Текст книги "И здрасте вам через окно!"

Тетя Сара знает все!

Послеобеденную тишину одесского дворика на Преображенской улице разорвал рев мотоцикла. И надо же было в этот момент никому не дебоширить, как это часто делал Савелий, и даже не кричать друг другу из окон, рассказывая о сегодняшних ценах на рынке. Выхлопной газ мгновенно проник во двор, беспечно распахнутые окна и форточки, смешавшись с запахами борща, жареной рыбы.

– И где у нас снова случилось? – послышался голос Сары Моисеевны.

Мотоциклист газанул последний раз, и загруженная до отказа машина, вытолкнув из себя порцию черного дыма, заглохла посреди двора.

Дождавшись, когда дым развеется, тетя Сара внимательно присмотрелась к коренастому мужчине в солдатской форме. Распознав в нарушителе тишины соседа Зяму, тетя Сара радостно закричала:

– Боже мой, ущипните миня за бок, или я подумаю, что это фата-моргана! Дебора Казимировна! Добочка, ваш муж только что вернулся с фронта, а ви еще не здесь! Какое счастье, Зиновий Аркадьевич, видеть вас живым, здоровым и на фашистском мотоцикле!

Не успела Сара Моисеевна закончить речь, как уже на шее фронтовика повисли плачущие от радости жена и сын.

– Папка! Мой папка вернулся! Родненький, дорогой и любимый! Если бы ты знал, как мы тебя ждали и скучали! Мама почти каждую ночь плакала, – тараторил девятилетний Яшка, целуя отца.

– Сильно скучали?

– Можете быть спокойненьки, Зиновий Аркадьевич, все так и было. Яшенька, детка, отойди в сторонку. Ты еще успеешь, а тетя Сара должна полюбоваться на твоего папу-героя. Какой красавец! Сема, ты слышал пару минут назад во дворе грохот? Так то был не мотоцикл. То колотились Зямины медали друг об дружку. Ви посмотрите, какое счастье приехало в дом! Дебора Казимировна, мой Сема уже спускается помогать перетаскивать вещчи.

В арке показался силуэт худощавого молодого человека с портфелем. Увидев во дворе суматоху, Мендель прибавил шагу и, поняв смысл происходящего, задержался, чтобы поздороваться с фронтовиком.

Когда страсти улеглись, молодой человек набрался смелости и подошел к соседу.

– Здравствуйте, дядя Зиновий, – улыбнулся он.

– Мендель! Ты, что ли? Повзрослел! Настоящий мужчина. Дай я тебя обниму. Надеюсь, что за время отсутствия дяди Зямы ты уже стал академиком?

– Нет, – стеснительно произнес Мендель, – но я стараюсь.

– Правильно, старайся и мечтай, а дядя Зяма уже сейчас тебе немножечко в этом поможет.

Попытавшись что-то достать из-под груды вещей, лежащих в мотоциклетной коляске, и поняв бесполезность данной затеи, Зяма попросил Менделя немного подождать, пока не разгрузится транспорт.

– Решил на мотоцикле домой возвращаться, – пояснил он, развязывая узлы шпагата. – Надежней на своей машине, да и подарков можно больше привезти. Наслушался я, как ловкие поляки забрасывают веревки с крючками, чтобы стянуть с крыш проходящих поездов солдатские трофеи, и решил, что своим ходом надежнее будет. А то получается, проливал солдат кровь свою вдали от семьи, а дорогих сердцу людей и порадовать будет нечем из-за крохоборов. Я ведь даже весь свой накопленный табачок на рынке продал, чтобы на транспорт хватило. Экономил на всем. Вот, теперь двадцать шесть лошадок подо мной и полная люлька гостинцев.

– Дядя Зяма, а «БМВ» самый лучший или вы из расчета? – поинтересовался Мендель, поправляя очки. – Я слышал от ребят, у которых отцы вернулись, что на немецких базарах много бельгийских и английских мотоциклов.

– Твоя правда. Вначале я хотел купить бельгийский «Жилле Эстраль», но потом, когда проехался на этом, понял, что слабоват бельгиец супротив немецкой конструкции. Поршневой двигатель внутреннего сгорания, привод на колесо коляски, восемь передач вперед и две назад, а про люльку и говорить не буду, сами видите. Семьсот сорок шесть кубиков против двухсот шестидесяти девяти! Есть разница?

Последний узел никак не хотел развязываться, и Сема предложил его перерезать ножом.

– Семен Григорьевич, как можно! Это же парашютные стропы, капрон. Ему же цены нет, а вы предлагаете порчу делать.

Наконец-то справившись с последним препятствием, Зиновий откинул брезент и вытащил картину в тяжелой позолоченной раме, прикрывающую гору трофейных вещей. Широкий ступенчатый багет обильно украшали лавровые ветви, на которых восседали пухлые амуры, играющие на лирах и кифарах. Верхнюю часть рамы венчала композиция из роз с причудливыми завитками. Стряхнув рукавом пыль с холста, сосед передал ее Семену.

– Семен Григорьевич, как вам эта живопись?

– Вам чтобы продать или просто поговорить за искусство?

– Ви интеллигентный человек, и мине интересно ваше мнение.

– Ну, тогда я имею пару слов по этому вопросу. Холст, конечно, не первой свежести, но дамочки на нем очень даже аппетитные, как все, что лежит у них на столе. Пейзаж позади застолья видел и покрасивее. Можете мне поверить как бывшему учителю географии. А вот рама – щикарная вещчь. Такую можно только в музее увидеть, поэтому вставьте в нее зеркало и впечатляйтесь себе на здоровье всю оставшуюся жизнь.

– Сема, ты же знаешь, что я не могу спуститься без твоей помощи, – вновь дала о себе знать тетя Сара. – Разверни шедевр мине лицом, и я буду спокойна, за что идет разговор. Коленки у меня болят в последнее время, Зиновий Аркадьевич! Возраст! – переключилась она вновь на соседа. – Ви хочите уже ее продать или просто похвалиться?

– Я желаний таких не имею, но обещаю подумать. Добочка, риба моя! – обратился Зяма к жене. – Взгляни на то, что держит Сема, и не экономь слов. Хотя можешь уже не говорить, потому что твой муж видит, как сердце стучит наружу через красивую грудь. Несите, уважаемый Семен, эту композицию и поскорей возвращайтесь. У меня еще есть чем вас порадовать.

* * *

После картины Зиновий извлек из люльки увесистый сверток, который оказался не чем иным, как немецким дождевиком. Черное двубортное пальто из брезента на каучуковой основе было таким тяжелым, что девятилетнему Яшке пришлось перекинуть его через плечо, чтобы унести подарок в дом.

– Тащи, сынок. Специально для тебя вез. Сам не надевал, чтобы из винтаря кто-нибудь по ошибке в меня не стрельнул, приняв за беглого немца. Завтра же отдадим его дяде Гуле. Он из него сошьет добротную куртку. До конца школы носить будешь: сносу этой ткани нет.

– Пап, дядя Гуля не захочет фашистскую одежду перешивать.

– Почему?

– Немцы его семью расстреляли. Мама сказала: «Он теперь каждый день водку пьет».

– Стало быть, беда не обошла стороной их дом. Сынок, к вечеру беги до дяди Гули и пригласи его в гости. За куртку не переживай, сами пошьем. Твой папа сказал и сделал. Папа из Германии швейную машинку привез и иголок запасных целый мешок.

– Зиновий Аркадьевич, если мой слух миня не обманывает, ви говорили за швейные иголки? Так я бы была рада, если бы ви продали самую маленькую коробочку. Конечно, их можно и на базаре купить, но имейте жалость к моим ногам. Ви думаете, Семена можно одного туда посылать? Задумайтесь на минуточку! Барыги враз его обманут и подсунут вместо швейных патефонные. Кстати, а патефонных у вас случайно нет? Есть! Золотой ви наш человек, шоб ви были нам всегда здоровы. Семочка, не смотри на меня так. Я уже замолчала и не мешаю переезжать из коляски в дом.

Когда основную часть вещей перенесли, Зиновий извлек из люльки швейную машинку.

– Вот, Добочка, теперь она твоя. Прошу освоить и полюбить заграничную красавицу. Это тебе не от «Singer и Попов», которые ломаются после каждой строчки. Это качество, Доба, и долговечность. Думаешь, она не возьмет этот прорезиненный брезент? Жена, она его прошьет, как шелк, и не споткнется на складке.

Дебора с осторожностью приняла подарок и поставила на землю. Погладив полированный футляр, она повернула торчащий сбоку резной ключик и сняла крышку, обнажив чугунное тело машинки. Расписная платформа плавно сливалась с корпусом, образуя с ним одно целое и восхищая всяк смотрящего совершенством формы и предполагаемыми возможностями. Горизонтальную стойку рукава украшала золотая надпись «Singer», а у основания вертикального рукава красовался блестящий железный жетон с тисненым изображением челнока и нитки. Вся эта красота была обрамлена деревянным корпусом под цвет футляра.

Дебора нерешительно дотронулась до ручки и крутанула ее пару раз. Маховик плавно тронулся с места и привел в движение зубчатое колесо. От вращения иголка бесшумно вошла в отверстие стежечной пластинки и, захватив в челноке нижнюю нить, с легкостью вытянула ее на поверхность, замерев в верхнем положении. Увидев, как ровно работает машинка, Дебора улыбнулась.

– Зиновий, – обратилась она к мужу, – ты знаешь, что я тебя очень сильно люблю, но с этой минуты я люблю тебя еще больше. После тебя и Яшеньки – это самое лучшее, что у меня есть. Мне кажется, машинка похожа на нашу жизнь. Посмотри, как она работает. В ней все взаимосвязано. Верхняя нитка не сделает строчку без нижней, а шов никогда не будет красивым, если натяжение ниток разное. Так и мы с тобой. Я не могу без тебя, а тебе без нас плохо. Зяма, это называется гармонией. Понимаешь?

– Еще как понимаю, – произнес Зиновий, обнимая жену.

– Дебора Казимировна, – раздался голос тети Сары, – я вам больше скажу! Гармония у мужчин начинается с платьев, в которые мы одеты. Они же лучше всякой машинки прошивают их глазами. Можете мине поверить. Вот ещче чего хотела сказать. Обязательно проверьте остроту иголочки перед тем, как начнете шить, а иначе она испортит ткань. Машинка не новая, все может быть. Если иголка тупая, ваш муж, Добочка, должен взять шлифовальный камешек и сделать по нему иголочкой несколько раз туда-сюда. Не отходите в этот момент далеко от него и наблюдайте, чтобы он не переточил ушко. Если оно сильно заострится и начнет резать нитку, то не огорчайтесь. Тетя Сара снова вам поможет. Пропитайте ниточку маслом и посыпьте ее наждачной пылью. Поводите ей взад и вперед, взад и вперед, и ушко снова сделается гладким. Ну, не буду вам мешать, а пойду поставлю тесто. Вечером будут пироги, милости просим.

– Пап, а это что? – спросил Яшка, вытаскивая из коляски деревянный ящичек.

– О, замечательная штуковина, сынок. Микроскоп называется. Отдай его Менделю. Я специально для него вез.

– Зиновий Аркадьевич, вы даже не представляете, что сейчас отдаете, – дрожащим голосом произнес юноша. Он с трепетом взял полированный ящик и открыл крышку.

На подковообразной подставке красовался латунный аппарат с двумя линзами и выгравированной надписью «Carl Zeiss».

– Кто бы мог подумать! Микроскоп Карла Цейса! Это же первые апохроматические линзы! Лучшая оптика конца XIX века. Дядя Зяма, хоть это уже и музейный экспонат, но вполне пригодный для работы. Все шарниры и винты абсолютно рабочие.

– Зиновий, – прошептала Дебора, – а ты не поторопился расстаться с такой замечательной вещчью? Может быть, он нам самим пригодится.

– Зачем?

– А например, нитку в тонкую иголку вставлять или занозы вытаскивать.

– Жена, поверь мне, за этим юношей большое будущее. Я хоть и не очень грамотный человек, но одно я усвоил в жизни твердо: нельзя экономить на образовании детей, даже если они не твои. Под Берлином госпиталь разбомбили, – вернулся к теме Зиновий, – так в лаборатории чего только мы не увидели. Баночки, колбочки, порошки в жестяных коробочках, а на каждом столе по микроскопу. В шкафах добра всякого, нам непонятного, напихано. Я сразу про тебя вспомнил, Мендель. Бери, учись на благо нашей Родины и считай, что это тебе компенсация от Германии.

– Пап, пап, – заволновался Яша, чувствуя, что от него уходит что-то очень нужное. – Я тоже такой хочу. Не отдавай. Он красивый.

– Сынок, не жадничай. Ты думаешь, что твой папа о тебе не помнил? Загляни под сиденье и сделай себе выбор.

Яшка пулей подлетел к мотоциклу. Откинув сидушку, он увидел несколько деревянных ящичков. В самом большом он обнаружил две пилы, несколько видов щипцов, долото и пару скоб. Все это блестело и было не очень похоже на строительный инструмент. Во втором лежали комбигубцы, флацаки, ножницы-бокорезы, шаберы, тисочки и что-то такое, что предстояло еще выяснить. Третья коробочка была меньше всех остальных. Яша осторожно нажал на кнопочку, и крышка с легкостью откинулась, раскрывая секрет содержимого. В пазах на красном бархате красовались никелированные плашки, рифели, метчики, надфеля, миниатюрные напильнички и несколько видов пинцетов. Ребенок не знал названия инструментов и не понимал, для чего их привез отец, но он чувствовал, что с этим богатством теперь их жизнь пойдет совсем по-другому.

– Ну как? Нравится?

– Не то слово! А для чего все это? – восхищенно спросил Яшка.

– Первая коробка – хирургический инструмент. Сталь отменная и ржавчине не поддающаяся. А вот эти две – самые ценные. В них ювелирный инструмент. Я их на границе в торгсиновском комиссионном магазине купил. Сынок, здесь твое будущее.

– Яшенька, – вклинилась в разговор тетя Сара, – твой папа хочет сказать, что с этой минуты у тебя нет вибора. Ты будешь хорошим врачом, а если нет, то простым ювелиром. Соглашайся, деточка, и всю жизнь будешь уважаемым человеком.

Отказываться от такого добра было бы глупо – и Яшка, не задумываясь, дал согласие на обе профессии сразу, а особенно на ту, для которой требовались маленькие тисочки и напильники.

* * *

После инструментов из коляски извлекли несколько холщовых мешков, набитых тряпками и еще чем-то, что издавало металлический звук, очень похожий на звук столовых приборов. Когда все вещи перекочевали в квартиру, Зиновий призадумался, куда пристроить мотоцикл. Сначала он его закатил под деревянную лестницу, ведущую на второй этаж, но увидел под ней кучу мусора и тут же передумал.

– Зиновий Аркадьевич, ставьте свою машину под старый платан и не сомневайтесь! Под ним все отлично сохраняется, – послышался голос Израила Гершевича, – можете мне верить.

Зиновий оглянулся и, увидев Израила, разулыбался.

– Глазам не верю! Живой! Молодой красавец в белой рубашечке и с чемоданчиком в руке стоит себе на здоровье, смотрите на него пожалуйста!

– Это я раньше был молодой, а теперь только красивый, поэтому прекратите льстить и отойдите в сторонку, чтобы я мог получше на вас посмотреть, – обнимая соседа, шутил Израил. – Зяма, я не был дома всего лишь с утра, а ты за это время успел вернуться с фронта и не с пустыми руками.

– Нравится? – кивнул в сторону мотоцикла Зиновий.

– Нет.

– Почему?

– Потому что у меня такого нет, – смеясь, ответил Израил.

– Обещаю, дам прокатиться, но при условии, что сегодня вечером вы с Ханой придете в гости.

– Чего не сделаешь ради прокатиться! – весело произнес Изя и, хлопнув старого знакомого по плечу, пошел домой, пообещав спуститься во двор по первому же зову.

Оставшуюся часть дня соседи, а точнее, соседки, пребывали в приятном оживлении. В каждой квартире обсуждалась последняя новость и привезенные подарки, которые успели рассмотреть жильцы.

Пока Зиновий отдыхал, на кухнях вспыхнули керогазы. Все начало вариться, жариться и тушиться. Никто не обсуждал меню. И так было ясно, что тетя Сара поставила тесто и накормит всех фирменными пирогами. Хана сделает овощное рагу и отварит молодую картошку, которую она сегодня купила на рынке, а Дебора накормит всех борщом из свежей капусты. И ничего страшного, что в нем почти не будет мяса. Она заправит его луком, морковью и буряком с помидорами. Потом обязательно добавит в него половинку болгарского перца, не говоря уже про зелень и молодой чеснок. Все овощи она потушит на свином сале и, не удаляя из кипящего жира шкварки, незадолго до готовности соединит с постным бульоном в одно целое. Друг без друга они не представляют ничего особенного, а объединившись, превращаются в шедевр кулинарного искусства, без которого ни одна уважаемая семья не мыслит своей жизни.

* * *

Когда солнце немного ослабило пыл, а с моря потянуло прохладой, мужчины расставили во дворе столы. Собравшись в кружок, они шумно обсуждали свежие новости и расспрашивали Зиновия о последних фронтовых днях.

Младшая дочь Израила Рэйзел расставляла тарелки, аккуратно прикладывая к ним вилку с ложкой, а Яшка шустро бегал по квартирам и собирал все, что ему давали отнести на общий стол.

– Яша, деточка, хлебушек принес? – кричала тетя Сара из окна. – А теперь беги быстренько до миня и от миня уже осторожно и со стопочками. Не торопись, шустрый мальчик, стекло очень недолговечно, если его друг об дружку стукать. Не спеши. Я все вижу.

Появление во дворе недавно подселившегося к семье Менделя соседа никто бы и не заметил, если бы тетя Сара с ним не заговорила.

– Александр Владимирович, хочите спросить, что случилось? Не буду вас мучить и отвечу. Случилось в семье Соловейчик, а почувствовали сразу все. Сходите, умойтесь и милости просим. У вас есть возможность познакомиться с Добочкиным мужем.

Мужчина улыбнулся, вежливо поблагодарил за приглашение и зашел в дом.

– Бедный человек, – тяжело вздыхая, произнесла Сара Моисеевна, вытаскивая пирожки из духовки.

Выпечка дышала жаром, заполняя кухню ароматом свежего хлеба. Обмотав руки полотенцем, тетя Сара извлекла противень из духовки и быстро взбила вилкой яйцо. Гусиным перышком она обмазала каждый пирожок со всех сторон и, цокая от удовольствия языком, еще раз отправила их в печь до получения золотистой корочки. Ровно через пять минут Сара извлекла пироги из печки и, встряхнув лист, ловко перебросила их на стол. Дав пирогам немного остыть, хозяйка принялась раскладывать их по тарелкам, а потом немного подумала и вывалила все в тазик, предусмотрительно отделив капустные от сладких старым выпуском «Одесского вестника». Накрыв посудину чистым рушником, Сара Моисеевна позвала мужа:

– Сема, забери пироги! Это невозможно, какие они красивые получились. Как никогда! Не могу же я их доверить нести ребенку. Оторвись на минуточку и прекрати жаловаться на судьбу. Может быть, ей с тобой тоже не очень приятно. Когда поставишь на стол, рушник с тазика не убирай, а то мухи обожгут себе лапки, – весело крикнула она вслед уходящему мужу.

Когда Сема под ручку с женой спустились во двор, за столом собрались почти все соседи. Ребятишки вертели ложки в руках, нетерпеливо постукивая ими по столу. Отец Менделя Савелий привычным движением откупоривал бутылку водки, а Дебора разливала по тарелкам наваристый борщ, сдабривая каждую порцию ложкой сметаны. Из чугунка с молодой картошкой, заправленной по случаю праздника пережаренным на сале луком, струился пар, а свежие огурчики, пересыпанные солью и укропом, исходили соком, доводя до исступления собравшихся за праздничным столом. После того как Савелий разлил водку по рюмкам, все попросили Семена сказать несколько слов.

– Товарищи, я не имею таланта сказать красиво, поэтому скажу, что идет из моего радостного сердца. Сегодня в нашем дворе большой праздник. Два героя, два замечательных человека вернулись с фронта, а это значит, что две семьи вновь стали крепче и счастливее. Две человеческие жизни – это много или мало? Если рассматривать относительно всей страны, то это очень незаметно. И навряд ли на Чукотке или в Узбекистане знали, что в Одессе на улице Преображенской живут Израил с Зиновием. Не знало о них и правительство, пока им не пришлось награждать героев медалями. Теперь, дорогие мои, их имена записаны в документах, а значит, и в истории. Сегодня мы еще раз празднуем победу, победу над разлукой и горем – вечными спутниками войны. Так давайте выпьем за Зиновия Аркадьевича и Израила Гершевича, которые под руководством товарища Сталина победили фашистов и вернулись домой. Ура, товарищи соседи!

– Сема, я вас еще никогда за такого не знала, – уважительно произнесла Хана, вытирая слезы.

– Хана, перестаньте мокнуть глаза и обрадуйтесь вместе с нами, – закончил свою блистательную речь оратор.

Все дружно прокричали «ура», чокнулись и выпили по первой рюмке. Звонко застучали ложки по тарелкам, и все на какое-то время затихли. Зиновий в одно мгновенье съел несколько пирогов и опустошил тарелку борща, нахваливая хозяек за мастерство. Дебора без слов вновь наполнила тарелку мужа.

– Это не борщ, – приговаривал Зиновий, натирая черный хлеб чесноком, – это шедевр, на который нужно смотреть и есть, есть и снова смотреть! Добочка, мое сердце бьется в одном ритме с ложкой, и я опасываюсь, что оно остановится, когда мисочка опустеет. В нем все идеально. Капустка похрустывает во рту, как первый снег, а мозг в голове легонечко сотрясается от удовольствия при каждом укусе. Картошечка от мягкого прикосновения ложки рассыпается на множество мелких кусочков, всплывает на поверхность и манит, манит за собой бурячок и моркву. И вот в этот момент из дымящейся пучины я поднимаю ложечку на поверхность, и она самозаполняется тоненькими овощными бревнышками, которые временно затонули от круговорота при размешивании сметанки.

Зиновий ел борщ и постанывал от удовольствия, а женщины глядели на него и млели от счастья, совершенно не жалея о затраченных продуктах, которых бы хватило семье на несколько дней.

* * *

Летнее солнце уходило за горизонт, позволяя вечеру вступить в свои права. Именно в это время никому не подвластные стихии огня и воды сливаются воедино, становясь кроткими и ласковыми. Солнечные лучи уже не обжигают водную гладь, а мягко по ней скользят, разглаживая волны и успокаивая их темперамент. От тепла и нежности море теряет бдительность, впадая в гипнотический штиль. И это продолжается до тех пор, пока задиристый бриз не промчится по зеркальной поверхности, напоминая воде о ее предназначении. Разбуженное ветром, море вздрагивает и покрывается легкой зыбью. Солнечный диск медленно погружается в бездонную голубизну, смывая с себя жар и суету летнего дня. Вода щекочет огненный блин, обжигается и разлетается в разные стороны миллионом разноцветных брызг. Перистые облака с удовольствием впитывают в себя морскую палитру, радуя жителей бескрайнего Черноморья причудливым небесным свечением. Ветер несет в уставший город долгожданную прохладу и умиротворение.

* * *

Разомлевший от еды и питья Зиновий сидел с блаженной улыбкой, подперев голову рукой. Всё как и четыре года назад. Пышнотелая тетя Сара обмахивает себя носовым платком, который то и дело прячет между грудями. Семен Григорьевич, откинувшись на стуле, слушает очередную историю Зямы, пощелкивая подтяжками по толстому животу. Еще минута-другая, он уловит ритм и начнет насвистывать одну из любимых песен. Савелий, как всегда, сидит молча и мастерит из водочной пробки жирафа.

Из надорванного ушка он сформирует шею с головой, затем согнет пробку пополам и заполнит образовавшуюся полость скатанным хлебным мякишем. Из четырех спичек будут сделаны животине ноги, а половинка пятой уйдет на хвост. При хорошем настроении Сава подойдет к работе творчески, и у хвостика будет кисточка. Пожевав кончик спички, он ее распушит и воткнет туда, где ей положено находиться по своей анатомической природе. К концу застолья жирафы встанут ровно в ряд, и их поголовье будет пропорционально выпитым бутылкам.

– Зиновий Аркадьевич, это невозможно что такое! – произнесла до сих пор молчавшая Мирав. – Ви загрустили среди нас. Пора заводить патефон. Сара, где ваш музыкальный аппарат? Нет, если вам немножечко жалко пошкрябать пластинку иголкой, я сильно извиняюсь. То не я, то Зиновий Аркадьевич сидит и хочет.

– Не говорите глупостев! В такой день и без музыки? Яшенька, бегите с Рэйзел к нам домой и принесите патефон. Уже пора на нем сжать посильнее пружину и послушать парочку песен. У нас сегодня праздник или как? Зиновий Аркадьевич, – переключилась Сара на соседа, – ви единственный из нашего двора, кто видел живых немок. Скажите, они красивее, чем мы привыкли о них думать? Не все? Это успокаивает и вселяет надежду. Сильно извиняюсь за нескромный вопрос, Добочка, вам что-нибудь привезли из предметов дамского немецкого туалета? Я бы хотела посмотреть хоть одним глазком на эту роскошь.

– Сара, это неприлично! – одернул жену Семен.

– Нет, ви имеете себе такое представить! Сема, мине шестьдесят, но это не значит, что я не женщчина. Если я спрашиваю, значит, есть зачем. Я могу сопротивляться чему угодно, но только не роскоши. К тому же, поговорить за пару капроновых чулок никогда не считается грехом. Скажи честно, я тебя уже не волную?

– Еще больше, чем раньше. Все волнение, Сарочка, только от тебя и исходит. Знай, на всякий случай, что я до последнего вздоха принадлежу только тебе.

– Сема, не путай одышку с возбуждением. В твоем возрасте рекомендуется ровное и глубокое дыхание через нос. И не сбивай меня с мысли, а то я забуду передать молодым секрет счастья. Пока дети бегают – могу себе позволить пикантных подробностев… Много лет назад я, по своей глупости, считала себя гордой женщчиной. Так вот, когда ми с Семой поженились, он долго пытался испортить мое воспитание разными любовными глупостями. Он и сейчас ещче думает все так же похабно, а представьте, что было тогда! Характер у него, сами знаете, – достаточно искры, поэтому мы ругались по несколько раз в неделю. Про мою гордость я уже вам говорила? Так вот. Поругаемся мы и друг к другу ни-ни. День ходим молча. Два ходим, и снова напряжение. Спросите миня, кто первый идет на примирение? Отвечаю: тот, кто умнее. Для такого случая я всегда надевала шелковый короткий халатик и лезла за какой-нибудь «нужной» мине вещчью, которая обязательно лежала на верхней полке шифоньера. В такие моменты Сема никогда больше минуты не мог читать газэту. Как только поднимет глаза наверх – все, считай, мир в семье воцарился.

– Сара, так ты предлагаешь выпить за женщин? – воодушевился Савелий.

– Вейз мир! Нет, за антресоли под потолком и мой растянутый позвоночник! Я всегда говорю, что мужчины глупее, когда дело доходит до внимания. – Выпив рюмку, Савелий крякнул от удовольствия и закусил огурчиком.

– Вот ты мне скажи, Зиновий, как у немцев обстоят дела с ихним шнапсом? Говорят, он против нашего не тянет.

– Твоя правда, уважаемый сосед. Градус у него слабее да и запах для нашего носа не очень приятен. Я этот вопрос специально изучал на немецкой территории. Интерес у меня, сам понимаешь, почти профессиональный: с детства с отцом на виноградниках работал. С вином у немцев все замечательно. С рейнскими и мозельскими разве что наши массандровские потягаться могут, а вот водка – извините и подождите в сторонке, пока мы заняты процессом. Вроде бы они ее тоже из пшеницы гонят, но нет нужной чистоты, и все тут – воняет. Колбасы с паштетами у них пробовал – знатный продукт и очень подходит нашим советским желудкам. Здесь немец свою, секретную, технологию применяет, одну ему известную. Пиво пробовал. Несмотря на его фашистское происхождение, нет ему равных. Почти в каждой деревне – своя пивоварня. Помню, подошли мы к пригороду Котбуса. Бои шли ожесточенные. Немец не сдавал позиций до последнего. Артиллерия у нас была мощная, да и маскировать пушки мы имели себе позволить. Немцы говорили, что русское орудие можно увидеть только тогда, когда оно по ним шмальнет. Наступали мы с задором, потому что немного до Берлина оставалось. Сначала по позициям штурмовики проходили: бомбили вражеские зенитки с блиндажами. За ними – реактивные снаряды. Их фрицы «сталинорга́н» называли. Пока авиация была занята немцами, мы ждали и тихо дышали в ихнем направлении. На третьем заходе штурмовики окопы вдоль траншей проходили. От этого снаряды, как осколочные гранаты, взрывались и наносили большой урон фашисту. Ну а потом уж пехота.

Измотались мы сильно, но было уже веселее по их дорогам шагать. Жители, кто мог, убегали, побросав имущество, а нам – свобода полная. В брошенных домах разрешалось брать все, чего душа желала, но грабежом промышлять очень не дозволялось. Так вот. Ходим мы по улицам, знакомимся, как немец живет и чем дышит. Набрели на вывеску с пивными кружками и по стрелке – до этого чудного подвала. Смотрим, а фриц-то и не убег со всеми. Сидит в переднике, как ни в чем не бывало, клиентов ждет, и война вовсе не помеха его торговому делу. Чего не драпанул – не знаем. Может, боялся, что разграбят его гешефт, а может, страха у него к нам не было.

Обрадовались мы за такой красивый расклад сложившихся обстоятельств и делаем заказ на пиво и чего-нибудь поесть. Он нам меню в глаза тычет, мол, выбирайте, какое нужно, не один сорт для вас имеется. А нам любой в радость. Денег у нас в достатке, потому что товарищ Сталин зарплатой не обижал. После сорок второго года солдат стали поощрять, выплачивая за каждый подбитый танк командиру орудия и наводчику по пятьсот рублей, а остальному расчету – по двести. За подвиг – особые надбавки, и разговор аж о целой тыще шел. Стимулировали. Попрошу на этом месте не завидовать, так как ствол у танка длинный, а жизнь у солдата короткая. Полк в наступлении в среднем сутки существовал. Семьям деньги высылали справно, но и себе кое-что оставляли. Добочка, ты от меня получала каждый месяц?

– Получала, но знаешь какие цены! На тысячу можно было купить пять буханок хлеба, а потом уже только две. Картошка одиннадцать рублей за кило, сало – тысяча триста. Цены на рынке выросли в тринадцать раз против довоенных.

– Верю, Доба, ты мне писала. На фронте тоже не было петушков на палочке. В автолавках на передовых выбор товаров был невелик: ручка для писать, конверты, мыло, зубной порошок, расчески да лезвия. Три года так. На вражеской территории расклад уже пошел другой и в немецких марках. Зарплата сильно зависела от занимаемой должности. Офицеры в месяц получали почти тысяча пятьсот и такую же сумму в оккупационных рублях по курсу. Им даже выплачивались деньги для найма немецкой прислуги.

* * *

– Хорошие деньги, говоришь, получали? – прервал разговор Савелий.

Его спокойное и безразличное лицо вдруг стало озабоченным и хмурым. Бросив на Зиновия суровый взгляд, он нервно застучал по столу спичечным коробком.

– Так ты до Берлина шел, чтобы посчитать, кто сколько получал? Может, у тебя и тетрадка имеется, куда доходы с расходами записывал?

– Сава, зачем ви так начали нервничать? Зиновий Аркадьевич немножечко рассказывал о жизни на вражеской территории, а ви сразу на него, – заступилась Сара. – Ми там не были, но интересуемся, как обстояли дела на фронте. Люди, знаете ли, везде живут и по-разному. Или вас встревожило, что Зяма зашел с товарищчами к фашисту выпить пива после тяжелых боев? Продолжайте, Зямочка, и не обращайте внимания.

– Будьте-таки спокойны, уважаемые соседи. Не фашистское пиво мы пили. Немец тот не утек со всеми, потому что коммунистом оказался. Принес нам по первой кружке и исчез куда-то. Мы думали, испугался, а он вскоре вернулся и шпрехает по-своему, бумажкой с печатью нам в глаза тычет. Мы, конечно, ничегошеньки не вразумели, пока он имя Эрнста Тельмана не произнес. Только потом и поняли, что наш он – подпольный коммунист. Мы ему за это руку пожали. Он улыбается, про Гитлера что-то говорит, палец второй оттопыривает и «пухает» – наказ нам дает, мол, убейте гидру фашистскую. Хороший мужик оказался. Не переживайте, не все немцы плохие.