Текст книги "Верь мне"

Даже если бы я не выдал перед этим себя на словах, этот зрительный обмен обнажил бы все. И Сонины чувства тоже. Добивает такой волной напряжения, которую пережить нереально. Но, блядь, я лучше буду умирать от профицита любви, чем от ее гребаного дефицита.

Вдох. Выдох. Несинхронно сейчас. Внахлест. Соня выталкивает воздух, я его захватываю. И следом обратный обмен.

Возможности говорить не остается. Заблокированы все лишние функции. И все же я не могу не прохрипеть выгоревшим шепотом:

– Я люблю тебя…

Вдох. Выдох. Толчок.

И когда я, наконец, врываюсь в Сонино тело, на ее прекрасном лице отражается то самое безграничное счастье, которое я у нее все эти проклятые месяцы выискивал.

Отражается только сейчас. Только со мной.

– Боже…

– Блядь…

Наша идеальная песня.

Я внутри Сони. Полностью. И это даже лучше, чем я, мать вашу, помню. Она такая горячая, что этот жар мигом пробирается в меня. Проносится, блядь, по вибрирующему от собственного переизбытка сверхчувствительной дури члену, как те самые молнии, что продолжают рассекать небо за окном, и наполняет мое тело таким количеством энергии, что я весь, должно быть, загораюсь, как лампочка.

– Ты же… Ты ведь только моя, правда? – нахожу в себе силы, чтобы принять то, что чувствовал всегда. – Ты моя… Блядь… Моя же… Соня… – задыхаюсь, на хрен.

Господи… Каким же невозможным кретином я был!

Ни хрена у нее с этим Полторацким не было… Ни с кем не было!

– Только твоя, Саша…

– Блядь, малыш… Блядь… – стону Соне в губы и со вздохом давлю лбом ей в переносицу.

Мне от этого ответа и больно, и сладко.

Горит любовь. Трепещет дико. Бурно томится.

– Поцелуй меня… Пожалуйста, Саша… Пожалуйста, до утра целуй…

Целую, конечно. Как бы сложно это сейчас не было, сам хочу того же. Ведь я влюблен в ее губы. Я, блядь, в них тупо влюблен. В каждую часть Сони Богдановой по отдельности. Перечислять можно бесконечно. Суть в том, что когда все эти чувства соединяются, происходит масштабнейший обвал эмоций и ощущений. Кажется, что с очередной волной озноба и пота меня покидает жизнь.

Но…

Очередной влажный, бесстыдно животный поцелуй… Тугой толчок члена в Соню до упора… Надсадный выдох… Совершено неконтролируемое сжатие ее хрупкого тела… И за грудиной случается новый выброс ядерной энергии. Эта сила по своим физическим способностям стремится отбросить нас в разные стороны. Но я вцепляюсь в Соню. Преодолевая все земные законы, обрушиваю на нее все свои чувства. Вколачиваюсь беспощадно. Восторг, который фонтанирует внутри меня, настолько охренительно фантастический, что я попросту не способен сбавить обороты. Задержусь – в ту же секунду сдохну.

А поэтому… И все же не только поэтому… Сонина заслуга тоже весомая… Но суть не в этом… А в том, что каждый последующий толчок в ее тело резче, яростнее, крепче, громче, туже, мокрее, отрывистей, судорожнее, безумнее… Быстрее, быстрее, быстрее… Стискиваю зубы до скрипа, когда Соня будто вся изнутри сжимается… Быстрее, быстрее, быстрее… Отчаянный глоток кислорода, когда она ощутимо замирает… Быстрее, быстрее, быстрее… Вибрирующий, протяжный и оглушающий, как гудок парохода, выдох, когда она вздрагивает и, начиная биться в конвульсиях удовольствия, кричит… Быстрее, быстрее, быстрее… Резкая пульсация рубящими перекатами толкается из глубин живота в яйца, а после, собрав все силы, устремляется в член. Рвущий все мое трясущееся нутро стон неожиданно переходит в звериный рев. Подъем лавы, реактивное ее продвижение, последний выпад и, наконец, сокрушающий выброс. Впрыскиваю внутрь Сони не просто сперму, а часть энергии, которая валит из меня одним сплошным одуряющим потоком и, достигая цели, обретает внутри ее лона дополнительную разрядку, раскатываясь там каким-то ошеломляющим магнитным полем.

Мокрые и дрожащие, мы даже не пытаемся отдышаться. Почти сразу же начинаем снова целоваться. Не покидая Сониного тела, возобновляю толчки. В этот раз, раскрывая ее, делаю их медленнее и чувственнее. Трахаю как в последний раз, хоть и не верю тому, что этой ночью все закончится. Просто утоляю бушующий голод и насыщаю саму Соню.

За оставшиеся до рассвета часы мы проживем целую вечность. С ярким рождением, страстной жизнью и тихой смертью. Спать не приходится. Ни у меня, ни у Сони не возникает даже мысли, чтобы тратить на это столь драгоценное время.

К утру я выношу еще одну истину.

Любовь – молитва.

Самая самоотверженная. Самая возвышенная. И самая, мать вашу, заряженная духовная практика.

Если твоя вера в свою любовь крепка, то обращение к ней выше каких-либо физических и психологических возможностей. Этот акт собирает все силы человеческого организма, все его горячие стремления и отчаянные желания. Он подобен преклонению. И он же – искреннее покаяние.

Именно так в ту ночь я люблю свою Соню Богданову.

На износ. По всем показателям.

15

Все пройдет… Все забудется…

© Соня Богданова

Рассвет, увы, неизбежен.

Когда первые солнечные лучи просачиваются сквозь тонкий тюль в спальню, упираюсь Саше в грудь ладонями. Надавливая, без слов пытаюсь добиться освобождения. Мгновение назад мы прожили очередной пик удовольствия, и он до сих пор остается во мне.

– Тяжело, – шепчу практически беззвучно.

Дыхание громче. Но послание все-таки достигает цели. Саша приподнимается. С приглушенным шипением выскользнув из моего тела, нависает надо мной на вытянутых руках.

Игнорировать направленный взгляд возможности нет. Приходится отражать. Стараюсь казаться хладнокровной, но едва зрительный контакт устанавливается, огненный клубок нервов, который пару минут назад собрался у горла, рассыпается по груди искрами. Пусть это Георгиев видеть не способен, но он точно замечает, как я вздрагиваю, и как на моей коже проступают мурашки.

– Ночь закончилась, – констатирую факт.

И все равно голос вырывается из-под контроля. Виляет и пружинит, выдавая эмоции, которых сейчас, к моему полнейшему ужасу, больше, чем было до того, как я забралась к Саше в постель.

Едва справляюсь с накрывающей сознание паникой. А он продолжает давить взглядом и сохранять молчание. Хотя лучше бы так и молчал? Потому что когда после затяжной паузы задает вопрос… Это оказывается не тем, с чем я могу быстро справиться.

– Хочешь, чтобы я ушел прямо сейчас?

Сердце будто бы обрывается. Рухнув вниз, оставляет после себя жгучую и пульсирующую пустоту. Когда под кожей еще тем самым сладким ядом струится любовь, за грудиной уже бьется боль. Я хочу спрятаться, свернуться калачиком, обхватить себя руками, застыть неподвижно в темноте. Лежать так, пока Сашин запах не покинет с дрожью мое тело.

– Холодно, – шепчу рвано. – Дай, пожалуйста, подняться… – эта просьба звучит, несмотря на низкие ноты, едва ли не истерично.

Но, по крайней мере, действует результативно. Георгиев отстраняется, давая мне возможность сесть. Не глядя на него, спешно соскакиваю с кровати. Нет сил искать сброшенное ночью белье, поэтому я убегаю в душ голышом.

Отстраненно отмечаю, что в квартире снова есть электричество. Но удовлетворения от этого почему-то не чувствую. Свет ослепляет и обнажает то, что можно было игнорировать в темноте. В зеркале ванной отражаются мои всклоченные волосы, лихорадочно сверкающие глаза, раздраженная и покрытая розоватыми пятнами кожа щек, подбородка, шеи, груди и живота. Губы, соски, промежность и вовсе выглядят подпухшими и покрасневшими. На бедрах багровеют синячки, а между ними поблескивают потеки Сашиного семени и моего собственного удовольствия.

В прошлом мы были парой полгода. Пять месяцев из них вели активную половую жизнь.

Но…

Такой пошляцкий вид я замечаю за собой впервые.

Стыд топит пробудившиеся грусть и тоску. Я бросаюсь в душевую кабину. Врубаю воду и, не дожидаясь того, когда она станет теплой, начинаю смывать следы своего греховного исцеления. Лишь намылившись с головы до ног, даю себе возможность застыть. Невольно прислушиваюсь к грохоту сердца и понимаю, что оно то туго сжимается от боли, то раздувается от счастья.

«Я стану перерождаться и искать тебя по свету столько, сколько будет нужно! Буду искать и находить, Сонь. Пока ты не сможешь меня простить. Пока я, сука, сам себя не прощу… Я буду рядом! Всегда, Сонь. Готовься…»

«Я люблю тебя…»

Как после этого его ненавидеть? Как?!

Обида, конечно же, никуда не делась. Ею пропитана вся моя душа. Но злости больше нет. А обида… Это не то, что способно держать крепкую оборону.

«Влада…» – буквально цепляюсь за тень, которую она отбрасывает на моего мужчину.

И понимаю, что эта чернота страшнее и мучительнее всего, с чем мне в мире Саши Георгиева пришлось столкнуться.

Я не могу его винить в том, что он был с ней… Все-таки мы расстались, разорвали все обязательства, обещали друг другу никогда не встречаться, пытались вернуться к жизни разорванными и бесконечно кровоточащими половинами… Я понимаю, зачем он был с ней… И хоть это понимание не умаляет моей боли, но…

Слишком много этих «но».

Что бы Саша не говорил, в этой жизни, после всего, что успели натворить, нам уже вместе не быть.

Смываю пену, вытираюсь, обматываюсь полотенцем и выхожу из ванной, тая надежду, что Георгиев за время моего отсутствия уехал.

Увы, нет.

Едва я прикрываю дверь, из кухни доносится грохот. Стискиваю узел полотенца у груди и иду на шум. В первую секунду при виде полуголого Саши ожидаемо смущаюсь. Успеваю только порадоваться, что он соизволил надеть шорты, как уже в следующую секунду все мое внимание перехватывает Габриэль. Выгнув агрессивно спину и распушив угрожающе шерсть, он с яростным шипением смотрит на Сашку, готовый вот-вот зверем наброситься на него.

– Боже… Что здесь происходит? – выдыхаю я потрясенно. – Что ты ему сделал?!

– Я сделал? – толкает Георгиев свирепо. Размазывая по животу свежие капли крови, приглушенно матерится. – Покажи своего блохастого монстра ветеринару.

– Что? Как ты смеешь? – восклицаю с обидой я. Без колебаний снимаю кота со стола. Прижимая к груди, чувствую, как он моментально успокаивается и притихает. – Габриэль – самое доброе существо на всем белом свете. И вовсе у него нет блох!

– Доброе, говоришь? – злясь, фыркает принц. – Он второй раз на ровном месте на меня набросился. Я подошел к холодильнику, чтобы найти что-нибудь попить… Так это твое гребаное «доброе» существо пилотировало на меня с потолка.

– Не с потолка. Со шкафчика, – машинально поправляю я. – Он любит вон там сидеть и смотреть в окно, – указываю одной рукой на угол кухонного гарнитура. – Просто ты… Ты пугающий, ясно?! В нашем доме никогда не было мужчин, и тут вдруг ты – двухметровая гора!

Возникает пауза. Во время которой мы с Георгиевым, шумно дыша, сражаемся взглядами. Я стараюсь не поддаваться абсолютно неоправданному сейчас волнению, но по итогу проигрываю. Лицо вспыхивает, а в теле возникает дрожь. Под кожу будто тысячи горячих иголок загнали. Естественно, что они провоцируют появление предательских мурашек.

– Не думаю, что это объяснение, – бросает Саша все так же раздраженно и, отворачиваясь, разрывает мучительный для нас обоих зрительный контакт.

Я открываю рот, чтобы выпалить что-нибудь типа: «Не нравится что-то? Так тебя тут никто не держит!». Но натыкаюсь взглядом на несколько крупных кровоподтеков на его смуглой шее и резко теряю дар речи.

Боже… Как стыдно…

Перед ним. И перед всеми, кто это увидит, пусть они и не узнают, чей жадный рот такое сотворил.

– Следующая неделя у меня планируется загруженной, – сообщает Сашка, подкуривая сигарету. Поглядывая на нас с Габриэлем из-подо лба, неторопливо затягивается. – В «Векторе» идет серьезный аудит. После этого еще где-то неделю буду привязан. Но в конце августа смогу взять неделю выходных.

Меня разбирает тревожная дрожь. Зачем он говорит со мной так, словно бы делится жизненными планами? На каком, черт возьми, основании? Разве не понимает, что мне все равно? И вообще… Не хочу ничего о нем знать. Поэтому молчу.

Но Сашу это, увы, не останавливает.

– Поедешь со мной в Карпаты? – задвигает нахально, топя меня какими-то совершенно невыносимыми настойчивыми взглядами.

– Ты обалдел?.. – выдыхаю я. – Сказала же, никуда с тобой не поеду! И ты… Не приезжай больше, Саш!

Он хмыкает. Затягивается. Выдыхает кольцами дым. И снова смотрит в упор.

– Ну, ты тоже знаешь, что я по этому поводу думаю, – произносит жестче. – Приеду, что бы ты ни говорила. И очень скоро.

Мои затылок и спину бьет такой волной жара, что на коже вмиг проступает испарина. Покачивая Габриэля, отворачиваюсь. Знаю, что в такие моменты Георгиева результативнее всего игнорировать. Открываю шкафчик, чтобы достать пакетик влажного корма. Молча опускаю Габи на пол и наполняю его миску.

– Есть что-нибудь пожрать? Я голоден, – заявляет Георгиев неожиданно.

– Для быстрого перекуса ничего, – хриплю, наглаживая замурчавшего недовольно кота. – А готовить тебе я не собираюсь, – выставляю этот ультиматум скорее себе, чем ему.

Потому что чертово сердце предательски дрожит и подбивает меня включить Сашу в круг избранных.

Черт… Ну вот, как он поедет?

Голодный, уставший…

«Не будь дурочкой, Соня! У него есть все возможности, чтобы остановиться в самом крутом отеле, поесть и отдохнуть!» – одергиваю себя сердито.

– Разве что не погнушаешься кошачьим кормом. Но тогда Габриэль может снова тебя поцарапать…

Реакция на это, конечно же, следует незамедлительно. Саша въедается в меня жестким укоризненным взглядом. Никак мой дурацкий юмор не комментирует, но мне и без слов вдруг хочется провалиться на этаж ниже.

– Ок. Понял, – выдает он сухо. – В душ тогда… И поеду.

И снова у меня в груди какой-то палящий нервный клубок разрывается. Опуская веки, задерживаю дыхание.

– Вещи на змеевике, – с трудом напоминаю мгновением позже. Потому как он стоит и стоит… Никак не уходит! – В ванной, – добавляю это архиважное уточнение, чтобы поторопить.

Это срабатывает.

Саша покидает кухню. И, скрывшись за дверью санузла, принимает самый короткий в своей жизни душ. Нет, возможно, мне так только кажется… Много времени теряю, пока стою столбом в спальне и пялюсь на измятую постель, на которой мы с Георгиевым ночь напролет предавались греху.

Все болит от него… Между ног особенно. Стоит пошевелиться, отзывается мукой. Так еще и воспоминания беспощадно свежи – воскрешаю, и низ живота скручивает спазмами. За этим вновь следует ноющее чувство боли.

Срываю с кровати постельное и, вынеся его в коридор, открываю окна на проветривание.

«Все пройдет… Все забудется…» – настойчиво убеждаю себя.

Хотя уже знаю: все, что связано с Сашей Георгиевым, не забывается.

Меня по-прежнему трясут двойственные ощущения. С одной стороны, я чувствую боль, грусть и сожаление, а с другой – облегчение, живость и радость.

«Ничего не изменилось!» – ругаю себя.

Но преодолеть это помешательство не получается.

Едва я успеваю накинуть на тело сарафан, дверь ванной хлопает. Приглушенно слышатся шаги, а потом из прихожей доносятся шорохи. В спешке натягиваю стринги и, закрыв Габриэля в спальне, зачем-то выскакиваю провожать Сашу.

– Твою мать… Что за хуйня?

Эти сердитые ругательства остужают мое размякшее было нутро.

– Что опять не так?.. – выталкиваю и резко затихаю. Только вижу, как Георгиев подносит к носу свой кроссовок, все понимаю.

– Черт… – пищу едва слышно.

– Твою ж мать, блядь! Этот вонючий мститель нассал мне в обувь!

– Подумаешь… – бормочу якобы снисходительно.

Но быстро затыкаюсь, когда Саша припечатывает меня разъяренным взглядом.

– О, ужас… – выдаю шокировано и пристыженно. Соответствующим тону и выражению лица жестом прижимаю к лицу ладони. И тут же ощущаю желание расхохотаться. Сдерживаюсь изо всех сил. В носу аж першит. Глаза слезятся. – Прости… Мне так неудобно…

– А по-моему, тебе тупо смешно.

Если бы он это не заметил, я бы, возможно, смогла вытерпеть. Но это заключение, тон и выражение лица моего принца-антигероя доводят меня до предела. Я прикладываю ладони крепче ко рту, зажимаю пальцами ноздри и беззвучно ржу, мотая при этом головой, мол: «Нет. Мне не смешно. Как ты мог подумать?»

Когда Сашка бросает кроссовок и, шагнув ко мне, сердито дергает мои руки вниз и в стороны, из моих глаз уже брызгают слезы.

– Весело, да? – хрипит он, толкая меня к стене. Прижимая, почти касается губами щеки. Смотрит как-то сверху наискосок так, что мне приходится выгибаться, чтобы поймать этот неожиданно горячий и тяжелый взгляд. – Будешь ли ты так смеяться, когда догонишь, что мне, блядь, придется у тебя задержаться? – толкает крайне уверенно и чрезвычайно нагло. – Не думаешь же, что я выйду отсюда в обоссанной обуви?

– Саша… – выдыхаю натурально испуганно.

Но придумать ответ не успеваю. Пространство квартиры, заставляя вздрогнуть, прорезает трескучая трель дверного звонка.

– Твою мать… Кто?..

16

Это ничего не значит…

© Соня Богданова

Прежде чем успеваю что-либо сообразить, Георгиев идет открывать дверь. Я отмираю лишь после этого. Возмутившись, отлепляюсь от стены и шагаю за ним. Решительно настроенная отчитать наглеца, преграждаю ему путь. Но едва лишь разлепляю губы, Саша приставляет к ним указательный палец и, смерив меня нахальным, дико бесящим, безосновательно властным усмиряющим взглядом, подается к двери и смотрит в глазок.

– Все понятно, – выдыхает с приглушенным раздражением.

И даже не удосужившись посоветоваться со мной, проворачивает замки. Я отпихиваю его руку и в нелепом ребяческом порыве выразить свое недовольство, умышленно жестко щипаю его за бок.

Саша тут же напрягает мышцы, делая их каменными до непробиваемости. Лишь слегка сморщившись, пристыжает меня очередным укоризненным взглядом.

– Серьезно? – толкает шепотом.

Я не выдерживаю зрительный контакт. Чувствуя, что краснею, отворачиваюсь. Георгиев выдает какой-то вздох и открывает-таки дверь.

– Доброе утро, – пропевает с улыбкой Анжела Эдуардовна.

– Доброе утро, – приветствуем с Сашей практически в унисон, и это меня тоже бесит.

– Мне тут ночью не спалось, и я, чтобы зря не отлеживать бока, ударилась в готовку, – извещает соседка с самым милым видом.

Но я… Буквально тону в смущении. Ведь только сейчас осознаю поразительную слышимость между нашими квартирами. Иногда, если находишься в граничащей с другой квартирой комнате, чей-то диалог можно услышать с такой четкостью, словно стены между вами вообще нет. А уж стоны и прочие сопутствующие страстному сексу звуки… Боже… Какой стыд!

– Мне одной столько не съесть, конечно, – продолжает соседка. – А чего ж добру пропадать? Приглашаю вас, молодежь, на завтрак.

– Спасибо, – благодарю я с улыбкой. – Анжела Эдуардовна, познакомьтесь… Мм-м… – в какой-то момент теряюсь, не зная, как его представить. В конце концов, называю лишь имя: – Это Саша.

– А мы уже с Александром знакомы, – сообщает соседка, глядя на Георгиева со смущенной улыбкой. И выглядит при этом, несмотря на свой почтенный возраст, как школьница. Это так умилительно, что я, стрельнув в хмурого Сашку взглядом, не могу не усмехнуться. – Одессит наш представлялся. В начале месяца, когда приезжал впервые… Искал тебя, я рассказывала.

– Ну да… Давно это было. И неважно, – вновь смотрю на Сашку. – Вот я и забыла.

Он сжимает челюсти и, трепеща ноздрями, выразительно выдыхает.

– В общем, жду вас, милки. Поторопитесь, пока не остыло все.

Анжела Эдуардовна, припеваючи, скрывается за дверью своей квартиры, а мы с Георгиевым так и замираем на пороге моего жилья.

– Пойдешь? – спрашиваю я после паузы. Все-таки жаль мне его голодным отпускать. – Или ты спешишь?.. – голос падает до шепота.

И я вдруг злюсь.

Сколько раз я сегодня мысленно с ним простилась? Сколько раз умерла? Сил нет! Уже бы оторвать, перемучиться и начать восстанавливаться.

Разумно, правда?

– Пойду. Уехать все равно пока не могу.

И почему же мое истерзанное сердце как оголтелое радуется, едва слышит это?

– Эм… Окей… – бормочу, покусывая губы и с трудом контролируя дыхание. Так тяжело смотреть на Сашу, что долго выдерживать зрительный контакт не удается. Но при этом я каждую вторую секунду рвусь суматошно стрельнуть в него взглядом. – Давай я пока закину твои кроссы в стиралку…

– Да один хер, пизда им, – выталкивает грубо. Я невольно заливаюсь жаром, но в целом стараюсь не принимать эти маты на свой счет. Знаю, что Георгиев не со зла так выражается. По крайней мере, раньше знала… – Сделаю заказ на новые, – озвучив это решение, прикрывает входную дверь и вытаскивает из кармана джинсов телефон. – Да и шмот сыроват. Надо бы из тряпок что-то кинуть в корзину… Думаю, за пару часов доставят.

– Ну да… – соглашаюсь я. – Должны.

Подхватываю пострадавшую обувь и сбегаю в ванную. Настраиваю программу, засыпаю порошок и запускаю стирку. А потом иду в комнату, чтобы взять Габриэля и отнести его на кухню. Оставляю его на лежанке. Проверяю наличие корма и воды. И возвращаюсь к Саше. Он как раз завершает свой заказ.

– Блин… А в чем ты сейчас через площадку перейдешь? – в растерянности смотрю на его сорок пятый размер. – У меня есть широкие пушистые тапочки. Может, попробуешь в них хотя бы мысками всунуться?

Георгиев закатывает глаза.

– Никаких, блядь, тапочек, – ворчливо отвергает мое великодушное предложение. – Босиком пойду. Веди, давай. Я пиздец как голоден.

Со вздохом подхватываю с тумбочки ключи и выхожу. Первым делом открываю дверь соседней квартиры, а когда Сашка, невозмутимо прошагав босиком по площадке, в нее заходит, возвращаюсь, чтобы закрыть свою. Боковым зрением вижу, как он стаскивает носки и, бросив их у порога, следует за выскочившей навстречу Анжелой Эдуардовной с голыми ступнями.

– Сонечка, мы тебя ждем, – выкрикивает старушка, прежде чем скрыться в недрах своего жилища.

– Иду, – отзываюсь на автомате.

И незамедлительно следую за ними на кухню.

Стол у Анжелы Эдуардовны, как и всегда, буквально ломится от блюд. Только вареников четыре вида – с картошкой, с творогом, с капустой и с вишнями. Блинов два – с печенкой и с грибами. Пирожков три – со сливовым вареньем, с мясом и, мои любимые, с брынзой и шкварками. Я уже по форме знаю, что с чем.

– Ого, – выдает Сашка, очевидно, ошалев от этого изобилия, как и я в первый раз. – Вот это я понимаю столичный размах.

Анжела Эдуардовна смущенно, но довольно смеется.

– С тестом не знаю меры, – лепечет она. – Работала долгие годы в студенческой столовой и безумно любила это дело!

– Круто, – одобряет Георгиев и, даже не приземлив свой зад на табурет, хватает со стола пирожок. Откусывая, мычит от удовольствия. – Мм-м… Реально вкусно! Оху…

У меня едва глаза из орбит не вылазят. Квакнув что-то непонятное, резко толкаю Сашку в бок.

– Боже, где твои манеры, принц? – одергиваю строго. – От голода совсем одичал, что ли?

– Да… – едва не давится от моего тычка Георгиев. Прикрывая рот, краснеет. Смотрит на меня, словно придушить готов, но все же, восстановив дыхание, извиняется: – Простите.

– Ой, Сонечка, не кусай мужчину зря. Садись лучше, – журит меня соседка. – И вы, Александр, садитесь. Не стесняйтесь, пожалуйста! Я уже разливаю чай!

Переглянувшись напоследок, скользим за стол. Но пока Анжела Эдуардовна отворачивается к плите, этот чертов Александр щипает меня за ягодицу, заставляя от неожиданности взвизгнуть.

– Что такое, Сонечка? Что? – суетливо озирается старушка.

Я заливаюсь жаром. А Сашка… Он просто ржет.

И хотела бы я сказать, что меня это раздражает. Но на самом деле… Он же такой красивый, когда смеется, что это просто должно быть запрещено законом! Дух захватывает, и скрыть это очень трудно.

– Показалось, что на что-то острое села… – лепечу я запыханно, отдаляясь от усевшегося, наконец, Саши. – Давайте я помогу вам с чаем.

К сожалению, быстро справляемся. Так или иначе, приходится возвращаться за стол. Ну а там я перманентно чувствую себя взволнованной. Из-за близости Георгиева, из-за его взглядов, из-за его запаха… Да просто из-за того, что вижу его! Из-за него!

Благо, хоть поддерживать разговор не приходится.

Обычно я люблю поболтать. Но сейчас, после этой грешной страстной ночи и всех сопутствующих переживаний, чувствую, как силы скоротечно покидают мой организм. Хорошо, что Анжела Эдуардовна в одиночку справляется с беседой за столом. Похоже, рядом с принцем Георгиевым она чувствует себя звездой. Пока тот ест как не в себя, трещит без остановки. Я слегка перекусываю и большую часть времени просто молча сижу.

– Вы же к нам теперь часто будете наведываться, я правильно понимаю?

Едва ли не впервые подаю голос, встревая:

– Вовсе нет. Его сиятельству некогда. У него бизнес и невеста. Скоро свадьба!

– Свадьба? – повторяет ошарашенно старушка.

Я ведь ей не рассказывала плохого. Вот и об этом умолчала. А тут… Выдала на эмоциях.

– Вообще-то нет, – отсекает Саша достаточно ровно. – На мне венец безбрачия.

Последнее заявление лично меня заставляет поперхнуться чаем, которым я спасаюсь от бесконечной сухости во рту.

– Ох… – вздыхает Анжела Эдуардовна, хватаясь за сердце совсем как при просмотре очередного шедеврального сериала, где обречен на вечные страдания какой-то Хусейн. – Какая беда… С этим нужно срочно что-то делать… Но что? – в растерянности смотрит то на меня, то на чертового Георгиева. – Ах… – задыхается от эмоций. – Я знаю, кто нам может помочь! Есть одна женщина… Мы должны пойти к ней… Она выливает воском все!

– Э-э… – теряется Сашка ненадолго. – В следующий раз, – обещает, несмотря на все мои нарочито гневные взгляды. – А сейчас нам пора… Большое спасибо! Это был самый вкусный завтрак в моей жизни!

– Ой… – краснеет от удовольствия Анжела Эдуардовна. – Вам спасибо, Александр! Так приятно… Так приятно… Мне на месяц вперед приятно… Но вы, когда в следующий раз будете в Киеве, заходите, пожалуйста. Не забывайте.

– Обязательно, – снова обещает этот демон. – Солнышко, – окликая меня, протягивает руку. – Курьер подъезжает. Пойдем скорее, родная.

Я вкладываю в его ладонь свою только потому, что в данной ситуации испытываю глубочайшую растерянность.

Мурашки разбегаются по коже еще до того, как случается физический контакт. Достаточно этого хриплого «родная», и у меня все волоски дыбом встают. А уж когда соприкасаемся… В обе стороны такие импульсы летят, что кажется, искры в воздухе сечет.

«Я ведь обожаю его руки…» – признаю неожиданно.

И в каком-то совершенно непреодолимом нуждающемся порыве прижимаю вторую ладонь к тыльной стороне Сашиной кисти. Таким образом обхватываю с обеих сторон. Сжимаю чрезвычайно трепетно и интимно.

Георгиев это, конечно же, замечает. Задерживает на мне переполненный чувствами взгляд. Но, хвала Богу, ничего не говорит и не заостряет внимания на странности создавшейся ситуации.

Еще раз благодарим тихо вздыхающую старушку и прощаемся.

Едва входим в квартиру, звонит курьер. И это тоже спасение. Потому как за секунду до этого мы готовы были броситься друг другу навстречу и натворить глупостей.

Саша забирает ворох пакетов. И у меня серьезно ускоряется сердцебиение, когда я понимаю, что одежды больше, чем требуется человеку на один день. Наверное, нужно было бы это как-то прокомментировать… Напомнить принцу, что он здесь в последний раз… Но я слишком сильно поражена, чтобы вымолвить хоть слово.

– Мне нужно поспать, – шепчу устало.

– Мне тоже, – отражает Георгиев нахально.

– Тебе скинуть список гостиниц? – вспыхиваю, наконец.

От злости порываюсь рвать на себе волосы.

От злости? Или от отчаяния?

– Не хочу терять время. У меня его не так много осталось, – заявляет Саша невозмутимо.

Судя по взгляду, включил этого своего железного человека, и хоть ты взорвись перед ним, ничего не проймет.

– Окей, – выталкиваю едко. – Черт с тобой. Спи.

Разворачиваюсь и молча ухожу в спальню. Пока застилаю свежее белье на кровать, слышу, как в ванной включается вода. И это, честно говоря, последнее, что я запоминаю… Скользнув на прохладные простыни, обессиленно закрываю глаза.

Почти проваливаюсь в сон, когда ощущаю, как спину обдает жаром.

– Это ничего не значит… – выдыхаю, не открывая глаз.

– Понял, – отзывается Георгиев глухо.

Нет ресурса уточнять, что именно он понял.

– Почему ты продолжаешь колоть гормональный контрацептив, если ни с кем не трахаешься?

Этот вопрос будто в параллельной реальности звучит. Где-то далеко-далеко, хотя на самом деле – мне на ухо.

Словно пьяная, не поднимая век, слегка улыбаюсь.

– А кто сказал, что я продолжаю его колоть? – бормочу затянутым и мало разборчивым шепотом.

– Что?.. Что это значит, Сонь?.. Соня??

– Потом… – толкаю я и, безмятежно причмокнув губами, падаю в глубины чарующего сновидения.

Огонь обволакивает со всех сторон, но не обжигает. Затылок, лопатки, поясницу, ягодицы, бедра, грудь, живот и даже ступни… Сквозь все места, где Саша касается, просачивается энергетическое тепло.

Я чувствую себя спокойной, свободной, защищенной… Я чувствую себя счастливой. И на этом все.

А после пробуждения?

После будет после.