Текст книги "Театр Богов. Цветы для Персефоны"

Глава II

Молчание Гадеса тяготило Персефону. Она уже хотела отказаться от своих просьб, как вдруг он передумал.

– Я отведу тебя к Гекате. Ты была права. Я знаю, где она. Она в Зале Даров.

– Что это такое?

– Это тайна, девочка. И она известна только Черной Жрице.

– Моя мать тоже зовет её так.

– Геката владеет странными силами. Некоторые из них не любят света. Но это не значит, что они злые. Так ты пойдешь со мной?

– Да, владыка. Я не боюсь. Я пойду с тобой.

– Тогда ты должна делать всё, что я тебе скажу и не задавать вопросов.

Персефона засмеялась.

– Ты требуешь невозможного.

– Возможно, тебе будет легче, если ты просто закроешь глаза и пообещаешь мне не подсматривать. Не хочется заворачивать тебя в тряпочки.

– А если я споткнусь и нечаянно открою глаза?

– Я постараюсь этого не допустить.

– Значит, мы оба будем уверены в том, в чем уверенным быть невозможно.

– Мне это кажется справедливым. А тебе?

– Мне тоже. Я согласна. Я сделаю то невозможное, о котором ты просишь.

Гадес протянул к ней руку, она вложила свою, улыбнулась подбадривающе.

– Я готова.

И крепко зажмурила глаза. Ничего не произошло. Или ей так показалось. Голос владыки Аида прозвучал почти сразу же, и совсем близко.

– Ты можешь открыть глаза. Мы на месте.

Персефона повиновалась. Теперь они стояли вплотную к стене, сложенной из огромных каменных блоков, тесно пригнанных друг к другу и покрытых непонятной резьбой. Прямо перед ними располагалась низкая, узкая дверь, которая явно была рассчитана на кого-то очень невысокого и худощавого. Она скорее подошла бы для хрупкой женской фигурки, гиганту Гадесу пришлось протискиваться в нее боком и согнувшись едва ли не пополам.

Он протянул руку, толкнул дверь. Та бесшумно повернулась на петлях. Не случилось ничего таинственного, все оказалось буднично и банально. Ни тебе сложных замков и ключей, ни тайных слов и повелительных жестов. И даже пыль не посыпалась им за шиворот. Они не встретили никого – ни живого, ни мертвого.

Гадес распахнул пошире дверь, пропустил Персефону, потом вошел сам.

Зал был пуст и невероятен. Как будто взяли огромный амфитеатр и вставили внутрь еще большего каменного короба, но он не вошел до конца, а так и остался торчать краем своей верхней части наружу. От массивного парапета, продолжения самой верхней ступени амфитеатра, к проходам вдоль стен зала вели небольшие лестнички, начинавшиеся от колонн, уставленных на парапете попарно. Эти колонны образовывали своего рода ворота. Четыре лестницы и восемь колонн, которые были еще и двойными, потому что были тонкими, и в итоге, на каждую лестничку приходилось по четыре колонны. От края парапета, в центр амфитеатра тоже сбегали ступени: они вели вниз ровными концентрическими уступами. А там, в самом сердце, на высоком камне, стоял ларец – приземистый, прямоугольный. Кожаные, белесые от старости ремни плотно охватывали его, широкие медные пряжки позеленели от времени, да и сам он был весь в отметинах – в сколах и царапинах. Углы скругленные, металлический узор накладок неразличим.

Она сама не понимала, как могла это разглядеть. Ларец был далеко от неё, она не должна была бы различать деталей, но она видела их отчетливо, словно стояла рядом. И здесь ещё пахло – пряностями и цветами, сильно, нежно и сладко. Аромат висел в воздухе, заполняя собой всё пространство.

Гадес обежал зал взглядом.

– Странно. Её здесь нет. А должна быть.

– Почему ты так думаешь?

– Мы смогли войти в зал. Если бы её здесь не было – это было бы невозможно. Значит, она здесь.

– Это и есть то место, о котором ты говорил? Зал Даров?

– Да.

– И где же они? Я вижу только ларец на возвышении.

Тени за колоннами зашевелились, следуя за движением пламени факелов, укрепленных на стенах зала. Что-то тяжелое и душное образовалось в воздухе.

– Это и есть Ларец Даров. Они там, и Геката хранит их в этом Мире.

– В чем их тайна?

– Этого я не знаю. Но их тайна известна ей. И она служит ей – преданно и усердно. Её власть велика. Тайны жизни и смерти подвластны Гекате.

– Мама говорит, что она опасна.

– Всё опасно в мире. Но я тебе говорил – силы, не любящие света, не всегда злы.

– Я помню. Расскажи мне еще. Расскажи о ларце.

– Я знаю слишком мало… – он не успел закончить фразу.

Низкий, сильный голос обрушился на них, как молот:

– Ты знаешь достаточно, чтобы понимать, о чем можно говорить вслух, а о чем – нельзя. Ты давал слово, Гадес, Владыка Аида, Повелитель Царства Мертвых! Ты намерен нарушить обещание? Тартар может не простить тебе этого!

Факелы на стенах вспыхнули нестерпимо, запах усилился до рези в глазах, под сводами зала начала собираться тьма, а металлический ларец, внизу, на постаменте, вдруг засветился странным темно-желтым светом, погрузившись в подобие кокона, где между плотно намотанными световыми нитями, начали проскакивать багровые искры.

С губ Гадеса сорвалось проклятие. Персефона обернулась к нему – но его не было больше в зале. Ушел. Исчез.

Геката улыбнулась, понимающе и презрительно.

– Все мужчины одинаковы, дитя моё. Нашкодил – и в кусты.

Перси вздрогнула. Это могло быть отнесено не только к Гадесу. Она начинала понимать, почему богу Аида удалось так легко выкрасть её, и почему безжалостная судьба пресекла единственную представившуюся ей возможность спрыгнуть с колесницы – как раз перед тем, как кони разостлались в бешеном намете и ей осталось лишь держаться за поручни и молиться, чтобы не слететь на острые камни дороги в Царство Мертвых.

– Разве он сделал что-то плохое?

– Он не должен был вести тебя сюда. Он не должен был показывать тебе эту шкатулку. Да что там, он даже заикаться о ней права не имел!

– Он и не говорил ничего, только сказал, что это тайна.

А ещё он говорил, что она известна Гекате – её служительнице и хранительнице Даров. Но сейчас, стоя лицом к лицу с разгневанной богиней вряд ли стоило об этом упоминать. Или напоминать – если она всё слышала; и, похоже, дело обстояло именно так.

Сумрачное лицо Гекаты полыхнуло гневом. Она, будто в сердцах, ударила высоким посохом с резным навершием в пол, и камень отозвался ей басовым гулом. Стены задрожали, факелы перемигнулись и зашлись ровным пламенем. Волнующий аромат стих, словно выцвел, а когда вернулся, был уже не таким сильным; теперь пахло, как в самом начале, когда Персефона и Гадес только вошли в зал. Персефона испуганно оглянулась, а Геката приблизила губы к её виску, и злой шепот впился в него острой иглой.

– Верно. И одна из самых великих, а может быть – самая великая. Понимаешь, девочка?

Дочь Деметры с трудом удерживала дрожь.

– Я постараюсь забыть о ней. Не так уж много мне рассказали…

И вновь шипение – так шипит раскаленный добела металл, на который плеснули ледяной водой:

– Будет лучше, если ты забудешь даже это немногое.

Теперь уже вся фигура Гекаты излучала ярость. От нее будто сочился багровый пламень, вился по стенам, тьма под сводами густела от этих сполохов и ползла вниз, словно живое существо. Персефона была в отчаянии – она не по своей воле оказалась здесь, но эти соображения, кажется, ничуть не смягчали гнев Черной Жрицы. К тому же Персефона начинала ощущать странный дискомфорт, что-то давило ей на голову, щекотало кожу; что-то подталкивало её снова и снова говорить о ларце и его тайне. Это было странно – и ей очень хотелось поговорить об и этом тоже. Хорошо, пусть нельзя было о тайне, но тогда хотя бы о своих ощущениях и обо всех странностях этого нежданного и нежелательного для неё путешествия в Палаты Мертвых. Но здесь, сейчас, продолжать разговор опасно, лучше переместиться туда, где её собеседница перестанет, наконец, сердиться. Ей почему-то казалось, что у себя в саду Геката может стать более благодушной. Возможно, объяснение этой уверенности крылось в том, что Персефоне до дрожи хотелось попасть в сад Черной Жрицы, а без хозяйки это было невозможно.

И о ларце ей хотелось узнать как можно больше; она была заинтригована невероятно, но в то же время ей было не по себе в этом зале. Она думала, что виной этому неизвестность, непонимание того, с чем она имеет дело, непредсказуемость сил и обстоятельств. Казалось, если она поговорит с Гекатой и та расскажет все подробно, то ей станет легче. Откуда взялись эти мысли, и почему совершенно не было у неё никаких сомнений, что Геката выложит всё как на блюдечке – девушка не понимала, но уверенность эта была как скала. Более того, ей казалось, что после этого разговора ей, наконец-то,…

«Наконец-то»? О чем это ты, Перси?»

..да-да, наконец-то, можно будет вернуться в зал и ей здесь – наконец-то…

«Опять?»

…да-да, понравится. Если точнее, ей нравилось здесь уже сейчас, вот только страх этот дурацкий мешал; но всё равно что-то манило и подсказывало – она скоро вернется, просто для этого нужно проделать некие определенные и обязательные шаги.

– Я постараюсь. Я, правда, постараюсь. Обещаю.

Нужно было что-то делать, нужно было как-то умилостивить разгневанную богиню, отвлечь, перевести её мысли на что-то другое.

– Скажи, а ты не могла бы показать мне свой сад? Мы были рядом с ним, но не смогли войти. Он сказал, туда могут попасть только те, кто приходит по твоему приглашению, или вместе с тобой.

Геката метнула в нее взглядом, а потом рассмеялась внезапно. Смех не был добрым, но и жгучая ярость ушла из ее голоса. В зале начало светлеть – постепенно он принимал прежний облик, становился таким же, каким был, когда Персефона только вошла в него.

– Ты не видела мой сад – но он тебе понравился. Зачем тебе туда?

– Он так таинственен за этим туманом. Мне хотелось разглядеть всё поближе. Это плохо?

– Само по себе – нет. Но любопытство становится злом, когда переходит границы.

– Прости?

– Не обращай внимания. Это утверждение верно для всего на свете. Всё хорошо в меру. Ты молода и хочешь все знать. Это правильно. Твоя мать, Деметра, предпочитает зрелые краски осени, а тебя манят цветы юности. Ей привычно уже случившееся, а тебе – его начало. Отсюда и любознательность, и предприимчивость, и напор. Понимаю тебя.

– Ты знаешь меня?

– Конечно.

– Удивительно.

– Скорее было бы удивительно, если бы я тебя не знала.

– Но ведь мы не встречались раньше. Хотя я много слышала о тебе.

Геката усмехнулась уголком рта.

– Так же, как и я.

Персефона подняла брови в изумлении, хотела сказать что-то, но тут снова волной прошла щекотка по коже. Жар опалил виски, снова сжало обручем голову, от страха поджались пальцы на ногах. Теряя равновесие, Персефона стиснула локоть Гекаты. Та не отстранилась, но заглянула в глаза настойчиво, и по руке похлопала.

– Что с тобой?

– Здесь холодно.

Геката пожала плечами.

– Царство Мертвых. Неудивительно.

– Тогда что странного в моем желании увидеть твой сад, полный жизни?

– Ты права. Что ж, идем.

Черная Жрица быстрым шагом направилась к выходу. Персефона двинулась за ней по краю амфитеатра, невольно поглядывая вниз, в сторону ларца. Огромный камень, на котором он стоял, казался вросшим в черный мрамор пола. Неправильной формы, с игольчатой поверхностью, в изломах которой поблескивали серебристо-синие искры, очень высокий, очень странный, срезанный сверху, плоско, как стол. Кругом него было оставлено узкое кольцо пространства – двоим еле-еле разминуться. Дальше, так же, кольцами, начинали подниматься ступени. Сначала крутые и узкие, только ногу поставить; потом они становились приземистее и шире, будто те, кто приходил сюда, не рисковали приближаться к таинственной шкатулке в центре камня, но предпочитали кружить на расстоянии, истаптывая ступеньки; а те – чем выше, тем становились все глаже, края их загибались вниз, круглились, и пришедшим уже ничего не оставалось, кроме как бежать из зала в страхе поскользнуться, и скатиться, ломая кости, туда, вниз, прямо в узкое кольцо, окружавшее глыбу, ощетинившуюся мелкими острыми выступами, будто отточенными когтями. Персефона зябко передернула плечами и следом за Гекатой приблизилась к проему между парными колоннами. Теперь оставалось преодолеть ступеньки, которые вели в неширокое пространство вдоль стен зала, имевшего за пределами амфитеатра строго-квадратную форму. По его углам, в стенах, были утоплены ниши, там стояли сосуды с драгоценными маслами. От них и шел этот восхитительный, нежно-пряный аромат. Еще там были пузатые, широкогорлые вазы, наполненные до краев засохшими бутонами роз, и кувшины с водой, медные, с длинно изогнутыми шеями. Факелы, цепочками тянувшиеся по стенам, теперь светили неярко и мягко, пламя было похоже на пушистые шары, оно не трещало, не тянулось язычками вверх, воздух был почти неподвижен.

Персефона шла за Гекатой, стараясь не отставать, как вдруг неизвестная сила мягкой перчаткой охватила её тело и повлекла в сторону спуска к постаменту. Персефона в панике рванулась прочь, нога скользнула мимо верхней из лестничных ступенек, и в следующий миг она бы скатилась на пол, но Геката успела её подхватить. Сильные руки богини поставили Перси на ноги, поправили складки плаща, и неожиданно ласковым жестом пригладили выбившуюся прядь:

– Смотри под ноги, дитя моё.

– Я не хотела!… Что-то толкнуло меня!… И здесь так душно, голова кружится…

И снова молнии в глазах Гекаты.

– И холодно, и душно? Что ещё ты чувствуешь?

– Что-то давит на веки. И какие-то… касания по всему телу, легкие, словно пушинки щекочут кожу… Что это?

Гекате потребовалось усилие, чтобы скрыть свое изумление.

– А ещё?

Ещё пару минут назад Персефона не сказала бы правды, но ласка и участие Жрицы Смерти сделали своё дело. Хотя, потом, позже, ей подумалось, будто та же сила, что манила и пугала её, вынудила её и к откровенности. И она ведь хотела узнать тайну ларца – а значит, и первый ход был за ней. Впрочем, кто бы ни выбирал этот момент – выбран он был на редкость удачно. Нападение странной силы испугало Персефону и развязало ей язык, а помощь, поданная Гекатой, настроило последнюю на благодушный лад. Раз начав делать добрые дела, сложно остановиться; и не хочешь, но продолжаешь – будто по инерции.

– Что ты ещё чувствуешь? – снова тот же вопрос. Тон был и требовательным, и тревожным.

– Я не знаю, как описать. Всё вместе – и такое противоположное: и жар, и холод, и беспокойство, и дрожь эта – и покой какой-то твердокаменный, словно всё происходит как должно…. и манит, и пугает. Мне хочется уйти, мне хочется остаться… и страшно, и… и…

– Что? Да говори же!

– Мне страшно, но мне кажется, я должна быть здесь. Именно здесь. Как будто родилась для этого. И от этого страх ещё сильнее.

Персефона взглянула в лицо Богине. Та молча кусала губу. Взгляд был сумрачен, углы рта опущены.

– А что ты знаешь об этом? – она специально выделила голосом слово «ты», как приглашение к разговору. Призыв поговорить об этой тайне. Геката подняла руку, ладонью вверх, словно защищаясь.

– Не здесь, и не сейчас. Пойдем в сад. Странно, что он тебе понравился. Там нравится только мне.

И она решительно двинулась к выходу.

Персефона, прихрамывая, устремилась за ней. Сила отпустила, но не ушла. Девушка чувствовала её присутствие – ей словно кто-то смотрел в спину. И этот кто-то был не один. Их было больше. Их было… семь, да, семь! Она не понимала, как узнала об этом – просто узнала, и всё. Возможно, и это тоже было частью тайны ларца, той самой, «одной из самых великих». Персефона была на пути к ней и не собиралась отступать. И если эта странная сила теперь пытается сама познакомиться с нею, и даже поговорить – отвергнуть это приглашение будет величайшей глупостью. Такие знаки внимания небезопасны, но что действительно опасно – так это не замечать их.

Они протиснулись через узкую дверцу, и вышли в анфиладу, составленную из бесконечного количества залов, связанных переходами и коридорами. Палаты Смерти тянулись змеей вдоль реки Стикс, а потом поворачивали прочь, и уходили к границам Аида, куда было почти невозможно попасть, и где не бывал почти никто – даже из богов. Одна часть палат была открытой, сквозной, внутренняя же состояла из тайных помещений, таких, как зал Даров. Попасть в них можно было, только зная, где находится дверь и как её открыть. Причем, дверь выглядела и работала как дверь только изнутри. Снаружи это была просто стена. Никаких признаков – ни входа, ни выхода, ничегошеньки. Чтобы проникнуть внутрь, нужен был Знак – слово или жест, а для этого следовало быть посвящённым в Тайное знание двух Царств. Ещё одним способом попасть в зал, было войти в то время, когда в нем уже находился кто-то из числа адептов Великих Тайн. Из олимпийцев, им был, само собой, Зевс, и ещё Гермес, но если второй относился к своим обязанностям всерьез, то глава Олимпа был чересчур прагматиком и сластолюбцем, чтобы вникать в метафизические тонкости. На это у него как раз и был Гермес – как, впрочем, был он и на все остальные случаи, когда нужен был хитрый ход или умный совет. Из женщин-богинь тайны двух миров были полностью внятны только Гекате. Остальные были посвящены лишь в то, что касалось непосредственно их собственных сфер и забот. И почти никто, кроме всё тех же Зевса, Гермеса и Гекаты, даже не подозревал, что ещё одним знатоком Великих Тайн была Афродита. Конечно, смерть – самая надежная из стен и защит, но любовь истинная сносила любую стену, ломила любую силу, и не было преград, способных её сдержать. Все, все это знали, но мало кто воспринимал прекраснейшую из богинь всерьез: маска распущенной капризницы, щедро отдающей себя налево и направо, была настолько искусной и так шла Пенорожденной, что представление о ней, как о могущественной колдунье и трезво мыслящем существе, почти никогда не приходило в голову – ни богам, ни людям.

Внутренние залы между собой не соединялись, и мало кто знал, сколько их всего – даже Гадес был не в курсе, хотя, сказать по правде, он никогда особо и не интересовался. Во-первых, он был здесь чужаком, пришельцем, а во-вторых, любопытство никогда не было его сильной чертой. Ему с избытком хватало Дворца, разубранного с поистине варварским великолепием, где власть и сила Владыки Подземного Царства были неоспоримы и почти непреодолимы. Почти – потому что были исключения, но были они столь редки, что с этим можно было не считаться. Никто – почти никто – не осмеливался перечить ему прямо у трона, а те, кто мог и смел, были достаточно могущественны и умны, чтобы либо находить окольные пути в решении вопросов, либо не доводить дела до открытых противостояний и конфликтов.

Геката шла молча. Персефона попыталась заговорить – о чем-нибудь безопасном. Ей было неуютно рядом с той, от которой веяло столь первобытным, столь всеохватным могуществом, что от одной мысли об этом начинала кружиться голова, и подсекались колени. Она сказала, что её сад нравится только ей самой. Ерунда какая-то, так не бывает.

Вот и поговори об этом, Перси, давай, не трусь.

– Почему ты так говоришь? Разве он не прекрасен? Я не верю, что твой сад может быть некрасив. И там и впрямь никто не бывает? Ты гуляешь там одна? Не может быть, я не верю!

– У меня мало времени для прогулок. И мой сад не для них. Но, да, мы с тобой не единственные, кого он влечет к себе – когда-то там часто гостила одна девушка, твоя ровесница, но она давно уже не приходит.

– Вы поссорились? Она здешняя?

– Да. Она… – Геката вдруг запнулась. – … родственница.

Тряхнула головой, словно отгоняя непрошенные воспоминания.

– Моя дальняя родственница.

Каждое слово было – как точка. Значит, даже у Гекаты, великой ведьмы, есть уязвимые места. Тихо, Перси, отступи назад. Не дави. Внезапно вспомнилась тонкая черная фигура у Ворот Аида. Она? Интересно было бы познакомиться с ней поближе.

– Если вы родня, тогда она вернется. С родственниками всегда так. Тем более, если ей действительно нравился твой сад.

– А чем он понравился тебе?

– Покоем. Даже рядом с ним спокойно. Представляю, как должно быть уютно в самой его глубине.

Геката резко остановилась.

Они уже давно покинули зал, смежный с Обителью Даров, и теперь шли по длинному коридору, на который, как на струну, была собрана-нанизана вся последовательность залов в Палатах Смерти, он проходил через них по всей их длине.

– Что с тобой? Что я не так сказала?

– Про уют. Там уютно только тем, кому он открывается сам, без моего приглашения и вмешательства.

Новые вопросы теснились у губ Персефоны, но Геката повелительным жестом пресекла её попытку открыть рот и заговорить.

– Не сейчас. Путь неблизкий, говорить на ходу – только силы зря тратить. Придем, и побеседуем. Мне нужно подумать.

– Но….

– Никаких «но». Хочешь в сад – идешь молча. Нет – значит, нет.

– Ты оставишь меня здесь?

– Зачем? Позову Гадеса, он заберет тебя с собой.

Персефона покорно склонила голову. Не стоит злить Гекату, да и ей самой тоже не мешает помолчать и подумать о том, как выбраться отсюда. Гадес ни за что не отпустит её вот так, за здорово живешь, а помощи сверху ждать не приходится. Мама не знает, где она, подать ей весточку она не может – пока не может, а её отец, которым она так восхищалась, перед которым преклонялась и в которого, что греха таить, она была чуть ли не влюблена, как последняя глупышка, её отец, кажется, готов сделать всё, чтобы она отсюда никогда и никуда не вышла. Её ужасала необходимость думать так о собственном отце, но что-то подсказывало – она права, её подозрения – истинны. Что ж, тогда, пока они идут ей стоит подумать, как вернуться в Мир Живых. Или придумать, как уговорить Гекату помочь ей. Но как бы то ни было, в любом случае, нужно делать то, о чем сказала ей богиня Дорог – «молчать и не мешать».