Текст книги "Ветреное лето"

Глава пятая. Судят день по вечеру

«Первый человек, о котором ты думаешь

утром и последний человек, о котором

ты думаешь ночью, – это или причина

твоего счастья или причина твоей боли»

Эрих Мария Ремарк

В начале июня Соня приехала домой на летние каникулы. Девушка закончила учебный год в финансово-экономическом колледже и сдала летнюю сессию на отлично. Учиться Соне нравилось, но предстоящим каникулам она была очень рада. Настроение у Сони было по-летнему беспечным. Впереди было целое лето и свобода. В первое же утро дома, проснувшись и выйдя босиком во двор в лёгком ситцевом платье, девушка увидела на крыльце букет жёлтых саранок, тёмно-зелёные крепкие стебли которых перевязаны блестящей обёрточной ленточкой.

В первую секунду сердце девушки одним сильным болезненным ударом ухнуло вниз, а дыхание перехватило. А потом она смогла выдохнуть, и в груди застучало быстрыми неравномерными толчками. «Илья… Илья!», – она тихо прошептала его имя одними губами, а потом схватилась руками за горло и на миг прикрыла глаза, стараясь справиться с волнением. В букете не было ни записки с именем того, кто принёс цветы, ни чего-либо иного, говорящего о том, кто их мог принести. Но девушке не нужно было никаких посланий с именем, чтобы узнать с первого же взгляда, чьи это цветы.

Соня знала, что такие цветы нельзя нарвать в полях возле Таёжного, красные саранки росли сколько угодно, а вот жёлтых не было. Жёлтые цветы растут только на другом берегу горной речки на отвесных крутых скалах. Чтобы их нарвать, нужно вплавь добраться по бурлящей студёной даже в самый летний зной воде. Только один человек из тех, кого знала Соня, способен был совершить такой безумно-смелый поступок. Это мог сделать только Илья Иващенко. Он вернулся! Он вернулся сегодня и принёс ей цветы. А значит совсем скоро придёт и сам.

Соня спохватилась и лихорадочно начала наряжаться, заплела волосы в сложную красивую причёску, перемерила все свои платья их шкафа и наконец остановилась на пёстром ярком платье цветочной расцветки – с мелкими жёлтыми и красными цветами на светло коричневом шифоне. А потом побежала к дому Иващенко, где жили бабушка и дедушка Ильи. Она даже отдышаться не успела, когда открывала калитку в их двор. Бабушка Настя встретила девушку на крыльце, позвала в дом, но Соня вежливо отказалась:

– Мне только Илью увидеть! Он же вернулся, да?

– Вернулся, но пробыл у нас совсем недолго, чуть больше часа назад, а потом снова уехал, – ответила его бабушка.

– Как?! Уехал? – непонимающе переспросила девушка.

На крыльце показался Стас Назарович, он громко усмехнулся и так же громко и радостно поприветствовал девушку:

– Проходи, Зосинька, проходи! Мы с Лялечкой как раз чай собрались пить. Лялечка ватрушек настряпала, смачные, пальчики оближешь. Пойдём с нами к столу!

Соня улыбнулась, дедушка Ильи всегда называл её на свой украинский манер – Зося, вместо Сони, но девушка не возражала, ей это нравилось. Так ласково и тепло это звучало.

– Нет, спасибо. Я уже позавтракала, мне бы только Илью увидеть… – произнесла она с сильно бьющимся от волнения сердцем. Она не могла поверить, что он был здесь всего какой-то час назад и не зашёл к ней в дом, чтобы её увидеть! Хотя… возможно он решил, что ещё рано и не посмел её будить? Но он всегда знал, что она как жаворонок с зарёй просыпается. Какое-то смутное, ещё неосознанное, тревожное волнение поселилось в душе, но Соня продолжала стоять и улыбаться Стасу Назаровичу и Анастасии Сергеевне.

– Так он сказал, что к вечеру приедет, часам к восьми, не раньше. А ты, красуня, соскучилась, утерпеть не можешь? – Стас Назарович засмеялся громче, – Так это понятно, дело молодое! Но, серденько, раньше вечера не получится вам свидеться, дела у него. Таки до вечера живи спокойно, не майся як шалёна.

– Да… Да… Хорошо… – дрожащим голосом проговорила Соня и выбежала со двора. Назад шла тоже быстро, придерживая ладонь на груди, пытаясь замедлить биение отчаянно рвущегося из груди сердца. И ничего, и никого перед собой не видела, с ней здоровились пару раз, она машинально отвечала, но при этом не видела лиц тех, кто ей встречался и кому она отвечала на приветствия. «Точно – шалёная», – подумала она про себя, придя домой и взглянув на себя в большое зеркало над старым комодом. Глаза горят, щёки пылают, волосы растрепались… И как дожить до вечера? Разве она сможет? Разве это вообще возможно?!

Но примерно через час она немного успокоилась, пришла в себя, и способность мыслить здраво снова вернулась к ней. За окном ярко светило июньское солнце, щебетали птицы на густых зелёных ветвях тополей, небо блестело такой синевой, что вызывало резь в глазах, и Соня решила пройти прогуляться к реке, чтобы быстрее скоротать время.

Конечно, купаться ещё очень холодно, но так хотелось ощутить приход раннего лета – увидеть жёлтое поле одуванчиков, услышать шум реки, полежать в траве, глядя на бегущие по ясному летнему небу белые облачка. День обещал быть тёплым, манил предстоящей радостью.

Сразу за околицей вдоль просёлочной дороги начинались одуванчиковые поля. Здесь, на севере, эти маленькие, но такие яркие солнечные вестники весны зацветают не в мае, а только в начале июня и считаются уже не весенними, а летними цветами. Летние первоцветы усыпали поляны ярко-жёлтыми шапочками, и от этого всё, возле чего они росли, приобретало праздничный летний вид: и старая покосившаяся изгородь, и большие пыльные валуны у дороги, и давно некрашенный с облупившейся старой краской дом Альбины Петровны Павловой. Дом Павловых был последним у дороги, после него шли луга, и бежала тропинка в низину, там, где шумел быстрый перекат горной реки. Именно туда и направилась девушка, на ходу снимая туфли и распуская волосы. Лёгкие локоны легко заскользили по плечам, освобождаясь от плена заколок-шпилек. Соня встряхнула головой, и белый каскад локонов рассыпался по плечам и спине. Девушка вдруг вспомнила, как в последний раз, когда они виделись на перроне вокзала, Илья гладил и перебирал в своих пальцах её длинные волосы. Ей тогда безумно это нравилось и даже хотелось плакать ещё горше, лишь бы только он продолжал эту безумно нежную и приятную ласку. Вот… Она опять думает о нём, на что бы не глянула, что бы по пути не увидела, все думы её возвращались к нему одному, и она томилась от ожидания предвкушения радости – встречи с ним.

Соня нагнулась и сорвала махровую жёлтую головку одуванчика и вспомнила, как в детстве они с Дашей любили есть эти цветы. Нежные и сладкие, но когда пожуёшь их подольше, они начинают горчить. А бабушка Полина варит из этих жёлтых головок варенье. И когда Соня с Дашей собирали головки одуванчиков на варенье, то наедались этих цветов так, что во рту горчило. А когда спустишься ниже к реке, то не доходя до берега пару метров, увидишь кусты дикого шиповника. Шиповник так густо растёт по речному берегу, что когда цветёт, источает нежный сладкий аромат, на который летят осы и шмели. Но сейчас он ещё не цветёт – рано. Начинает цвести рясно и пряно только в середине июня. Листочки его цветов, нежные и тонкие, девочки срывали и тоже ели. Эти цветы пахли розами и были сладкими.

Соседка Альбина Петровна, увидев, что девочки любят срывать и есть цветы, предостерегла:

– Не все цветы срывайте, девоньки. Особенно не трогайте маленькие беленькие цветочки, очень красивые, похожие на крохотные лилии или колокольчики, растут они на стебле рясно, внимание к себе привлекают, а если увидите рядом чёрные ягодки, то тем более не трогайте. Беладонна эта, растение очень ядовитое и опасное. Когда я была маленькая, то помню, что всегда есть хотела. Время тяжёлое, голодное – война шла. Мы каждый день прибегали к железнодорожному мосту, по нему составы шли с военной техникой. Мы эти составы провожали, стояли под мостом и руками машинистам махали, а на обратном пути по лесу шли и собирали всё, что только есть можно – ягоды, листья, почки, коренья, лук и чеснок дикий – черемшу, даже кору жевали. И вот как-то мне на тропинке цветочки попались – маленькие, беленькие, пахнут приятно и сладкие на вкус. Их я с голодухи-то и наелась. А как домой пришла, меня затрясло всю как в ознобе, температура поднялась и судороги. Металась как в лихорадке, в бреду, ничего не помню. Мать за фельдшером побежала. Хорошо у нас фельдшер грамотный был, пожилой такой мужчина Давид Янович, он сразу спросил у подружек, что я ела. И они рассказали, мол, цветочки такие беленькие, маленькие, красивые и сладкие. Он сразу смекнул, что к чему. Спас он мне жизнь тогда, если бы не он, сама не выкарабкалась бы. Так что не всё можно есть, что сладкий вкус имеет. Хотя большинство ядовитых растений горчит, этим и предупреждает – не ешьте, опасно. Только не беладонна, не дурман-трава. Сладкая она, потому и для детей очень —очень опасная.

Маленькую Соню так тогда потряс этот рассказ, что незнакомые цветы трогать она остерегалась. А вот эти милые жёлтые одуванчики можно и трогать, и кушать, собирать в букеты и плести венки. А чуть позже, когда они отцветут, и на месте весёлых жёлтых шапочек появятся седые невесомые шары, их так интересно сдувать и отправлять в путешествие по лугу множество маленьких парашютиков-семян.

А над этим душистым лугом с медвяными ароматами трав и первоцветов раскинулось бескрайнее небо, окрашенное светло-голубой лазурью. Летнее небо отличается от весеннего. Оно абсолютно яркое, так насквозь пронизано лучами солнца, что редкие облака кажутся прозрачными, невесомыми. Но и эти облака быстро исчезают за горизонтом, чтобы небесное пространство становилось таким чистым, ярким, пронзительно-лазоревым, что так и хотелось побежать по цветущему клевером лугу, широко раскинув руки, как крылья, а потом упасть на нежную молодую траву и, всё так же раскинув руки, смотреть в это небо счастливо, свободно, весело. И пузырится в тебе шальными брызгами это веселье как газированный воздух в лимонаде. И лежать так на траве с раскинутыми в стороны руками – без всяких мыслей, с пустой и свободной от забот головой и смотреть, как изредка небо пронзают белые полосы. Это дорожки от самолётов, они появляются часто в такие яркие безмятежные дни, про которые пилоты говорят, что в таком небе видимость стопроцентная.

Иногда всё же мысли появляются, но определённо глупые, неразумные и непрактичные, например такая: «Стать бы птицей или самолётом и улететь в эту манящую синюю высь». Или вот ещё: «Взобраться бы на облачко, сесть на него и плыть по небу… Облачко, наверно, такое мягкое как вата…» Если бы кто-нибудь в эти моменты подслушал Сонины несуразные мысли, то ей бы стало стыдно. Ведь всем известно, что облака – это не плывущая по небу вата. А потом мысли плавно снова возвращаются к тому, о ком томится сердце. Соня представляет себе его таким, каким видела тем летом. Он побрит налысо, и его голова, там, где совсем недавно кучерявились рыжые тяжёлые и густые волосы, бледная от того, что кожа ещё не успела загореть. Но Соне он уже не кажется вредным и неприятным, наоборот – он ей нравится. Потому что спас. Он уже не хулиган, он её спаситель. Он спас ей жизнь, вот так. Не больше, не меньше. А потому, даже лысый, со шрамом на коленке и с ехидной ухмылкой он прекрасен. Тогда на берегу выражение его зелёных глаз, в радужках которых по-кошачьи блестят жёлтые искорки, стало вдруг серьёзным, смущённым. И это было что-то новое. Этот неисправимый хулиган и задира вдруг засмущался и стыдливо отвёл взгляд. Она убрала с лица мокрую прядь волос и посмотрела на него, и от её взгляда мальчишка засмущался ещё больше.

– Ты это… согреться тебе надо… Вот… возьми моё полотенце. Оно сухое… почти…, – неуверенно добавил он и протянул ей своё большое махровое полотенце. Она накинула его полотенце на плечи и поёжилась. А потом он отвёз её к себе домой, где она грелась возле протопленной печки и пила чай с вкуснейшим земляничным вареньем. Это был день, когда начала зарождаться её любовь к нему. Неуверенная и пугливая, она становилась с каждым днём сильным необратимым чувством, от которого не было возврата назад в прежнюю жизнь до него.

Кое-как скоротав время и дождавшись вечера, Соня уже решила опять идти к дому его бабушки и дедушки. Но уже когда Соня снова поменяла платье на светло голубое с белым мелкими цветочками и снова сделала причёску, позвонила Даша и позвала Соню к себе, сказав, что это срочно и важно. И Соне пришлось направиться к дому Даши. Но там подружки не оказалось. Тётя Ксюша открыла дверь, приветливо поздоровалась, улыбнулась своей мягкой доброй улыбкой и сказала, что Даша пошла к реке и попросила Соню пойти на берег к ней.

Уже тогда что-то тревожным холодом сжалось внутри неё, но Соня, отогнав от себя смутное предчувствие, направилась по тропинке к реке. Небо, весь день блистающее чистотой, покрылось на горизонте длинными тёмными полосами. Перистые облака закрывали алый закат, предвещая скорое ненастье. Девушку вдруг одолело странное тревожное желание – повернуть назад, не ходить туда, откуда смутно манит тревогой. Но вопреки этому желанию она пошла дальше. Сумерки наступали быстро, резко похолодало. Соня шла по берегу реки, вглядываясь в эти сумерки и ещё издали заметила едва различимую сизую дымку костра, а когда подошла ближе, бесшумно ступая босиком по нагретому за солнечный день песку, то увидела костёр и два силуэта возле него. Девушка подошла ближе, но вдруг внезапно остановилась и вздрогнула в испуге. То, что она увидела, было так неожиданно и нереально, что Соня некоторое время стояла, замерев от ужаса, а когда пришла в себя, поспешила спрятаться во влажной темноте ивовых кустов, но и оттуда было хорошо видно, что происходит возле костра.

На старом побелевшем от ветров и дождей бревне сидел Илья (её Илья!), он был одет – в спортивных штанах и тёмной футболке, но босой, а рядом, перекинув одну ногу через его колено, устроилась Даша, полностью обнажённая с распущенными спутанными волосами. Она сидела на его коленях лицом к нему, обхватив его ноги своими ногами. Её полноватое тело белело в сумерках и в отсветах огня. И на её белом нежном теле отчётливо выделялись загорелые сильные руки Ильи, гладившие её широкую спину, а потом сжимающие пухлые ягодицы и грудь. С распущенными волосами, обнажённая, в зловещих бликах огня она показалась Соне валькирией, прилетевшей на какой-то жуткий шабаш ведьм. Треск дров в костре, гортанные сиплые стоны Даши и тревожный пронзительный крик ночной птицы – казалось, эти тихие звуки зазвенели чудовищно-оглушающей какофонией в смятённом сознании Сони. Девушка попятилась назад, зацепилась подолом платья за ивовый куст. С испуганно стучащим сердцем, панически боясь, что её присутствие заметят, Соня отцепила подол платья от ветки и медленно, осторожно ступая по траве и стараясь не задеть какую-нибудь трухлявую ветку, случайно оказавшуюся в траве, направилась обратно вдоль берега. Но каждый шаг давался с трудом, Соня с едким холодящим страхом чувствовала, что не дойдёт – ноги отказывались идти, они перестали её слушаться, и она почти их не чувствовала. С огромным трудом она медленно добралась до своего двора, упала без сил на скамейку и закрыла глаза, опухшие от слёз. Оказывается, пока она шла, то плакала. А Соня даже не заметила этого. Не заметила она и того, как погрузилась в тревожный липкий сон, только чувствовала, как во сне её морозит, как она вся дрожит, но не могла проснуться и пошевелиться.

Она не проснулась и когда сильные тёплые руки отца подняли её со скамейки и занесли в дом. Она не чувствовала тепла, даже когда мама укутала её шерстяным одеялом. А к утру у неё поднялась температура, и Соня два дня пролежала в постели, не вставая, пока жар не спал, а ноги снова начали её слушаться.

А на третий день пришла Даша. Растроенной она не была, выглядела свежо и довольно, в новом красном платье в обтяжку (наверно именно с этой минуты, как увидела Дашу, стала бояться красного цвета) и туфлях на каблуках. Туфли Даша небрежно сбросила возле порога и прошла в комнату к подруге.

– Ну, что, как себя чувствуешь? – участливо спросила она, но Соне показалось в интонации её голоса притворство, – Я вчера к тебе заходила, а мне сказали, ты болеешь.

– Мне уже лучше, – сдержанно ответила Соня, поджала ноги и натянула на себя одеяло.

– А ты уже знаешь, что Илья приехал? – всё с той же наивно-радостной интонацией продолжила Даша и посмотрела на подругу открытым бесхитростным взглядом, – Возмужал в армии, уже не тот мальчишка, которого мы тогда вместе провожали. Совсем взрослый стал. «Мы с ним ночь на берегу провели», – Даша говорила, а Соня сжимала край одеяла до боли в пальцах и не могла понять, как ещё может дышать и спокойно смотреть на Дашу, и как у Даши совести и смелости хватает говорить так открыто о том, что случилось?!

А Даша, делая вид, что не замечает состояния подруги, продолжает:

– Он сам меня нашёл. Сначала я не хотела с ним идти. Я же помню, что он с тобой до армии был. Но Илья объяснил, что между вами всё кончено, что к тебе он не вернётся. И вообще, с его стороны это было глупым детским увлечением.

– Глупым?.. – дрожащими губами прошептала девушка.

– Ну да, – пожала плечами Даша, – Так, между прочим, часто бывает. Уходит в армию один человек, а возвращается уже другой. За год многое меняется. Он сказал, что ты всегда была недотрогой, как там бабушка Полина про тебя всегда говорит – нежна пенка с кислых щей, – засмеялась Даша и тряхнула обесцвеченными кудрями, – А он уже мужчина, ему взрослых отношений хочется. Ну, вот мы с ним и сблизились. Вот, смотри!

Даша задрала подол своего яркого платья и обнажила истёртые в кровь исцарапанные коленки. И не дожидаясь вопроса подруги, с довольным видом пояснила:

– Всю ночь меня не отпускал. У меня такого ещё никогда с парнями не было! Он жеребец просто. Ну, это понятно, целый год без женщины был. Я в кровь все коленки истёрла и спину тоже, – Даша говорила жалобным тоном, но её довольный вид при этом не соответствовал её словам, – На коленках стояла, на четвереньках, на спине лежала и всё на песке, а он ненасытный такой, всю ночь не отпускал. Как только я не стояла и не лежала! Он всю меня вывернул, ходить больно. Внутри всё натёрлось так, что не только ходить, сидеть больно…

– Даша! – перебила её Соня с таким отчаянием в голосе, что Даша замолчала, – Хватит! Не надо! Уходи, Даша…

– А что такое? – спокойно произнесла Даша, слегка приподняв накрашенную и тонко выщипанную бровь, – Я совершеннолетняя уже, мне запретить никто не может. А ты ханжа, Соня.

– Ничего мне про эту ночь не расказывай больше! Прошу тебя, Даша! – истерично выкрикнула Соня и прикрыла бледное лицо дрожащими ладонями.

– Ты на меня не обижайся, Соня. Сама виновата, – упрямо продолжала подруга, – Что, думаешь, в жизни как в рыцарских романах? Что парень будет вечно ждать, пока ты осчастливишь его своим вниманием и разрешишь дотронуться до своего тела? Да любому парню секс нужен, без этого им вообще никак. Это взрослый мир, Соня, а ты всё в розовых облаках летаешь, – Даша говорила, и в её голосе всё отчётливее слышалось презрение, – Можешь и дальше делать вид, что для тебя секса не существует.

– Даш… Уйди, пожалуйста. Мне нужно побыть одной, – с болью в голосе произнесла Соня, не отрывая ладони от теперь уже пылающего лица.

– Да, пожалуйста, – Даша резко дёрнулась и поднялась с кресла, – Только на меня не злись, я не виновата. Твой парень сам сделал выбор, я его у тебя не отбивала.

Даша вышла из комнаты, а Соня осталась одна. Она долго смотрела прямо перед собой, не видя ничего, кроме пелены своих слёз, которые всё бежали и бежали, и остановиться никак не могли.

В тот вечер Соня, сколько не возвращалась мыслями к этому мучительному разговору, так и не смогла разобраться, кто из них виноват – она сама, Илья или Даша. Только боль осела горячим пеплом на глубину её души и так и затаилась там. Нет-нет, да и заставляя вспоминать о тех отблесках костра, бесстыдно раскинувшихся ногах Даши, прикрытых ресницами глазах Ильи и его сильных загорелых руках на девичьем теле. И тогда Соня до боли закусывала губы, чтобы не расплакаться, не разрыдаться отчаянно и безнадёжно. Но Даша ведь, по сути, права. Ни она, ни Илья ничем не предали её, Соню. Илья её ни разу не поцеловал даже, не говорил, что она ему нравится, ничего ей не обещал. Она, наверное, сама виновата – витала в облаках и на воображала себе того, чего и не было никогда.