Текст книги "Под знаком Софии"

Глава 7
Как Алкивиад стал Циклопом

Григорий Потемкин сжег свою душу на огне любви к первой встреченной им Софии – государыне Екатерине. Первую Софию – бывшую принцессу Ангальт-Цербстскую – Потемкин узнал по темляку, который она попросила у него когда-то, чтобы взметнуть над головой блестевшую на июньском солнце саблю… Он страстно и горячо полюбил Екатерину – с самого дня июньского государственного переворота. Однако государыня долго считала его всего лишь дерзким юнцом, одним из своих бесчисленных поклонников, этих влюбленных в нее (или в ее власть и славу?) дурачков.

После июньского переворота 1762 года, благодаря которому София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская стала русской императрицей, Григорий Потемкин начал свое восхождение по лестнице славы, ненадолго прерванное слепотой. Алкивиад лишился глаза по вине незадачливого лекаря, наложившего на лицо молодого камер-юнкера слишком тугую повязку. Повязку наложили после того, как в пьяной ссоре в бильярдной Григорий Орлов случайно, а может быть, намеренно, угодил Потемкину в глаз бильярдным кием. С тех пор красавца Алкивиада называли Циклопом – он смотрел на мир Божий только одним глазом, другой, изуродованный, плотно закрывала повязка. «Пиратская…» – как изволила выразиться государыня Екатерина.

Это внезапное уродство пренеприятнейшим образом повлияло на характер первого придворного остроумца, который осмеливался дерзить самой государыне. Потемкин оставил службу, отпустил бороду и стал готовиться к пострижению в монахи. Проходили недели и месяцы, в течение которых Екатерина тщетно пыталась вернуть Алкивиада ко двору. Но Алкивиад, превратившийся в Циклопа, никого не хотел видеть. Прежде всего он рассчитывал быть забытым женщиной, которую продолжал любить.

Потемкин не принимал посетителей, а от государыни Екатерины, решившей однажды его навестить, попросту сбежал. И лишь одному человеку он не смог отказать. На второй год затворничества Григорий согласился принять внезапно приехавшего в Петербург таинственного человека, который умел читать чужие сердца, словно запечатанные письма.

Монфера, Ракоци или Сен-Жермен появился в унылом и запущенном жилище Циклопа в тусклый осенний день, не предвещавший приятных новостей. Григорий пребывал в глубоком унынии – в монастырь идти не решался, ко двору возвращаться не хотел, читал святоотеческую литературу, которая одна спасала его отчаяния. Жития святых монахов-отшельников, выбравших для молитвенного подвига Пустыню Египетскую, врачевали душу двадцатичетырехлетнего камер-юнкера, израненную пребыванием при дворе и преклонением перед женщиной, отвергшей его искания.

Собственная душа давно уже казалась Григорию письмом, которое он медленно жег на огне свечи, и свеча эта была любовью к Екатерине. Только мечта о Греческом море мешала душе-письму обратиться в пепел, когда свеча-любовь разгоралась слишком сильно. Неожиданное уродство указало Потемкину на тщетность его исканий и несбыточность надежд. Свое увечье он счел наказанием за гордыню и теперь рассчитывал отмолить вину в лоне Православной церкви. Но на последний шаг так и не решился и на постриг не пошел. В эти решающие минуты, которые так и не привели Потемкина к окончательному решению, в келье мирянина-монаха появился гость.

– Монфера, Ракоци или Сен-Жермен… Зачем вы здесь? – спросил Алкивиад, превратившийся в Циклопа.

– Хочу помочь тебе, Григорий, – ответил тот, – уйти от мира можно всегда. Но стоит ли делать это на полдороге к великими свершениям? Чудесная судьба ожидает тебя: ты вернешь России Греческое море! Как рано ты забыл мои предсказания и нашу встречу в Москве!

– Я не забыл, – вздыхая, ответил Григорий, – я пытался добиться любви Софии Ангальт-Цербстской, государыни нашей Екатерины. Но разве она сможет полюбить Циклопа?

– Откуда тебе знать, – строго спросил Сен-Жермен, – кого полюбит женщина, сердце которой столько раз попирали? Я долго думал над этим вопросом. Если в античной мифологии упомянуты сыновья циклопов, значит, прекрасные нимфы отнюдь не пренебрегали ими!

– Не издевайтесь над бедным калекой, граф! – едва не плача, сказал Григорий, которому в эту минуту стало до слез жалко себя.

– Твое увечье не имеет никакого значения! – заверил его граф. – Екатерина отказала тебе по ошибке. Она неправильно истолковала одну мою записку. Я писал великой княгине о человеке, с помощью которого она отвоюет для России Греческое море. Но Екатерина приняла за этого человека Алексея Орлова! Государыня попросту не поверила, что никому не известный юноша, гвардейский поручик, сможет помочь ей в таком важном деле. Не забывай, ты на десять лет моложе Екатерины, а женщины крайне щепетильны в отношении возраста – своего и чужого…

– Что же заставит ее изменить свое мнение? Бельмо на моем глазу? – горько усмехнулся Потемкин.

– Страх потери… – невозмутимо продолжил Сен-Жермен. – Екатерина могла отказывать тебе, но она не захочет тебя потерять. Не стоит останавливаться перед первым препятствием – на твоем веку будет довольно несчастий. Но будет и другое – слава, военные победы, завоевание Греческого моря. Ты завоюешь и государыню Екатерину, но потом откажешься от этого завоевания, потому что другая София войдет в твою душу, как в предназначенный ей храм.

– Не может быть! – не поверил Григорий. – Разве можно добиться благосклонности у судьбы после того, как она отказала тебе в этом?

– И да и нет, – ответил Сен-Жермен. – Если человек попытается что-то изменить только для себя или из корысти – он окажется в худшем положении, чем был. Если же смельчак, подобный тебе, попытается переломить судьбу для благого дела, он добьется желаемого. Но то, что написано в книге судьбы, его рано или поздно настигнет. В книге твоей судьбы много славных дел, и одна строка сияет ярче других – ты должен помочь поверженной Византии и отвоевать у Оттоманской Порты Греческое море. Ты можешь забыть о предначертанном свыше пути, но рано или поздно на него вернешься. Только идти будет тяжелее. Вдвойне.

– И ты утверждаешь, что военные победы и любовь Екатерины – все это ожидает меня впереди? – недоверчиво улыбаясь, спросил Потемкин у Ракоци.

– Непременно, – спокойно и торжественно ответил тот. – А еще – кровь – твоя и вверенных тебе солдат, страдания, лишения и внезапная смерть в завоеванной степи. Ты не сможешь навсегда спрятаться в этом чулане. Иди и исполни предначертанное свыше! Всевышний наделил тебя особым даром и особой судьбой. От даров Господних не отрекаются из упрямства и страха. Иди и ничего не бойся! Императрица полюбит тебя и таким.

– Если ты говоришь правду, – медленно словно в наитии проговорил Григорий, – то сию же минуту к моему дому подъедет карета и из нее выйдет…

– Екатерина Малая, – губы Сен-Жермена дернулись в подобии улыбки. – Подойди же к окну!

Григорий неохотно заглянул в грязное окошко. Около его дома и вправду стояла карета, из кареты вышла женщина под вуалью. Это была княгиня Екатерина Романовна Дашкова, которая приехала сюда по просьбе императрицы.

– Весьма жаль, что человек cтоль редких достоинств пропадает для света, для Отечества и для тех, кто умеет его ценить и искренно к нему расположен, – после велеречивых приветствий обратилась гостья к Григорию.

Дашкова хотела сказать что-то еще, но, заметив Сен-Жермена, замолчала. Присутствие знаменитого итальянского авантюриста, тайно приехавшего в Петербург, вызвало у нее вполне понятное замешательство.

– Передайте государыне, – ответил Григорий, – что я хочу явиться в свете, но не для света, а для нее одной. Не иначе соглашусь на сие, как получив на то от собственной руки ее приказание.

– Приказание не замедлит явиться, – заверила Потемкина княгиня Дашкова. – Вы получите его очень скоро…

Заветное приказание Потемкин получил после того, как у императрицы побывал странный посетитель. Таинственный визитер спросил, получала ли государыня записку накануне переворота 28 июня 1762 года. Екатерина ответила утвердительно. Тогда гость спросил, какова судьба того человека, о котором он ей писал. Императрица ответила, что человек этот – Алексей Орлов – взыскан чинами и отличиями. Визитер сообщил государыне, что в своей записке он сообщал не об Алексее Орлове или его брате Григории, а о молодом человеке, которого императрица узнает по темляку. И, стало быть, именно этот человек поможет Екатерине Алексеевне отвоевать для России Греческое море…

Таинственный гость оставил Екатерину в смущении и растерянности, от которых она давно отвыкла. Бесспорно, государыне давно нравился остроумный и смелый Алкивиад, и даже его изувеченный глаз ничего не менял в этой приязни. Более того, императрица находила, что с пиратской повязкой на глазу Алкивиад (ах, пардон, теперь уже – Циклоп) стал как-то интереснее и взрослее. Екатерина никогда не забывала, что Потемкин на десять лет младше ее, но это неожиданное увечье несколько состарило красавца камер-юнкера и даже сблизило их. Григорий Орлов, намеревавшийся с помощью ловкого удара бильярдным кием в глаз соперника, убрать Потемкина с глаз Екатерины, понял, что неожиданно оказал своему врагу подлинную услугу. Государыня заинтересовалась Циклопом – так, как никогда не интересовалась красавцем Алкивиадом. Конечно, визит графа Сен-Жермена подстегнул и оформил ее неясные чувства по отношению к Потемкину. Но эти чувства давно зрели в душе государыни, только она привыкла не давать им выхода. Ну как же можно полюбить юнца, на десять лет младше ее! Рядом с этим мальчишкой она будет ощущать себя старухой! А вот Циклоп, состарившийся (или позврослевший?) из-за своего увечья, был ей как раз под стать! Да и потом, Циклоп как нельзя полезен ей – он поможет расширить завоевания Империи, он отвоюет для Екатерины Греческое море!

Екатерина давно уже не отделяла любовь от власти. Она разучилась (а может быть, и никогда не умела!) любить просто так. Она пылала страстью исключительно к тем мужчинам, которые могли быть полезны Империи и ей самой. Точнее, ей самой и Империи. А Потемкин сейчас был, как никогда, полезен! Григорий, правда, хотел, чтобы любили его самого, а не его полезность Империи и императрице, но Екатерина, увы, не умела любить по-другому… Так что влюбленного Циклопа вскоре ожидало тяжелое разочарование…

Вскоре после визита графа Сен-Жермена императрица еще раз отправила к Потемкину княгиню Дашкову, которой велела как особе ученой и сведущей в медицине лично проинспектировать изувеченный глаз Циклопа.

– Прескверно, что и говорить… – поджав губки, сочувственно пропела Екатерина Романовна. – Но это не беда, Григорий Александрович, мы на ваш глазик платочек набросим! Вот эдак… По-пиратски! Очень даже comme il faut будет!

И, сняв с собственной белой и нежной шейки кисейный шарфик, Екатерина Малая ловко соорудила из него живописную повязку.

Потемкин не сопротивлялся. Он был готов согласиться с тем, что его рана, о происхождении которой никто при дворе толком ничего не знал, даже окружала его персону ореолом интереса.

– Государыня приказала отвезти вас к себе, Григорий Александрович! – добавила Дашкова. – Извольте взять шпагу и надеть парик…

Этого долгожданного приказания Потемкин не смог ослушаться. Его судьба возвратилась в предначертанный ей круг. Случилось то, что должно было случиться, – Потемкин продолжил восхождение по лестницы славы. Мечта о Греческом море начала осуществляться…

Глава 8
Россия против Оттоманской Порты

На исходе 1768 года Оттоманская Порта вступила в войну с Россией. Отчасти война произошла по причине подстрекательства европейских держав. Европа стремилась унизить или по крайней мере ослабить Россию. Венценосные особы Европы не могли забыть обиду, нанесенную им новоиспеченной российской императрицей. После высочайшего коронования Екатерина приказала управляющему иностранным департаментом графу Никите Ивановичу Панину объявить всем иностранным министрам, находящимся при дворе, «что ежели, который из европейских Дворов не согласится в том, что титул императорский принадлежит монархии российской, то с тем Двором всякое сношение прерывается».

6 октября 1768 года турецкий великий визирь пригласил к себе русского посланника в Константинополе Алексея Михайловича Обрезкова и всех тех, кто служил в русском посольстве. С гяурами обошлись оскорбительно-грубо. Обрезкову зачитали ультиматум, в котором от русского военного командования требовалось немедленно вывести войска с территории, граничащей с Блистательной Портой, то есть с земель Речи Посполитой, и впредь не вмешиваться в польские дела.

– Я передам ультиматум императрице, – холодно ответил Обрезков.

– Мой султан, – не менее сухо произнес великий визирь, – хочет незамедлительно получить ответ.

– Вы же понимаете, что это невозможно, – удивленно возразил русский посол, – я не уполномочен по своему усмотрению подписывать подобные документы.

– Россия принять ультиматум наотрез отказалась, – словно не слушая посла, громко произнес великий визирь, а секретарь заскрипел калямом по бумаге.

В ночь после аудиенции русские дипломаты были заключены в Семибашенный замок.

* * *

– Слава, Аллаху, – докладывал великий визирь султану Мустафе III, – Петербург совершенно не готов к войне. Русские войска наполовину распущены и разоружены. Мы легко победим этих гяуров…

Сладкий и убаюкивающий голос великого визиря сливался с журчанием фонтанов. Мустафа полулежал на низком диванчике, под расшитым золотыми нитями балдахином. Словно в полусне, он слушал уверения визиря в том, что Россия слаба и ничтожна и свалить ее можно одним взмахом непобедимого оттоманского меча. В этот день небо над Истамбулом было нежно-голубым, как глаза гяурских наложниц, которых было немало в садах Топкапа, и таким же сладким и безмятежным. Султан взглянул на изречения из Корана, вышитые золотыми нитями на малиновых коврах его покоев, – окинул взглядом весь этот полусонный, исполненный неги мир, которому угрожали гяуры, сеявшие смуту в его владениях, и удостоил вниманием слова визиря.

– Мой господин, в кавалерии неверных ощущается серьезная нехватка лошадей, – продолжал свою речь великий визирь. – Хоть русская армия и многочисленна, но солдаты скверно обучены воинскому делу, а начальники – и того хуже. Снабжение продовольствием и снаряжением у гяуров – слава Аллаху – очень плохое. В русской армии слишком много воруют… И порох у них на редкость плох. Несколько победоносных сражений – и вся их империя склонится к ногам моего повелителя…

Визирь хитроумно умолчал о том, насколько мало знали в Высочайшей Порте о подлинном положении дел в войсках неприятеля. Расписывая перед султаном слабость московитов, он попросту рассказал ему о бедах и язвах армии османской – просто поменяв прилагательные. Воля Аллаха неведома простому смертному – особенно в отношении войны! Аллах милостив – быть может, удача улыбнется османскому оружию. А сейчас умиротворенно улыбается султан и, следовательно, крепнет его, визиря, положение при дворе.

Мустафа зевнул и подумал о том, как приятно будет въехать в покоренные гяурские твердыни на арабском скакуне – белом словно снег северных стран. Снега султан никогда не видел, но о его существовании знал по рассказам славянок из своего гарема.

– Мой господин, – продолжил великий визирь, которому удалось убаюкать султана, – ничтожная эскадра кораблей, которую гяуры хвастливо именуют флотом, кое-как вооружена и очень малочисленна. К тому же она находится в Северных морях. В русских войсках совершенно нет порядка!

Султан задумался.

– Во владениях российского орла живут наши единоверцы, – прервав свои грезы о русском снеге и белоснежном скакуне, спросил Мустафа, – как они поведут себя в случае войны с неверными?

– Мой господин, – уверенно ответил великий визирь, – они томятся под гнетом ненавистных гяуров и готовы по первому вашему зову начать священную войну полумесяца против креста. Вот, скажем, смелый багатур Юлай Азналин… Он уже проявил себя на Осинской, Ногайской и Сибирской дорогах. Юлай с сыном Салаватом готовы хоть сейчас вести войну против русских. У них несколько тысяч конников!

– А что говорят о возможной войне в Европе? – спросил султан, снова погружаясь в прерванную было сладкую дрему.

– Мнение Речи Посполитой и Франции вам известно, мой господин, – словно фонтан, зажурчал великий визирь, – Англия и Австрия будут придерживаться нейтралитета, Швеция – на нашей стороне, она готова воевать против России. Однако прусский король Фридрих заявил, что если война между Россией и Портой состоится, то это будет война кривых и слепых…

О последней фразе визирь пожалел, как только ее произнес. Султан недовольно поморщился и велел советнику замолчать.

– Мы не готовы окончательно принять решение, – твердо произнес он вслух, – по крайней мере пока.

Однако решение Мустафа принял, и оно было не в пользу России. Оттоманская Порта вступила в войну с «империей снега»…

Такое решение соответствовало намерению Мустафы восстановить военную славу Порты и вернуть Оттоманской империи ее прежний блеск. Однако более всего султана беспокоили неверные – греки, болгары, сербы, валахи и молдаване, жившие в его владениях. В балканских горах было неспокойно: тихая, но жестокая партизанская война теплилась там постоянно словно огонь под слоем пепла. Более того, турецкий адмиральский корабль со всеми пушками и людьми недавно был дерзко захвачен отрядом морских разбойников-греков. Так султан снова услышал о таинственной Гетерии…

Глава 9
Воззвание к единоверцам-грекам

Незадолго до объявления военных действий Григорий Потемкин возглавлял Комиссию по делам инородцев, ведавшую привлечением колонистов в принадлежавшие Российской империи причерноморские области. Циклоп, которого Екатерина теперь называла не иначе как «хитроумным Одиссеем», поспешил рассказать императрице о плодах своих стараний.

– Ваше Величество, – обратился к Екатерине Потемкин, – вам известно, что с Балкан доходят вести о готовности христиан поднять восстание против ненавистной Порты.

– Конечно, мой друг, – императрица с нежнейшей улыбкой взглянула на красавца камергера, которого даже отсутствие глаза делало необыкновенно интересным.

– То время, что я по вашему соизволению возглавлял Комиссию по делам инородцев, ведавшую привлечением колонистов в причерноморские области, не прошло даром. – Потемкин говорил уверенно, быстро: властные, жесткие слова словно саблей рубили воздух. – Самое время воспользоваться плодами моей деятельности на этом посту. В Причерноморские земли охотно прибывают переселенцы из балканских стран, подвластных Оттоманской Порте, – греки, болгары, сербы. Все они – наши братья по православной вере. Братской любовью, которую балканские христиане питают к России, не следует пренебрегать.

– Как же еще поощрить столь достойные чувства? – кокетливо улыбаясь, спросила Екатерина. – Что посоветует мой хитроумный Одиссей?

– Я сочинил воззвание к балканским христианам! – продолжил Потемкин. – И обратился к ним по-гречески и по-русски. В этом послании я внушил им уверенность в помощи Российской империи и призвал к восстанию против Порты. Давно известно, как ненавидят турок христиане, находящиеся под их игом. У меня и на примете есть несколько молодцов из числа болгар и сербов, которые смело донесут это послание до сведения своих соотечественников.

«Он на редкость умен, – подумала Екатерина, считавшая хитроумие новоявленного Одиссея отточенным клинком, способным разрубить запутанный турецкий узел. – Мне стоит почаще прислушиваться к нему. Хитер словно Гомеров Одиссей! Недаром мне указал на него сам Сен-Жермен».

Воззвание Потемкина к балканским христианам было напечатано. Подполковник русской службы болгарин по крови Назар Каразин и несколько его соплеменников под видом нищих странников отправились в Молдавию и Валахию, где и распространяли воззвание, спрятанное у кого в посохе, у кого – в корешке псалтыри. С такими же воззваниями в Албанию отправился Иван Петрушин, умело игравший роль венецианского купца, а в Черногорию – Эвдемирович и Белич, сербы, находившиеся на русской службе. Воззвание оказало поистине магическое действие. Не прошло и месяца, как в Черногории вспыхнуло восстание. Волны восстания хлынули в Албанию, Боснию, Герцеговину и Македонию… Порабощенная Эллада уповала на помощь Российской империи. Россия вступила в войну с Турцией.

Оттоманская Порта отправила в набег в южные пределы России войско из 60 тысяч крымских татар под бунчуком Калги-султана. В ответ на это в 1769 году в поход выступили две российские армии: первая под командованием князя Александра Михайловича Голицына, вторая – под началом Петра Александровича Румянцева.

В эти дни Григорий Александрович Потемкин обратился к Екатерине:

«Я обязан служить Государыне и моей благодетельнице. И так благодарность моя тогда только изъявится в своей силе, когда мне для славы Вашего Величества удастся кровь пролить. Сей случай представился в настоящей войне, и я не остался в праздности.

Теперь позвольте, Всемилостивейшая Государыня, прибегнуть к стопам Вашего Величества и просить Высочайшего повеления быть в действительной должности при корпусе Князя Прозоровского, в каком звании Вашему Величеству угодно будет, не включая меня навсегда в военный список, но только пока война продлится».

В тот же день военный министр Захар Чернышев получил императорское указание «нашего камергера Григория Потемкина извольте определить в армии в чине генерал-майора».