-то вас нечем, красавицы.
– Награди поцелуем, красавец, – вышла навстречу чернобровая смуглянка в белой пуховой шали. А я тебе погадаю.
– А что только ему? Давай уж как положено, Сочельник как-никак, вставил Рябов, дверь только запру на засов, чтоб комсомолок за отправлением культа не застали.
Девушка повесила великоватое пальто и шаль за печкой. На ней было коричневое школьное платье, с которого она сначала попыталась стряхнуть пух, а потом снова накинула шаль на плечи. Её подруги устроились на скамье, пряча ноги в вязаных носках. Рябов сунул девичьи валенки на печную лежанку.
Афимья – так звали чернобровую – села к столу и развернула небольшой зелёный платок, в котором были диковинные карты с картинками.
– Ну что, красавец, хочешь ли знать, что будет и чем сердце успокоится?
Калев засмеялся:
– Да что нового у меня может быть?
Гадалка тем временем расстелила платок на столе и протянула ему колоду:
– Вытащи семь карт.
Она взяла их и выложила перед собой, соблюдая какой-то одной ей ведомый порядок. Некоторое время молчала, всматриваясь в сочетания карт, а потом стала говорить тяжёлым, не девичьим голосом:
– Дело, о котом ты беспокоишься, завершишь. Вижу, что честный ты. И работу сделаешь честно. Но тому, кто выше тебя, это не понравится. Тебя ждут потери. Отъезд из родных мест. Тебя будут преследовать. Она посмотрела на него тревожным взглядом, собрала карты и встала.
– Ты не всё сказала, – пытался остановить её Калев Янович.
– Не люблю приносить дурные вести. Вам надо работать. А нам пора домой.
Афимья одевалась в задумчивости, перепутала валенки. Подошла к нему:
– Плати, кудрявый, – и, не дождавшись движения навстречу, поцеловала его в лоб.
Когда Рябов закрыл за девушками сени и вернулся, уполномоченный уже заносил цифры в ведомость. Николай Иванович присоединился к работе, но через некоторое время хмыкнул и завис пером над чернильницей:
– Да, права она. Что тут может понравиться тем, кто выше нас? Вот, половина населения считает себя религиозными, а у нас атеизм… Неграмотных больше, чем положено. Да и когда учиться? В Редькино девчонки замуж выскочили одна в двенадцать лет, другая в тринадцать. Подросла – брысь со двора. В Неёлово с пятнадцати женятся. Ну, хоть не болтаются, новых граждан делают.
Под окном послышался лошадиный топот и скрип полозьев, потом в сенях зашуршали голиком по валенкам, сметая снег. Наконец в дверь неуверенно постучали.
– Да заходи уже, Смирнитский, тебя только ждём!
Но вошёл не переписчик, а парнишка лет пятнадцати-шестнадцати в шинели и овчинной шапке. Прижимая к груди разбухший коленкоровый портфель, он снял головной убор и шагнул к столу:
– Вот, батя передал товарищу Яхве. Не ругайте его, занемог совсем, лежит в лихорадке. Я все дворы обошёл по списку.
– Ыхве – это я. А как тебя зовут? – Калев жестом указал парню на табурет у стола. Юноша снял шинель и сел, положив её на колени.
– Пётр. Смирнитский.
– Бланков много испортил?
– Ни одного, товарищ Я…Ыхве.
– Давай посмотрим. Да ты и результатты свёл! Когда только успел?
– Да пока в санях ехал, счётами щёлкал.
– Молодец, парень! Толково, ни одной помарки. Тебе обратно куда, в Морозовку? Попей кипятку, путь неблизкий. – Рябов протянул кружку.
Пётр достал из кармана маленький узелок с сочнями11
Постное печенье с маком
[Закрыть] и развязал на столе:
– Угощайтесь, мамка пекла к празднику. Помяните Аксинью Андриановну.
Он вышел на крыльцо. Было светло от высыпавших звёзд и низкой белёсой луны. Колхозник, переминаясь с ноги на ногу, жевал сено. Завтра его нужно отвести председателю. Своих коней в Морозовке ни у кого не было. Пётр решил срезать километров пять, поехав через просеку. Холодало, и Колхозник резво рысил к дому. Зарывшись глубже в сено, Пётр вспоминал последние сутки, унесшие его мать, чьё сухонькое тело им с отцом пришлось быстро хоронить. Младшим сказали, что мамка в больнице, в городе. Хорошо, если товарищ Ыхве не расскажет никому, что отец заболел. По правилам, нужно было сообщить уполномоченному и сделать замену из резерва. Но сообщить – это значит ехать сорок километров до района, мучить Колхозника, мёрзнуть самому, чтобы семья осталась ни с чем? Нет, он всё сделает сам и сдаст вовремя. Хороший этот Ыхве, человек, одним словом.
Внезапно его размышления прервало испуганное ржание коня. Пётр посмотрел вперёд. На дороге сидел матёрый волчище. Петру показалось, что волк насмешливо изучает и коня, и седока. Сердце ёкнуло. В этот момент Колхозник поднялся на дыбы, извернувшись на узкой просеке так, что Пётр чудом не остался на дороге. Ему показалось, что сани выкручивает вместе с ним гигантская рука, будто мокрую простыню. Он успел ослабить вожжи и вцепиться в передок саней, прежде чем полозья снова опустились на снег. Сани подбросило на мёрзлом навозе, ноги Петра описали в воздухе фигуру из гопака и вылетели из саней. Он мельком посмотрел назад и увидел, что волк не шелохнулся. В лицо полетели комья снега, ельник казался сплошной стеной, несущейся мимо. Он никак не мог подтянуться, чтобы влезть назад в сани. Всё тело занемело, он не чувствовал ступней, бороздящих снег. В голове проползла змеёй мысль: «Если ты не остановишь коня, тебе конец». Пётр набрал воздуха в грудь и вложил все силы в правильную интонацию команды:
– Рысь, Колхозник! – и конь послушался. Но и на рыси было невозможно забросить ноги в сани. Одежда покрылась коркой льда, руки задеревенели. Он испытал облегчение, когда увидел, что вожжи под плечом.
– Шагом! – скомандовал Пётр, и, почти сразу, – стой!
Он поднялся, подтянул упряжь, что далось ему непросто. Колхозник всё ещё нервничал, дёргая ушами.
– Колхозник ты и есть. Бестолковый мерин. Чуть не убил меня со страху. А волк-то даже не двинулся. Всё, домой!
Зарывшись в сено, Пётр пустил коня рысцой, и только теперь заметил, как трясутся руки и всё тело бьёт мелкой дрожью.
Калев Янович упаковал обработанные документы и прилёг на лавке, когда ходики пробили пять. Ему снился товарищ Сталин, который рвал и бросал в воздух переписные листы, ругался и требовал всё переделать: «Назначить новую перепись в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году!»
07.07.2020, вторник.
Я еду по изъеденной оспой бесхозяйственности дороге, которая на карте обозначена как асфальтовая. Мой маленький «Матисс» стонет, подчиняясь указаниям навигатора. Моя битая спина, имей она голос, уже километров пятнадцать назад объяснила бы матом правильную траекторию движения. Мне нужно осмотреть помещения, которые предлагает администрация района для проведения переписи. Я побывала в двух волостях и еду в третью. Если и здесь условия тридцатых годов, то придётся написать наверх, что критерии оценки помещений разрабатывали кремлёвские мечтатели. Тут не Сколково. Кругом печное отопление, туалет на улице и сотовая связь по праздникам. В одной волости предложили под стационарный участок неиспользуемое помещение общественной бани. Послали в баню, в общем. Ну, ладно, в этом кафельном холодильнике хоть электричество есть. В другой управе потребовали поместить переписной персонал в одной комнате с работниками администрации. Либо так, либо никак. Дом культуры не дадут. Сами, что ли, собираются народ переписывать, из похозяйственных книг, не выходя из-за стола? Так дело не пойдёт. Ещё два километра, и я на месте. Здание тянет на памятник старины: почерневшее дерево резных наличников, ржавые водостоки, замшелая кровля. Ставлю машину в тень акации и набираю номер главы волости. Он сбрасывает вызов, выглядывает в окно и указывает рукой на вход. Из сеней я попадаю в большую комнату с керамической эстонской печью. Квадратный мужчина лет шестидесяти, не переставая говорить по стационарному телефону, жестом предлагает мне сесть. Я жду минуты три, и за это время успеваю разглядеть крашеные половицы, дощатый потолок, массивную керосиновую лампу на шкафу. Надо же, умудрились сохранить. Я встаю и протискиваюсь мимо тесно стоящих канцелярских столов, чтобы рассмотреть раритет. Белое стекло, латунь, массивная мраморная опора. Я снимаю лампу со шкафа, в ней плещется топливо. Поставив керосинку на подоконник, я нахожу в сумке спички и поджигаю фитиль. Лампа мерцает приятным тёплым светом, но воняет от неё, как от выхлопной трубы. Я кашляю и пытаюсь открыть окно, но вдруг обнаруживаю, что оно заклеено газетными полосами. Только что я поставила светильник на подоконник, и совершенно точно помню: створки были не закрыты на шпингалеты. Теперь же передо мной двойная рама, утеплённая к зиме. Что происходит? Я смотрю на улицу и вскрикиваю:
– Мать твою! Где моя машина? Откуда снег?
– Kes siin on22
Кто здесь? (Эст.)
[Закрыть]? Вы кто? – слышу я за спиной сонный голос.
– Как кто? Мы же с вами договаривались о встрече по телефону. Уполномоченный по переписи, Ефимович Оксана Андреевна, – я оборачиваюсь, и в это же время слышу:
– Из какого Вы районна?
– Из этого, – до меня вдруг медленно начинает доходить, что и комната не та, и главы волости нет, а говорю я с человеком во френче, который приподнялся на лавке и смотрит на меня удивлённо.
– В этом районне уполномоченный – этто я, Ыхве Калев Янович.
– Давно вы в этой должности? – спрашиваю я не без ехидства и получаю не менее интонированный ответ:
– С 25 декабря 1936 года. Могу я взглянуть на Ваше удостоверение?
Я протягиваю ламинированную картонку, украшенную триколором и печатью Росстата. Калев Янович рассматривает мою фотографию, печать и произносит:
– Что-тто волос у Вас мало осталось, на фотокарточку не походитте. Тифом болели? – получив в ответ надменное молчание, продолжил, – удостоверение ваше ненадлежащего вида. Псковской области не существует. Государства Российская Федерация не существует. А это что, ошибка в дате? Удостоверение действительно на время переписи. Оно просрочено. Вы с июня девятнадцатого года в должности?
– Да. С две тысячи девятнадцатого. Вижу, Вы сомневаетесь. Давайте позвоним в Псков, у меня телефон…
Я вдруг понимаю, какую ахинею несу, пытаясь защититься от ужасающего факта: если это не дебильный квест, то я слишком далеко не только от Пскова, но и от современной России. Я уехала на восемьдесят три года назад и у меня есть все шансы быть арестованной. Калев Янович прервал молчание:
– Да Вы садиттесь, Оксана Андреевна. Садиттесь и рассказывайте всё с самого начала.
Закончив телефонную беседу, глава волости Виктор Павлович Божок не обнаружил в комнате гражданку Ефимович. Раритетную лампу тоже. Выглянув в окно, он увидел, что машина Оксаны Андреевны стоит всё там же, под акацией, изрядно изукрашенная птицами. Самой мадам уполномоченной нигде поблизости не было. Он вышел на улицу и покричал, но Оксана не отозвалась. Он набрал её номер, но услышал лишь информацию о нахождении телефона вне зоны. Виктор Павлович подошёл к деревянному туалету и вкрадчиво вопросил, не там ли госпожа Ефимович. Потом заметил закрытую наружную щеколду, плюнул и вышел на Центральную улицу. Вот же постылая баба! Два дня названивала, он еле время нашёл – сенокос в разгаре. Ждал её, помещение подготовил. А она возьми и пропади! Он набрал номер соседки, Татьяны Гришиной.
– Тань, привет. Там у тебя в лавке эта фря городская не появлялась? Уполномоченный. Да как выглядит? Наглая и лысая. Лампу у меня унесла. Не была? Ну, беда. У нас и пойти больше некуда. Я думал, может, покушать захотела. Ладно, пока.
Божок забеспокоился не на шутку, когда Оксана Андреевна не вернулась к вечеру. Он позвонил в район и выяснил, что родственников у Ефимович нет не только в его волости, но и во всей Псковской области. Стало быть, пойти ей некуда. С другой стороны, могла наведаться в первый попавшийся дом и засидеться. Всякое случается с общительными людьми. Он распорядился обзвонить все две с половиной сотни дворов, и только когда поиски не дали результата, сообщил в полицию о пропаже лампы и уполномоченного.
07.01.1937 , утро
Я придвигаю табурет к печи, чтобы прислониться спиной к тёплой ещё керамике. Разговор, судя по всему, будет долгим и сложным, а на мне летняя одежда. Ноги уже замёрзли.
– Знаете, Калев Янович? Нечего рассказывать-то. Вы мне всё равно не поверите, потому что я сама не верю своим глазам. Слишком невероятно всё. Сегодня утром я поехала смотреть вот это помещение. Было лето, мухи, жара. А потом я взяла в руки вот эту лампочку и всё, я тут. И мухи уже белые. Прощай, ВПН-2020. Здравствуйте, товарищ Сталин. Представляете?
– Допустим. Документы можно подделать.
– Вы издеваетесь, что ли? Подделывать так уж ближе к реальности. Год, должность, место выдачи. Бумагу правильную, печать. Вы что?
– Специально запутать хотели…
– Конечно, да. И босиком меня по морозу отправили, оригиналы – империалисты. Вот в этом во всём, в чём тут не ходят, мля. У меня здоровья столько нет, чтоб подвиги совершать. Если бы Вы готовили вредителя, вы бы его, наверное, на стадии подготовки переписи внедрили, и он бы походил на местных, так?
– Допустим, – однако, по лицу Калева я видела: он мало что допускает, факт моего возникновения не монтируется в его планы. Он в замешательстве.
– Я не знаю, что нам с вами делать теперь. Вы меня сдадите в НКВД как шпиона?
– Сначала я сдам документы, а потом решим, что с Вами делать.
– Я могу Вам помочь. Посчитать, проверить. Я умею.
– Сидитте, ждитте. Я сейчас не могу вызвать милицию, телефон не работаетт. Буря повредила линию. И потом, Вы – посторонний человек, я не могу показыватт Вам переписные листы.
– Да видела я ваши секретные данные в открытом доступе на сайте… короче, в архиве. Записала даже. Хотите, результаты покажу? Вот, нашла: в Ленинградской области колхозников-земледельцев мужского пола 2788508, единоличников 425049 грамотных всего 7769714… – Калев Янович слушал озадаченно, – а перепись 1937 года, чтоб Вы знали, забраковали.
– Почему? Методология статистики верная. Содержание переписных листов сам товарищ Сталинн утвердил, – Калев с интересом включился в разговор, позабыв о межвременных различиях.
– Да не знаю. План по врагам народа, наверное, недовыполнили. – Ыхве при этих словах испуганно вскинул брови и жестом попросил приглушить звук. – Есть версия, что предполагаемый прирост населения не оправдался. Получилось примерно на восемь миллионов меньше расчётной цифры. Всех наказали, главных статистиков признали врагами народа. Многих уволили без «товарища»33
Без слова «товарищ» перед фамилией в приказах на увольнение
[Закрыть], значит, тоже враги. Назначили новую перепись в тридцать девятом.
Ыхве сник и горестно качал головой, как будто и сам он ждал такого исхода. Потом с обречённостью в голосе произнёс:
– Я честно делаю свою работту.
– Я тоже. Послушайте, есть ещё способ доказать, что я из две тысячи двадцатого. Вот, я пишу цифру, которая у Вас получится по графе «единоличники». Вам не показываю. Смотрите, сворачиваю и кладу вот сюда. Когда подсчитаем, вы убедитесь, что я никаким другим способом этого знать не могла. Итоги подвести не позднее одиннадцатого? – я киваю на кипы ведомостей и переписных листов.
– В целом по Псковскому округу не позднее 20 января.
– Найдёте мне носки какие-нибудь и другую одежду?
– Сейчас лишней одежды нетт. Опасно спрашиватть в деревне.
– Что, не знаете, как записать человека, который есть в наличии, но ещё не родился?
– Я вообще не уверен, что вы человекк. В Рождество случается всяккое, знаетте ли…перетрудился, то, сё, – Ыхве пытается шутить.
Калев Янович снимает сатиновую занавеску, отделяющую койку за печкой и подаёт мне вместе с верёвочкой. Я обматываю это синее в мелкий цветик парео вокруг себя. Вид как у случайной посетительницы храма, которая прикрывает джинсы поневой из ящика у ворот. Блуза на мне вполне рабоче-крестьянского покроя. Из вещмешка Ыхве достаёт чистые вязаные носки:
– Возьмитте. Супруга вязала.
– Рукодельница она у Вас. И дети есть?
– Один остался. Mul on kaksikud44
У меня двойня (эст.)
[Закрыть]…близнецы… желтуха, не дожили до года.
– Соболезную. Ну что, за дело?
– Сначала давайтте договоримся, откуда Вы прибыли, Оксана Андреевна, чтобы не получилось ничего плохого…
– Да куда хуже-то? – я достаю из сумки калькулятор.
– А что это у Вас?
– Калькулятор. Счётная машинка. Появилась в конце восьмидесятых. Это что, у нас теперь компьютеры есть. Вот эту всю кипу сведений можно не считать вручную, а внести в специальную таблицу, которая сама все итоги сложила бы. Я умею и на счётах, но на компьютере гораздо быстрее. В разы. – Калев смотрит на меня недоверчиво. Всё ещё думает, что я шпион.
Я тычу в наклейку на калькуляторе:
– Вот, смотрите, товарищ Ыхве, видите дату и место изготовления?
– Вижу. Но не понимаю. Это против всех известных законов природы. И если бы я был сотрудником НКВД, я бы возразил, что всё это можно подделать. Дату, место. Про курку…
– Калькулятор.
– Про него не уверен.
– Это как раз за милую душу. В современном мне мире.– Я начинаю терять самообладание. – Слушайте, Калев Янович, я в шпионов не играла никогда. Я бывшая спортсменка, пятиборец. Фехтование, конкур, плавание, бег, стрельба. Сейчас объединили бег со стрельбой. Ну да неважно. Я о чем? Я за Россию всю свою спортивную жизнь. Под нашим флагом на соревнованиях с юниоров, там же вот и спину травмировала. Здоровье потеряла. И дальше работаю на государство. Я – шпион? Я за коммунистов голосую, когда в стране олигархи у власти, грёбаная буржуазия…
– Как буржуазия?
– Да так. Просрали мы и вашу революцию, и Сталинскую конституцию, и Советский Союз. Снова эксплуатация человека человеком. Народное богатство теперь – дети, другое продали. Про Великую Отечественную войну ещё помним, но всё хуже…
– Какую войну?
– Сорок первый тире сорок пятый, с Гитлером! К которой мы оказались не готовы! Потому что Зорге не поверили и донесениям из УССР и БССР, вражеской агитацией эти сведения сочли. У Вас, небось, тоже рапорт приготовлен про слухи и подрывную деятельность? Про то, что люди повышения налогов ждут и войну пророчат?! А у меня лежит. Ничего не изменилось, ё! А я родилась в эпоху «разве то социализма». Его развивать, ё, надо, чтоб был развитой, а не врагов выискивать! Вы пока со мной разбираетесь, уже бы десять стопок пересчитали! – я ору, а Калев Янович каменеет и смотрит, не мигая, сквозь меня.
– Товарищ Ыхве! Вам плохо? Калев Янович! – я бегу к баку с водой, скользя шерстяными носками и чуть не падая, черпаю стоящей рядом кружкой и подаю уполномоченному, – дышите, дышите, Советский Союз в войне победил. Победил. И вот видите, сколько дураков за 75 лет ещё народилось. Дышите. Не надо мне тут инфарктов.
Наверное, что-то, наконец, дошло до моего коллеги, и он выдохнул:
– Ох… Вы, Оксана Андреевна, меньше говоритте. А то вдруг Вас назад станут спрашиватть, а мне и отправитть будет некого.
– А каким образом и кто меня станет спрашивать? Меня сюда не посылали вроде, чтобы спрашивать. Нет, меня посылали, бывало, на три буквы, но я не думала, что это так выглядит. Похоже, я только на Божью помощь могу уповать.
– Тсс! И крестик спрячьте. Не одобряется.
– А зачем тогда вопрос о вероисповедании в переписном листе?
– Не могу судитт. Все сотрудники на перепись проходили через партком, это комсомольцы или члены партии. Так что спрячьте от греха.
– Хорошо, – я думаю, что от греха спрятать придётся ещё много чего, – а если я тут навсегда? Как мне быть с российскими документами? И откуда мне лучше всего приехать?
– Мы это решим, когда ваша цифра подтвердится. Времени мало. Работать надо.
Я сфотографировала таблицу с помощью камеры телефона и экспортировала её в документ Excel. Посчитанные итоги вписала в бумажные носители. Калев Янович смотрел на меня очумевшими глазами.
– Проверьте-ка вот этот лист, товарищ Ыхве. Если всё верно, так и продолжим. Вы не будете возражать, если я верну Вам отнятое время?
Мы работали, пока не заурчало в животах и не заметили, что комната выстудилась. Калев Янович затопил печь и сунул чайник прямо в огонь. Я же продолжала работать, пока он не принёс кипяток и сочни.
– У Смирнитского жена от тифа вчера умерла, и сам болеет. Будете вместо неё. Ещё никто не знает, кроме нас с Рябовым, донесения не делали. В книжке колхозника нет фотокарточки. Скажем, выздоровела, – он показал на мою причёску. – Живут они в Морозовке, запомните. Зовут…звали почти как вас – Аксиньей Андриановной.
– Смирнитская Аксинья Андриановна. Запомнила.
– Скоро вернётся мой помощник, Николай Иванович, hea mess55
Хороший человек (эст.)
[Закрыть]…можно не бояться. Но лучше, всё-таки, мало говоритте.
– Помалкивать? Хорошо.
– Ему скажу, дали ещё помощницу. И всё. Посвящать не будем. Сумок таких не носят в деревне. Вот сюда её положите, – Калев протянул мне берестяной туесок.
– Спасибо, товарищ Ыхве. Калькулятором при вашем помощнике нельзя пользоваться, правильно я понимаю? Жаль. Давайте счёты.
– Пока можно считатт, дверь запертаа. Могу я попробоватт?
До прихода Рябова мы посчитали численность населения на участке с разбивкой по половому признаку. Не позднее 16 января Ыхве должен передать эти данные телеграммой краевому уполномоченному. Есть время проверить.
Рябов вошёл хмурый и съёжившийся, но несколько размяк, когда почувствовал, что печь протоплена и втянул носом запах печёной картошки.
– Николай Иванович, это наша временная помощница, Аксинья Андриановна, – представил меня Калев.
– Знакомое имя, где-то слышал.
– Можно просто Ксана, – встряла я, – мы вам картошечки оставили, покушайте, а потом и о делах можно.
– Ай, спасибо! Хорошо, когда о человеке кто-то заботу имеет, а то и пропасть недолго, – Рябов сунул валенки на лежанку, погремел рукомойником и затих над небогатым обедом. Когда он вышел из кухоньки, вид его был совершенно домашний и довольный.
– Ну, товарищ Ыхве, похоже, связь нам не наладят долго. Ищут обрыв, покамест не нашли. Хорошо бы за день управились. А что ты, Ксана, откуда сама?
– Из Морозовки.
– А-а, – протянул Рябов, – не знаю тамошних. Видать, совсем обнищали, раз занавеска в ход пошла.
– Собака набросилась, порвала юбку. Я верну, как только дома буду. Вот, товарищ уполномоченный и привезёт, – я сочиняла на ходу. Калев Янович подхватил:
– Как раз, тёзка, мне надо в Морозовку с проверкой. Мы закончили в основном. Иди сюда, вот тут, смотри, проверишь. А я пройдусь по домам и помощницу нашу отвезу. Пешком далекко, а она после тифа ещё слабая.
Я натянула на толстые носки кроссовки. Рябов стрельнул глазами, мол, что за боты странные? Я ответила, что это экспериментальная обувь для бегунов, мне как значкисту ГТО доверили испытывать.
– А пальтишко чего значкисту не выдали? Мужик, что ли, тебя гонял, босиком удрала? На-ка, возьми мой тулуп, назад пришлёшь с Иванычем. И шапку возьми. Значкист. Знаем мы вас, бедолаг. Пятерых уж за перепись мужья побили.
Ехали по скрипучей санной дороге, задыхаясь от морозного воздуха.
– Я скажу детям, что вы из Собеса, – начал Калев Янович.
– Зачем? У меня медучилище. Не работала, правда, толком, всё по сборам. Но профессия есть. Товарищ Ыхве, сколько там детей?
– Старшему, Петру, шестнадцать. Остальным 11, 9, 5, 3 и полтора. Шестеро.
– Ясно. Тифозный барак.
– Может быть, немного рано волнуетесь, Оксана Андреевна.
– Ничего не рано. Там надо дезинфекцию делать, анализы у детей взять, пресечь распространение болезни. Хлорки я где-то могу раздобыть? И вообще, медики есть в районе?
– Подумаем.
Я роюсь в сумке и протягиваю ему стерильный пакет с многоразовой маской и перчатками, купленный по дороге в волость:
– Держите. У нас там вирус, у вас тиф. Много общего, – меня просто разрывает от досады на происходящее. – Прежде чем войти, наденьте. В контору вернётесь, верхнюю одежду на вшей осмотрите и проморозьте хотя бы. Руки обязательно с мылом вымойте.
– Какк скажетте. Вот их дом. Приехалли.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
