Текст книги "Черный клевер"

Лоре почему-то показалось, что пройдут месяцы, возможно, годы, а частичка Вари так и останется – замершей над Яузой, впечатавшейся в Город, влившейся в ковку чугунного парапета. И каждый раз, проезжая мимо, краем глаза Лора будет замечать ее, колеблющуюся, все еще решающую и не решившуюся.

 
…Дева над вечной струею
вечно печальна сидит[2]2
  Из стихотворения А. С. Пушкина «Царскосельская статуя».


[Закрыть].
 

Перед самой Лорой такого выбора не стояло.

Она родилась в рабочем городишке на дальнем краю Подмосковья, единственный ребенок бывшего военного Алексея Алексеевича Астанина, ветерана афганской войны, которого все знакомые звали не иначе как Лексеич, и его жены Зои, всю жизнь проработавшей продавщицей в гастрономе. Родители жили несчастливо, постоянно переругиваясь и покрикивая друг на друга, хотя до рукоприкладства не доходило. Отец Лоры был человек хмурый и немногословный, и большая часть того, что он говорил, адресовалась его супруге в ответ на бесконечные придирки, а тут уж он выражений не выбирал. Иногда, примерно раз в два месяца, Лексеич уходил в жестокий запой, и несколько дней сидел на общей кухне, опершись мозолистыми руками о колени в спортивных трико, и мутными глазами уткнувшись в пустеющую бутылку. Дом был фабричный, двухэтажный кирпичный барак старой постройки с двухкомнатными отсеками квартир, темной кишкой коридора с тусклой лампочкой, болтающейся на белесом проводе и паутинах, и единственной на этаже кухней, и когда мать приходила ругать отца или отнимать бутылку, это слышали все соседи.

Лора пропадала на улице целыми днями, чтобы не видеть дрязг и разборок, и водила дружбу с мальчишками. Она наравне с ними участвовала в уличных боях «двор на двор», ходила удить рыбу в пруду за Домом пионеров, шастала по заброшенным корпусам завода и в гараже копалась в рухляди, еще недавно бывшей «Запорожцем», «Москвичом» или «Днепром». В бойкой компании пацанов она была единственной девчонкой, и это как налагало определенные обязанности, так и давало привилегии. Впрочем, привилегиями она не пользовалась, а вот в автомобилях разбираться научилась замечательно и к окончанию школы могла исправить любую поломку – как в чуде отечественного автопрома, так и в иномарке. Пожалуй, единственное, чего искренне не понимали ее приятели, так это увлечения классической музыкой. Кажется, ее Лора полюбила в те достопамятные всей стране дни, когда «Лебединое озеро» из балета Чайковского превратилось в символ ломающейся эпохи. С той поры, идя мимо музыкальной школы, девочка замирала даже от неказистых звуков разыгрываемых гамм, в надежде услышать что-то стоящее, а позже стала забегать к одной из учительниц, чтобы переписать очередную кассету с оперой. Кассеты она покупала в лотке на рынке, там было много зубодробительной попсы, на которую классику приходилось писать вторым слоем.

Словом, этим своим увлечением она сильно выбивалась из общей массы расслабленных подростков, проводивших вечера на площади перед памятником Кирову под однообразные песни из бумбокса. Приятели шутили, что так она отрабатывает карму своего заморского имени. Слово «карма» в те времена тоже было популярно.

Бог знает, где Зоя Астанина отыскала имя для дочери, но Лора считала, что Элеонорой ее назвали в порыве романтическом и довольно бестолковом, и спасибо, если не в честь героини какого-нибудь слезливого романа. В таком случае, родись она на несколько лет позже, вполне могла бы оказаться Изаурой. Лишь много лет спустя она узнала, что имя это произошло не то от греческого «элеос» – «сострадание», не то от провансальско-германского «алие» – «иной». Себя она скорее чувствовала чужой, чем милосердной, но с Алиенорой Аквитанской[3]3
  Алиенора Аквитанская (1122–1204) – герцогиня Аквитании и Гаскони, одна из образованнейших, богатейших и влиятельнейших женщин Европы своего времени, королева Франции и Англии, мать королей Ричарда Львиное Сердце и Иоанна Безземельного.


[Закрыть] общего у нее было маловато. Да и навряд ли ее мать знала про Алиенору. Что до чуждости – Лоре всегда приятнее было с приятелями в гараже, чем с собственными родителями. Общий язык с ними так и не нашелся, и обе стороны не особенно старались в этих поисках. Как-то раз в шестом классе, во время ожесточенной хоккейной схватки на льду замерзшего пруда, Лоре прилетело со всего размаха клюшкой по носу. Что-то внутри хрустнуло и сместилось в сторону, и, пока кровь заливала ее лицо вперемешку со слезами, Ванька Пономарев тащил подругу в сторону дома.

– Куда? Больница в другую сторону… – прошамкала Лора, едва соображая от боли.

– Мамка твоя дома…

– И что? Она же не врач.

Ей и в голову не могло прийти, что в такой ситуации нужно хотеть увидеть маму. Что обычно дети так делают: ждут родительской ласки или ободрения. Ни на мать, ни на отца особых надежд она не возлагала и привыкла справляться сама.

В трезвые дни Лексеич был с дочерью дружелюбен, хотя и обходился без нежностей. Бывали редкие, реже солнца в декабре, мгновения, когда его глаза теплели, обращаясь к Лоре. Складно говорить он не умел, но и взгляда этого, особенного, мягкого, ей хватало с лихвой. Но чаще отец пропадал на многочисленных работах и подработках – то водителем овощебазы, то охранником в сберкассе, то слесарем. А то и вовсе выбирался на шабашки в столицу и однажды даже привез оттуда красивую розовую заколку, всю в блестках, стразах и крохотных стрекозках. Жаль только, что Лора за день до этого обрезала «лохмы», чтобы сподручнее было копаться в гараже в раскуроченных моторах.

Мать трудилась в гастрономе посменно, и именно благодаря ей в кладовке-«темнушке» иногда появлялись то мешок гречки, то стопка банок сгущенки, то жестянки сублимированного кофе и гранулированного чайного концентрата, а то и палка пахучей колбасы, вздернутая к потолку за бечевку.

Во время учебы в местном пединституте на отделении дошкольного образования Лора постоянно подрабатывала в автомастерской у того же Ваньки Пономарева, ее вечного приятеля и подельника во всех юношеских безумствах. Он даже стал ее первым мужчиной – из обоюдного любопытства, а не по великой любви. Впрочем, любовь была великая, и называлась она дружбой, и после проведенных на пономаревской даче выходных, полностью утолив жажду познания, они легко вернулись на предыдущий этап отношений, нравившийся им куда больше. Позже они только посмеивались над тем полузабытым, но очень забавным и честным опытом, который принес знание, но взамен не отнял ничего. Только спустя много лет Лора оценила, как ей тогда повезло: дружба не терпит влажных от страсти простыней. Придавленная ими, дружба выскальзывает еще до рассвета и обиженно уходит навсегда. В их случае она осталась.

Лора никогда не думала о себе как о красавице. Этому сильно способствовало приятельское окружение: не с кем было особо сравнивать, и Лора привыкла чувствовать себя самодостаточной. Конечно, никогда ее волосы не были такими пушистыми, плечики такими худенькими, а движения такими плавными, как у Светки Воронцовой, местной примы, но Светка нечасто попадалась Лоре на глаза. А высокий рост и широковатая кость не были проблемой в компании еще более рослых парней. На аппетит она тоже не жаловалась, но свежий воздух и постоянные физические нагрузки сделали свое дело – Лора росла довольно стройной и ловкой. В девятом классе у нее как-то необъяснимо быстро появилась грудь, причинив массу неудобств, когда девушка просто не понимала, как ей справляться с этим неожиданным богатством, куда его приложить. Поначалу она даже туго бинтовала грудную клетку, чтобы изменения в фигуре были не так заметны, ведь она прекрасно знала, как жадно ее друзья обсуждали одноклассниц после уроков физкультуры. Любимой забавой было подскочить неожиданно к одной из них, подцепить резинку бюстгальтера под футболкой, натянуть и отпустить, больно щелкнув бедолагу по спине. Но вскоре Лора наплевала на эти пустяки, а друзья – странно – не отпустили ни одной шуточки в ее адрес. Позже, в те памятные выходные на пономаревской даче, после того как Ванька вдоволь насмотрелся с восторгом на эти мягкие полушария под нежнейшим покровом кожи, Лора с удивлением поняла, что даже гордится своим телом. Оно было с ней в ладу, и ей это нравилось.

Однажды по весне, промозглым ветреным мартом, умер Лексеич, от разрыва сердца. Он пошатнулся во дворе, оперся о трухлявый верстак, ударил себя ладонью в грудь и рухнул на раскисшую землю уже мертвым. Спустя несколько месяцев мать собрала пожитки и отправилась в Одессу, где в хибарке у моря жила ее старшая сестра, тетя Маруся, ухаживающая за престарелым дедом. Квартира досталась Лоре, но к тому моменту дом уже достиг аварийного состояния, равно как и Лорино самоощущение. Ей было непереносимо видеть эту клеенку на столе, трюмо с растрескавшейся полировкой, паутину на швабре в общем коридоре – а больше всего кухню, плитки, кастрюли, щербатую раковину, куда ночью на водопой ходили тараканы, и табурет с круглой дыркой, на котором так долго просидел покойный Лорин папа. Дырку вырезал тоже он, давным-давно, чтобы под Новый год втискивать в нее колючий, затекший смолой ствол елки. Специальной подставки у них никогда не было, каждый год мать вздыхала нерешительно «Надо бы купить, а, Лексей?» – и никто не покупал.

Лора решила, что больше так продолжаться не может, и едва мать позвонила из Одессы, сообщая, что вполне обустроилась, как Лоры в квартире и след простыл. Она отправилась в Москву – куда же еще ехать Подмосковью…

Полгода промыкалась по съемным комнатам – зарплаты детсадовской воспитательницы отчаянно не хватало, а в автомастерских женщин особо не жаловали, даже с такой квалификацией. После очередного отказа Астанина непременно хмыкала про себя: ну да, равноправие в нашем обществе, как же… Все, чем промышляла Лора, – частный ремонт, то тут, то там помогая знакомым, коих было совсем немного, перебирать карбюраторы и покупать нужные запчасти. За одной из них, а именно за новым тросиком для подсоса, она и отправилась в недавно открывшийся автомагазин на соседней улице.

Пахло в магазинчике замечательно, по-родному, резиной от свеженьких покрышек, маслами, полиролью. Так пахнет автомобиль, который только-только сошел с конвейера. Однако из персонала никого не было, прилавок и пункт выдачи позади него пустовали. Лора прошлась мимо стеклянных витрин, оценила опытным глазом ассортимент и осталась почти удовлетворена.

Еще один покупатель озадаченно замер возле стеклянного стеллажа с упаковками стеклоподъемников. Выпятив пухлые губы и наморщив лоб, он переводил взгляд с одной коробки на другую, с одного ценника на соседний. Лоре вдруг захотелось облегчить его задачу.

– Я бы взяла вот эти, итальянские… – Она кивнула в сторону ближайшей упаковки. Мужчина перевел на нее непонимающий взгляд, и лицо, довольно яркое, хотя и с мелкими чертами, приобрело вопросительное выражение. Лора пояснила:

– Стеклоподъемники. Вы же на них смотрите. Вот эти самые лучшие… по крайней мере из того, что здесь представлено.

Мужчина заулыбался, и Лора уловила не то хитринку, не то недоверчивость. Видимо, это потому, что ему вздумала советовать барышня, усмехнулась про себя Лора – и ее словно пришпорили:

– Производятся в Италии. Можно устанавливать в любую машину, в любую дверь, и переднюю, и заднюю. У них в движке встроен термопредохранитель, он защищает от перегрузки.

– А цена? Они ж на тысячу дороже всех остальных! – словно возмутился мужчина, хотя хитроватое выражение с лица не стерлось.

– Они того стоят. Лучшее довольно часто – самое дорогое, потому что качество требует затрат, – пожала плечами Лора. – Впрочем, можно и попроще. Вот эти отечественные. В отличие от многих других наших у этих нет изгибающихся элементов, значит, будут работать дольше. Позвольте….

Она проскользнула мимо мужчины к дальней части витрины и ткнула пальцем в очередную коробку.

– Смотрите, а вон в тех, видите, тоже электропривод, но тросовый механизм заменен на рычажный. Это значит, что его не «заест» от перекоса стекла. У вас какая машина?

– «Логан». «Рено».

Лора радостно встрепенулась:

– А, ну так это проще всего! Для них специально разработаны вон те. Кнопки управления с подсветкой можно установить в любом месте в салоне, очень удобно. Надежные, простые в установке. По-моему, прекрасный выбор.

– А сами бы вы что взяли? – поинтересовался мужчина, глядя на Лору совершенно другими глазами. Она хмыкнула, успевая еще раз оценить его облик. Массивная, но не толстая фигура, скорее основательный мужчина, чем грузный. Уверенный в себе, обаятельный, но довольно спокойный. И неплохо зарабатывающий: хорошие джинсы, качественный трикотаж джемпера, начищенные ботинки из матовой кожи.

– Я-то бы взяла последние, но… Думаю, вы можете себе позволить лучшие. Машинка ваша будет рада, и вы тоже.

Мужчина польщенно улыбнулся ей в ответ, покивал, все еще обдумывая что-то. Протянул руку:

– Я Глеб.

– Лора, очень приятно, – она без промедлений пожала горячую жесткую ладонь.

– Лора, у вас есть работа?

Она опешила:

– Э… Вы об этом всех девушек спрашиваете, с которыми знакомитесь?

– Только тех, что покоряют меня своими деловыми качествами.

Лора не совсем поняла его и неопределенно хмыкнула. Тогда Глеб поднырнул под крышку прилавка и попал к кассе:

– Вам что-нибудь посоветовать, Лора? Хотя, кажется, вы в этом деле разбираетесь лучше некоторых продавцов.

Лора смущенно засмеялась, сообразив:

– Так вы здесь работаете! Ну вот, а я со своими советами, позорище какое…

– Вовсе не позорище. Вы почти убедили меня купить стеклоподъемники для «Рено», при условии, что у меня вообще старушка-«Королла». «Рено» я продал, чтобы открыть, – он с видимой гордостью обвел руками широкий круг, – все это. И про вашу работу я спрашиваю, потому что очень надеюсь, что именно благодаря вам наш магазинчик не загнется. Что скажете?

Лора сказала Глебу «да». Сперва на предложение поработать на него, потом – на предложение сходить поужинать, остаться до утра, поехать в Египет… В Люблинском ЗАГСе, отстояв положенное время в компании таких же ошалелых людей, ввязывающихся в самую большую авантюру своей жизни, она тоже ответила «да».

Все происходило очень быстро, и не было времени остановиться и подумать. Да и о чем? Они с Глебом прекрасно понимали друг друга, днями взахлеб обсуждая тачки, вечерами смотря «Top Gear», неделями пропадая в магазине, делая закупки, нанимая кассира и второго консультанта, обзванивая клиентов, пополняя ассортимент запчастей и сопутствующих товаров, обмениваясь ласковыми поцелуйчиками, пока микроволновка в подсобке разогревала один обед на двоих. И впервые грядущая жизнь не показалась Лоре пугающей, в ней образовался просвет, широкий, как полоса ясного сине-холодного неба на горизонте пасмурного дня. Те месяцы были как под эфиром, когда из-за неудач они не расстраивались всерьез, а радости воспринимали, преувеличив многократно. И даже беременность, собственно, и подстегнувшая без того стремительный брак, Лору не встревожила. Как-никак, она получила высшее педагогическое образование, и дети ее не пугали – ни чужие, ни тем более свои.

И когда родился Алеша, она ринулась в бой со всем пылом, на который была способна. Лора не страдала от депрессии, не переживала из-за лишнего веса, ее мир завертелся вокруг маленького существа, отчаянно в ней нуждающегося.

Возможно, за всю ее жизнь никто не любил ее сильнее, чем этот крошечный кареглазый сверточек, нежно улыбающийся беззубым ртом. Бесконечные пеленки, кормления, сцеживания и недосыпы не могли пошатнуть ее уверенности в том, что она замечательная мать, а будет еще лучше, несмотря на то что Алеша оказался очень неспокойным малышом. Уложить спать его было целой проблемой, он кряхтел и куксился и постоянно норовил заплакать, а Глеб, как выяснилось, совершенно не переносил детский плач – равно как и не умел говорить шепотом, чем частенько будил сына по утрам. Выход нашелся случайно, в темном ноябре, когда в нервическом порыве Лора властно прижала хнычущего ребенка к груди, вынесла из дома и вместе с ним отправилась в ночное путешествие по Москве. Рокот двигателя и оранжевые мазки фонарных огней по лицу очень скоро убаюкали Алешу лучше любой колыбельной. Видимо, страсть к машинам и поездкам была у матери и сына общей.

Ночами Лора мечтала, чтобы сын поскорее подрос. Тогда можно будет показать ему, как велик и прекрасен мир, сколько в нем волшебного и удивительного. Радуга на мокром боку мыльного пузыря. Холодный нос котенка. Соломинка в талом ручье. Шалаш из веток в укромном уголке парка. Разломанная ледоходом река, вся в торосах и трещинах. Черные козявки букв, складывающиеся в слова, у каждого из которых – свой смысл и окрас. Разделенный с соседским мальчуганом пополам пакетик конфет, букетик бархатцев для девочки в песочнице. И музыка, конечно, музыка, ее ревущее великолепие…

Она никогда не забудет первого дня рождения сына. Ребенок уже давно посапывал в кроватке, Глеб досматривал фильм, приглушив звук до минимума, а сама Лора домывала посуду после ужина с друзьями и матерью Глеба, Ириной Анатольевной. И вдруг, засмотревшись, как обильная пена утекает в слив с чавканьем, она почувствовала, как что-то нехорошее волной поднимается в ее душе. Этому чувству не нашлось названия, оно было горькое на вкус и липкое на ощупь. И оно заполонило ее всю. Правда, только на мгновение.

Потом струя из хромированного крана хлестко ткнулась в подставленную ладонь половника, и Лору окатило водой, попав даже на лицо. Она очнулась, чертыхнулась и вытерлась полотенцем, оставив в раковине несколько приборов, злосчастный половник и блюдце с блестящей каемкой. В пустой кухне ей было так холодно, будто забыли закрыть форточку.

Лора зашла в темную комнату. Алеша тихонько почмокивал и ворочался в кроватке, Глеб спал, отвернувшись к стене и закрыв голову второй подушкой, по стене бежали тени молчаливой рекламы. Лора щелкнула пультом, легла на матрас, с усилием вытянула из-под мужа краешек одеяла и укрылась им в тщетном желании согреться. Ее руки, ноги и сердце были холодны как лед.

07.59

Астанина вырулила на проспект, охваченный рыжей осенней лихорадкой. В ее мыслях оставшаяся у парапета Варя таяла, истончалась, становясь одной из городских легенд, настолько же неоспоримых, насколько и неподтвержденных. Ноздрей касался запах близкого мясокомбината – тухлое мясо, тлен… Этот аромат всегда приносит к светофору игривым порывом ветра. Скопление человеческих жилищ, нагромождение жизней – вот что такое этот Город. И пусть вонь нечистот из сточных канав давно сменилась выхлопными газами автомобилей, никого не обмануть: город всегда город, с бойнями, лишь маскирующимися под пищевые заводы, и борделями, прикидывающимися массажными салонами и саунами. Низшие человеческие побуждения, тайные желания плоти.

На улице, что примыкает слева, окончилась некогда первая прогулка Лоры и Севы. О да, она все же состоялась. Свидание? Нет, Лора избегала этого слова. Свидание подразумевает романтические помыслы, а это… так, глупости. После всего случившегося она недостойна ничего романтического. И даже ничего человеческого. Наказание должно быть наказанием до самого конца, так она решила. Ее грех неискупим.

Сева все же выловил ее – неделю спустя, в тот момент, когда Астанина и думать о нем забыла. Всего лишь фигура в тени старого тополя и приветливый голос:

– Привет, трусиха.

Вкрадчивая легкость и в движениях, и во взгляде, теплый аромат парфюма, синий шейный платок, повязанный с изящной небрежностью, которая и добавляет образу шика. Кто, ну кто из мужчин носит шейные платки? Все-таки есть в Севе что-то от стереотипного парижского художника: нет ни берета, ни длинного шарфа, ни палитры под мышкой, – а ощущение есть. Этим вечером он явился без мотоцикла. Скорее от удивления, чем по сильному желанию, Лора согласилась выйти через двадцать минут. Школьница, которую под окнами ждет одноклассник… Обойдемся без портфелей и списывания… Из вежливости она предложила Севе подняться и подождать ее в коридоре.

– Нет, думаю, не стоит, – уверенно, но спокойно отказался Сева. – Тебе будет неудобно, присутствие чужих на твоей территории сильно тебя нервирует. А в итоге испортишь себе настроение и окрысишься на меня. – И его зубы влажно блеснули в густеющей темноте.

От возмущения Лора даже не огрызнулась, но неожиданно хихикнула, когда за ней закрылась дверь подъезда.

Дома, торопливо поливая макушку водой из душа и отфыркиваясь, неосознанно ковыряя пальцем язву серой штукатурки на стене, суша волосы, копаясь в ворохе неновой одежды, она все задавала себе вопрос: что я делаю? Ища ответ, Астанина параллельно искала наряд и презирала себя за это. И когда вдохнула сахарный воздух майского вечера, чуть не застонала. Это всего на пару часов, ненадолго. Пусть хоть что-то в этом мире заставит ее забыться, и возможно, грядущую ночь она проспит мирно, не терзаемая кошмарами своей нечистой совести. Она не заслужила, но… Господи, пожалуйста, всего лишь передышка! Пусть хоть час продлится этот оцепенелый сон, когда можно ничего не решать, ничем не терзаться, а лишь идти за едва знакомым человеком, желающим накормить ее пирожными. Или кальмарами, без разницы.

Больше всего Лора боялась, что Сева повезет ее в какой-нибудь ресторан. Дорогущий, с белыми скатертями и хрусталем, серебряными ведерками с шампанским. Для таких мест не годились ее простенькая блузка и черные джинсы, да и туфли на каблуке она никогда не носила, в этот вечер тоже предпочтя им обычные сабо на танкетке: для них уже достаточно потеплело. Ну и что, что ногти ненакрашены, кому нужны эти изыски… Платить она, конечно, будет за себя сама, не хватало еще есть за его счет.

– Расслабься, – отвлек ее от опасений Севин голос, и Лора впервые заметила, какие ромовые нотки в нем бродят. – Ты словно на заклание идешь.

– Самый невыносимый умник из всех, – буркнула она. – Куда поедем?

– Не поедем, пойдем, пешочком. Давно ходила ногами, а не катала свою попу на машине?

Он продолжал подтрунивать над ней. Неизвестно, с чего Сева решил, что может так с ней говорить. Впору было бы оскорбиться, но он внезапно напомнил Лоре Ваньку Пономарева. Тот тоже вечно ее подкалывал – и Лоре это нравилось.

По проспекту Мира они добрели до площади, обмениваясь отвлеченными фразами о погоде. Отсюда рукой подать было до Склифа, и Лора все же сдалась:

– Как твоя нога?

– Ты ведь догадываешься, что вопрос запоздал на неделю? Все в порядке, видишь, даже не хромаю. – Сева старательно попрыгал на одной ножке и не поморщился, хотя Лора и предполагала, что это вовсе не так безболезненно. Но не произнесла вслух. А Сева вдруг замер. Тонкий аист в городских джунглях. Его взгляд, в сумерках ставший темно-синим, накрыл раскинувшуюся перед ними Сухаревскую площадь.

– Знаешь, что здесь когда-то было? Прямо посередине, – он пальцем ткнул в искрящуюся металлической чешуей автомобильную стайку. – Сухарева башня. Слыхала о такой?

Лоре пришлось признать, что нет. Сева сощурился:

– Не москвичка, так и знал. Пойдем, покажу.

В подземном переходе под площадью было людно. Пахло слоеными пирожками и сыростью подземелий, торговцы разложили на картонных коробках и низеньких прилавках свой разносортный товар: шерстяные носки, брелки и сувениры, газеты, детские игрушки, пучки с петрушкой и укропом, смотанные суровой ниткой и щедро обрызганные из пульверизатора, дешевые китайские платки и шарфы, тюльпаны в пластиковых ведрах. Сева уверенно шел сквозь толпу, огибая препятствия, так что Лора едва за ним поспевала. Он чувствовал себя совершенно раскованно, хотя Лора сомневалась, что он так уж часто бывает в переходах. Это же золотой мальчик, разве нет?

Сева замедлил шаг и обернулся к ней. Глаза его вспыхивали и гасли, будто крохотные зарницы путались в ресницах. Потом он молча перевел взгляд на стену перехода, и Лора невольно последовала его примеру.

Кирпичная кладка, выбивающаяся из общей картины. Своды, полузаложенные, полузакрашенные. Чужеродные, древние.

– Что это?

– Это она. Башня, – пояснил Сева. – Слишком прекрасная, чтобы просто сгинуть. Когда-то торчала посреди низенькой захудалой Москвы… Она как гвоздь, ее не выдернуть. Снести – снесли, а кажется, будто просто вместе со шляпкой в землю вколотили.

Лору толкнул в плечо прохожий, она посторонилась и тронула шершавую стену ладонью.

– Видишь, как переход изгибается, – продолжал Сева. – Подвалы башни такие глубокие и крепкие, что метростроевцы, когда возводили тут все, решили, что проще обойти, чем разбирать. А еще говорят, – он постучал пальцем один из кирпичей, – там замурованы сокровища.

«Какой же ты ребенок», – чуть не выпалила Астанина, но в душе заворочалось чувство, заставившее ее промолчать. Она еще раз погладила стену.

– Молодой человек, купите девушке цветочков, – обратился к Севе торговец.

– А давайте!

– Вот еще, глупости! – Лора заторопилась, рванула с места, рассердившись. В лицо бросила жаркая краска.

Сева нагнал ее лишь на ступеньках. Протянул пять белых тюльпанов:

– Это тебе.

– Незачем.

– Ну возьми, что, убудет от тебя?

– Не возьму! – заартачилась она.

– Как хочешь, – хмыкнул Сева и тут же шагнул к проходившей мимо женщине в платке и юбке до пят. Секунда – и женщина, по привычке еще недоверчиво хмурясь, уже уносила букет с собой. Лора ощутила укол легкого и запоздалого сожаления. Сева, кажется, понял это по ее лицу, ухмыльнулся, но от комментариев воздержался.

Этим вечером Лора осознала, что никогда еще не встречала такого порывистого человека. Все, что взбредало Севе в голову, он осуществлял молниеносно, без сомнений и страха. Танцевал с ребятней около уличного оркестра, покупал хот-дог и бутылку воды для копающегося в урне бомжа. Он не боялся показаться смешным, нелепым, слабым, сумасбродным. Рядом с Севой Лоре было не по себе, как будто он тянет ее из раковины, точно улитку – за усики и скользкое бесформенное тельце. Но вместе с раздражением, смущением и противодействием в ней рождалось что-то еще.

– Если ты боишься за фигуру, то могу тебя заверить: лучше один раз слопать целый торт, чем каждый вечер – по куску, – заявил Сева, выходя из крохотной кондитерской возле Китай-города и протягивая Лоре клубнично-шоколадный треугольник торта с потеками карамели. Сироп капал с картонной подложки.

– Ну да, съесть целый торт и посадить печень. Программа-максимум, – проворчала Лора по привычке и угощение не взяла.

– Ой, да перестань ты! – Сева щелкнул ее по носу, это было так неслыханно и быстро, что Лора даже отшатнуться не успела. – Бубнишь, как столетняя бабка. И то – почему я обижаю столетних бабок сравнением с тобой?

– Я старше тебя, – брякнула Лора.

Сева подавился смехом:

– Ну прости. Тебе тросточку принести или лучше сразу «утку» с клизмой?

– Ах ты… – задохнулась Лора.

Сева проворно отскочил в сторону. И прежде чем осознать происходящее, Лора уже неслась за ним по бульвару. Помрачение, вздор, баловство! Она не знала, что будет делать, если догонит, но, справедливости ради, Сева не собирался быть пойманным, он прытко мчался вперед, вихляя и перемахивая через лужи. Ни дать ни взять большой кузнечик. А она кто? Самка богомола?

От этого сравнения Лора чуть не споткнулась. Вспомнился Глеб. Ее будто стреножили невидимым лассо, и захотелось упасть прямо здесь, ободрать колени и ладони до наждачного жжения, только чтобы унять поднимающуюся внутри тошнотворную муть.

Сева даже не запыхался. Один внимательный взгляд, и улыбка его погасла. Осторожно поставив уцелевший в погоне кусок торта на скамейку, он легонько тронул Лору за локоть:

– Кажется, надо выпить.

Через час они вывалились из подвального ирландского паба в темном переулке.

Позади остались нескончаемые споры, кому платить.

– Послушай, я же и обидеться могу! – возмущался Сева. – Проклятая эмансипация.

– Никакая не эмансипация. Кое-где люди предпочитают отдавать долги или не быть должными вовсе. Потому что рано или поздно цену все же взыщут, ясно?

– Только не я.

– Ага, конечно, ты все делаешь по доброте душевной.

– Именно. Без подвохов! Выбирай, что будешь пить, кончай тормозить, ну!

Теперь внутри Лоры плескался вишневый «Тиммерманс» в музыкальном оформлении хорнпайпа[4]4
  «Тиммерманс крик» – наименование пива, хорнпайп – народный танец.


[Закрыть], и хотелось идти куда глаза глядят. На город упала ночь, вся в предвкушении близкого лета. В темноте проехала уборочная машина, не поливая, а выметая асфальт большой валиковой щеткой. За ней поднялась такая пыль дымными клубами, что показалось – туман.

Хмель прошел только на мосту. Лора и Сева стояли прямо на середине, глядя, как качаются, плывут и не могут уплыть огни. Быстро приближался речной теплоходик, не из обычных обшарпанных, а настоящий принц москворецкого судоходства, с белыми бортами и крытой стеклом палубой. Плавучий кусочек роскошной жизни – в этом Городе такие попадаются на каждом углу, как жемчужины, рассыпанные на проселочной дороге. Стало слышно мелодию, играющую на борту, смех, восклицания.

– Хорошо, что я сейчас не один, – вдруг пробормотал Сева. – Помню, тридцатого декабря прошлого года я шел через мост. И остановился прямо здесь, на этом самом месте. Был жуткий мороз, минус девятнадцать с колючим ветром, и река давно замерзла. И вижу – плывет этот пароходик. Искрится огнями, как сейчас. Но река скована льдом, и он носом взламывает его, утюжит… А когда подошел поближе, стало видно, какая там сокрыта сила. Лед трещал, вздыбливался весь, скрипел и расходился в две стороны, могуче, даже страшно. Льдины ударялись о гранит… Все будто кипело… Ледяное варево. А за пароходиком, сразу за его кормой, все сомкнулось обратно, схлынуло. Даже схлопнулось, как книга, с такой грозной мощью, что я… я не мог поверить, что явился свидетелем этого. Я чувствовал себя ребенком, которому подарили новогодний подарок на день раньше. Это было чудесно. Но в такой мороз я был на мосту один – странно даже, я думал, в Москве невозможно остаться в одиночестве, захочешь – так не получится. А тут я стоял на ветру, подбирая сопли, и не с кем было поделиться своим восторгом. Наверное, когда рождается ребенок, у родителей наконец-то появляется человечек, которому можно показать это все. Неброское волшебство нашего мира. У тебя ведь есть дети?

– Н-нет, – прошептала Лора испуганно.

– Снова врешь, – вздохнул Сева. – Мне ты можешь даже не пытаться врать, я это вижу сразу.

– Так уж и сразу, – она была расстроена своим ответом. Но, строго говоря, это правда. Да, она родила сына. Но сколько лет прошло с тех пор, как она видела его? Шесть… Четыре плюс два. Какая же она мать после этого… Господи, уже шесть, как много. И какое это мучение… По весне, стоит только липам забросать машину своими сахарно-липкими охристыми скорлупками, она тут же вспоминает, что у Алеши аллергия на цветение. И ей становится трудно дышать…

Сева повернулся к Астаниной и взглянул прямо в глаза: