Текст книги "Расстрельная перепись"
Автор книги: Елена Петрушина
Жанр: Историческое фэнтези, Фэнтези
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]
10.07.2020, пятница
Три дня поисков ничего не дали, и ему пришлось писать заявление о розыске Оксаны Андреевны Ефимович. Виктор Павлович искренне недоумевал, за что ему это наказание в преддверии выборов. Нет, ну взять и потеряться! Куда это годится? Такой пакости у него в волости ещё не бывало. И ведь обшарили все закоулки, просеяли речку через сито, проверили все выгребные ямы и заброшенные погреба, и даже одиноких алкашей допросили с пристрастием, – нет как нет. Постылая баба она и есть постылая. От расстройства Виктор Павлович принялся изучать альтернативные методы поисковой работы. В интернете он нашёл много загадочных специалистов и диковинных метод, но не рискнул к ним прибегнуть, отчасти из-за вопиющего прейскуранта. Тратиться он привык на живых и осязаемых женщин, а не на всякую пропащую худобу. Виктор Павлович решил испытать менее затратные варианты. Дождавшись, когда самый трудолюбивый сотрудник уйдёт домой, он закрыл дверь на замок и приступил к исполнению ритуала поиска с помощью маятника. Отцепив от связки ключей гильзу с гравировкой, он навесил её на толстую нитку для прошивки дел. Инструкция требовала проверить инструмент на точность, задав ему вопросы, на которые «оператор» точно знает ответ. Протянув руку с маятником вперёд, Виктор Павлович произнёс вслух:
– Меня зовут Виктор.
Маятник качнулся вперёд. Божок продолжил:
– Мой паспортный возраст 59 лет.
Маятник снова пришёл в движение и подтвердил правду сказанного. Следующий вопрос волостной голова посвятил досадной пропаже:
– Покажи мне место, где находится Оксана Ефимович!
Маятник несмело качнулся в сторону окна. Виктор Павлович медленно последовал указанным маршрутом, не отрывая глаз от прибора. Вдруг гильза задрыгалась на нитке, словно пескарь на крючке, а затем стала размашисто описывать круги.
– Ой, ё-моё! – Божок сильно смутился и вспотел. Он попробовал ногой половицы вокруг эпицентра паранормальной активности и неожиданно обнаружил хлипкую податливость одной из них. Виктор Павлович отложил свой навигатор и поискал за печкой выдергу, которой истопник открывал пригорающую задвижку дымохода. Этим инструментом он подцепил половицу и обнаружил небольшое углубление под полом, в которое немедленно сунул голову, встав на карачки. Посветив себе телефонным фонариком, Божок обнаружил смутное поблёскивание прямоугольного предмета. Сунув выдергу в направлении мерцания, он услышал характерный стук металла по металлу. Ещё немного попотев, Виктор Павлович извлёк из мрака жестяную коробочку, в которой обнаружил несколько монет, фарфоровую миниатюру в виде зайчика, серебряную ложечку, молочный зуб и светлый локон.
– Ну, вот это другое дело. Находка – не пропажа!
Виктор Павлович немедленно позвонил в отдел культуры и в газету, предварительно поскоблив зубик бритвочкой и отделив несколько волосков от золотистой пряди. Сделать ДНК не помешает. Мало ли… На радостях он не заметил, что отдал мраку не слишком ценное, но красноречивое свидетельство своей деятельности. В подполье ушёл карманный ежедневник, и его владелец даже предположить не мог, в каких руках окажутся его записи.
07.01.1937, вечер четверга
Вернувшись со двора, куда выходил по малой нужде, Рябов обнаружил в комнате беспорядок: одна половица, очевидно, была кем-то вынута и плохо положена на место, потому что, будь он босиком, то пришиб бы пальцы, а так только запнулся. Николай Иванович, будучи человеком внимательным, обследовал комнату по всей площади и не нашёл никаких мокрых следов ни в центре, ни у порога, говоривших бы о том, что в дом проник кто-то с улицы. Не было и следов земли, как бывает при неаккуратном доставании из подпола солений. Рябов взял выдергу за печкой и приподнял половицу. Посветив керосинкой, он заметил какой-то светлый предмет, и вскоре извлёк из пыльной ямки небольшую книжицу в розовой обложке. Открыв находку, он прочёл на первой странице старательно выведенные детской рукой слова: «Дедуле от Маши», а дальше глазам его предстали непонятные записи, втиснутые в линеечки под заголовком «Январь 2020». Николай Иванович потёр цифры, поднёс ближе к лампе, но они не изменились, поскольку были напечатаны. Записи в книжке заканчивались пятницей, десятым июля 2020 года. Седьмого июля было сделано две записи красными чернилами: «10:00 – уполном., показать помещение», «Пропала Ефимович О.А. в 10:10». Другие страницы пестрели фамилиями и сокращениями, судя по всему, повестками встреч. Рябов долго рассматривал свою находку, и чем дольше он её изучал, тем более непостижимой она ему казалась. Ну вот что это: «М. новый джойстик и смурфиков»?
– Чудны дела твои, Господи, – шёпотом произнёс он и втиснул половицу на место.
Открыв дверь, я сразу же окунаюсь в плотную духоту. Просторная изба кажется маленькой и тёмной из-за единственного законопаченного окна. Русская печь с высокой лежанкой занимает треть комнаты. В красном углу – большой деревянный стол со скамьями по периметру. Кованый сундук, деревянная кровать с поставленной треугольником подушкой – вот и вся обстановка. Занавеска, отделяющая женский угол, качается, – за нею, возможно, кто-то прячется. По редкому сопению я понимаю – дети.
– Здравствуйте! Здесь Калев Ыхве, уполномоченный по переписи! Есть кто-то? Со мной доктор, Аксинья Андриановна.
Занавеска отодвинулась, и показались две пары настороженных глаз:
– Нашу мамку так звали. А доктор уже был. Увёз батьку в больницу.
– А вы что же, одни? – спрашиваю я.
– Нет, ещё Митя, Вовка и Серёжка. Петруша поехал с отцом.
– А вас как зовут? – спрашивает Калев Янович.
– Матвей и Ваня.
– А доктор вас осматривал?
– Нет, мы на сеновале в сарае прятались.
– Давайте-ка, я вас осмотрю, – предлагаю я, доставая дистанционный термометр и шагая в сторону детей. Товарищ Ыхве пресекает попытки к бегству.
– Нет! Не надо! Уйди, ты страшная! – хором вопит малышня.
– Страшная – это не самое страшное, – уверяю их я, – главное, не мёртвая. И мне надо знать, что вы здоровы, и никто вас никуда не заберёт. Ну-ка, рот открой! Нормально. Теперь ты давай. Ну что, температуры нет, языки чистые, вшей не вижу. Молодцы. Где спали ваши родители? Нужно снять всё бельё и прокипятить. Всю посуду тоже прокипятить. Ребятки, баня у вас есть?
– Пойдёмте, покажу, – отозвался старший из детей, Матвей.
Калев Янович, помогите принести дров и воды. И как бы ещё тут проветрить?
– Дымовое окно можно открыть, – ответил Ваня, указывая на небольшое отверстие под потолком напротив двери.
– А зачем оно тут? Печка-то, смотрю, по-белому топится, – удивляюсь я.
– Это сейчас по-белому, а в ранешные времена печи топили по-чёрному.
– Да уж, теперича – не то, что давеча. Как я туда залезу, летописец?
– Я не писец никакой, я Иван Антонович! Вон Серёжка писец. Давайте, тётенька, вы меня подсадите, а я вытащу паклю.
Всё это время сидевшие в женском углу трое младших осмелели и вышли поглазеть на аттракцион.
–Делай раз! – командую я, копируя цирковых акробатов, подставляя Ивану ногу для опоры и придерживая его за руки. Он в один миг оказывается стоящим у меня на плечах. Держась за стену одной рукой, он потратил немало усилий, чтобы вынуть плотно утрамбованную паклю. Младшие смотрели, радостно разинув рты.
– Делай два! – я спускаю пацана на пол со всеми предосторожностями. Мой в такие моменты всегда вопил: "Ой, мама, ты – суперконь!". Маленький мой, как ты там без меня? Выдержала бы спина у твоего коня, не сдали бы нервишки. Если я не найду дорогу назад? Комок подкатывает к горлу.
– А ну, белобрысые, полезайте на полати! Я ненадолго дверь открою.
На улице стремительно темнеет. Я зажигаю керосинку и вешаю её на крюк, торчащий из потолочной балки. Калеву Яновичу пора возвращаться. Он принёс дрова и воду в дом.
– Я затопил баню, через полтора часа проверрьте. – говорит он.
– Спасибо Вам, – я протягиваю ему тулуп, шапку, занавеску, – носки потом верну, нехорошо грязными возвращать.
– Оставьте, что Вы. Я смотрю, вы лихо справляетесь с детьми, – он улыбается, – мне порра. Hüvasti lapsed!66
Прощайте, дети! (Эст)
[Закрыть]
Он ушёл, а мне предстояла долгая тревожная ночь. Заглушить тревогу мне всегда помогала работа – на соревнованиях ты или дома, паши, и будешь спасена.
– Мальчики, кто вас обычно мыл в бане?
– Мы сами, не маленькие – ответил за всех Матвей.
– Мылом хорошенько промойтесь, одежду всю сразу в лохань, надо пропарить.
– Мыла нету, щёлок.
– Ну, ты понял, надо промыться, как следует, – выдав пацанам чистое бельё, какое нашла, я закрыла за ними тяжёлую дверь и принялась прибирать в избе. Сжечь бы эти соломенные тюфяки на всякий случай, но спать им будет не на чем. Я раскалила тяжёлый чугунный утюг и прошлась по матрасам – хоть какая-то дезинфекция. Промыла все поверхности, проскоблила деревянный стол и пол, прокипятила посуду и долго ещё возилась при тусклом свете керосинки уже после того, как вернулись дети и залезли на лежанку.
– Тёть, а ты где ночевать будешь? – свесил голову с печи Митя. В его голосе звучали ревнивые нотки, – та кровать мамкина и папкина.
– Не волнуйся, малыш, я вот тут на сундуке прилягу, он большой. – Я ещё некоторое время слышу перешёптывание: "Ага, зачем она мамкину юбку взяла? Ну и что, что нету! Нельзя чужое брать. Это мамкино. Ну и что, что умерла, дурак, дурак!". Чтобы не слышать горестные всхлипывания, я иду мыться. В бане уже не жарко, в самый раз. Дети замочили свои вещи в щелочной воде, и я рада этой мелкой помощи. Тру рубашонки на ребристой стиральной доске, исходя потом и слезами. Полощу, развешиваю на протянутую от двери до полка верёвку. Обессилев, падаю на полок и просыпаюсь рано утром то ли от холода, то ли от стука.
08.01.1937, пятница
– Тётя, ты здесь? Ты живая? – доносится голос Вани.
– Живая, милый, – отвечаю, – только страшная. И злая, – добавляю вполголоса.
Я одеваюсь, собираю высохшие вещи и иду в дом, Ванюшка бежит впереди меня. Слышу, как он, прыгнув на лежанку, говорит братьям:
– Не уехала!
Топить печь мне не впервой. Но что я буду им готовить?
– Дети, вы проснулись? Нам надо поговорить. Очень серьёзно.
Белокурые головы свесились с печи и приготовились слушать.
– Ваш отец болеет, старший брат с ним, про маму вы знаете. Если у вас нет никого из родни, вас заберут в детский дом.
– Что такое детский дом? – спрашивает Митя.
– Это такое место, где живут дети, у которых нет родителей или они временно отсутствуют. За ними там присматривают воспитатели, кормят, обучают грамоте. У каждого своя кровать, место для занятий.
– Хочу в детский дом, – говорит Ваня, стиснутый по бокам братьями.
– Ну, ты и бестолочь, – парирует Матвей, – а дом на кого бросишь? Его по брёвнам разнесут. Батя выздоровеет, и некуда вернуться будет. Тётя, Вас, правда, как мамку зовут?
– Оксана Андреевна.
– Похоже на Аксинью Андриановну. У вас дом свой есть, дети?
Я дивлюсь деловитости одиннадцатилетнего мальчишки и честно отвечаю:
– Есть, но очень далеко отсюда. И я не знаю, вернусь ли когда-нибудь домой.
– Ну, оставайтесь пока с нами. Я смотрю, Вы всё умеете. Мы мамке помогали, и Вам будем помогать, – сунув Ваньке тумака под бок, – не хотим мы в детдом, пусть даже там отдельные кровати.
– Если я с вами останусь, вам придётся помогать не только мне, но и друг другу. Режим такой: подъём, дрова, печка, зарядка, завтрак, уроки.
– А корова? – спрашивает Вовка.
– Какая корова? – удивляюсь я.
– Да наша, Ночка. Она только мамку подпускает. Петя пробовал доить, она брыкается.
– Только корриды мне не хватало, – думаю я.
– Тётя Ксана, ты мамкин передник возьми, вот этот, может, она подумает, что ты мамка, – советует Митя.
Немногословный Матвей берёт чугунок с тёплой водой и чистую тряпку, командует:
– Ваня, яешню сделай пока. Яйца и молоко знаешь где.
Мы идём с Матвеем в коровник, и я удивляюсь, почему вчера не слышала этот душераздирающий рёв, которым нас встречает Ночка. Чёрная корова с разбухшим выменем встречает меня агрессивно. Матвей запрыгивает на сеновал в тот самый момент, когда она поддевает мордой пустой подойник. Я изворачиваюсь – всё же навык фехтования не пропал. Зорька делает разворот в тесном стойле и снова устремляется на меня. Я снова уклоняюсь от спиленных рогов и прижимаюсь спиной к тёплому боку коровы, одновременно хватая её рукой за рог. Она странным образом затихает, а я продолжаю её теснить к бревенчатой стене.
– Давай, Ночка, давай, милая, стой смирно. Мне надо тебя подоить, – я хлопаю её по спине, глажу по бокам. Когда я прикасаюсь к вымени, животина издаёт мучительный стон. Продолжая теперь уже грудью теснить кормилицу, я подаю знак Матвею, чтобы подал воду. Как мыть больных, меня учили. Может быть, получится и с коровьим выменем.
– Не дрейфь, Матюша, победа будет за нами! – первые неуверенные струйки зажужжали о дно подойника. Ночка облегчённо вздохнула. Матвей улыбнулся улыбкой согласия.
Яешня была великолепной. Яйца, взбитые с молоком и запечённые в чугуне, всколыхнули воспоминания детства. Прочь, нюни и сопли, прочь! Не до вас! Кофейку бы к такому лакомству, да и хлебушка совсем мало.
– Дети, где у вас хлебный магазин? – спрашиваю я и осекаюсь. Я туда с картой Сбербанка собираюсь? Дети не понимают, о чём я спрашиваю, – сельпо у вас есть в Морозовке? Хлеба надо купить.
– Придумала тоже, за хлебом в сельпо! Хлеб мамка сама пекла. Немного зерна ещё есть. – Матвей достаёт наполовину пустой мешок.
– Зерна? А что с ним делать? Это же не мука, – я опешила.
– Надо смолоть, будет мука. Я помогу.
– А я? А я? – наперебой защебетали младшие.
Да, квест набирает обороты…
Когда к вечеру вернулся Пётр, его ждал прибранный дом и свежий хлеб. Но ел он вяло, нехотя, выглядел хмурым и подавленным, будто устал держать во рту камень. Может быть, оттого, что встретила его незнакомая женщина? Несмотря на то, что братья наперебой рассказывали ему, как тётя Ксана сражалась с Ночкой, заливаясь смехом, он оставался угрюмым.
– Что, Петя? Отец? – я гнала от себя страшную догадку.
Он кивнул и, не выдержав длительного напряжения, беззвучно заплакал. Следом завыли все, кроме Матвея, который будто замер и свернулся потревоженным ежом. И мне было впору присоединиться к этому безудержному гореванию.
13.07.2020, понедельник
Специалисты, прибывшие описать клад, добавили Виктору Павловичу сведений о когда-то проживавших в нём людях. С 1887 по 1905 годы это была семья купца Лебо, который торговал мануфактурой тут же, в лавке рядом с домом. Происхождение фамилии неясно. Лавка потом горела и была разобрана, склады тоже. В приходской книге записан только один крещёный Лебо, Николай. Мальчик родился с заячьей губой. Потом начались волнения, и семья уехала, следы их затерялись.
По непонятной причине Виктора Павловича тронула эта история, хотя он и не знал никого, кто носил бы фамилию Лебо.
После снимков для газеты, после отъезда всех гостей он было расслабился на завалинке купеческого дома, но дрёму его прервал телефонный звонок, трещавший в открытое окно. Виктор Павлович встал на завалинку и лёг на подоконник, стараясь дотянуться до телефона. Старания были столь велики, что от натуги его рабочие брюки от свадебного костюма лопнули по среднему шву. В этот самый момент, когда волостной голова взял трубку и сказал слова приветствия, за его спиной раздался женский голос:
– Добрый день! Как мне найти главу волости?
– Вот же постылая баба, – процедил сквозь зубы Божок, а вслух ответил, что сейчас позовёт.
Виктор Павлович с несвойственной его возрасту и комплекции прытью нырнул в комнату, прополз к письменному столу и достал из нижнего ящика скатанные джинсы, припасённые на случай внезапной рыбалки. Поменяв штаны в положении лёжа, он побил армейский рекорд одевания и предстал в окне теперь уже лицом, вспотевший, но не опозоренный. На улице стояла немолодая женщина, держа за руку тоненького мальчика, который кого-то ему смутно напоминал.
– Прошу, проходите, это я глава волости. Виктор Павлович Божок, – представился он.
Женщина и мальчик вошли. Где-то он видел эти большие уши, янтарные глаза, волевой подбородок на худеньком лице. Женщина заговорила, и всё стало на свои места:
– Здравствуйте, Виктор Павлович! Моя дочь, Оксана Ефимович несколько дней назад уехала к вам в волость и не вернулась. Скажите, когда Вы видели её в последний раз?
– Садитесь, я сейчас всё расскажу. – Божок изложил историю исчезновения и поисков Оксаны, а также сообщил, что она объявлена в розыск. Про лампу он деликатно умолчал. – А почему Вы сами занимаетесь поисками?
– Потому что мама не могла нас бросить. И мы не должны её бросать, – мальчик погладил фотографию, на которой Оксана была запечатлена с медалью на шее, на которой отчётливо читались цифры 2014.
– Да что же мы можем поделать? Я ведь обыскал не только нашу деревню, но и все окрестности, она как сквозь землю провалилась, – сказал Виктор Павлович и почему-то показал на то место, где стояла Оксана в последний раз. Мальчик встал и подошел к злополучному месту паранормальной активности. Покачался на подвижной половице. А потом вдруг сделал нечто, с точки зрения Виктора Павловича, невообразимое: написал на обратной стороне фотографии корявыми печатными буквами "Мама вирнис" и опустил её в щель между досок. А потом, как показалось Виктору Павловичу, с дерзким вызовом, произнёс:
– Мама вернётся. Я, когда Деду Морозу пишу письма, они всегда исполняются. Пойдём, бабушка. Нам надо на автобус.
Женщина смущённо попрощалась и вышла вслед за внуком. Виктор Павлович опомнился, что не спросил ни телефона, ни адреса – на случай каких-либо известий о пропавшей. Он нагнал их на пыльной Центральной улице и обменялся телефонами.
09.01.1937, суббота
Я возвращаюсь в утренних сумерках от Ночки с полным подойником молока и слышу:
– Аксинья? Это я, Дарья. Молочком не поделишься? У Бурёнки молозиво.
– Конечно, поделюсь, нам хватает.
Ко мне подходит женщина лет пятидесяти, сухонькая, словно вяленый судак. Приглядевшись, понимает, что обозналась.
– А ты ж не Аксинья! Ты кто будешь, милая?
– Ксана. Родственница. Опекун. Дети остались сиротами. Тиф. Давай кринку-то.
– Ой, батюшки! – всплеснула руками соседка, – да как же так?
– Да так. Тифом можно заразиться в основном через грязные руки, навоз, общий горшок, общую посуду. Ты вот что, Дарья, скажи-ка мне, в деревне ещё кто-то болеет?
– Не слыхала. Никто от тифа не умирал, это точно. И про больных не слышно.
– Прекрасно. Значит, Анатолий подцепил заразу где-то на участке, пока переписью занимался.
– Все беды от неё, от этой переписи!
– А какие, например?
– Да вот хотя бы и тиф.
– Дарья, тиф от Salmonella… короче, от грязных рук, вшей, общей посуды. При чём тут перепись?
– Да сказывают, в Библии всё про это написано. Дескать, перепись под Рождество для того, чтобы верующих перечесть, а потом их того…
– Ой, Дарья… ты знаешь, что товарищ Сталин на священника у себя в Грузии учился? Как он может верующих "того"?
– Да ладно! Усатый – на священника? Значит, новыми налогами обложат, всё одно не к добру.
– Ты в курсе, что в стране плановое хозяйство и пятилетки?
– Какое хозяйство? Хозяйство вон у нас с тобой, а у их токмо портхели. – Дарья начала распаляться.
– Послушай, Дарья, вот ты в своём доме всё знаешь? Сколько у тебя детей, сколько им молока надо в день, хлеба?
– Как не знать?!
– Вот и правительству нашему нужно знать, сколько у нас людей в целом по стране. Сколько взрослых, детей, сколько будет школьников в будущем году, сколько им тетрадок выпустить и книжек, да на каком языке этих книжек, сколько построить больниц и школ. Каждое правительство должно свою землю знать. Перепись проходит не только в нашей стране.
Дарья смотрит на меня смущённо, понимая мою очевидную правоту. Забирает молоко и спешит восвояси.
– Спасибо, Аксинья! Если что надо будет, я через проулок живу, Дымовы мы.
– Ничего не изменилось, – вздыхаю я и, подняв тяжёлое ведро, направляюсь в дом. Сегодня будет трудный день. Господи, убей, не помню, в каком году начали платить пенсию по потере кормильца. Многодетной семье какая-то помощь ведь должна быть? Или я уже избалована декретным отпуском? У мамы его почти не было. Родила – и на работу. Сейчас надо разбудить детей, накормить, выяснить про школу. Пётр вчера сказал, что по поводу похорон сразу зашёл в Райсобес. Надо бы узнать у товарища Ыхве про действующие законы, а то попаду впросак. Пётр – молодец, настоящий труженик. Сдержанный, смелый, ответственный. Всё на него легло, а маленький ещё, по нашим меркам. Как у них тут похороны проходят? Надо ли везти тело в деревню?
– Тётя Ксана! Я попросил мужиков, чтобы батю привезли. Могилу Безбородовы братья выкопают, только рассветёт, пойдут землю греть, – словно услышал мои мысли Пётр.
– Что бы я делала без тебя? Не знаю, куда и обратиться. Спасибо.
– Да ну бросьте, тётя Ксана. Это же моя семья. Как по-другому? – зарделся от похвалы и пошёл расталкивать младших.
Гроб из неструганых досок привезли к полудню. Дарья помогла спроворить панихиду (спроворить – её слово, мне понравилось). Пришли деревенские, принесли с собой самогон, солёных огурцов, сала. Сколотили наскоро два стола, похожих на строительные, с ножками крестом. Вкатили чурки, положили на них доски, накрыли длинными домоткаными половиками – для сидения. Ложки и тарелки пришлось занять. У нас на похороны варят кутью из риса с изюмом. Блины тоже поминальная еда. Конечно, ничего этого нет здесь. Дарья посоветовала распаренное зерно. Блины сделала из последней муки. Пётр и Матвей сказали "надо", и всё тут. Никогда не пекла блинов на коровьем масле. Обычно добавляла в тесто растительное. Но его нет. Растопила местный продукт. Сахару тоже нет. Выпросила мёду у соседей. Вышло на удивление вкусно, хоть и намучилась я со сковородником.
Панихида вышла тихой. Соседи вспоминали, каким незлобивым и толковым человеком был Анатолий.
– А ещё охотником был славным. Да живо ли ружьё? Знатное ружьё было! – спросил Дарьин муж, Фёдор.
Пётр принёс отцовское оружие. Пустили по кругу, цокали языками, смотрели в прицел. Я аж задохнулась от красоты этой вещи. Ижевская с такой гравировкой у нас стоит уйму денег. Попробовать бы в деле.
– Петруша, никому не продавай, сохрани, – обращаюсь я к старшему из детей.
– А я и не собираюсь. Пригодится.
– Да, если завтра – война, если скоро – в поход… – я осекаюсь, потому что все вдруг тревожно, вопросительно смотрят на меня.
– Всё может быть. Из Минска родственник приехал к Боровцу, что из Песковичей, говорит, многие уезжают от границы. Говорит, Гитлер пойдёт на нас, – сообщает тощий рыжий мужичок, чьего имени я не запомнила.
– А мы тут рядом, – говорю я, – значит, надо готовиться. К труду и обороне. Вот что, соседи. Если у кого пацаны на печке засиделись, я могу их подготовить к армии.
– Ты? Да ты сама тоща, как валенок у попа, чему ты научишь? – смеются мужики.
– Пойдём, покажу, – я беру ружьё у Петра, и вся толпа. подогретая самогоном, вываливает во двор.
– Видишь поленницу? Иди, пометь угольком, куда стрелять. Пять мишеней сделай, – прошу я Петра и отхожу на тридцать шагов.
– Пять?!! – возмущается Пётр. Патронов нет. Хватит одного.
– Ну, тогда с пятидесяти шагов, – я отхожу ещё дальше. Публика замирает. Я прицеливаюсь и мигом ловлю знакомое состояние покоя и отрешённости. Задержка дыхания. Выстрел. Готово. Мужики и дети галдят. Бабы ворчат, – какая дурь, хвастаться перед мужиками мужицким делом!
– Я – чемпионка по стрельбе, мальчики. А ещё в беге, плавании, фехтовании и конкуре. Если коня найдёте, покажу…
– Уймись, Ксана. Похороны. После поговорим, – усмиряют меня мужики. Я извиняюсь. Пора хоронить, надо успеть до заката.
Километрах в двух от деревни, за речкой, находилось кладбище, куда шли пешком за санями с гробом. Братья Безбородовы только-только успели выкопать могилу, хотя грели землю с утра, – так промёрз грунт. Быстро спустили гроб, молча кинули по горсти земли, сказали напутственные слова. Одеты и обуты плохонько, валенки не у всех. Поспешили домой. Дома прибрали со стола. Вовка разбил рюмку. Я собрала осколки и оставила на совке у печи, не велела трогать. Остатки щей – в пойло Ночке, картошку – туда же.
– Дети, не оставляйте ничего. Посуду будем кипятить, – я прекрасно помнила про опасность заразы.
– Тётя Ксана, а ловко ты стреляешь. Ты правда чемпион? – спрашивает Митя.
– Правда, малыш.
– Я не малыш. Я тоже хочу так стрелять.
С лежанки подаёт голос младший, Серёжа. Он ползёт к краю и сваливается с печи, повисая на своей привязи, увлекая за собой лоскутное одеялко и морковные парёнки. От испуга орёт, я бросаю всё и бегу к нему. Я совсем забыла, что он всё ещё привязан. Его не брали на кладбище. Он так и просидел на печке всё это время, обёрнутый вокруг живота широким поясом из старой наволочки, к которому прикреплена надёжная верёвка.
– А ты у нас будешь парашютистом! Маленький мой, прости, прости, – я беру Серёжку на руки и хожу с ним по комнате, прижимая к груди курчавую голову. Он затихает, всхлипывая. Тем временем старшие заканчивают уборку и уносят пойло Ночке. Трудный день заканчивается. Где вы теперь, Анатолий и Аксинья? На кого вы оставили своих детей? На меня? За что мне это? Господи, упокой души раб твоих. Помоги мне, грешной, вынести это испытание. Я засыпаю на сундуке, полная тревоги, как перед важными соревнованиями.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
