Текст книги "Мост через огненную реку"

– Что сказал Овертон?

– Не знаю… Я не выдержал, ушел, хотя надо было остаться и сделать вид, будто ничего не произошло. Но не смог… Не знаю, что он сказал, что ему сказали… но на следующий день он пришел ко мне. Он ни словом не упомянул про этот проклятый прием, просто предложил перейти к ним на службу, в том же чине. Я согласился. Год прослужил в Ориньяне, потом Овертон порекомендовал меня тайскому шаху, который как раз затеял большую войну. Через полгода я стал командующим его армией, а еще через четыре месяца мы победили. Шах войско распустил, а со мной честно расплатился и передал своему союзнику. Так дальше и пошло. Я стал генералом-наемником, а поскольку никогда не проигрывал, то очень дорогим наемником. В общем-то, оно и неплохо – что мне делать в Ваграу…

Гален замолчал, искоса посмотрел на Бейсингема, потом снова на реку. Энтони придержал вырвавшуюся было вперед Марион, теперь лошади снова шли голова в голову. Надо что-то ответить, он ждет… Жалеет уже, что так разговорился, ох как жалеет… Да, все, действительно, просто. Забыли они в Трогармарке, какими бывают сословные границы, спасибо за то королю Трогару. Эх, не было его, герцога Оверхилла, на том приеме! Он бы им показал, как переправляться через такие речки!

Гален еще сдержал коня, и Бейсингем сделал то же самое.

– Вы что-то хотите сказать? – настороженно спросил цыган.

– Нет. Просто уж очень вы чувствительны, генерал. Вы меня своими перчатками прямо-таки напугали, не знаю, как и вести себя… Если я вырвусь вперед, вы, пожалуй, воспримете это, как оскорбление…

Прежде чем рыжий конь снова сорвался в галоп, Энтони схватил его под уздцы и засмеялся прямо в бешеные темные глаза Галена.

– Вот это я и имел в виду. Теодор, если вы будете принимать близко к сердцу выходки каждого идиота, к сорока годам у вас начнут дрожать руки. Да не рвите вы повод! Я, между прочим, вас честно выслушал, и рассчитываю на такое же отношение…

Он легонько потрепал по шее рыжего и поднял глаза: Гален притих, смотрел внимательно. Бейсингем выпустил поводья.

– Дайте уж и мне объясниться! Вы сегодня столько раз повторили, что знаете свое место… Так позвольте сказать: мне на это наплевать! Я даже лошадей и собак выбираю не по родословной. Могу себе это позволить…

Энтони сделал паузу и принялся медленно, палец за пальцем, снимать перчатку:

– Я, знаете ли, часто убеждался, что люди замечают у других лишь те изъяны, которые имеют у себя. Мое происхождение безупречно, и генеалогией я не интересуюсь. Но и с чьими бы то ни было переживаниями по этому поводу носиться тоже не собираюсь. Если вас устраивает такой подход к вашим бедам, вот вам моя рука! Нет – значит, нет…

Гален взглянул исподлобья и, мгновение помедлив, тоже протянул руку

Поездка к переправе не шла ни в какое сравнение с маршем. Они управились за полдня, а после обеда Бейсингем, добившийся полного успеха у хозяйки, еще и поспал немного. Зато теперь, ночью, не мог сомкнуть глаз. Разговор с Галеном разбередил то, о чем он старался не думать и вполне в этом преуспел – на войне, как на войне, что ж тут поделаешь? Да, Терри – обычное в Трогармарке сокращение имени Теодор. Самое обычное. Отец никогда не называл их сокращенными именами, только полными, но друг с другом – конечно, когда он не слышал, братья позволяли фамильярность. Это было неосмотрительно – служить всем вместе, всей семье. Отец, Теодор, Валентин, и он, Энтони… Но кто же мог предполагать…

…Кавалерия не слишком-то пригодна в обороне. Но у них не было выбора. Они вцепились в поросший редкими соснами перешеек между двумя озерами, вцепились насмерть, и иначе не могло быть. За их спиной была дорога, по которой уходила армия. Пусть разбитая, но еще существующая, пока еще живая. Отец, командовавший фланговым охранением, взял ту часть, которая была боеспособна. Это оказался кавалерийский полк его старшего сына, да из отступающей толпы они выдернули еще четыре разрозненных взвода пехотинцев, сохранявших подобие порядка. Генерал Бейсингем ясно понимал, что именно здесь, в этом месте, удобнее всего ударить – так и вышло. Если они дрогнут, противник… нет, «противник» – это из книг… Если они дрогнут, враг прорвется к дороге, ударит в мешанину повозок, всадников и пеших, мешающих друг другу в суматохе бегства, и будет бойня. И они держались, сначала против кавалерии и пехоты, потом подошли пушки. Они прятались от бомб, срывались в бешеные контратаки и снова прятались, пытаясь из пистолетов перебить артиллеристов, просто от отчаяния, потому что попасть на таком расстоянии можно только случайно. Мушкетеры пехотинцев были более успешны – пока у них не кончился порох. Зато у вражеских артиллеристов его было сколько угодно. И пехотинцы ушли, растворились среди кустов, где за ними на лошади не угонишься. Кавалеристы остались одни – неполные две сотни живых да столько же мертвых.

Валентин служил порученцем у отца, а Энтони – у Терри. Среднему брату было восемнадцать, ему четырнадцать – Бей-сингемы начинали рано, зато многого и добивались. Теодор уже командир полка, и хороший командир, раз сумел удержать полк в порядке, а ему всего двадцать четыре… или двадцать пять? Неужели он уже не помнит? Лицо помнит: чумазое, осунувшееся, мокрое от пота. Он, надо полагать, выглядит тоже не лучше. Хочется пить, а вода во флягах кончилась. Надо бы послать кого-нибудь к озеру, но нет ведра, не в чем принести воду… Терри, сидя на камне, критически осматривает порванный мундир, Энтони перезаряжает пистолеты.

– Мушкет бы… – говорит он брату.

– Ага… – кивает Терри. – А еще пяток пушек, да две роты пехотинцев. Да топоры раздобыть, чтобы устроить завал…

– Лучше уж сразу войну выиграть, – смеется Энтони. Это его вторая кампания, и он чувствует себя бывалым воякой.

Однако шутка не признана удачной – бывалый вояка тут же получает подзатыльник:

– Не болтай, чего не понимаешь!

Энтони отвечает брату обожающим взглядом. На затрещину не обижается: Терри – старший, ему можно. Тому, кто картечи не боится, вообще все можно. Он-то сам боялся голову поднять, а Терри командовал как ни в чем не бывало…

Кто-то подошел сзади. Отец! Энтони вскакивает и вытягивается, Терри – нет. Он по-прежнему сидит на камне и смотрит, склонив голову набок.

– Как Валентин? – спрашивает брат.

Отец морщится и машет рукой. Что-то случилось? Спросить? Страшно: к отцу так просто не подступишься.

– Вот что, Энтони, – говорит отец. – Здесь донесение. Возьмешь коня, найдешь генерала Гровера, передашь ему. Все! Выполняй!

Он внимательно смотрит на сына, вдруг кладет ему руку на плечо и уходит. Энтони бежит к лошади, Терри перехватывает его. Он проверяет подпруги и дает ему Мушкета – своего коня. Мушкет неказистый, но умный и выносливый. Над Терри всегда смеялись, но брат отвечал одно: что он выбирает лошадей не по родословной. Да, но что же с Валентином?

– Давай-давай! – торопит его Терри. – А то будет тебе…

– За подкреплением? – спрашивает Энтони.

– Да! – говорит брат. – За подкреплением! Поторапливайся и помни: только Гроверу в собственные руки…

Гровера, кавалерийского генерала, взявшего на себя командование остатками армии, Энтони нашел к вечеру. В той чертовой каше, которая была на дороге, никто ничего не знал. Оказалось, Гровер не в отступающей колонне, а на хуторе, у выхода из леса. Если бы знать раньше… Генерал смотрит на донесение. Один взгляд – неужели он прочел его так быстро? Хотя чего долго писать? И так ясно…

– Спасибо, – говорит он. – Можешь идти… Во дворе кухня, поужинай…

Ну уж нет! Отец там, и Терри, и Валентин, а он – ужинать!

– Господин генерал! – вытягивается Энтони. – Можно я пойду с подкреплением? Я знаю дорогу, а они ночью не найдут. Я вас полдня искал…

– Иди ужинай! – устало говорит Гровер. – Обойдемся без тебя. Здесь все сказано.

Странный у него голос. Что-то не так? Генерал занят, он не смотрит на Энтони. Тот пытается понять, в чем дело, – и вдруг понимает. Это невозможно понять, но он понимает. Поздно. Он опоздал. Ну что ж, пистолет при нем, он знает, что делать… Он непроизвольно кладет руку на рукоять и тут же убирает. Не здесь же! Выйдет в двор, зайдет за изгородь, там…

– Ты еще здесь? – недовольно спрашивает Гровер. – В чем дело?

Он что, не понимает, как ему страшно? Можно хотя бы не торопить? Энтони вскидывает голову и зло говорит:

– Не беспокойтесь, господин генерал! Я знаю, что должен делать!

Прозрачный от усталости взгляд Гровера скользит по его лицу.

– Ты о чем, мальчик?

Притворяется, что не понимает. А может, и правда, не понимает? Вдруг Энтони не так уж и виноват? Ты, мразь, не оправдывайся! Но так не хочется умирать… А им хотелось?

– Не заставляй меня ждать! – теперь генерал говорит нетерпеливо, раздраженно.

– Они погибли потому, что я опоздал? – Энтони чувствует себя последним трусом, но все же спрашивает. Отец всегда говорил, что, прежде чем принимать решение, надо знать все точно.

– Иди сюда! – говорит генерал. – Читай.

Теперь понятно, почему он кинул на донесение только один взгляд. Там было всего четыре слова. «Прощай! Позаботься об Энтони». И подпись.

Как он хорошо это помнит! А вот что было дальше, не помнит совсем… Они успели проскочить, и теперь армия шла, огрызаясь арьергардными боями, но его это не касалось, он ехал в отступающей колонне. Дорога, повозки, лошади… Сначала он едет верхом, потом сидит в повозке, среди раненых, Мушкет привязан сзади. Какая-то женщина все пристает и пристает: «Что случилось, мальчик? На, попей воды, не плачь, не надо, все пройдет…»

И ведь действительно прошло. Вот только он, генерал Бейсингем, назубок знающий историю всех войн, о той войне знать ничего не хочет. Потому что тогда он узнает, по чьей вине все это произошло. Кто бы ни был виноват – генерал ли, бездарно спланировавший кампанию, или полковник, возомнивший себя командующим, или просто какой-нибудь трус… Он не хочет этого знать, потому что – Энтони это понимает – он и сейчас, спустя почти двадцать лет, попросту его убьет. На войне всякое бывает, но если уж приходится отступать, надо делать это так, чтобы армия не превращалась в бегущее стадо. Потому-то он и носится по полкам, никому до конца не доверяя. Может быть, командующему и не следовало бы, но тут он ничего не может с собой поделать. Он боится, отчаянно боится упустить какую-нибудь мелочь, от которой все рухнет, и армия превратится в стадо. Умом знает, что надо уметь доверять другим – но если бы мы жили только умом…

А вот Гален не проигрывает никогда. И по полкам не мотается – по крайней мере, не столько, сколько Бейсингем.

Потому что все точно знают: если кто-то не выполнит того, что обязан – расстреляет, будь ты хоть генерал, хоть кто… Он всегда выговаривает себе это право, иначе и за дело не берется. Может быть, он и прав, добром с такими, как балийские генералы, нельзя, а силы они боятся. Опасаются. И ненавидят. Как его, должно быть, ненавидят! Интересно, чем все же вызваны сегодняшние откровения? Хочет объясниться? Или совсем невмоготу в заколдованном круге, в который он себя заключил? Бейсингем вспомнил неуверенную улыбку Галена: нет, определенно, если повести дело по-умному то цыган скоро будет есть у него из рук…

…И вот они идут по недоброй земле. Обходя по вечерам лагерь, чего только Бейсингем не наслушался. Услышал штук десять версий того, почему это место проклято. Добрая половина рассказчиков утверждала, что все дело в замках, потому что мейерские братья были поклонниками Хозяина. Они и вправду занимались темными делами, хотя любой орден непонятен, на то он и орден… Кое-где травяной отвар, который по вечерам пили трогарцы, начал как-то уж очень напоминать отворотное зелье, ограждающее от нечистой силы, и командующему как-то уж очень настойчиво предлагали «испить». Он смеялся про себя, но безропотно пил, хотя на вкус это было… м-да! Шантье бы его, уж точно, не понял…

А так все шло замечательно. Они проверили два замка, те оказались такими же пустыми и разоренными, как и Саутон. Если там и были разбойники, то давно ушли, не оставив следов. Замки укрепили и оставили в них небольшие временные гарнизоны, которые вскоре следовало сменить постоянными, но это была уже не их забота. Начало июля выдалось теплым, но не жарким, солнышко светило ласково, дожди шли в основном по ночам, провианта хватало. Правда, вот-вот должны были начаться грозы. Они начались, когда войско прошло примерно половину пути.

В тот день они остановились на ночлег раньше обычного, поскольку место было просто прекрасным. Сразу же за невысокой каменной грядой, где дорога подходила вплотную к склонам, обнаружилось небольшое огороженное пространство. Типичный скотный двор, каких немало в этих краях: забор для скота, колючая живая изгородь от волков, в углу двора колодец и в глубине несколько сараев, а через дорогу – роскошное ровное поле, пересеченное небольшой речкой. Неподалеку уже паслись стреноженные кони, среди них пегая лошадь балийского штабного писаря – ну да, еще бы цыган не успел первым захватить удобное местечко. На другой стороне дороги белели палатки. Впрочем, места хватит для всех, а если не хватит, то кое-кому придется потесниться.

Бейсингем махнул рукой, безмолвно приказывая располагаться на ночлег, въехал во двор, кинул поводья коноводу и бросился на землю в тени изгороди. Если бы он был собакой, то высунул бы сейчас язык и часто задышал. Впрочем, если бы он был собакой, то так и лежал бы целый день в этой тени. Ну почему он не собака?

День с самого утра обещал разразиться грозой, но вот уже и вечер наступил, а на побелевшем небе ни облачка, лишь воздух загустел, как кисель. Энтони было не по себе, в нем тоже жило тревожное предощущение, как и в окружающей природе. Он полежал несколько минут и, проклиная все на свете, собрался было встать, но кто-то положил руку ему на плечо. Он обернулся – рядом, словно порождение липкой духоты, возник Актэфорца.

– Успокойтесь, герцог, – проговорил маркиз, отдуваясь, и плюхнулся рядом. – Обойдутся и без вас. Места безлюдные, тихие, что тут может случиться? Наше святое генеральское право – если не хочется, то ничего и не делать.

«Ах ты, лягушка! – подумал Бейсингем. – Наше генеральское право… Тоже генералом себя считает…»

Но даже на Актэфорца в такую жару он не мог сердиться. Да и прав маркиз – ну что он носится, как курица по двору, справятся и без него.

Постепенно к ним подтянулись и другие старшие офицеры – те, кто мог позволить себе развалиться в тени, ничего не делая. Бейсингем поднял голову и, выругавшись, все же поднялся. Повозка с кухней до сих пор стояла неразобранная, костром и не пахло. Интересно, кто это решил, что раз жарко, то и ужинать не надо?

– Да успокойтесь вы! – окликнул его Шармийон. – Наш командующий приказал приготовить ужин для всех, и для вас тоже. Зачем нам с двумя кухнями тесниться на таком пятачке?

Легок на помине, появился и Гален. Он галопом влетел в ворота и спешился у колодца. Солдат, достававший воду, окатил его парой ведер. Генерал помахал рукой сидевшим под изгородью, но подходить не стал, а, слегка поводя облепленными мокрой рубашкой плечами, направился в пустой угол двора, залитый солнцем, поднял лицо и замер, чуть покачиваясь с носка на каблук. Для южанина это не жара, так… тепленький денек.

– Позер, – пробурчал Актэфорца. – Ничего не может просто так. Цыганская кровь, все они такие. Поделитесь опытом, герцог, как вам удалось его прикормить?

– С чего вы взяли? – лениво удивился Бейсингем.

– Сколько я уже с вами еду, он на всех рявкает, только на вас ни разу голоса не повысил.

– Маркиз, это называется не прикормить, а осадить, – подал голос Шармийон. – Как злую лошадь – железной рукой под уздцы. Я сам был свидетелем, на первом же военном совете. Когда нарвешься на такой отпор, какой может дать наш вежливый и деликатный герцог, то будь ты хоть трижды генерал Гален, все равно призадумаешься. Но в чем-то вы правы. С тех пор как появился лорд Бейсингем, он стал мягче…

– Послушайте, – недовольно отозвался Энтони. – Если уж называть вещи своими именами, то генерал стал мягче потому, что привел в порядок то, что у вас в Балиа называется армией. Что же касается происшедшего на военном совете – мы встретились в тот же вечер и принесли взаимные извинения. Мы оба устали, вот и сорвались, и нечего делать из обычного инцидента конскую ярмарку. Прикормил… укротил… просто генерал ведет себя со мной корректно, поскольку я не даю ему повода вести себя иначе.

Он поменял позу и, всем видом показывая, что разговор окончен, принялся изучать подступивший вплотную к скотному двору невысокий склон. С того памятного разговора на берегу реки им с Галеном не приходилось подолгу оставаться наедине. При встречах Энтони держался спокойно и приветливо, помня об увенчавшем разговор рукопожатии, генерал же вел себя в его присутствии несколько смущенно – еще бы, после таких откровений. «Ладно, Терри, ничего…» – успокаивал его Энтони. Естественно, не вслух…

Почему же ему так не по себе? Склон зарос кустами и редкими деревцами, лишь возле самой вершины примостилось темно-зеленое пятно более густых зарослей – не иначе, там родник. На краю – большой камень, и Энтони от нечего делать принялся разглядывать игру света и тени на белой поверхности. Вот с краю что-то блеснуло, еще раз… и вдруг картина словно приблизилась, и он, как во сне, разглядел: за камнем пристроился человек, примостив на выступе мушкет. Бейсингем видел, куда целит стрелок. Там, в пустом углу двора, стоял лишь один человек, подставлявший лицо солнцу.

– Терри, ложись! – закричал Энтони раньше, чем мозг успел что-либо сообразить, и тут же с ужасом подумал: он же не поймет, что это ему!

Но Гален понял. Бейсингем еще кричал, а он уже падал вперед и вбок – и через долю мгновения прозвучал выстрел. Все произошло так быстро: крик, падение, выстрел, что никто не успел ничего понять. Застыв, все смотрели на генерала – он лежал, уткнувшись в землю, на белой рубашке стремительно расплывалось красное пятно.

…Как ни быстро мчался Бейсингем, первыми подоспели коноводы. Однако солдаты молча остановились: ни один не решился тронуть неподвижное тело. Энтони подбежал, упал на колени, но больше ничего не успел: Гален зашевелился и сел.

– Тони… – поднял он ошалелые глаза, – что это было?

– Спокойные места, говорите? – взревел Бейсингем. – А ну, проверить склон! Каждую яму! Спокойные… Лекаря сюда!

– Зачем? – удивленно спросил Гален.

– Ты же ранен!

– Ранен? – он тряхнул головой, словно отгоняя сон.

– Вся спина в крови…

– Не может быть. Ничего не чувствую. Посмотри, ты не ошибся?

Ошибки тут быть не могло, но Энтони предпочел не спорить. Он быстро разрезал рубашку. Рана была пустяковой, даже и не рана вовсе. Пуля прошла по касательной, прорвав в теле глубокую борозду. Ему не хотелось думать, что бы он сейчас увидел, если бы не взглянул так вовремя на склон.

– Пустяки! – махнул он рукой. – Просто царапина, очень длинная, поэтому столько крови. Встать сможешь? Пошли-ка в тень…

– Корректно, говорите… – послышался сзади голосок Актэфорца. – А как же…

Энтони обернулся к нему с таким бешенством, что маркиз тут же прикусил язык. На счастье балийца, к ним уже бежал лекарь.

Десять минут спустя генерал, сверкая свежей повязкой, недовольно говорил начальнику охраны:

– Я понимаю, что вы наблюдали за склоном. Только они тоже не дураки. Стрелка сюда посадили утром, понимая, что мимо такого соблазнительного ночлега мы не пройдем. А пока вы тут устраивали балаган вокруг моей персоны, он преспокойно ушел через вершину холма. Собирайте людей обратно, все равно вы ничего там не найдете.

– Это вообще не охрана, – сказал Бейсингем, когда начальник ушел. – Они хороши в обжитой местности, а не в лесу и в горах. Пока вас перевязывали, я отправил приказ. Здесь неподалеку стоит полк пограничной стражи, завтра у нас будет две сотни конников. Следовало раньше об этом подумать, но кто же знал, что тут есть герильясы? Эта местность настолько никому не нужна… А вот поди ж ты!

Оба командующих сидели в тени забора, передавая друг другу фляжку с тайтари – сегодня и Энтони требовалось что-нибудь покрепче вина. Они еще какое-то время разговаривали, потом в беседе возникла пауза, и тогда Бейсингем поднял голову и чуть смущенно взглянул на Галена. Тот внимательно изучал носки сапог. Опять, выходит, начинать ему…

– По правде сказать, про себя я давно зову вас по имени, еще с того разговора… И я так боялся, что вы не поймете, кому я кричу…

– Мы сегодня оба проговорились. Я тоже, знаете ли… Не привык к именам, а тут вдруг захотелось. Глупо как-то получилось, такая фамильярность, я бы никогда…

Гален замолчал и досадливо поморщился. Бейсингем взглянул в сторону костров и встал.

– Там, кажется, ужин готов. Не вставайте, я прикажу принести нам обоим, – уже отойдя, он обернулся и вдруг картинно выпрямился и вскинул голову, с особым удовольствием вспомнив поговорку про красивую лошадь. – Знаете… я ведь привык упорствовать в своих желаниях. Вы, кажется, тоже. Так что предлагаю: пусть как мы хотим, так и будет. Конечно, не при подчиненных…

– Само собой… Моих от такого поношения вашей… – начал Гален и тут же поправился, – твоей персоны удар хватит, без штаба останусь…

Они посмотрели друг на друга и, сбрасывая недавнее смущение, дружно рассмеялись.

Гроза разразилась ночью. Вот ведь удивительно: вечером Бейсингем умирал от усталости, а сейчас не мог заставить себя заснуть. Он вышел из сарая и присел на корточки под навесом, любуясь игрой молний. С каждым ударом грома по всему полю всхрапывали и волновались лошади, а люди… а люди спали. Измученные дневным переходом, бесчувственные к грозной красоте стихии, они спали в душных сараях и палатках, а гроза все бушевала…

Кто-то еще вышел под навес, постоял некоторое время, затем Бейсингем услышал тихий шепот:

– Ваша светлость! Господин генерал!

Ну нет в жизни покоя! Он подошел к зовущему – это был один из штабных лейтенантиков, Ксавье, совсем еще мальчишка.

– В чем дело?

– Ваша светлость, – зашептал он еще тише, – я о том, что было днем… Ну, когда в генерала Галена стреляли…

– Ну и что? – Бейсингем был еще, по инерции, равнодушен, но мозг уже проснулся, уже работал. Так, что этот мальчик может знать? Неужели кто-то из своих? Смутное подозрение, вызревавшее не один день, готово было вырваться наружу именем, но он ждал, что скажет лейтенант.

– Ваша светлость… Это Шимони…

И ведь чувствовал же он! И Терри тоже. Как он сказал тогда: «Хотите мстить – пожалуйста!» Вот капитан и отомстил.

– Шимони пошел за дровами… Наблюдать за работой… И взял мушкет… – продолжал шептать Ксавье. – Я тоже там был, и сейчас лежал и вспоминал: я не помню, чтобы он возвращался. А потом он появился, уже когда проверили склон, и мушкета при нем не было…

Ну да, конечно. «Я не хочу получить пулю в спину», – сказал тогда Терри. И все равно получил. Потому что этот гаденыш… Командующий извинился перед ним, и ведь он принял его извинения, а сам, кстати, так и не попросил прощения за свою скотскую выходку, за «барона». А теперь еще и мстить надумал.

– Он ненавидит Галена, – все слышался и слышался над ухом шепот. – Он и раньше про него всякие пакости рассказывал, а уж когда генерал его из седла выбросил, совсем взбесился. Все твердит: «Я с ним рассчитаюсь!» Мы говорим: генерал извинился, при всех, чего еще надо, а он нам отвечает: «Что мне его извинения? Если мужик благородного человека ударит, его не извиняться заставляют, а порют». Ваша светлость, он не успокоится, пока Галена не убьет, он совсем с ума сошел…

– Спасибо, лейтенант! – нетерпеливо прервал его Бейсингем. – Я все понял.

– Я… я не доносчик, ваша светлость! Я просто больше не мог…

– Вы правильно поступили! – Энтони захотелось успокоить смятенного мальчика. – Когда речь идет об измене, слово «донос» неуместно. А убийство командующего – это в любом случае измена, независимо от мотивов. Сейчас ложитесь и спите спокойно, вы выполнили свой долг…

Лейтенант ушел и, наверное, давно уже спал, а Бейсингем все мерил шагами пространство под навесом. Что же делать? Если бы была хорошая собака, можно было бы попробовать взять след, поискать в лагере… Нет, все чепуха! Какая собака возьмет след после такого дождя? И даже если бы не было грозы… В той лощинке побывала уйма народу, там на вполне законных основаниях мог быть и Шимони, на вполне законных… И мушкет брали десятки рук! Ах, чтоб тебя! Что же делать? Бейсингем без малейшего содрогания расстрелял бы Шимони, но должно же быть хоть какое-то основание… Он будет еще пытаться наверняка, и если за ним проследить… А это вообще бред! Энтони досадливо стукнул себя по лбу. Тоже мне, придумал! А если у него получится? Надо, чтоб не получилось. Пес с ним, с правосудием, надо спасать Терри. Да, именно так! Теперь он знает, что ему делать…

Бейсингем вошел в сарай. В углу стоял ящик с канцелярскими принадлежностями, он достал оттуда чистый лист бумаги, повернулся спиной к спящим, зажег свечу и принялся писать.

… Утром, когда все еще спали, Бейсингем приказал позвать к себе Шимони.

– Капитан, – как бы сделать так, чтобы тот не заметил холодную дрожь ярости, кипящую в груди… – Капитан, в этом пакете – донесение Его Величеству о ходе кампании. Вы отвезете его.

– Есть отвезти и вернуться, – ответил Шимони.

– Нет, капитан, – теперь Бейсингем уже не давал себе труда сдерживаться. – Поскольку вы не имеете возможности выпороть обидевшего вас мужика, я пощажу ваши нервы. После того как отвезете донесение, поступите в распоряжение генерала Малленторпа. Вот пакет с рекомендацией.

– Это все Ксавье, – выдохнул Шимони. – Или Мелтон. Больше некому! Все они…

– Ксавье, Мелтон или кто-то еще… – на плечи Бейсингема навалилась чудовищная усталость. – Это не имеет значения. Если бы у меня были хоть какие-то доказательства, я бы вас расстрелял. К сожалению, их нет. Поэтому для вас самое лучшее – не попадаться мне на глаза. Потому что если вы это сделаете, я вызову вас на дуэль. Уверяю, моей знатности на это хватит, а мое отношение к вам не позволит закончить поединок ничем, кроме вашей смерти. Вы все поняли? Выполняйте!

– Слушаюсь! – вытянулся Шимони и принужденно засмеялся: – А все-таки удовольствие я получил! Буду жить воспоминаниями!

Но Бейсингем, уже не слушая, повернулся и пошел в сарай. Надо поспать хотя бы час-другой, ведь сегодня снова целый день в седле…

Первых разбойников они встретили через два дня. Бойцы пограничной стражи, рыскавшие по горам, наткнулись на них случайно и церемониться не стали. В короткой яростной схватке восемь «лесных людей» были убиты и двоих взяли живыми, остальные разбежались. Зато в качестве трофея пограничникам достались лошади. Солнце уже низко опустилось над рекой, когда стражники с торжественными воплями предстали перед Бейсингемом, и тут же подвалило множество зрителей из обеих армий, шумно приветствуя первый боевой трофей.

– Они конные были! – радостно докладывал сотник. – Как мы стали их окружать, так они по скалам и удрали. Ну, а коней мы захватили.

Кони были разные. Как обычно у герильясов: одни лучше, другие хуже, третьи совсем никуда. Выделялся среди них статью и повадками крупный вороной жеребец. «Не иначе, атаман ездил…» – подумал Энтони.

– Хорош конь! – выдохнул рядом с ним кто-то из балий-цев.

– Хорош, да не про нашу честь, – ответил другой голос. – Генеральская лошадка. Цыган его не отдаст.

«Еще бы!» – подумал Энтони. По правде сказать, трофеи-то принадлежали ему. Однако он ни за что не расстался бы с Марион, хоть кого предложи. А вороной поражал воображение, на таком и вправду только командующему ездить. Победителю… К тому же Теодор вроде бы и не очень привязан к рыжему. Хочет, пусть берет…

Гален тоже сразу заприметил вороного. Глаза его сверкнули, он подобрался, как кошка перед прыжком, но замер, едва сделав шаг, и быстро взглянул на Энтони. Тот развел руками – пожалуйста, жалко, что ли? Генерал, на мгновение задумавшись, снял пояс со шпагой и отдал ординарцу, затем подошел к жеребцу, хлопнул его по шее – тот изогнулся и прянул вбок. Гален рассмеялся и сделал знак, приказывая приехавшему на коне стражнику слезть. Пограничник спешился, но повод не передавал, замялся.

– Ну? – отрывисто бросил Гален. – В чем дело?

– Не надо бы вам на него садиться, ваше благородие, – сказал стражник. – Не к добру это.

– Почему? – нетерпеливо спросил генерал.

– Да так… – еще больше замялся стражник и, решившись, выпалил: – Цыган на черном коне – не к добру!

Гален кинул на него такой взгляд, что даже ко всему привычный пограничник отшатнулся. Энтони хорошо представил себе, какие бешеные глаза сейчас у генерала. Тот вырвал повод и не сел, а взлетел в седло. Вот когда стало видно, какой он наездник. Рыжий – резвый, надежный, отличный боевой конь, но… никакой он, самое верное слово. Красивая лошадь должна красиво ходить, тогда и наездник сидит красиво, и…

Размышления Бейсингема были прерваны самым неожиданным образом. Вороной вдруг взъярился. Он завизжал, выгнулся дугой, потом несколько раз ударил задом, пытаясь сбросить всадника – но Галена, пожалуй, сбросишь…

– Что это с ним? – удивленно спросил пожилой сержант, из коноводов. – Шел же под стражником, ничего…

– Это он цыгана чует, – хохотнул второй, и первый тоже засмеялся.

Ах да, конечно! Цыган на черном коне, один из спутников Хозяина. Кто там ездит в стае нечистой силы? Королева, прекрасный рыцарь, пятеро наместников, цыган… Или цыган не с ними? А Теодор бы неплохо смотрелся в этой компании, есть в нем что-то такое, чертовщинка какая-то…

Конь теперь вертелся волчком. Они уже отъехали от толпы футов на триста, но Энтони ясно видел сосредоточенное лицо Галена. Что-то здесь было мучительно знакомое. Цыган на черном коне. Как в той песенке… В памяти вдруг возникло: ясный летний день, двор замка, и девочка, которая развешивает белье и поет:

 
Эй, цыган на черном коне,
Ты сгоришь в закатном огне.
Вниз с обрыва,
В путь счастливый.
Ни тебе, ни мне…
 

Повинуясь еще неясному ощущению тревоги, Энтони повернул голову: над обрывистым берегом реки, затмевая дали, огнем горело закатное небо. И тут до него дошло.

По правде говоря, он и сам не понял, что именно дошло, но вскочил и закричал так, что шарахнулись кони:

– Теодор! Прыгай! Прыгай, пока он не понес!

Гален повернул голову в его сторону. Бейсингему показалось, что даже на таком расстоянии видно, как упрямо сжались губы на напряженном лице. Да, конечно! Прыгнет он, как же! Генерал перед войском покажет, что с конем не справился! Что же делать?

Энтони лихорадочно огляделся по сторонам. Лошадь! Марион тут не помощница… Вот кто нужен! Взгляд выхватил из скопища верховых полковника Флика, под ним, отвечая возбуждению вороного, танцевал призовой караковый жеребец. Если кто и справится, только этот…