Текст книги "Предпоследний день грусти"

Оставаясь в полном одиночестве. Я жила полной жизнью. И часто презирала ее. И часто обожала. И всегда принимала, какой есть. Я была хозяйкой собственной судьбы. И была ее рабой…

Сегодня я перелистывала свою жизнь. Почему именно сегодня? Когда хмурое небо, когда холод и грязь за окном. И почему-то – лето. Может быть, именно в этот день я решила самой себе признаться в собственной жизни. Потому что чувствую ее итог. И ее завершение. Чувствую последний подарок судьбы. В знак извинения за то. Что меня скоро не станет.

Солнце уже зашло. Хотя сегодня его вообще не было видно на небе. Был только свет от него. Я прикоснулась губами к виолончели. Бережно, словно ребенка, прижала к своей груди. И поставила на прежнее место. Вот и все. Неужели так быстро закончилась жизнь? И что в моей жизни было? Люди? Нет. Эти страницы мне бы хотелось вырвать. Но разве это возможно. Если это было…

Мне бы хотелось оставить только музыку. Свою или чужую. Не важно. И разве бывает музыка собственной. Если она появляется на свет. Она принадлежит всему свету. И какое имеет значение. Кто ее сочинил. Я бы, пожалуй, даже не обидилась, если бы мое имя было забыто. Я бы, пожалуй, предпочла остаться неизвестным солдатом своей музыки. Чтобы через много веков. Мой милый кудрявый юный потомок. Слегка краснея, спросил:

– Кто автор этой прекрасной музыки?

И в ответ прозвучало:

– Имя автора, к сожалению, неизвестно.

И тогда моему юному другу не пришлось бы копаться в моей биографии. Учить творческие этапы моей жизни. Считать моих любимых. И воссоздавать мой внешний облик. И оценивать мои поступки. Которые, если честно, не всегда были на уровне. Ничто бы уже не отвлекало внимания моего юного друга от музыки. Он бы просто ее слушал. И тогда бы я наверняка не пожалела. Что именно так прожила свою жизнь. Так, а не иначе. И никогда бы не пожалела о моей жизни. И о количестве своих возлюбленных. А не любимых. Не пожалела. И о своих поступках. Которые не всегда – на уровне. Я бы никогда не пожалела. И тогда бы моя не очень правильная жизнь. Показалась бы мне. Уже растворенной в небесной влаге. Не такой уж плохой. И гордость моих дорогих олимпийцев передалась бы и мне. Все может быть…

Меня разбудил звонок в дверь. За свою долгую жизнь мне приходилось слышать тысячи звонков. Чаще – они повторялись.

Почти всегда по звонку я могла угадать человека. И то дело, с которым он явился ко мне. Мои возлюбленные звонили отрывисто, с нетерпением. Деловые люди делали один длинный звонок. И, если дело, с которым они пришли, касалось моих интересов. Звонок больше не повторялся. Поклонники моего таланта еле касались кнопки. И звонок издавал дрожащий. Заикающийся звук. В общем, мой опыт в области классификациии дверных звонков был достаточно высок. И я никогда не вздрагивала от их звука. Потому что все могла предугадать.

Но сегодня. В день моей памяти накануне неизбежного, которое я предчувствовала. Я почему-то вздрогнула. По моему прошлому пробежали тысячи людей. Знакомых. И незнакомых. С разными характерами. И разными судьбами. Встреченные в жизни. И встреченные на страницах книг. Но ни один из них не вписался в схему сегодняшнего звонка.

И я вздрогнула. И ноги мои ослабели. И руки мои бессильно упали вдоль кресла. И я испугалась.

Я долго возилась с ключами возле двери. И наконец резко открыла ее.

На пороге стоял он. Его я узнала сразу. Он стоял в своей индейской замшевой крутке с бахромой. И в его руках была веточка сладкого клевера. И его черные глаза на фоне светлых соломенных волос, завязанных в хвостик, вызывающе блестели. Я его узнала сразу. Это был он. Точь в точь его лицо. Точь в точь его голос. И этот волевой подбородок. Этот высокий лоб. С зачесанными назад соломенными волосами. Эти крупные чувственные губы. Эти сияющие ночные глаза. Это его портрет я тысячу раз рисовала в своих юношеских мечтах. Это его я когда-то увидела в своих светлых снах. Это его всю жизнь искала моя мама. Это именно его она и я ждали всю жизнь. Это его черты находила мама в своих возлюбенных. И не находила. Это он виноват, что в середине жизни я отказалась от жизни. И стала великой. Стала тем. Кто есть. Известным композитором…

Он не состарился. Он был молод. И так же красив. А тело моей неправдоподобно красивой матери давно поглотила земля. Я же предстала перед ним далеко не свежей. Далеко не юной. Далеко не красивой. А дряблой и жалкой стареющей женщиной. Ни мне. Ни моей матери. Он уже не мог принадлежать. И я это понимала. И отказывалась понимать.

Он слишком поспешно протянул мне веточку чуть увядшего клевера. Облизал свои пересозхшие от жары губы. И чуть покраснел.

– Извините. Я так долго звонил. Мне показалось, что вас нет, – и он неуверенно шагнул в мою комнату.

Я молчала. Он смущался, робел. Долго копошился в своем кожаном рюкзаке. Хотя все вещи в нем находились на своих местах. И носовому платку. И пачке сигарет. И коробке карандашей. И деловому блокноту. Всему было свое место. Но он очень долго копошился. И наконец вытащил узкую тетрадь. И красную ручку.

– Извините. Я, кажется, не представился. Меня зовут Алик. Я – корреспондент журнала «Музыка». Вы читаете этот журнал?

Я улыбалась. И молча смотрела на него. И молча наслаждалась своим иллюзорным прошлым.

Он неестественно откашлялся. Хотя старался быть естественным.

– Вообще-то я не сотрудник журнала. Даже и не в штате, а, как бы, на договоре. Это, как бы, испытательный срок. И чтобы меня взяли в штат. Мне необходим. Очень необходим талантливый материал!

Я улыбалась. И молча смотрела на него. И молча наслаждалась своим иллюзорным прошлым.

– Что бы я хотел написать? – переспросил он меня. Хотя это меня нисколечки не интересовало. – Понимаете… Музыка остается. А ее создатели… Творцы… Уходят. Стареют. Хотим мы ли этого или не хотим.

Конечно, хотим, невольно подумала я про себя.

– Их имена… Нет, не забывают… Но часто забывают о них самих. Вот вы. Я вижу. Вы совсем одиноки.

Милый мой. Он меня еще смеет жалеть!

Он замолчал. И наступила типичная пауза.

Мне совршенно не хотелось заводить разговор. Мне хотелось улыбаться. И смотреть на него. И чтобы именно так проходили минуты. Годы. Столетия. Именно так. А не иначе. И никакого разнообразия. И никаких отвлечений. Только смотреть. На этого не совсем еще мужчину. И не совсем уже ребенка.

И я вновь, как тогда. В далекой юности. Почувствовала на своем лице дыхание вечности. На своем уже далеко не молодом лице. Мне так не хотелось говорить. Но я сказала.

– Хочешь, я сейчас угадаю. О чем ты сейчас думаешь?

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Ты смотришь на меня и думаешь. По-моему, эта старая корга совсем выжила из ума. Чего она на меня уставилась и молчит? Ей хорошо. Она нажралась славы вдоволь. Да и теперь купается в ее лучах. Хотя зачем ей она уже нужна? И этой старушке безразлично, возьмут меня в штат или нет…

Алик слегка покраснел. Мне показалось не столько лицом. Но и всем телом. Покраснел так, что на его стильной индейской курте выступили красные пятна.

Мне нравилось, как он краснел. Мне нравилось его стеснение. Почти детское. Его робость. И я не могла им не любоваться.

– Продолжить чтение мыслей? – весело спросила я.

Но он не собирался поддерживать мое веселое настроение. Он как-то в один миг стал серьезен. И стар.

– Я к вам пришел не за этим.

И его мальчишечья колкость мне тоже пришлась по вкусу. Ох, как давно. Как давным-давно я не чувствовала себя женщиной. Как мне сегодня захотелось кокетливо хихикнуть невпопад. Забросить ногу за ногу. И поправить невзначай юбку на своем колене. И я с ужасом вдруг поняла, что влюблена. И я искала поддержки у своих полузабытых олимпийских приятелей. И я протягивала руки помощи к Афродите. И мне вновь захотелось валяться на раздавленном винограде. И дурачиться в морской пене. И играть в прятки с солнцем. И отдавать свое тело лунному свету. Где вы, мои сильные Боги. Мои красивые Боги. Придите мне на помощь. Спуститесь хоть один раз в жизни с Олимпа. И помогите мне. Подарите мне солнечный цвет вашей кожи. Подарите мне золото ваших кудрей. Подарите мне силу вашего тела. И его гармонию. И его ни с чем не сравнимую красоту. Подарите мне все это. Все остальное у меня есть. Афродита! Неужели ты! Когда-то так искренне покровительствующая мне! Соблазнявшая меня неустанно. Бросавшая меня в чертополох утех и услад. Хохотавшая вместе со мною над моею неверностью. Научившая меня наслаждаться. Неужели и ты отвернулась от меня? Почему ты сегодня не бросаешь мне белые сандалии. И белую короткую тунику. И где мой лук и стрелы! Неужели я уже не могу попасть в его сердце!

– Может быть, мы начнем? – робко спросил Алик.

– Что? – очнулась я. – Начнем? Что начнем? И о чем?

– Ну… Вы мне расскажите о своей жизни.

– Жизни… Молодой человек, – при этом обращении мой голос прозвучал неестественно. Как будто издалека. Я тоже чувствовала себя молодой. Хотела этого. Но это было неправдой.

– Молодой человек, – повторила я, пересиливая себя. – О своей жизни я рассказываю только себе. И то очень редко. Моя музыка не нуждается в моей жизни. Она выше этого. И разве это не так?.

– Так, – глухо повторил он. – Впрочем. Я так и думал. Я так и думал. Что потеряю это место. Вернее, не обрету его. Всего доброго.

Он резко встал. И подчеркнуто учтиво поклонился.

– Погодите, постойте, – я очень испугалась, что больше его не увижу. Что я, так долго ожидая его. Увидев его лишь на закате своей жизни. Увиудев так не вовремя. Но все равно дождавшись. Смогу вот так просто. Так легкомысленно его потреять. И мой разум доказывал мне. Убеждал. Что расставание – это единственный выход из всех выходов на свете. Но было уже поздно прислушиваться к настойчивому голосу моего разума. Сердце мое все равно перекричало. – Погодите! Постойте! Рассказывать… Поймите, специально, искусственно это невозможно сделать. Мы должны узнать друг друга. Вы должны увидеть, как я живу. Какие вещи окружают меня. И я должна чуть-чуть понять вас…

Он облегченно взохнул. Ох, как ему не терпелось попасть в штат этого дурацкого снобистского журнальчика. Ни одной страницы которого я так за жизнь и не прочитала.

Он открыто рассматривал меня. Словно решил начать с моей внешности. И я впервые почувствовала неловкость перед мужчиной. Его глазами я смотрела на свою старость. На свои морщины. На поблекшие глаза. На сутулые плечи.

– Так я приду завтра? – он широко улыбнулся. И его улыбка мне вдруг напомнила американскую, обаятельную, ничего не значащую и ничего не обещающую улыбку Мака. И дыхание мое остановилось И сердце пробивалось насквозь.

… Я не спала этой ночью. Я предпринимала всяческие попытки. Чтобы сгладить свой ужасный вид. Я долго сидела с наклеенным на лицо пластырем. Но бесполезно. Морщины не разгладились. И красные отпечатки от пластыря еще больше подчеркивали их глубину.

Я вытащила из комода старую косметичку. Доставшуюся от моей матери. Как давно я сюда не заглядывала. И какими чужеродными казались мне эти вещи. Лебяжий пух с розовой пудреницей. Коробочки от разноцветных кремов. Ряд помад пастельного цвета. Я забыла, как обращаться с этими вещами. И мои руки меня не слушались. Коробочки, баночки, флаконы. Все вываливалось из моих неловких рук. Пудра. Словно поземка. Осыпала мелкой россыпью пол. Я накладывала тени на свои сморщенные веки. Я настойчиво красила оставшиеся редкие ресницы. И брови. Усиленно обводила контур потрескавшихся губ. Осыпала мелкой розовой россыпью свое немолодое лицо. Вспотев от напряжения. Приложив массу трудов и усилий. Я наконец-то закончила эту процедуру. И посмотрела на себя в зеркало.

И вскрикнула. В полумраке комнаты мое лицо выглядело ужасным. Ведьма! Настоящая ведьма! Загримированный шут! Пиковая дама. Урод под косметикой. Клоун, не умеющий смеяться. И я бросилась в ванную комнату. И подставила лицо под резкую струю душа. Стирала с него все. И прозрачные. Младенчески чистые струйки воды окрашивались красно-сине-желтыми цветами. И стекали по моему лицу. И стекали по моему телу. И я зарыдала…

В постели я долго прислушивалась к биению своего сердца. И я услышала. Как в моем безжизненном, увядшем, стареющем теле. Бьется очень молодое красавица-сердце.

Я бы многое отдала в этот миг. Чтобы тело и сердце поменялись местами. Пусть на день. Пусть на час. Пусть на секунду. В которую он, мой единственный. Мой любимый. Мой парень из островка, на котором выжили только одни мы посреди хаоса и смерти, смог бы меня увидеть. И впервые за долги годы я пожалела. Что у меня нет детей. Возможно, они бы смогли продлить мою молодость. И впервые за долгие годы я пожалела. Что так непростительно и легкомысленно распрядилась своей внешностью. Хотя внешностью распоряжается только любовь. Я же во второй половине своей жизни лишила себя любви. И отвергла покровительство Афродиты. Хотя нет. Меня лишила любви и моей подруги Афродиты – музыка. И впервые за долгие годы я пожалела. Что отдалась музыке. И я ее возненавидела. Аккорды. Ноты. Нотные листы. Ля диез. Си бимоль. Стоккато. Сопрано. Форте. Пиано…. Виолончель. Виолончель…

Я вскочила. Подбежала к виолончели. И лихорадочно. В забытьи. Не соображая, что делаю. Стала стучать по ней кулаками. Повалила ее на пол. Рвала ее струны. Царапала ее корпус. Била ее ногами…

Очнувшись, я увидела ее. Разодранную. Раздетую. Избитую. Искалеченную. Струны – как руки бессильно свисают вдоль тела.

Очнувшись, я увидела своего мертвого друга. Своего верного спутника. Своего единственного соратника по жизни. Единственного, кто меня по-настоящему понимал. И в эту ночь я поняла. Что осталась совсем одна. Именно в эту ночь…

Утром он пришел, как обещал.

– Я бы хотел начать наше знакомство с вашего музыкального инструмента. С вашего верного спутника. С вашего друга. И соратника по жизни, – первое, что сказал он мне.

Я кивнула на угол комнаты.

И он увидел.

– Почему? – в его голосе прозвучал некрываемый страх.

– Пройдет время. И ты все поймешь.

– Я хочу все понять сейчас, – и он в упор посмотрел на меня.

И все, как тогда. Как тогда. Когда свежее румяное утро. Когда молодая натянутая кожа. Когда маленький островок земли. Где выживают лишь двое. Потому что им помогает любовь. Когда слабость во рту. Когда горький запах кофе вперемежку со сладкой мятой. Когда приторный привкус веточки клевера. Когда волосы пахнут морем. Когда эпоха Олимпийских Богов. Когда впереди целая-целая жизнь. И нет ей конца…

Я покачнулась. И глубоко вдохнула эту жизнь. Которой давно уже нет. И которую я так хотела воскресить сегодня. Я покачнулась. И дрожащей рукой прикоснулась к его застывшей руке.

Это было соединение музыки и крика. Гладкого морского камня. И куска глины. Молока и мутной воды. Молодого дерева и плесени. Гладкого стекла и лезвия бритвы. Морской волны и песка. Запаха роз и гари. Дня и ночи. Это было соединение жизни и смерти. И это соединение было возможно в природе. И невозможно в жизни. Потому что оно разрушало ее гармонию. Ее ритм. Ее красоту.

Алик зло, беспощадно, отчаянно вырвал свою руку из моей.

– То, что вы делаете – это страшно.

– Я тебя так долго ждала… Моя мать умерла. Так и не дождавшись.

– Вы сошли с ума! – закричал он. И обхватив голову руками. Прошелся по комнате.

– Вы сошли с ума! – как заученный текст повторял он.

– Ты больше не придешь? – с ужасом в голосе спросила я.

– Никогда! – и он выскочил за дверь.

Я знала. Что он придет. Он из тех. Которые навсегда не уходят. Его будет притягивать этот дом. Как преступника. А еще он должен прийти потому. Что для него так важна эта никчемная работа.

Я заметила, что Алик мало улыбался. Он слишком серьезно относился к жизни. И слишком напряженно. И слишком дотошно. В моих снах. Моих мечтах он был гораздо легкомысленнее и настоящее. Ему были присущи и обаяние эллинов. И их веселость. И их ребячество. И их желание всегда защитить женщину.

Алик был другим. Его переродило время. И он был верным слугой этого времени. Но я его все равно любила. Я не могла разрушить то, что создала своими руками. Что лелеяла. И берегла долгие годы. И из-за чего отказалась от обычной жизни. И отвернулась от обычной судьбы. Я любила его потому. Что не любить не могла. Потому что отказавшись от этой любви. Я бы потеряла себя. Навсегда. И моя жизнь превратилась бы просто в глупость.

Сегодня этого я допустить уже не могла.

И я следила за ним. Покинув свое каменное царство. Я видела его подружку. Которой Боги тоже умудрились дать все. И золото кудрей. И глубину светлых глаз. И солнечность кожи. Но они ей не дали самого главного. Как и ему. Радости. Веселья. Легкомыслия. И сознания счастья жизни. И ее наслаждения. И умения жить одним днем. Но все это – обязательно в окружении легкой боли. Ей это не было дано. В ней не было шарма Женщины. И ее коварства. И Афродита не пожелала передать ей неверность своего взгляда. И правильно сделала.

Они долгое время проводили за разговорами. Наверняка о чем-то крайне умном. Судя по их серьезному виду. И наверняка об искусстве. И я заметила. Что он ценит в ней именно эту неулыбчивость. Этот сосредоточенный вид. Эту способность применять различные научные и философские термины. Значение которых я, прожив долгую жизнь, так и не узнала. Потому что мне это никогда не было нужно. Ни как женщине. Ни как музыканту.

И я не жалела, что именно так прожила свою жизнь И я не жалела, что именно таким путем эту жизнь познавала. Через радость, через наслаждение. И вкус пищи. И вкус вина. И вкус любви. Мне было вкусно! И я вкусно прожила свою жизнь. И даже музыка. И даже моя нелегкая работа тоже были очень вкусными. И я не жалею об этом.

Я искренне соболезновала Алику и его юной подружке. Их заученным словами. Их заученным жестам. Их сморщенным лбам. И энциклопедическим знаниям. Но я любила Алика. И поэтому на все закрывала глаза. И издалека наблюдала за ним. И настойчиво пыталась подогнать его образ к образу парня в замшевой куртке из далекого сна. И я ждала Алика. Зная, что он непременно придет.

И он пришел.

Я очень долго размышляла над своим предложением. Спрашивала совета у мудрых олимпийцев. Понимала, что такое предложение низко. А иногда не понимала. Но мое сердце опережало сознание. И перекрикивало его. И я сделала этот шаг.

… Он долго рассматривал фотографии. Я наблюдала за ним. Я видела, как горели его глаза, при виде хохочущей, белозубой, неправдоподобно красивой мамы. При виде моего хитрющего вызывающего взгляда. И, возможно, впервые он понял, что такое женщина. И долго не мог оторвать глаз от альбома. И не мог проститься с женским обаянием. И женской властью…

– Как жаль, что все это в прошлом, – наконец выдавил он. И посмотрел на меня грустными глазами. И вновь убедился, что все – в прошлом. – И вы в прошлом. Как это жаль… А ваша матушка? Я раньше не сталкивался с такой удивительной красотой.

– И моя матушка – в прошлом., – прозвучали мои слова в тональность его голосу.

– Послушай, – наконец решилась я. – Послушай меня внимательно. Материал у тебя не получится… Не перебивай. Пойми, не хватит фактов. Которых я тебе просто-напросто не дам. Я никому не отдам свою жизнь. И ты не исключение. И для чего она нужна, моя жизнь. Я знаю, некоторым даже доставит удовольствие засунуть в нее лапы. Чтобы хоть каким-то образом опорочить мою музыку. Но моя музыка не имеет никакого отношения к моей жизни! Слышишь! Никакого! А тебе самому не хватит сил разобраться в моей судьбе. Не хватит опыта. Только не обижайся. Не хватит такта… Тебе нужен хороший материал. И ты сможешь ради этого переступить через все. Я это знаю. Но я не пойду на это. Ты про меня ничего не узнаешь. И не узнает никто. Я так хочу…

– Вы что-то хотите сказать? – перебил он меня. Беспокойно расхаживая по моей комнате.

– Сказать? Да. Я хочу тебе сказать главное. Ты очень молод. И чтобы чего-то добиться в жизни… А я знаю, ты этого очень хочешь. Но для этого понадобиться очень много времени. Ты понимаешь? И не только времени. Много сил. Ловкости. Возможно, бесчестных поступков, – я нервничала. Мой голос срывался. – Но… Но и это не дает гарантии, что у тебя что-либо получится. Тем более, когда ты так одержим желанием выбраться наверх. Обычно это получается у тех, кто не делает это самоцелью.

– Вы можете выражаться яснее, – он был раздражен. Он меня торопил.

– Яснее… Хорошо. Яснее, так яснее. То, что я тебе предложу… Возможно, не самый честный поступок. Возможно… Нет, скорее всего – самый бесчестный. Но… Но во всяком случае это бесчестие будет сделано откровенно. Понимаешь?

И вдруг меня осенило. Он давно уже все понял. Еще до прихода ко мне. Он уже все отлично сообразил.

– Да. Именно. Я хочу купить твою любовь, – повторила я его мысли.

Он вытянул ладонь вперед. Словно защищаясь от столь ужасного предложения. И его ладонь закрыла от меня его красивое лицо.

Я заторопилась. Мне не хотелось оставлять ему шанс на отказ. Хотя вряд ли он бы этим шансом воспользовался.

– Выслушай же меня! Я отдам тебе все! Все, что по праву принадлежит мне. А принадлежит немало. Более того – я отдам тебе свою музыку. И свое имя.

Он вздрогнул. И его рука беспомощно повисла вдоль тела. Он вновь дал мне право видеть его. Словно предоставлял возможность оценить его сполна.

– Мне ничего не нужно, – торопливо продолжала я. – И никогда не было нужно. Я всегда жила одним днем. И прожила жизнь в свое удовольствие. И всегда получала наслаждение от того, что делала. Я даже научилась получать наслаждение от боли! А это немало! И я теперь продолжаю радоваться. Страдая и веселясь. Я все равно наслаждаюсь жизнью. И люблю только ее. И в ее завершение я ничего не хочу после себя оставлять. Ничего! Все для меня имеет смысл только тогда, когда я жива. После жизни смысла для меня нет. Поэтому мне не нужно имя. И уж совсем не обязательна память обо мне. Тем более. Я ее не заслужила. Да пойми же ты меня! Все это. Вся эта дурацкая слава, признание. Появились только благодаря тебе. Вернее только потому, что тебя не было рядом.

Я не находила слов. Сил. Доказать ему правомерность своего предложения. И мне показалось. Что вот-вот я его потеряю. И уже навсегда.

И вдруг он на меня взглянул совсем взрослым взглядом. И его губы скривились в чуть презрительной усмешке.

– Я согласен, – уверенно ответил он.

И воцарилось молчание.

И я вдруг поняла. Что он был согласен уже давно. Что, возможно, он с этой глупой девчонкой. Похожей на учительницу. Обсуждал план моего завоевания. Что они, возможно, с умным видом. Представляли себе. Как будут важно расхаживать в известных музыкальных салонах. И им будут предлагать лучшие вина. И лучшие сигареты. И у подъезда их будет поджидать шикарный автомобиль. И эта глупая учительница. Затянувшись импортной дорогой сигаретой. Забросив ногу за ногу. Будет щеголять искусствоведческими терминами. Значение которых я никогда не понимала. И наотрез отказываюсь понимать!

…И воцарилось молчание. Я его не прерывала. И на попятную тоже не шла. И на унижение шла впервые в жизни. И оно мне стоило дорого. Но я приняла и это. Что ж. Предложение сдалано. И я про себя буду веселиться от этого предложения. Игра продолжается. И я почувствовала, как силы наполняют меня. И смех раздирает мою грудь. И Афродита издалека мне заговорщецки подмигнула. И улыбнулась своей неверной улыбкой. И я ей улыбнулась в ответ.

Алик пришел этой же ночью. Он стоял в полумраке комнаты, прислонившись к стене. И его глаза сверкали. Слезы это сверкали или ненависть – мне трудно было определить. Он стоял в полумраке комнаты, прислонившись к стене. И его лицо. Красивое, гладкое, свежее, без единой морщины. Дышало молодостью. И весной. И его волосы. Воздушные, соломенные, густые. Рассыпались волнами по широким плечам.

Я стояла в полумраке комнаты, напротив его, прислонившись к двери. И мое тело дышало крепким табаком. Обреченностью. Старостью. Бессилием. Бесправием. И гибелью…

И я вспомнила, как легко. Тысячу лет назад. Я могла подбежать к нему. Обвить его шею своими тонкими нежными руками. Прикоснуться горячими губами к его горячим губам. Зашептать ласковым чистым голосом слова любви.

И я вдруг почувствовала, как мое тело наливается силой. Как моя кожа на теле растягивается, розовеет. И пахнет морем и южным солнцем. Я провела ладонью по своим волосам. И мои пальцы запутались в золотистых кудрях. Я подняла тонкие руки вверх. И сладко потянулась. И на моих губах заиграла улыбка Афродиты. И Афродита бросила мне свою белую тунику и белые сандали. И натянутый лук со стрелами. И я вновь стала удивительно юной. Удивительно стройной. И я вновь победила.

И вдруг я увидела его. Он стоял предо мной старый, холодный. Сгорбленный и морщинистый. Почти мертвый. И мне было отвратительно смотреть на него. До легкой тошноты. До легкого головокружения. И я прикрыла глаза. Словно желая убедиться, что это всего лишь сон. Но это было не так.

Он протянул ко мне руки. И мне показалось, что он в агонии. Что он протягивает ко мне свои сморщенные пальцы. Зачем?..

– Иди ко мне, – прошептали его потресканные губы. И он тяжело шагнул ко мне навстречу. И сжал до боли мое юное тело. И я закричала от отвращения. И стала отбиваться.

– Отпусти меня, – кричала я звонким глосом. – И уходи… Ты – ничто. Ты гадок. Ты не умеешь жить. И любить не умеешь…

И он с упрямством. Почти со злобой. Притягивал меня к себе со всей силой. Но его сила была уже ничто по сравнению с моей жаждой жить. И он жадно искал мои горячие губы. И нашел их. И до боли поцеловал. И мне этот поцелуй был омерзителен. И я ударила его по лицу. И я выстрелила в него из лука. И стрела угодила ему прямо в сердце. И он вскрикнул.

– Боже, как ты красива, – прошептал хриплым голосом он, с удивлением разглядывая мое натренированное эллинское тело.

– Боже, как ты красива. Мне еще никогда не было так хорошо.

– Мне еще никогда не было так плохо. Я впервые предала эпикурейцев, – я издевалась над ним. И хохотала ему в лицо. – А как же учительница? С ней бы ты мог теперь поговорить о трагедии жизни. Или рассказать о своей трагически прошедшей любви. И конечно. О трагически ушедшей молодости…

И он в отчаянии закрыл дрожащими руками свое постаревшее в одну ночь лицо. Некрасивое, сморщенное. Морщинистое. Милый парень в замшевой индейской куртке исчез навсегда. И запах сладкого клевера навсегда испарился.

В любом случае есть шанс выиграть тому. Кто покупает. У того кто продается – шансов нет никаких.

И я, сбросив белые сандалии. Выскочила босиком на балкон. И посмотрела на алмазные звезды. И стала пить ночной воздух.

– Мама, – шепнула я. – Ты знаешь, что все – ошибка. Что правда бывает только тогда. Когда ждешь. Когда дожидаешься – все оказывается ложью. И предательством. И насмешкой судьбы. И ошибкой. Ты счастливей меня, мама. Ты не дождалась. Ты не ошиблась…

И я протянула свои руки в ночь. И в ночи блеснули золотые кольца на неровных пальцах. И в ночи блеснули золотые браслеты. На моих тонких руках. И их блеск слился с золотым блеском звезд. И я бросила в ночь свое молодое тело. Его силу и его наслаждение. И я бросила в ночь свою душу. Ее правду и ее боль. И все это ночь с благодарностью приняла. И олимпийские Боги благословили меня. И приняли в свою мужественную комнаду. В свой мир красоты и гармонии. В мир бессмертия…