Текст книги "Рихард Зорге. Легенда разведки"

На сей раз его отправили не в Берлин, а в Кенигсберг. Раны были тяжелыми и болезненными, и, отчасти чтобы отвлечься, Рихард начал читать книги. Одолел наконец философию – Канта и Шопенгауэра, занялся экономикой. Именно тогда у него появился интерес к исследовательской работе. И тут судьба подкинула удивительную встречу. За ним ухаживала молодая медсестра. Ее отец, врач того же госпиталя, был марксистом. Услышав от дочери фамилию Зорге, достаточно редкую, доктор подумал: а уж не приходится ли этот молодой человек родственником Фридриху Адольфу Зорге, близкому другу Маркса и Энгельса? Так оно и оказалось. Тогда через дочь доктор передал ему подшивку социал-демократического журнала «Ди нойе цайт» со статьями Фридриха Адольфа Зорге. Так Рихард впервые узнал о тех своих родственниках, о которых в их буржуазном доме говорить было не принято.

…Все началось с прадеда Георга Вильгельма, который для разнообразия не торговал лекарствами, а был сельским пастором. Он отличался на редкость независимым характером и, будучи к тому же отчаянным правдолюбцем, все время конфликтовал с церковными и светскими властями. Мимо него не проходила ни одна европейская смута. В 40-х годах дом пастора служил станцией подпольной «железной дороги» – так называли конспиративный канал, по которому польских революционеров переправляли во Францию и в Бельгию. Естественно, всемерно помогая чужим революциям, он не мог остаться равнодушным к своей собственной и принял самое активное участие в событиях 1848 года вместе со своими сыновьями. Его сын Фридрих Адольф (тот самый!), человек с самой мирной на свете профессией учителя музыки, был в числе организаторов восстания в герцогстве Баден, в котором участвовал и его младший брат Герман Генрих. После поражения восстания Фридрих Адольф отправился в Швейцарию, затем в Бельгию, Англию и, наконец, оказался в США. В Штатах он вместе с другими немецкими эмигрантами основал коммунистический клуб, став его председателем, был организатором американской секции I Интернационала, затем секретарем его Генерального совета, написал несколько книг по вопросам рабочего движения. Вместе с Энгельсом, Августом Бебелем и Вильгельмом Либкнехтом он с 1881 года сотрудничал в социал-демократическом журнале «Ди нойе цайт». Умер он в США в 1906 году, за год до смерти отца Рихарда.

Наличие таких родственников, о которых он раньше ничего не знал, стало для молодого человека шоком, впрочем, нельзя сказать, чтобы неприятным. Заинтересовавшись этим аспектом семейной истории, дальше он естественным образом перешел к увлечению марксизмом, в чем ему старательно помогали новая знакомая и ее отец. Лечение длилось не один месяц, и все это время он запоем читал социал-демократическую литературу. Это были уже не листовки спартаковцев, а серьезные научные работы.

Впоследствии он вспоминал:

«Я читал Энгельса, а затем Маркса, изучая каждую книгу, которую только мог достать. Я изучал также врагов Маркса и Энгельса, людей, которые бросили вызов их теоретическим, философским и экономическим построениям, рылся во всей истории рабочего движения в Германии и остальной части мира. За эти несколько месяцев я приобрел основные познания о Марксе и началах практического образа мышления»[5]5
  Цит. по: Мадер Ю. С. 20. Репортаж о докторе Зорге. Берлин. 1988.


[Закрыть].

Из госпиталя Рихард вышел марксистом, променяв старое романтическое увлечение на новое.

Теория и практика коммуниста Зорге

В январе 1918 года Рихарда демобилизовали: после тяжелого ранения он был признан непригодным для воинской службы. Война для него закончилась. Сбылась отчаянная надежда фронтовика: он уцелел и даже не стал инвалидом – хромота не в счет. Что такое хромота, когда ноги целы? Но что касается другой части заклинания: «Это пройдет!» – то она не сбылась. Ничего не прошло. Слишком многое он повидал за эти два года. Артобстрел, минометный обстрел, газовые атаки, рукопашные схватки, мучения и смерть товарищей, таких же мальчишек, как и он сам. Он научился бить другого человека саперной лопаткой в лицо и спокойно счищать с себя клочья человеческого мяса. После такого человек не становится прежним. Как сказал один из героев Ремарка, войну «нельзя сбросить с себя, как сбрасывают грязное белье».

«Мы больше не молодежь. Мы уже не собираемся брать жизнь с бою. Мы беглецы. Мы бежим от самих себя, от своей жизни. Нам было восемнадцать лет, и мы только еще начинали любить мир и жизнь; нам пришлось стрелять по ним. Первый же разорвавшийся снаряд попал в наше сердце. Мы отрезаны от разумной деятельности, от человеческих стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них. Мы верим в войну».

Молодые ветераны оказались в мирной жизни чужими. Им были смешны бюргерское существование и бюргерские ценности – с теми, кто провел войну в тылу, они общались как с инопланетянами. Впрочем, в тылу тоже было неспокойно. Война тяжело отозвалась на положении простых людей, захватив к 1918 году и средний класс. Рабочие голодали, в городах вспыхивали стачки. Январь 1918 года был отмечен мощнейшей политической стачкой в Берлине. Полиция и специально сформированные унтер-офицерские части разгоняли демонстрантов саблями. Подумать только: Рихард мог быть в их рядах! Нет, очень вовремя его демобилизовали…

Семья жила трудно. Небольшого семейного капитала почти не осталось, все съела инфляция. Братья и сестры Рихарда делили остатки. Обстановка в доме стала такой, что матери пришлось уехать и жить отдельно – может быть, она и вправду была старшим детям мачехой? Дом развалился.

Рихарду было легче, чем другим фронтовикам. Увлечение политикой помогло хотя бы отчасти справиться с последствиями войны, а борьба за переустройство общества была как бы ее продолжением. Ему не пришлось вживаться в чуждую мирную жизнь, он продолжал воевать.

«…На фронте, Эрнст, я много думал, но никак не мог добраться до корня вещей. А теперь, когда война позади, мне хочется узнать уйму всякой всячины: почему это могло случиться и как происходит с людьми такая штука. Тут много вопросов. И в самих себе надо разобраться. Ведь раньше мы думали о жизни совсем по-иному…»[6]6
  Э. М. Ремарк. Возвращение.


[Закрыть]

Рихард начал разбираться, не дожидаясь окончания войны, еще в госпиталях. А теперь он решил всерьез понять, «как происходит с людьми такая штука» и еще много других «штук». Для начала он поступил в берлинский университет на философский факультет. Но ни там, ни в своей умеренно буржуазной семье Рихард с его марксизмом не находил единомышленников. Дома жить становилось невозможно. Да и философия разочаровала: теперь он был вполне способен понять даже Канта, но совершенно утратил к нему интерес. И он решил уехать из Берлина, начать новую жизнь на новом месте.

Рихард выбрал Киль – промышленно развитый город со старейшим, основанным еще в XVII веке университетом и, что было для него еще более важным, очень неспокойный город. В университете он стал изучать экономику и социологию – это оказалось гораздо ближе к жизни, чем философия. Но не только наука привлекала его – в Киле, избавившись от семейной опеки, он решил заняться и практической политикой и стал искать для себя подходящую по духу политическую партию. Больше всего привлекал «Спартак», чьи листовки проторили Рихарду путь в новое политическое видение, но со «Спартаком» связаться не удалось, и летом 1918 года он вступил в ряды Независимой социал-демократической партии Германии, которая образовалась из отколовшегося от социал-демократической партии левого крыла (в эту партию входили и спартаковцы в качестве автономной группы). Это было куда ближе молодому радикалу, чем половинчатые социал-демократы, хотя и не совсем то, чего хотелось.

Первым партийным поручением Рихарда стало организовать и привлечь в партию группу студентов, руководителем которой он естественным образом и стал. Здесь в полной мере проявилось еще одно качество этого человека – поистине безмерное обаяние. Он умел привлекать к себе и подчинять всех, кто с ним соприкасался – и мужчин, и женщин. Итак, он легко создал требуемый кружок и получил следующее поручение. Одно задание следовало за другим. Вскоре он стал председателем комиссии партучебы по месту жительства, курировал работу инструкторов, затем организовал кружок среди матросов. Нет, мирная жизнь, кабинетные науки были определенно не по нем.

Там же, в Киле, Рихард познакомился с человеком, который стал одним из его самых близких друзей. Это был профессор университета, тридцатилетний доктор философии Курт Альберт Герлах. Как и Рихард, профессор был выходцем из буржуазной среды – впрочем, он давно порвал всякие связи с отцом, директором фабрики. Герлах занимался изучением профсоюзного движения, актуальнейшими в то время вопросами охраны труда, долго жил в Англии и даже вступил там в лейбористскую партию. С началом войны он ушел на фронт, служил шофером в санитарном батальоне и хотя не был непосредственно на передовой, но тоже навидался немало. В Киле Герлах, кроме работы в университете, негласным образом читал лекции на тему «Социализм и коммунизм».

Рихард удачно выбрал город. Именно здесь состоялись события, послужившие началом революции 1918 года в Германии. Едва ли он заранее мог предвидеть, что здесь произойдет – просто повезло.

Политика «социального мира» к тому времени давно и безнадежно провалилась. Выступления рабочих шли по нарастающей. Уже в 1917 году общее количество участников стачек в Германии достигло 1,5 млн человек. Экономические требования перемешивались с политическими: рабочие требовали улучшения снабжения хлебом и углем, мира без аннексий и контрибуций и создания Советов по русскому образцу – всего понемножку. Но прежде всего – мира. В начале 1918 года, когда населению показалось, что процесс мирных переговоров с Россией идет слишком медленно, то, чтобы подстегнуть его, 28 января разразилась колоссальная политическая стачка. Она охватила все крупные промышленные центры Германии, и участвовало в ней около 2 миллионов человек.

В начале октября 1918 года спартаковцы провозгласили курс на революцию. К счастью для Запада, они были относительно маленькой группой, пользовавшейся небольшим, по сравнению с социал-демократами, влиянием в массах, несмотря на всемерную помощь из Советской России. Впрочем, Германия держала курс на революцию и без спартаковских призывов.

Осенью 1918 года пришел долгожданный конец войне. Войска Антанты перешли в наступление по всему германскому фронту. Не выдержав их натиска, измотанная немецкая армия отступала, проклиная тех, кто затеял эту войну. Над фронтом стоял крик, как год назад стоял в России: дайте мир! Любой, пусть самый похабный! Такой же крик стоял и над страной, в которой давным-давно угас патриотический пыл.

5 октября 1918 года новое германское правительство под руководством принца Макса Баденского попросило страны Антанты о перемирии. Однако долгожданное окончание войны уже не могло спасти положение. Поздно! Страна была пороховой бочкой, и оставалось лишь поднести спичку…

24 октября 1918 года командующий германским Флотом Открытого Моря[7]7
  Основной военный флот кайзеровских ВМС.


[Закрыть] предписал своим кораблям вступить в «последнюю решающую битву» с британским флотом. Попытка была совершенно самоубийственной, шансов никаких, разве что погибнуть с честью. По-видимому, адмирал решил воплотить в жизнь старый девиз тевтонского ордена: «Победить – значит не сдаться». Однако моряки рыцарями не были и погибать не хотели, тем более теперь, когда начались переговоры о мире.

Перед боем германский флот встал на якорную стоянку возле Вильгельмсхафена. И тут в ночь с 29 на 30 октября часть экипажей двух линкоров – «Тюрингия» и «Гельголанд» – отказались подчиниться приказу. Фактически это был мятеж – тут уж не до наступления. Арестовав под угрозой пушек мятежников (более тысячи человек), командиры вернули корабли в порт приписки Киль. Однако они не учли, что большинство неприсоединившихся матросов тоже не хотели погибать.

1 ноября, отправившись в увольнение на берег, экипажи мятежных линкоров сумели связаться с кильскими профсоюзами, а также с социал-демократами – как обычными, так и «независимыми». 2 ноября состоялся митинг, на котором было принято решение провести на следующий день большую демонстрацию в поддержку заключенных моряков. Полиция разогнала митинг – как видим, начало уже не обещало ничего хорошего.

Ничего хорошего и не произошло. 3 ноября демонстрация моряков и примкнувших к ним рабочих (пока еще мирная) была расстреляна[8]8
  Мне встретилось четыре варианта того, кто именно стрелял: военный патруль, полиция, группа флотских офицеров, пулеметный взвод. Наверное, существуют и еще варианты.


[Закрыть]. В ходе усмирения погибли 9 и были ранены 29 человек. В ответ один из матросов застрелил командира стрелявшей команды, после чего толпа разоружила солдат. Так началось уже собственно восстание. Первым делом восставшие взяли арсенал, и через несколько часов у них было 20 тысяч вооруженных бойцов.

Губернатор балтийских портов адмирал Сушон приказал вызвать в Киль войска. Однако пехотинцам тоже до безумия надоела война, и они выступили на стороне восстания. К вечеру 4 ноября весь город был в руках восставших. Они, по русскому образцу, создали Совет, избрав председателем кочегара Карла Артельта, и выдвинули пакет требований, получивший название «14 кильских пунктов», во многом напоминавших знаменитый «Приказ № 1» образца 1917 года: освобождение арестованных, человеческое обращение офицеров с нижними чинами, свобода слова и печати, запрет на выход флота в море и пр.

Пример оказался очень кстати: восстание тут же перекинулось на другие города и пошло гулять по стране. 5 ноября Совет появился в Гамбурге, 6-го – в Бремене, затем в Ганновере, Лейпциге, Штутгарте, Мюнхене… 9 ноября восстание добралось до Берлина. Рабочие и солдаты захватили рейхстаг, ратушу, вокзалы. Кайзер Вильгельм отрекся от престола и бежал в Голландию, принц Баденский ушел в отставку, и в Германии была объявлена республика. Начало, как видим, очень напоминает революцию в России, однако продолжение было иным.

По сравнению с обстановкой в Берлине Петроград октября 1917 года мог считаться образцом порядка. При известии об отречении кайзера социал-демократы собрались в здании рейхстага и стали думать, что им делать дальше. Среди их лидеров имелся некий Фридрих Эберт, шорник по профессии. Он сильно не любил революцию, ратовал за конституционную монархию английского типа и видел на престоле одного из сыновей кайзера.

В нескольких кварталах от них, в императорском дворце, заседали спартаковцы, которые собирались провозгласить Германию советской республикой. Когда об этом узнали в здании рейхстага, социал-демократы пришли в ужас. Еще один их лидер, Филипп Шейдеман, высунулся в окно и, обращаясь к собравшейся под окнами немаленькой толпе, объявил республику. На следующий день то же самое сделали и спартаковцы. Но то ли толпа перед рейхстагом была больше, чем перед императорским дворцом, то ли день опоздания сыграл свою роль, однако социалистической революции в Германии не получилось. К власти пришел так называемый Совет народных уполномоченных. Партий в Германии было много, но в Совете оказались представители только двух социал-демократических партий – СДПГ и «независимых», а во главе государства оказался Эберт. Социал-демократом он был правым, но возглавляемое им правительство все равно было левым, революционным, и, как он примирял этот факт со своими монархическими симпатиями, знал только он один.

Впрочем, едва эсдеки получили власть, всю левизну с них как ветром сдуло. И неудивительно: правительство Эберта оказалось в положении, которому не позавидуешь. С одной стороны, надо было как-то завершать войну, договариваться с противником об условиях мира, который, как все понимали, будет очень тяжелым. С другой – перед глазами неотступно маячил призрак коммунистической революции, тем более что рядом была Советская Россия, откровенно рассматривавшая Германию как плацдарм для будущего мирового пожара. Рабочие требовали национализации заводов, обыватели требовали порядка, военные страдали от поражения и мрачно хмурились из-под касок. И все без исключения хотели есть…

Балансируя между противоборствующими силами, правительство, с одной стороны, отменило осадное положение, объявило свободу слова, собраний, союзов, ввело 8-часовой рабочий день. С другой, предвидя неминуемые последствия дарованных народу свобод, оно начало искать, кто бы навел в стране порядок. Ну а кто может его навести? Уже 11 ноября Эберт обратился за помощью к начальнику Генерального штаба Гинденбургу, исполнявшему в то время обязанности главнокомандующего вместо бежавшего кайзера, и его заместителю Гренеру, фактическому начальнику генштаба. Они договорились, что офицерский корпус поддержит правительство, если возникнет необходимость пустить в ход войска. А то, что такая необходимость возникнет, видно было невооруженным глазом, потому что активность масс, несмотря на победу революции, и не думала идти на спад.

К концу ноября бастовали рабочие Берлина, Верхней Силезии, Рурской области. Они требовали повышения зарплаты, что все равно от правительства не зависело, и социализации крупной промышленности, что от правительства зависело, но очень не хотелось.

6 декабря, выполняя договоренность с правительством, офицеры предприняли попытку разогнать Берлинский Совет. Социал-демократы, пожалуй что, и проглотили бы произвол, но не спартаковцы! Они тут же подняли рабочих, и из «замирения», кроме большой драки, ничего не вышло. 16 декабря в Берлине открылся съезд Советов. Помня, чем год назад закончилось подобное мероприятие в России, вся страна пребывала в напряжении. «Союз Спартака», само собой, тут же выкинул лозунг «Вся власть Советам», однако приличное социал-демократическое большинство съезда его не поддержало. В итоге было принято решение о выборах в Национальное Учредительное собрание.

После этого спартаковцы решили, что с социалистами им дальше не по пути. 30 декабря они вместе с другими леворадикальными социалистическими группировками создали Коммунистическую партию Германии. Естественно, члены новорожденной партии, вдохновленные русским опытом, горели желанием поучаствовать в чем-нибудь эдаком, революционном, и случай не замедлил представиться. 4 января был уволен полицай-президент Берлина Эйхгорн, «независимый» социал-демократ, популярный среди рабочих. Народу это не понравилось, и на следующий день товарищи Эйхгорна по партии организовали маленькую такую демонстрацию протеста, всего-то на 150 тысяч человек, которая увенчалась традиционными столкновениями между рабочими и полицией. «Независимые» создали Военно-революционный комитет – и тут к восстанию радостно примкнули коммунисты и, в то время как заварившие всю эту кашу «независимые», действуя по своему плану, начали переговоры с правительством, попытались перехватить руководство и приступить к революции.

Пока прежние и новые руководители восстания разбирались между собой, Эберт оперативно передал власть военному министру Носке. Тот ввел в Берлин войска и к 15 января навел относительный порядок. Под шумок, не затрудняя себя юридическими тонкостями, военные расправились с лидерами коммунистов Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург, попросту шлепнув их в какой-то подворотне.

Дальше события развивались по двум параллельным сценариям. С одной стороны, все было прилично демократично: 19 января прошли выборы в Национальное учредительное собрание, Центральный Совет рабочих и солдатских депутатов торжественно передал ему свои полномочия, Учредительное собрание избрало Эберта президентом республики, а новое коалиционное правительство возглавил Шейдеман.

Но у коммунистов-то были свои планы! Не обращая внимания на какие-то там выборы, они еще 10 января подняли на восстание рабочих Бремена. Рабочие отряды выгнали из своей земли войска и провозгласили Бременскую советскую республику. Республика продержалась до 4 февраля, что, в общем-то, совсем неплохо. Едва власти разобрались с Бременом, как в середине февраля началась всеобщая забастовка в Рурской области, перекинувшаяся на Среднюю Германию, Баварию и Вюртемберг. В начале марта снова поднялся Берлин: рабочие захватывали полицейские участки, начали строить баррикады. В город опять ввели войска и «замирили» восставших. Все вроде бы стало утихать – и тут вдруг советскую республику объявили в Баварии, причем на сей раз сделали это резко полевевшие «независимые». Управление смутой у них тут же перехватили коммунисты и стали «делать революцию»: ввели рабочий контроль, национализировали банки и железные дороги, начали формирование Красной армии. Лишь 1 мая республику удалось ликвидировать, для чего потребовался воинский контингент в 100 тысяч человек.

На этом первая серия германской революции закончилась, если не считать того, что продолжались постоянные забастовки, но по сравнению с тем, что было, да и с тем, что будет, это такие мелочи…

Рихард, естественно, принимал самое горячее участие в событиях. В ноябре он организовал кружок матросов, участвовал в демонстрациях, вместе с Герлахом был избран в Объединенный совет рабочих и матросских советов Киля. Попутно получил еще одно поручение – организовать в городе народный университет.

В январе, когда начались берлинские события, Рихард вместе с товарищами отправился в Берлин на помощь восстанию. Однако было уже поздно, в городе хозяйничали военные. Прибывших арестовали прямо на вокзале. Правда, работали стражи порядка из рук вон плохо – при обыске револьвера у Рихарда не нашли, иначе бы он так легко не отделался. За ношение оружия в то время могли и расстрелять. А так их всего лишь выслали обратно в Киль.

Естественно, бурная деятельность Рихарда на революционном поприще не осталась незамеченной – имя Зорге давно уже значилось в списках полиции. Тогда он решил, от греха подальше, перебраться в Гамбург, второй по величине город страны, где было сильно влияние социал-демократов. Расстояние между Пруссией и Северной Германией для полиции оказалось непосильным – туда они не дотянулись, а организованность немецкой полиции, равно как и вообще немецкая организованность и пунктуальность, вообще-то говоря, сильно преувеличены, и это еще сыграет в судьбе нашего героя спасительную роль.

Рихард и не думал «ложиться на дно», порывать с революцией. Однако и становиться профессиональным революционером-нелегалом тоже не собирался. Раз уж в бурном течении его жизни наступил штиль, он решил воспользоваться периодом затишья и продолжить образование. Вообще, в этом человеке парадоксальным образом уживались кабинетный ученый и неуправляемый авантюрист, кропотливый исследователь и искатель приключений. В мирной жизни от него было больше толку, поскольку, когда у Зорге доходили руки до научных занятий, он показывал себя серьезным ученым, но мирную жизнь он выносил лишь до поры до времени – и снова в нем просыпался прадедушка-пастор, втравливая правнука в какую-нибудь историю по ту сторону закона. Однако пока на какое-то время страсть к активным действиям была утолена. Начинался «период науки».

В Гамбурге существовал только что, сразу после Ноябрьской революции основанный университет. В то время в Германии можно было получить ученую степень, не имея диплома о высшем образовании, и Рихард, которому надоело сидеть за столом в аудитории, решил заняться самостоятельными исследованиями. Он записался на факультет государства и права в качестве соискателя ученой степени и семь месяцев спустя уже представил ученому совету свою диссертацию. Называлась она «Имперские тарифы Центрального союза немецких потребительских обществ» и была на самом деле серьезным исследованием работы союзов потребителей – рабочих организаций, предшественников профсоюзов, которые занимались тем, что обеспечивали своих членов качественными и недорогими товарами. Защита прошла с отличием, и Рихард Зорге стал доктором государственно-правовых наук.

Кроме подготовленной в рекордные сроки диссертации, этот невероятно работоспособный человек начал в Гамбурге свою карьеру журналиста, которая позднее станет его основным прикрытием в разведработе – в то время он печатался в газете «Гамбургер фольксцайтунг».

Однако и в этом городе Рихард задержался ненадолго. После защиты диссертации он перебирается в Ахен вслед за профессором Герлахом, который к тому времени начал преподавать на кафедре экономических наук Ахенской высшей технической школы. Зорге становится его ассистентом. Вечера же он по-прежнему проводит в доме Герлахов. Курт Альберт и его молодая двадцатилетняя жена Кристина любят и привечают Рихарда, зовут его давним детским прозвищем – Ика.

«К нему тянулись и женщины, и мужчины, – вспоминала позднее Кристина. – У него был глубокий, пронизывающий взгляд, привлекающий к себе и от которого нигде, казалось, нельзя скрыться. Если женщина попадала в обозримое им поле, она была уже в его плену. В плену легком, туманном, обаятельном…»

Кристина тоже попала в это поле, хотя осознала это несколько позже.

В Ахене Рихард наконец-то нашел себе и партию по вкусу, присоединившись к коммунистам. В компартию он вступил 15 октября 1919 года. Район, где находился Ахен, был еще оккупирован странами-победительницами, оккупационные власти запрещали как Советы, так и компартию, поэтому легально он оставался членом НСДПГ, которая была хоть и ненамного, но правее и входила в число разрешенных организаций, а главное, не имела такого страшного названия – коммунисты. Но своим партийным билетом социал-демократа он пользовался для работы совсем на другую организацию. И тут опять в его поперечнополосатой жизни пришло время активных действий.

…Пока власти разбирались с красными, появилась новая угроза, совсем с другой стороны. Военным ведь тоже не нравилось происходящее! Кроме оскорбленной национальной гордости, у них был и мощный интерес: условия подписанного летом 1918 года мирного договора резко ограничивали численность немецкой армии. В начале 1920го, в соответствии с договором, правительство, во главе которого в то время стоял правый социал-демократ Бауэр, приступило к ее сокращению. Военные, не питавшие ни малейшего уважения к демократии вообще и к социал-демократам в частности, тут же вскинулись на дыбы. Генерал Лютвиц, командующий Берлинским военным округом, предъявил правительству Бауэра ультиматум, потребовав прекратить сокращение армии и распустить Национальное собрание.

Получив отказ, Лютвиц не стал действовать парламентским путем, а повел одну из добровольческих бригад на Берлин. Правительство попыталось было вывести навстречу войска, однако в войсках Лютвица уважали куда больше, чем какого-то там Бауэра, так что военные послали власти очень далеко и остались в казармах. 13 марта 1920 года мятежники беспрепятственно вступили в германскую столицу и тут же объявили о создании нового правительства, во главе которого встал крупный помещик Капп. В то же время такой же путч произошел и в Мюнхене.

Правительству оставалось лишь бессильно ручками разводить, если бы не рабочие, которые решили, что с военной диктатурой им совершенно не по пути. Уже 13 марта в Берлине началась забастовка, которая, распространяясь по стране, тут же стала всеобщей. Оперативно сформированные отряды Красной гвардии разоружили армейские части и с оружием в руках выступили против путчистов, так что через четыре дня, 17 марта, те бежали из Берлина. В столице и особых боев-то не было.

Однако рабочим показалось обидно так скоро все закончить, ведь как хорошо началось! И все пошло по новой. Всеобщая забастовка в Руре переросла в вооруженное восстание. 19 марта рабочие захватили Эссен, где сформировали теперь уже не Красную гвардию, а Красную армию численностью в 100 тысяч человек – ровно столько, сколько, по условиям перемирия, Германии позволялось иметь солдат в рейхсвере. И снова пришлось вводить войска.

…По правде сказать, это постоянное балансирование правительства между правыми и левыми изрядно всем надоело. В июне 1920 года состоялись выборы в рейхстаг, на которых большинство получили буржуазные партии, а главой правительства стал один из лидеров католической партии «Центра» Ференбах. Однако легче все равно не стало, поскольку дело было отнюдь не в политике. Погибала германская экономика, а политика шла уже прицепным вагоном.

Во время капповского путча Рихард, само собой, не скучал за письменным столом. Он входил в забастовочный комитет и занимался, как фронтовик, организацией отрядов сопротивления. В «благодарность» за это ректор училища, в котором работал Рихард, получив из полиции уведомление о том, что доктор Зорге принимал участие в организации забастовки, «на всякий случай» уволил его, а вслед за ним и профессора Герлаха. Однако Зорге не стал пока что искать для себя новый университет. Он сделал неожиданный для всех шаг – пошел работать на шахту чернорабочим.

Одиннадцать месяцев Рихард проработал под землей, на рудниках Рура и голландской провинции Лимбург. Для него, интеллигента по воспитанию, да еще и трижды раненного, это было далеко не легко, однако чрезвычайно полезно. Кроме обычного для себя дела – организации коммунистических ячеек – он занялся тем же, чем занимался в свое время его прадед. Земля Рура была изрыта подземными ходами, как сыр дырами. Некоторые из штолен проходили и под германо-голландской границей, и Рихард организовал переправку в Голландию тех немецких коммунистов, которым по разным причинам было опасно оставаться на родине.

В конце концов он все же обратил на себя внимание. Владелец шахты в Лимбурге заинтересовался странным шахтером с ученой степенью и известил полицию, та установила слежку… В общем, вскоре Зорге арестовали и выдворили обратно на немецкую сторону. В Руре оставаться тоже было бессмысленно, он слишком много уже там наследил. Тогда по партийному поручению в марте 1921 года Рихард отправился в землю Северный Рейн – Вестфалия, в Золинген, где снова занялся «бумажной» работой, став политическим редактором коммунистической газеты «Бергише арбайтштимме».

Кроме редакторской работы, он преподавал в партийной школе в промышленном центре Вупперталь, читал лекции в народном университете города Олигс. И если курс «Философские основы общественных наук» был трудно применим на практике, то другие два – «Курс экономики для фабричных советов» и «Что необходимо знать о законе о фабричных советах» – пользовались популярностью. Неудивительно, что рабочие округа Северный Рейн – Вестфалия избрали его делегатом на Иенский съезд КПГ, проходивший в конце августа 1921 года.

Компартия Германии уже тогда была мощной и организованной, в ней насчитывалось около 300 тысяч человек, и она неукоснительно принимала участие в любой заварушке – от стачки трамвайщиков до вооруженного восстания. Власти реагировали соответственно. Но Зорге пока не трогали, он как раз проходил очередной «кабинетный» период, так что прицепиться к нему было трудно. Он как бы не скрывал своих взглядов – и в то же время не давал полиции возможности применить против него репрессии, хотя сильно мешал власть имущим. Приходилось ждать повода, и Рихард не замедлил его предоставить, дав на сей раз основание обвинить себя в безнравственности.