Текст книги "Механизм чуда"

Елена Усачева
Механизм чуда

© Усачева Е., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Глава первая
Ей хотелось

Ей хотелось спать. И еще немножко есть. Хотелось плакать. Танцевать, слушая через наушники музыку, чтобы только ей и никому больше. Хотелось покрасить ногти в ярко-красный цвет и чтобы держался долго, как гель, но не гель – его потом так тяжело смывать. Хотелось красивое платье в пол и чтобы браслеты бряцали на запястьях. Чтобы была тонкая рука. Хотелось, чтобы позвонил он. Хотелось болтать по телефону долго-долго. Хотелось сидеть в его комнате и слушать, как щелкают клавиши под его пальцами, в каждой вещи слышать его запах.

С желаниями все понятно. Даже с нежеланиями не было путаницы. Оставалось разобраться с реальностью, а она подводила.

Спать ей сейчас никто не даст. Еда – в холодильнике, но какая-то не та – котлеты с картошкой. Если сейчас разревется, до вечера лицо будет опухшим. Еще и голова заболит. В наушниках перетерся проводок, звук проходит через раз – проводок надо держать пальцами, а в таком положении особенно не потанцуешь. Яркий лак – развернут в школе и заставят смывать. Откуда взяться платью, тоже непонятно. Тонкие запястья со звенящими браслетами – это все равно что требовать, чтобы прямо сейчас выросла грудь, ноги стали длинными и стройными, а талия осиной. А вот и звонок… Но не от него.

– Ое! – оглушающе пророкотало в трубке. – Май литл герл! Ты идешь ко мне?

Стив. Приземист, крупноват. Лицо круглое, прыщавое и бледное. Коротко стрижен, но неизменно взъерошен. Глаза покрасневшие. Губы обветренные и покусанные, трещинки в уголках. Ходит в старой потертой коже – штаны и жилет. Белые рыхловатые руки с красными пупырками на плечах. Бррр. А! Еще любит музыку. Он главный в их компании спец по группам.

– Кто у тебя там?

– Пушкин!

Кто б сомневался, что этот прибежит первым.

– Он, кстати, мечтает о тебе, – крикнул Стив, и в трубку тут же ворвался другой голос:

– Евка! Мать! Ты чего зависла? – Голос, как у учителя, требовательный. Или как у следователей в старых фильмах.

– Думаю, что с собой взять – рубанок или электропилу, – пробормотала она. Пушкина никто не любил. Потому что Пушкин.

– Тащи все! На месте разберемся. С бензопилой осторожней. Был у меня дружок. Поехал он с папой в лес за дровами. Пока папаша бегал между елок, дерево хорошее выбирал, дружок решил пилу проверить. Дернул стартер, не удержал в руке, чиркнул по ноге. Пока до больницы довезли, пришивать уже было нечего. Помер от потери крови.

Это как всегда.

– Хорошо, не буду заморачиваться на бензопилу, возьму сразу пистолет для гвоздей.

– Для гвоздей? – не теряя делового тона, уточнил Пушкин. – Это вещь. Как в фильме… забыл название.

– Ежик пришел? – Задавать вопросы надо было до того, как Пушкин начнет рассказывать истории.

– Ползет уже. Ты тоже не тяни.

И дал отбой.

Ползет. А мог и позвонить. Мог зайти. Она бы чай приготовила. И бутерброды нарезала бы. Он бы починил ей наушники. Но Ежик не позвонил. Не пришел. Мысли не прочитал.

Глянула на телефон. Забыла спросить, как там Маша-Саша? Если уже появились, то и ей можно собираться.

Собираться… На кровати лежало то, что надо было надеть. Очки летчика времен Великой Отечественной (в инете купила). Браслеты из толстой цепочки (купила на сайте распродаж). Широкий черный пояс с тяжелой бляхой (раскопала в шкафу среди хлама). На нем серп и молот и что-то еще затертое. Волосы густо намазала воском, теперь топорщатся почище частокола – от резких движений между прядями свистит воздух. Легинсы. Юбка. Кожаная куртка. На руки кружевные перчатки с обрезанными пальцами. Стимпанк, так стимпанк. Хорошо бы придумать машину времени и отправить Стива к динозаврам. Пускай он их учит маршировать под барабан и выкрикивать дроби. И что она на него злится? Стив ни при чем. Отдал квартиру под вечеринку. А злится она потому, что нет того, кто просто обязан быть.

Крякнуло – в соцсети письмо. Не то, не то. Вот оно!

«Ты где?»

Тут. Это Машка. Пушкин достал ее рассказами, Машка ищет защитников.

«Иду! Ежик пришел?»

«Здесь давно. От его музыки уши болят».

Поймает Пушкина – голову оторвет. Зачем соврал, что Ежик только идет? На секунду задержала дыхание, вспомнив фигуру, поворот головы, услышав запах, и начала быстро одеваться. Глаза подвела черным, бровки домиком, помада красная. Видок – прощай, мама, мы с тобой не встретимся в этой жизни.

На улице темно, фонари горят через раз. Если идти медленно, то прохожие успевают тебя рассмотреть и удивиться. Каждому в ответ хочется сказать что-нибудь злое. Чтобы не трогали. Чтобы оставили свои комментарии при себе. Если прибавить шаг, становится не только видно, но и слышно – начинают звенеть цепочки. Впрочем, плевать. Она припустила бегом. Тяжело забухали гриндерсы. Чуть не сбила парня. Их трое, но налетела она на одного. Высокий. В очках. Взгляд удивленный.

– Танк, что ли?

– Сам – танк!

И что-то еще, что увидела, но не запомнила. Какая-то деталь. Неважно.

Улица, машины, грязь. Светофор далеко. Красный. Машины стоят. Рванула через дорогу. Откуда этот грузовик взялся? Черт косой, ботинки забрызгал.

– Евка! – повисла на шее Машка. – Что так долго?

В коридоре неслышной тенью возник Саша. Косуха – это, конечно, сила. Она способна изменить кого угодно. Даже тихого Сашу. Он как будто раздался в плечах и приобрел… Что-то приобрел, короче. От Машки немилосердно пахнет дешевым лаком для волос. Этот запах убивает таракана, а людей делает крепче. Маша в черном. Вместо пояса связка проводов с клеммами, на шее елочные лампочки.

– Ты изображаешь электрика? – осторожно спросила Ева.

– Дура! – легко бросила Машка. – Это кул. Смотри, что у меня есть! Сашка! Неси!

И Сашка принес. Он был очень послушный, этот милый Саша, прямо хоть себе забирай. А принес он огромную фару на длинной ножке. В его руках фара была похожа на гигантский глаз инопланетянина.

– Откуда это?

– С трактора! Правда, круто!

Фара была выпуклой – чистый глаз. Сзади металлический корпус. Тяжелая. «Ножка» шершавая. Бульк – инопланетный корабль уходит под воду.

Грохнула музыка, заставляя вздрогнуть.

– Убей своего Ежика, пожалуйста, пока я это не сделала, – крикнула Машка, забирая фару.

Фара – это вещь. Такую бы вместо лампы на стол. Настоящий прожектор!

Вибрация от басов шла по полу, ударялась в пятки, музыкальный сквозняк шевелил подол юбки.

Стив с Ежиком прилипли к компьютеру. От внезапной тишины заложило уши.

– Евка! Быстро увидела меня и поздоровалась!

Пушкин высок, худ, ушаст. Постоянно улыбается, демонстрируя щербинку между передними зубами. Не человек, а Чеширский Кот. И как Чеширский Кот – болтлив.

– Привет, классик! – Ева выставила руку, чтобы Пушкин к ней не приближался, а то ведь кинется целоваться. Этот может. – Что хорошего?

– Да что у меня может быть хорошего? – радостно сообщил Пушкин. – Живу. Но лучше жить, чем не жить. Вот у нас вчера в классе один пацан. Нормально так – пошел в столовую обедать, взял булку, взял компот, а в компоте была сливина. Он ее съел и подавился косточкой.

– Помер? – Концовки в историях Пушкина были одинаковые.

– А кто его знает! – погрустнел Пушкин. – На «Скорой» увезли. Лежит в реанимации. Наши хотели к нему сходить, а их не пустили.

– Ничего, еще помрет, – подбодрила она его.

– А чего помрет? – стал возвращаться к жизни Пушкин. – Это же обыкновенный компот был!

Ева отвернулась. Сдался ей этот Пушкин. Почему с ней разговаривает он, а не кто-то другой? Стив приветственно махнул рукой. Ежик так и сидел, упершись взглядом в экран. Другой… и ничего тут не поделаешь.

– А вообще, может, конечно, помереть. – Пушкину было все равно, слушают его или нет. – Из вредности, потому что должен мне сто рублей.

– Ты ему напомни. Он непременно помрет.

Пушкин посмотрел на нее пристально. Очень внимательно. Словно запоминал перед долгой разлукой.

– А где рубанок? – спросил он, резко сменив тон. – Ты ж обещала. А вообще, нормально так выглядишь. Пояс где оторвала?

– От деда-партизана достался.

Колонки подпрыгнули, выплевывая новую порцию панк-рока.

– О! «Абней» нашли! – обрадовалась Маша. – А то до этого все своим Джоником грузили. Тебе ведь тоже не нравится Магнифисент?

– Дуры! Ничего не понимаете!

Ежик так и не повернулся. Крикнул, глядя в экран.

– Где остальные? – Если не смотреть на согнутую спину, то становится полегче. И Ева решила не смотреть. Как будто здесь смотреть не на что.

Маша-Саша сидели на диване, трогательно держась за руки.

– Левшин в магазине застрял, – доложила Маша.

– Нашли кого посылать, – проворчала Ева. – Он к завтрашнему утру только вернется.

– С ним Катрин, – нежно улыбнулся Саша.

– К завтрашнему вечеру.

– Не веришь ты в силу любви. – Маша прижалась к Саше.

Взгляд невольно скользнул по сидящим у компа. Во что тут еще можно было верить? Только в нее одну, но в фантастических книгах.

– Ты видела, что Стив себе забабахал?

Маша ткнула пальчиком в сумрак комнаты. Там висели качели. В самом углу. Сильно, конечно, не пораскачиваешься, но качели в комнате – все равно круто.

– Как это он так? – Ева коснулась канатов, держащих сиденье.

– Говорит, там раньше турник висел.

– А ты знаешь, что здесь до этого турника было? – как всегда незаметно подкрался Пушкин.

Ева глянула на вкрученные в потолок крюки.

– Страшное дело, – невероятно деловым голосом сообщил Пушкин. – Тут один чувак повесился.

– Сразу на двух крюках?

– Петля рядом с ним была пуста. Он договорился со своей подружкой, что повесятся вместе, но она в последний момент испугалась и убежала.

– А он побежал за ней.

– Куда побежал? – обиделся Пушкин. – Он же помер.

– Потому и помер. Забылся, рванул за любовью, табуретка из-под ног и выскочила.

Пушкин на мгновение завис, переваривая информацию. Губы его расколола неприятная улыбка.

– А знаешь, – прошептал он; вблизи особенно были видны потертости лица – между бровями, на скуле, на бровях, – когда человек вешается, он не от удушья умирает, а оттого, что у него ломаются шейные позвонки. Хрясь, и все.

Для наглядности он хрустнул пальцами. От такой демонстрации оставалось только поежиться, сглотнуть и отступить.

Музыка снова скакнула. Теперь это было что-то совсем незнакомое. Протяжно завыл контрабас, встроился довольно звучный голос, его подбодрили барабаны. И какой-то еще был инструмент, который Ева определить не смогла.

– Чего это? – сунулся к компу Пушкин. – Ааааа, я знаю этих чувачков. Это же «Коппелиус». Кстати, – повернулся он к слушателям, – вы знаете, что на самом деле они все родились в начале девятнадцатого века, занимались черной магией и знали Гофмана. Их накрыла инквизиция. Они вместе взошли на костер и, умирая, произнесли заклятья. Теперь они живут вечно, и если сходить на их концерт…

– Какая инквизиция в начале девятнадцатого века? – воскликнула Ева. – Инквизиция когда была-то?

– Спокуха, сеструха! – радостно вклинился в разговор Стив. – Для твоего сведения: последнюю ведьму забили камнями где-то в Германии аккурат сто с небольшим лет назад.

– Костры инквизиции пылают до сих пор! – обрадовался такой поддержке Пушкин. – По истории что-нибудь не так сказал – все, считай, костерок из парт тебе уже можно складывать.

– Трепло, – выпрямился Ежик и потер глаза. – «Коппелиус» лет десять назад впервые появился. Можешь полюбоваться.

Когда он отклонился, стал виден экран. На нем монохромная фотография: несколько мужиков в цилиндрах, старинных длиннополых фраках и пальто, выбеленные лица, ярко подведенные глаза. У одного круглые черные очки. В руках контрабас, альт и кларнет. Круто. Кларнет у панк-группы. Выглядят они вполне себе на восемнадцатый век. Но Пушкина все равно хотелось поддеть. Да и неувязку с инквизицией исправить.

– И Гофман тут совершенно ни при чем, – вставила Ева.

– Коппелиус – герой его книг. – Ежик говорил, зевая и потягиваясь. – Темная ты какая-то.

И повернулся.

Он был розовощек и кудряв. А еще он был рыжим. И от одного взгляда на него у Евы перехватывало дыхание. Так бывает. Ты все отлично понимаешь – не для тебя, не красавец, не любит, – но ничего не можешь с собой поделать.

– Читала я «Маленького Мука». – В голове крутился Щелкунчик, но произнеслось почему-то другое.

Наступила тишина. Совершенно неожиданная. Перед этим музыка гремела, а теперь вдруг стало тихо. И никто не спешил сказать первое слово.

– Евк, у тебя все хорошо? – наконец тихо спросила Маша.

– Ое, – щелкнул пальцами Стив. – Евка Гофмана с Гауфом перепутала.

– Ну, ты совсем, – тяжело вздохнул Ежик и снова сгорбился около экрана.

Ева зажмурилась, понимая, что сейчас расплачется. Нет, не из-за того, что ошиблась – подумаешь, имя перепутала. С кем не бывает! Обидно было, что сказал Ежик.

– А вы знаете, – медленно начал Пушкин, – что Гауф умер в двадцать четыре года?

– Е! Его смерть была трагична, но красива, – подхватил Стив.

– Хуже! – Пушкин наградил Стива своей фирменной злобной улыбкой. – Ты представляешь, как выглядит умирающий от брюшного тифа? О! Это жуткое зрелище!

Он согнулся, словно у него болел живот, издал хрипящий звук, грохнулся коленями об пол, подпрыгнул, дотягиваясь до Евы. На мгновение его пальцы вцепились в руку мертвой хваткой. Было больно, но настолько неожиданно, что Ева не успела ничего сказать.

– Вот! – торжественно показал Пушкин на следы от своего захвата. – Вот так выглядят розеолы. Они вскакивают у заболевших. О вздутом животе, сером налете на языке я уже не говорю.

Ева сглотнула – по горлу словно теркой прошлись.

– Вы что тут?

Появившийся в комнате парень был… был… необычным.

– Отомри, – прошептала Машка. Тихо так, одними губами прошептала, но Ева услышала и опустила глаза. Какая-то она сегодня задумчивая.

У парня было узкое бледное лицо, густые буйные черные вихры. Темные удивленные глаза. Он чуть сутулился. Это из-за роста. Высокие всегда сутулятся. В руках держал железную раму с прикрепленными к ней проводками, пружинками, гирьками. Сама рама была усеяна шестеренками, валиками с мохнатящимися барабанами, позвякивала цепями.

– О! – перестал умирать Пушкин. – Евка, смотри! Бог пришел. Сейчас станет жарко.

– Что вы тут стучите? Я же сказал, сам все сделаю.

Парень говорил негромко и спокойно. Голос совсем не вязался с тем, о чем он спрашивал. Вроде как должен быть недоволен шумом, а спрашивает тихо. Кого-нибудь разбудить боится? Он был одет в черные брюки и черную водолазку – цвет подчеркивал худобу.

– Мы поклонялись богу солнца, – хитро прищурился Пушкин. – Взывали к нему. Он пришел. Кстати, это – Ева.

Парень еле заметно поморщился.

– Привет! – повернулся он к Еве. – Я – Ра. Меня этот клоун привел.

Пушкин снова грохнулся коленями об пол, взметнул руки над головой.

– О, великий Ра! Мудрость свою яви нам! Да не погаснет над нами солнце!

– Чего он опять орет? – в дверном проеме появилась копия худого парня с точно такими же буйными вихрами.

– Птах, знакомься! – Ра резво схватил Еву за руку и потащил к своему двойнику. – Это Ева! А это – мой брат, Птах.

– Как? – После ошибки с Гауфом Ева не спешила проявлять свои знания.

– Солнце! Над нами взошло солнце! – бился на полу Пушкин.

– Это еще что! – хмыкнул от компьютера Стив. – У них есть третий брат. Зовут Гор.

– Привет, Ева! – радостно тряс руку новой знакомой Птах. Или это уже был его брат? – Если запутаешься, ерунда. Мы похожи! А имена нам давал дед. Он известный египтолог. Вот мы и оказались солнечными богами! Редька! Держи! Ты искал коммутатор.

– Ое! Вы собрали! – Стив маленьким танком прошелся по комнате, сметая все на своем пути.

– Еще нет! – Ра махнул перед собой рамой, свистнули провода и пружинки.

Ева отступила, уходя из зоны поражения – увлеченный Ра не видел, кто с ним рядом. И столкнулась с застывшим посреди комнаты Пушкиным.

– Солнечные божества – Птах, Ра и Гор, – тихо произнес он. – Ра правил в Гелиополе, Птах в Мемфисе, а Гор… уже не помню где. Птах среди них самый интересный. Он сама вечность, по ту сторону творения. Антиматерия. Прикинь? Винни Пух про него правильно сказал: он вроде есть, и его сразу нет.

– Слушай, – покосилась на него Ева, – тебе не надоело?

– Ты? Смертельно! Да и выглядишь ты сегодня хреново.

Он тут же исчез. Побежал выражать восторги железной раме. Ева привычно глянула на согнутую спину у компьютера. Музыка смолкла, из динамиков доносилось быстрое щелканье – Ежик что-то искал.

– Их Пушкин привел, – заговорила Машка. – Они в клубе в радиокружке занимаются.

Ева устало опустилась на диван. Если бы не Ежик, она бы сюда ни в жизнь не пришла. Да и из-за Ежика приходить тоже не следовало. Хотя Маша – тоже неплохая компания. И Стив. И Левшин. Теперь вот Ра.

– Нет, ты представляешь, какие у них имена! – тут же подцепила ее под локоть Машка. – Я бы умерла жить с таким именем – Ра. Или Птах.

– А если учесть, что имена влияют на человека, то вообще жесть. – Катрин бухнулась на диван, заставив подруг подпрыгнуть. Ваня, Коля – это понятно. Один соединяет в себе разные качества, другой – победитель, всегда уравновешен, трудолюбив. А как жить, если ты Гор?

– Вы пришли? – удивилась Ева. За всеми своими расстройствами она не услышала, как хлопнула дверь. – А где продукты?

– Там, – лениво отмахнулась Катрин. – Лешик на кухню понес. А этот бог Света как хоть выглядит?

– С головой орла, кажется. – Машка не любила Катрин и сейчас старательно отползала от нее подальше.

– Ну, понятно, родственник дятлу.

– У! Заработало! – взвыл Пушкин за дверью. В коридоре мелькнул Левшин. Ежик помчался на шум.

– Что они делают? – спросила Ева, недовольно поджимая губы. Не замечает! Совсем не замечает!

– Левшин! Стой! – вылезла из диванных подушек Катрин.

– Что может делать истинный стимпанковец? – подал голос Саша. Пока девочки разговаривали, он галантно стоял в стороне.

– Машину времени, – буркнула Ева. Ее все раздражало: и бесцеремонная Катрин, и дурак Пушкин.

– Вот именно! – обрадованно подпрыгнула на месте Маша.

– Они же в радиокружке занимаются, сказали, что могут собрать машину времени. Левшин для них за подсолнечным маслом побежал.

– Вы что, заболели? – отодвинулась от них Ева. – Какая машина времени на подсолнечном масле?

– У Булгакова же получилось. Аннушка пролила подсолнечное масло, и появился Воланд.

– Ууууууу! – вопили в коридоре. – Перемещаемся!

– Ну, что ты как маленькая, – толкнула Еву в бок Машка. – Главное, верить! В этом смысл стимпанка. Не брошки и колечки, а вера в то, что… что… – Она обернулась к Сашке, и он подхватил:

– В научно-технический прогресс. Время не главное. Мы можем быть всегда. Это как тоска по невозможному.

– Вот, вот! – заторопилась Машка. – Сегодняшний мир движется в неправильную сторону. Дальше тупик! Катастрофа! Все эти гаджеты, электроника, в которой давно уже никто не разбирается. Мы должны были развиваться по-другому. Не на атомной энергии, а на паровых двигателях. Мы можем все исправить, если отправимся в прошлое!

Ева почувствовала, как у нее от удивления вытягивается лицо.

– Ну, не совсем в прошлое, – мягко вступил Саша и погладил Машку по руке. – Исправлять можно и здесь.

– А что сейчас у нас не так? – прошептала Ева.

– Все не так! – торопилась Машка. – Глобальное потепление, киты выбрасываются на берег океана, птицы меняют маршруты миграции. Компьютер захватывает человека.

– Высокие технологии и низкие моральные принципы, – важно поддакнул Саша. – Киберпанк – отстой. Стимпанк спасет мир.

– Вперед! – завопили в дверях. – Назад!

В комнату ввалился Пушкин. Опираясь о пол рукам и ногами, он полз, сильно извиваясь, словно был ящерицей.

– Доисторическое время! – прорычал он. – Я стегозавр!

Следом за ним показался Стив. Спокойный, уравновешенный Стив прыгал на корточках, сильно вытянув шею и выпятив глаза.

– А я мар-р-разух!

Дальше шел один из братьев. Он двигался на полусогнутых ногах, сильно склонившись вперед.

– Тиранозавр, – представился он.

– А я, – писклявым голосом произнес Ежик, – маленький, но симпатичный динозаврик – эораптор.

С этими словами он упал на спину и поболтал в воздухе ногами.

– Тогда, – накинулся на него один из братьев, – я тебя съем.

Ева подобрала под себя ноги, чтобы «динозавры» ее не затоптали.

– Вы со временем не ошиблись? – проворчала она.

– Не мешай им! – попросил Саша. – Машина времени еще не настроена.

Ежик весьма бодро скинул с себя солнечного бога, но тут на помощь тиранозавру подоспел брат. Возня пошла всерьез. Пушкин сопел, отдирая от воротника рубашки цепкие пальцы одного из радиогениев.

– Ура! – запрыгала на диване Маша. – Машина времени работает! Она перенесла вас из мезозоя в Средние века! Даешь войну Алой и Белой розы!

– Даешь! – вскочил на ноги солнечный бог. – Я вызываю вас на бой!

И метнул в Стива тапкой.

– Драться будем на половниках! – хрипел Пушкин, придавленный к полу соперником.

– Ну что вы возитесь, как младенцы! – не выдержала Ева.

Ее не услышали.

Увлеченные очередным перемещением, мальчишки вооружались. Предусмотрительный Пушкин наматывал вокруг себя плед, из подмышки у него падала подушка. Один из братьев азартно стучал подошвами тапочек, хлопки получались звонкие, как выстрелы.

– Отправь их уже в какое-нибудь другое место, – взмолилась Ева. Вид здоровых парней, увлеченно играющих в детскую игру, расстраивал.

– Сходимся! – кинула перед мальчишками мятый платок Маша.

– Убью! – ринулся в бой Стив.

Они сшиблись. Пушкин тут же оказался на полу.

– Я звоню, звоню, а вы не открываете, – недовольно протянули из коридора.

– Скачок во времени! – гаркнул кто-то. – Джек-Потрошитель на улицах Лондона!

Дерущиеся в комнате тут же отпустили друг друга и ринулись в коридор.

– Какой Потрошитель? – вопил перепуганный Левшин. – Я масло принес!

– Никакой пощады маньякам! – подзуживал голос из-за двери. Снова раздались звуки, похожие на выстрелы. И тут же погас свет.

– Дверь! Дверь откройте! – заорал Стив, вваливаясь в комнату. За стеной что-то упало, и стало светло.

Прямо в уличных ботинках вошел Левшин, за его спиной безуспешно пряталась пухлая Катрин. Левшин прикрывался пакетом с продуктами, как щитом, и орал:

– Масло хотели! Я принес масло!

– Новый скачок! – крикнули из коридора.

– А у вас весело!

На пороге комнаты стоял сухощавый мужчина и широко улыбался. Улыбка резала его острое лицо пополам.