Текст книги "Сказки города Н. Часть вторая – Я тебя никому не отдам"

3. ЗАГОВОРЩИЦЫ. 1 ЯНВАРЯ. ЗОЯ ГЛАША, АЛЕВТИНА

Новогодняя ночь выдалась столь бурной, что Зоя едва не забыла напрочь, что должна забрать Алевтину из больницы. Еле-еле собрав себя в кучу, она дотащилась до ванной комнаты. Продолжая зевать и потягиваться, наполнила до краев белую глубокую чашу на гнутых ножках и с облегченным вздохом рухнула в горячую воду – там айсбергами высилась пена, и пахло корочкой чуть подгорелого лимонного пирога. Костик-Ромик-Роман ушел, когда не было еще семи утра. Он жил с престарелой матерью, та была слаба и ногами, и глазами. Днем к ней забегала по нескольку раз соседка, которой Роман приплачивал за помощь, а ночью, если он был на дежурстве или с Зоей, соседка по его просьбе давала старухе снотворное, правда, совсем чуть-чуть, только, чтобы она не проснулась в ночи и не перепугалась, поняв, что одна дома. В обычные дни Роман позволял себе такие отлучки раз или два в неделю. Соседка была только счастлива приработку, тем более он не скупился и часто приносил что-то еще «сверх программы» – те же продукты, к примеру, но Новый Год не то время, чтобы отрывать людей от их собственных семей ради прислуживания в чужих. И в это утро ее возлюбленный повел себя как настоящий мужчина – расцеловав ее сонную на прощание, он тихо оделся и выскользнул из квартиры. Входная дверь негромко щелкнула: один из замков был устроен, чтобы дверь можно было запереть без ключа.

Зоя, наполовину разбуженная, доплелась до двери, заперла ее на огромную кованую задвижку – из тех, что можно выломать только вместе со стеной, и вновь улеглась в кровать. Заснула она моментально и проснулась далеко за полдень, уже около часа дня.

Ванна, кофе, два почти прозрачных ломтика сырокопченой колбасы – есть не хотелось совсем – и она была готова к подвигам. Времени у нее было «миллион до неба», как говорила Лиса Алиса в старом детском фильме, и Зоя могла делать теперь, что угодно, однакож делать все нужно было медленно и постепенно, периодически консультируясь, на что намекали последние фразы Бланшара, точнее, не намекали, а прямо-таки указывали пальцем. Что ж, она не против. Жизнь периодически надо менять, встряхивать как белье на ветру, иначе придет момент, и ты сам надоешь ей до чертиков, и она встряхнет тебя, как то белье, и ты слетишь – с веревок, катушек, с путей-проводов, и тогда хана тебе, бедолага! Так лучше самому проявить инициативу; когда сам – тогда и точки приложения тебе известны, и контролировать последствия гораздо легче. Ну, и эффект неожиданности пропадает – а он порой страшнее пистолета.

Кстати, о неожиданности. Эта ее соседка, Лида, и ее носки! Ну вот, что Зое в голову взбрело к ней прицепиться? Ведь не общались никогда толком, и не виделись, Бог знает, сколько. То, что Лида хорошо и быстро вяжет, в том числе все эти лечебные штучки-дрючки, Зоя знала всегда, да и Катя слегла уже не первый день. И вот ведь штука, пока была возможность беспрепятственно все делать – даже в ту сторону и не думала, а как запретили-усложнили, так сразу вспомнила! Вот он – человек. Все наперекор! Не приказывайте, я лучше знаю.

Вяжу любое лыко в строку.

Вы мне – «нет», я вам – «да», и кукиш еще в кармане.

Упрямая я и вредная – да, да, сто раз да! На том стоим, иначе не выжила бы. Ладно, потом эти мысли, потом. Раз я дернулась в ту сторону – значит, зачем-то это нужно. Ну, значит, после и узнаю. А теперь – в больницу. Надо забрать Алю, да и Глашу вернуть на место, в общую палату.

Собственно, палата на Глашу оформлена, она может и там побыть, но лучше бы обратно. И Аля пусть домой едет. Марк в курсе, что Глаша в больнице, а она, Зоя, в отпуске – значит, сейчас он предпринимать ничего не будет. Глашу, конечно, он может выкинуть из салона на улицу в любой момент, но с ней, с Зоей, такое не пройдет. На ней вся «белая» часть салона, и оформлена Зоя совершенно официально. Так что расставаться тоже придется официально, во всяком случае, на первом этапе. Потом, после ее увольнения, там – да, возможны эксцессы. Они, впрочем, возможны и на этапе увольнения – в виде условий для расторжения трудового договора, но все равно не прямо сейчас. Все контракты с персоналом – от директора до уборщицы – переподписаны и продлены еще в ноябре и будут действительны целый год. Так что пока нет оснований беспокоиться, по крайней мере, в ближайшие дней десять, а там посмотрим, как пойдет.

В больнице все прошло без осложнений. Палату она оставила за Глашей до окончания оплаченного времени, чтобы не было лишних разговоров. Предложение перебраться на квартиру к Николаю, поначалу сопротивления не вызвало, но когда Алевтина узнала адрес – заявила «нет» категорически. Уговоры Глаши – дескать, я там уже была, уже жила, мам, да все в порядке, я там все знаю – только еще больше взволновали Алю, и она распсиховалась всерьез. Тогда Глаша, внезапно, вместо того, чтобы броситься утешать маму, потребовала объяснений. Аля в ответ только расплакалась, совсем по-детски, утирая кулачками глаза.

Зоя и Глаша примолкли.

– Мам, – проговорила, наконец, Глаша, – ты не плачь, ну мам… Ты просто скажи, что не так… я же вижу, что не так, тебе что-то не нравится, ну скажи – что? Почему туда нельзя? Или что – никуда нельзя? А что тогда? Я же не могу тут жить остаться. Ну, хорошо, ты не хочешь на съемную квартиру, а мне? Мне куда деваться? Ты уехать можешь, но я-то не могу пока никуда из города, мне-то здесь надо быть… ну объясни ты толком, в чем дело?…

Аля высморкалась, вытерла слезы. На дочь она не смотрела – только на Зою.

– Там, в этом доме вашем, моя сестра живет. Родная. Над вами, над вашей квартирой, вот прямо этажом выше. Она меня старше на двадцать лет. Мы с похорон папы не виделись. Я же там до сих пор прописана. Она меня выжить оттуда хотела, хотя родители квартиру пополам между нами поделили. А она хотела все себе, и мне не могла простить, что я родилась. А я разве виновата? Я же не просила!…

И тут она разрыдалась снова. Упала ничком в подушку на кровати, на которой сидела, и рыдала в голос, вздрагивая всем телом, а Зоя с Глашей сидели как пришибленные, не говоря ни слова. Глаша дернулась было, но Зоя поймала ее за руку и помотала головой.

– Нет-нет, – тихо и быстро заговорила она, прижимая палец к губам, – не надо, пусть выплачется, видишь, сколько накопилось за эти годы… пусть это все уйдет, не трогай, не мешай…

– Вы знаете, о ком она говорит? – прошептала ей на ухо Глаша.

Зоя покивала.

– Знаю. Ираида. Ираида Львовна – гроза подъезда. Ужас, летящий на крыльях ночи.

– Она такая плохая? – изумленно округлила глаза девушка.

– Она хуже, – убежденно припечатала Зоя. – Что бы о ней ни сказали, будь уверена – она хуже. Это все, что я могу тебе сказать – если в двух словах.

– А если не в двух?

Зоя вздохнула.

– Тогда это будет учебник по психиатрии. Очень толстый. И слезы твоей мамы сейчас – самое наглядное тому подтверждение.

Они замолчали. Прошло минут пятнадцать, может быть, двадцать. Рыдания Али постепенно стихали, скоро она уже не плакала, а только бессильно всхлипывала изредка. Но Зоя все равно не позволяла Глаше дотронуться до матери или заговорить с ней.

– Нет, – сказала она ей тихо, – пусть сама. Она сама должна успокоиться и заговорить.

– Но когда?…

– Когда успокоится – тогда и заговорит. Не беспокой ее.

– Но мы…

– А мы подождем. Налей пока чаю, съешь что-нибудь. Она быстрее отойдет, если вокруг будет обычная суета.

Зоя оказалась права. Как только зазвякали ложки, Алевтина выпрямилась и робко, дрожащим голосом, произнесла, словно стесняясь своих слов:

– А мне нальете?

И созналась, тоже как ребенок:

– Пить хочу.

Зоя улыбнулась. Глаша зазвякала еще одним стаканом.

– Мам, вот. Тебе сахар? Вот, шоколадку будешь?

– Ну что ты мне как маленькой… – начала Аля, и вдруг рассмеялась. – А, ладно, я и впрямь, как дитя… разревелась тут. Простите. Только история уж слишком больная. Мама с папой ведь и умерли из-за нее в итоге. Я уехала к мужу, а они – к родственнице, в деревню, на постой. А папа – сердечник и после больницы еще, после приступа. Я до сих пор себе простить не могу, что не приезжала к нему, когда он один остался. Но он писал, что все в порядке, и тетя Рена тоже писала, что все хорошо, я и верила. Да еще ты, – она указала на Глашу, – ты тогда родилась, и Вадим был еще мал, оставить вас не на кого было. У Олега в то время бизнеса крутого, как потом образовался, не было еще, мы с ним работали как все. С девяти до шести, и платили не ахти, только на квартиру и еду, на одежду выкраивали с трудом, так что не покатаешься по другим городам особо.

– А почему вы просто не разделили ее, в смысле, не разъехались? Можно же было выкупить как-то, обменять…

– Долго объяснять, дочь. Она, думаю, до последнего надеялась, что родит, мама же меня почти в сорок родила. Потом надеялась, что я пропала, умерла. Я же о себе знать не давала.

– Почему?

– Потому что она приняла бы это как слабость. Я и так чувствовала себя на коне. Я ее младше на двадцать лет. Двое детей. Муж – порядочный человек и состоятельный, вдобавок. Даже когда мы расстались, с новой женой, с Лелей, у нас вышло полное понимание. А Ираида так себя повела, что сама мне дорогу отрезала к примирению, ведь если бы я пришла первая, она моментально начала бы мне руки крутить. Сначала бы выведала все, а потом началось бы. Так бы и говорила – у тебя, мол, все, а у меня – ничего. Отдай квартиру мне. А я ее потом твоим детям завещаю.

– Ну и завещала бы.

– Это Ираида. Ей верить – себя не уважать. Она бы завещание на следующий день переписала, никому не говоря.

– Мама! – Глаша укоризненно покачала головой, а Зоя рассмеялась.

– Твоя мать совершенно права. Я эту тетку знаю не слишком давно, но она именно такая. – И сделав выразительную паузу, добавила. – И даже хуже!

Тут рассмеялась уже и Глаша, и следом за ней – Аля.

Зоя внезапно хлопнула по столу ладонью.

– Кстати, о Леле! Она предлагала мне работу. Она серьезная девушка? Можно ей верить?

Аля горячо закивала.

– Леля – чудо! Я ведь… – она осеклась, потом махнула рукой, пропадай мол, все, и договорила. – Я ведь в тот вечер, когда она приезжала, просила ее, если что, за Глашей присмотреть. Не хотела ей говорить про болячку, просто просила… она мне на кресте поклялась…

Глаша так и подскочила.

– Да ты чего! Правда?! А я ведь тоже, и в тот же вечер!.. Она же от тебя поехала домой и попала в пробку, заночевать решила у нас в городе и к нам приехала, представляешь?! И меня вызвала как массажистку, и я ее попросила, если что, чтобы она тебя оберегала. И я еще обещала ей письмо написать.

– Какое письмо? – у Али в голосе звучало потрясение, она смотрела на Глашу так, словно та только что свалилась ей с Луны прямо под ноги.

– Ну, я же не могла ей про ребенка там рассказывать, и по телефону не хотела… И вообще, я же хотела сначала тебе все рассказать… я сказала, что я ей письмо напишу, от руки, и все объясню. И она мне тоже, на кресте… у нее такой странный крестик, мне показалось, он волшебный. Ну, в смысле, он такой старинный, как из сказки… такие, наверно, у колдуний бывают…

– У колдуний крестов не бывает, – улыбнулась Зоя. – Они же нехристи, наверное.

– А он и не похож на обычный. Он… как будто из совсем древних времен.

– Соглашусь с тобой, – Аля нежно обняла дочь за плечи. – А вам, Зоечка, скажу – если Леля вам предлагала работу, будьте уверены, это вполне серьезно. Она строитель, она профи, она умна и проницательна. И очень отважна. Бог таких любит. Если вы хотите покончить с вашим этим борделем, развязаться с ним – вам стоит поехать с нами.

– С вами? Куда?

– К нам, в Н-ск. Ну, где мой бывший муж и Леля сейчас живут. Поедем все вместе, втроем.

Глаша всплеснула руками.

– Мам, ты что, не слышала меня? Я же сказала, я не могу…

– Твой отец ребенка поймет, я думаю, и потом ты уволишься, и уедем. Разве ты не можешь взять отпуск, ты же не можешь работать… – она помедлила, – по своей… ммм… параллельной специальности?

– Работать тем, что вы называете «ммм», она не сможет, – вмешалась Зоя. – Но и уехать – тоже. У нее есть официальный профиль – массажист, с ней заключен трудовой договор. И отпуск у нее не раньше мая, график уже подписан. За свой счет дни она взять может, но пока чисто теоретически. Я-то подпишу, но надо мной есть еще начальство. Оно может возражать. Поэтому ей надо быть здесь и надо где-то жить. В больнице она жить не может. Ираида ваша ее не знает, и если Глаша не будет таскаться к ней, и будет держать язык за зубами, то и не узнает. К тому же, это временный вариант, все равно надо будет искать что-то понадежнее.

Аля нахмурилась.

– Но почему? Почему?

– Есть свои правила. Их нарушать нельзя. Она нарушила. Дважды. Если она сейчас исчезнет до того, как ее отпустят, по согласованию, официально, она будет считаться нарушившей трижды. Это карается. Иногда смертью. Я не шучу.

Повисла тишина. Аля сидела с белыми, как бумага, губами. Она даже говорить не могла, только рот открывала, словно рыба, выброшенная на песок, и судорожно хватала воздух. Глаша прижалась к ее плечу. Зоя встала, прошлась по палате, откашлялась.

– Алевтина, послушайте. У меня есть союзники. Они достаточно могущественны, чтобы справиться с ситуацией, но вы должны слушать меня беспрекословно. Обе. Вы вызываете Лелю и уезжаете с ней. Глаша сидит здесь, в больнице. Тихо, аки мышь. Я занимаюсь тем, что выясняю, как ее вызволить. Это все. Теперь берем себя в руки, утираем слезы, говорим друг другу «до свидания» и расходимся в разные стороны. Глаша остается здесь, в больнице, я везу вас домой.

Аля испуганно смотрела на Зою снизу вверх.

– А если заявить, ну в органы… правоохранительные… они же…

– Вы хотите на тот свет вместе с дочерью? И еще меня прихватить? Тогда я вот прямо сейчас выхожу и валю до ближайшего аэропорта. И лечу первым же самолетом в первом же попавшемся мне направлении. И отправляю откуда-нибудь по почте заявление об увольнении по собственному желанию. И даже отказываюсь от денег, даже если они мне и полагаются. А вы идите. Куда хотите. Хоть к ментам, хоть в ФСБ. Но тогда проще открыть окно, обняться, и вдвоем – вниз. Вниз головой. Прямо сейчас. Хотите?

Аля затрясла головой.

– Но почему я не могу остаться здесь до завтра, до вечера? Палата же оплачена. Я позвоню Леле, она приедет сюда за мной. Я боюсь, что…

Зоя прервала ее.

– Нечего бояться. Пока Глаша сидит здесь на сохранении официально и законно, с больничным листом – ее никто не тронет, и ее никто не будет искать. Потому что и так знают, что она здесь. А значит и к вам не придут ее искать. А более ни для чего вы не нужны. И не надо лишних разговоров и явлений посторонних личностей. Вы едете домой, Леля едет к вам туда. В конце концов, может, вы об этом еще до Нового года договаривались, кто знает? Напишите ей, что ждете ее приезда. Что это важно. Только на всякий случай не рассказывайте подробности. Она же клялась на кресте – и вам, и Глаше. Пришло время выполнить обещанное. Так и скажите ей.

Крыть было нечем. Глаша безропотно собрала вещи, обняла маму, поцеловала ее и, не говоря ни слова, не оглядываясь, отправилась к себе в общую палату. Зоя помогла Але собрать пакет с остатками еды, та настояла забрать все, что еще можно было съесть и доесть, потом они вернули ключи, Зоя подписала необходимые бумажки, и они спустились в машину. Зоя и в этот раз умудрилась заехать во двор больницы бесплатно. Дежурным был тот же, вчерашний дядька, он, видимо, запомнил ее «Чероки» и поднял шлагбаум даже раньше, чем она опустила стекло, чтобы спросить, сколько будет стоить заехать на территорию без пропуска на пару-тройку часов. Когда выезжали, Зоя притормозила и таки всучила ему купюру. Он взял шутливо под козырек и пригласил бывать почаще. Она ответила «Упаси Господи!», оба рассмеялись, и Зоя вдавила педаль газа. «Чероки» вылетел пулей на дорогу, развернулся через двойную сплошную и понесся к дому Алевтины.

– Хулиганите? – Аля покачала головой неодобрительно, и одновременно, с плохо скрытым восторгом.

– Рисуюсь, – хмыкнула Зоя. – Стресс снимаю. Не обращайте внимания.

– А если остановят?

– Заплачу штраф. А для чего правила, если их не нарушать? Только не читайте мне мораль. Я тоже нервничаю. Стресс надо выплескивать, воду сливать, пар стравливать. И потом – дорога пустая. Никого. Я же не посреди толпы машин развернулась и не на пешеходном переходе. Знаю, это плохо. Но я так езжу раз в год, по обещанию.

Обе замолчали. «Чероки» свернул во двор. Около подъезда, где жила Алевтина, все парковочные места были заняты. Зоя проехала чуть вперед, развернула своего Буцефала99
  Буцефал – конь Александра Македонского. Здесь – в переносном смысле.


[Закрыть] на площадке для мусора, выдвинула нос машины так, чтобы никто не перегородил ей выезд, заглушила мотор и включила аварийку.

– Вы почти дома. Пойдемте, донесу пакеты, удостоверюсь, что с вами все хорошо и вы точно дома, и тоже – домой. А вы пишите Леле, пусть едет сюда. Приедет – дайте мне знать.

Пока Зоя ехала к себе, позвонила Глаша. Запинаясь на каждом слове, она сказала, что ей страшно здесь быть, все равно страшно, и что на квартире у Николая ей было бы не в пример спокойнее. Там ведь если что, можно вообще не выходить никуда. И соседи вокруг, и все всех знают. Здесь в больнице слишком много народу. Она понимает, что никому не нужны лишние проблемы, но все равно страшно. Зоя хмыкнула.

– Ты, Глашунь, так говоришь просто потому, что у Николая ты уже жила, и там тебе место знакомое – это раз, и в тот раз все гладко сошло – это два. Ты только учти плиз, что сейчас в больнице ты на официальном положении, а у Николая ты будешь как партизан-подпольщик. Но я тебя понимаю. Ты думаешь, что ты там закроешься на все замки и носа не высунешь, а если кто будет ломиться в дверь, так соседи ментов вызовут.

– Ну, я….

– Дорогая моя девочка, не придумывай. Сиди, где брошена. За тобой там присматривают, уж поверь мне. А у Николая – не будут, ибо там это сложно организовать. И легенду надо держать как паузу, до последнего. И с Марком переговорить по твоей ситуации. До, а не после. Отпустить тебя мы, конечно, обязаны, потому что сами так установили в свое время, и он под этим тоже подписывался, но на тебя у него зуб, поэтому наверняка будут какие-то нюансы при согласовании. И лучше если ты в это время будешь именно там, где ты есть. В больнице, сирая, убогая, обмотанная бинтами и капельницами. Усекаешь?

Голос Глаши повеселел.

– Усекаю, Зоя Михайловна. Спасибо!

– Ну и лады. Займись там чем-нибудь, не трезвонь всем подряд. Книжки читай или вон пинетки малышу вяжи. Вязать умеешь?

– Умею. Только у меня с собой нет ничего.

– Напиши, что нужно, я куплю и оставлю тебе в передаче на проходной. Только завтра, сегодня уже не поеду. Спать хочу. Все, отдыхай. Пока-пока.

– Доброй ночи вам, Зоя Михайловна.

Зоя бросила телефон на соседнее сиденье.

Черт, пинетки! Это важно. Почему? Черт-черт! Лида! Катя! Носки! Она же обещала узнать размеры. А как это сделать? Он сказал – все через него. Что и это тоже? Да ну, глупости!

Она потянулась к телефону, но тут же отдернула руку.

Нет. Сказали к маме – значит, к маме. Все через него – значит, все через него. И носки – тоже. А что? А вдруг у него ревматизм? Вдруг он сейчас скажет, что ему тоже надо?

Она запарковала «Чероки» около развесистого клена, что рос прямо напротив ее подъезда. Поднялась к себе. Села в кресло-качалку, подумала немного и, выдохнув всей грудью, набрала номер. Сердце колотилось, нервничало. Красивый баритон вежливо пропел в ухе:

– Уже соскучились, Зоя Михайловна?

Она опешила.

– Ну, я… Я хотела спросить у вас…

– Спрашивайте.

– У меня в том доме, где квартира моя, соседка живет, Лида, вяжет потрясающие носки и пледы, и другое всякое. И они, как массажеры, они из лечебной шерсти разной, я когда там была, мы встретились, и я… Я, мне кажется, забыла просто, что мне теперь только через вас…

Он засмеялся в трубку.

– Нет, Зоя Михайловна, вы просто соскучились по Катерине. И беспокоитесь за нее. Вот ваш мозг и нашел лазейку. Это хорошо. Хорошо, что вы о ней беспокоитесь. Носки можно. Напишите ей. Кстати, а мужские носки ваша Лида не вяжет? Из лечебной шерсти?

– Вяжет, она любые вяжет. Только нужен, она сказала, размер и полнота ноги, чтобы хорошо сели.

– Ну вот. Вы тогда Катерине напишите, она вам все размеры и пожелания пришлет. Когда будут готовы – заберете и мне позвоните. Решим, как дальше. Желаю удачи.

И отключился.

Зоя засопела. Бред все-таки. Она звонит такому человеку, без пяти минут хозяину города, с которым местные воротилы разговаривают, чуть ли не с придыханием, а он на полном серьезе решает с ней вопрос, как заказать вязаные носки у ее соседки, мастерицы Лиды. Офигеть!

Хотя, почему нет? Покажите, где написано, что так нельзя? Не можете? Ну, на нет – и суда нет. А теперь спать. Сейчас только напишу Катюше – и спать.

Она дождалась ответа от Катерины, увидела количество заказанных пар носков, и подумала, что Бланшар, наверное, решил заказать еще и своим домочадцам. Повару там, охранникам. Она представила, как они там все ходят у него по особняку в этих носках, будто в униформе. Представила – и заснула, зевая и улыбаясь во весь рот одновременно.