Электронная библиотека » Елена Вернер » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Грустничное варенье"


  • Текст добавлен: 27 мая 2015, 02:55


Автор книги: Елена Вернер


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Анна Сергеевна… Я все понимаю, вам с ними сложно. Но я отец, а вы учительница. У девочек есть я, у меня есть только мои девочки. А школа… Знаете, сколько в нашей стране школ и учителей? Пединституты работают бесперебойно, так что… То-то и оно…

Анна Сергеевна пучила глаза, хватала ртом воздух… и переходила к следующему вопросу на повестке дня. Зато матери одноклассников, особенно мамы-одиночки, поправляли прически и поглядывали на Велесова с затаенной тоской, явно испытывая нежность к его смелости и к нему самому. Одна из них как-то раз попыталась строить ему глазки, но ничего не вышло. Василий просто не понял, что с ним флиртуют, – или сделал вид.

Вопреки всеобщим опасениям, Велесов на удивление хорошо справлялся. Даже научился печь печенье в форме орешков с начинкой из вареной сгущенки и скатывать трубочкой вафли к школьным чаепитиям. Советов тещи он почти не слушал, в спорах с учительницей неизменно принимал сторону девочек. За первый год после исчезновения Иры между ним и дочерьми установилось полное взаимопонимание. Этот коренастый невозмутимый мужчина мало говорил и много наблюдал, словно учился общаться с Лилей и Ларой у них самих. Лиле нравилось быть красивой – и он наловчился заплетать ей косы с яркими лентами. Ларе хотелось веселья и приключений – и он мастерил ей костюм пиратки. Он знал, как сильно дочек раздражают разговоры окружающих об их внешней схожести, и старался дать каждой возможность самой решать, что есть, во что играть и какие вещи носить. Когда на их день рождения (девочкам исполнилось девять) бабушка и дедушка подарили им по желтому платью, он сразу заметил восторг в глазах Лили и смятение Лары.

Александра Павловна принялась уговаривать внучек примерить обновку.

– Давайте-давайте, поскорей, сейчас ваши одноклассники в гости придут, а вы их встретите такие нарядные…

«Такие одинаковые», – чуть не добавил от себя Василий. Он отвел страдающую молча Лару в сторонку.

– Послушай, Ларик… Если ты не хочешь надевать это платье, не надо, ладно? С бабушкой я поговорю. Не бойся, она на тебя не обидится.

– Правда? – с явным облегчением встрепенулась девочка. – Ура-ура!

Она чмокнула отца в щеку и улизнула в комнату шушукаться с сестрой. А Василий отправился на кухню, где Александра Павловна щедро сдабривала майонезом праздничные салаты.

– Ну что, помог Ларе с платьем? Там сзади надо застегнуть крючки… – Теща уже вытирала руки полотенцем, явно собираясь наведаться в детскую.

– Александра Павловна… Дело в том, что Ларе не нравятся платья.

– Как так? Она же девочка!

– Не все девочки любят ходить как принцессы. Лиля любит, а Лара не очень.

Женщина поджала и без того узкие, в ниточку, губы.

– Между прочим, я стараюсь выбирать им лучшее. Ну вот сам посуди – если бы мы с Евгением Петровичем подарили одной из них платье, а другой еще что-нибудь… они бы ведь поссорились! Нельзя вносить в их детские головы даже саму мысль о соперничестве! О зависти… Я удивляюсь, как ты этого не понимаешь!

Василий удивлялся как раз тому, как не понимают другие. Не понимают того, что давать поровну – не значит давать одинаковое. Только став взрослой, Лара смогла оценить папину мудрость.

Но даже он, самый близкий и родной, оказывался за пределами заколдованного круга, объединявшего Лилю и Лару.

Девочки поздно научились говорить. С самого рождения проводя все время вместе, они не испытывали особого желания посвящать в свою жизнь посторонних. Между собой Лиля и Лара общались на каком-то странном языке, и когда Ирина наконец заметила это, то ужасно перепугалась. Ее дочери общались жестами, звуками и отрывочными слогами и даже умудрялись шутить – по крайней мере, Лиля то и дело хихикала, услышав какое-нибудь курлыканье Лары. Ни на один из человеческих языков все это было не похоже, скорее напоминая разговоры по-марсиански. Обеспокоенная Ирина посвятила в опасения свою мать, и тут же начались походы по врачам и логопедам. Но все это было без толку: взрослую речь сестры, кажется, понимали прекрасно, а вот выудить в ответ хоть слово на нормальном языке ни у кого не получалось. Они просто улыбались, переглядывались, искренне забавляясь попытками родителей и озадаченных людей в халатах, и помалкивали.

Отыскались и специалисты, утверждавшие, что близняшки Велесовы не одни такие и свой собственный язык встречается у близнецов сплошь и рядом. Бабушка Саша паниковала и требовала, чтобы девочек «сделали нормальными», Ирина просто тревожилась, Василий вообще не видел в этом ничего такого. Впрочем, тогда жизнь его дочерей касалась его весьма косвенно.

А потом все незаметно сошло на нет. Когда девочек отправили в детский сад, оказалось, что взрослый язык обе знают довольно сносно. Родители не запомнили, в какой именно день детский лепет их близняшек ушел в прошлое. Зато запомнили сами сестры.

Все произошло после обеда, в сончас, когда воспитательница, уложив группу спать, прошла между рядами двухъярусных кроватей и скрылась в комнате отдыха. Лиля тут же забралась по лесенке на верхний ярус и юркнула под одеяло к сестре. Там, в уютной теплой полутьме, они стали решать, сколько времени отсидеться здесь, прежде чем осуществить задуманное. Как следует рассматривали узор на простыне, который напоминал ходы в муравейнике. Лиля водила пальцем по изгибам рисунка, пока не почувствовала, что заблудилась. Как обычно, на выручку пришла сестра и помогла ей выпутаться из узора – Ларе он казался волшебным лесом, в который Лилю нельзя пускать одну.

Наконец Лара высунула голову наружу и прислушалась. Из комнаты отдыха доносились звуки работающего телевизора, а от соседних кроватей текла сонная тишина. Девочка решительно откинула одеяло и дала знак Лиле спускаться. Та вытащила из-под подушки сокровище – припрятанные с обеда абрикосовые косточки. Технология была проста: выловить из компота разваренный урюк, съесть мякоть, а облизанные косточки оставить на сончас. Теперь оставалось только приподнять кровать, положить одну из косточек под ножку и отпустить кровать на место. Иногда, правда, этого было недостаточно, и приходилось еще и прыгнуть сверху. Если повезет, оболочка косточки расколется, а вкусное ядрышко останется целым. Если повезет чуть меньше, косточка превратится в кляксу из осколков скорлупы и маслянисто-ореховой мякоти, но и это можно будет съесть не без удовольствия. Кое-кто из мальчишек предпочитал колоть абрикосовые косточки в дверном косяке, но после того, как однажды Лара дверью прищемила себе пальцы до синих ногтей, ее любовь к такому методу угасла.

Они с сестрой уже удачно раскололи несколько штук и обсудили это на своем птичьем языке. Торопыга Лара предлагала попробовать колоть косточки, подкладывая их сразу под две ножки кровати, а Лиля утверждала, что лучше не торопиться, чтобы потом не пришлось есть лакомство вперемешку с крошками песка с пола и кусочками скорлупы. Так-то оно так, упрямилась Лара, но вдруг зайдет воспитательница? Или кто-нибудь проснется, чего доброго, и тогда придется делиться…

– Эй, – прервал их птичьи разговоры тоненький голосок. С соседней кровати свесилась Даша Копылова, любимица воспитателей и мальчиков. Ее черные смоляные косы скользнули вниз с деревянного бортика.

– Вы что, правда отсталые? Моя мама думает, что вы отсталые, потому что не умеете разговаривать, как мы. Наверное, вы прикидываетесь! Вот что она тебе сказала сейчас?

Вопрос был обращен к Лиле, и та заметно смутилась и промолчала. Но Лара и ухом не повела, только коротко велела сестре не обращать внимания и заняться делом. Даша, так и не получив внятного ответа, спрыгнула вниз и прикрыла рот ладошкой. Но говорила по-прежнему громко:

– Значит, правда! Вы отсталые, отсталые! Вы не понимаете, что я говорю?

Вокруг стали шевелиться одеяла, подушки, со всех сторон на Лару и Лилю смотрели любопытные глаза. Даша, почувствовав молчаливое одобрение большинства, захлебывалась от восторга:

– А я всем расскажу, что вы не понимаете. Они не понимают! Я же говорила! Они как обезьянки. Я в зоопарке видела! Они тоже так общаются друг с другом. Вот смешно!

И она радостно засмеялась. Кое-кто из ребят тоже хихикнул. Лара и Лиля, забыв про косточки, стояли рядом со своей кроватью. Лиля покраснела и опустила вниз глаза, а Лара смотрела прямо на обидчицу, спокойно и даже слегка задумчиво.

– Обезьянки тоже едят с пола! Я кинула им вареное яичко, и они подрались, – рассказывала Даша одному из мальчишек. – Эй, вы, дать вам яичко? Я завтра принесу. Ам-ням-ням, вкусно!

И она улыбнулась уже совершенно издевательски.

Лара вытащила из-под ножек кровати оставшиеся косточки и аккуратно ссыпала их в карман. Потом положила руку на плечико Лили и тихо, непонятно для остальных бормотнула, чтобы та не вешала нос. И только после этого подошла к Даше.

– Все мы понимаем, – отчетливо произнесла Лара. – А ты дура.

И безо всяких дальнейших объяснений вцепилась той в волосы. Даша закричала, стала отбиваться руками, но Лара оказалась ловчее и черные косы не выпускала. Любое новое движение причиняло Даше еще больше боли, и вскоре она перестала дергаться, только ревела в голос, и по ее щекам горохом катились неправдоподобно крупные слезы.

На крики прибежала воспитательница, поднялся шум и гам, и теперь спальня детского сада действительно напоминала зоопарк. Подравшихся с горем пополам оттащили друг от друга, и Лару с Лилей в наказание отправили в изгнание в закуток перед туалетами. Они выполнили приказ встать по углам и не разговаривать лишь формально. Слушая, как из игровой долетают звуки считалочки, девочки нисколько не сожалели о своем положении. Вполголоса Лиля уверяла Лару, что та отлично наподдала этой противной Дашке. Давно, мол, было пора. Лара и сама знала, что была на высоте. Наказанные близняшки стояли лицом в угол и жевали поделенные на двоих абрикосовые ядрышки. Они были горьковатые, с привкусом миндаля и пыли.

С того дня Лара и Лиля, не сговариваясь, перестали пользоваться своим родным языком при чужих. Чужими для них оказались все остальные.

Глава 2. Муж. Враг

Лара оставила машину у ворот и быстро, чтобы не растратить силы на болезненные воспоминания, прошла к крыльцу. За дробным, витиеватым остеклением веранды, за ее белыми резными переплетами угадывалось чье-то быстрое мелькание. Девушке даже не надо было присматриваться, она тут же узнала Риту, жену отца. Не мачеху – это было бы слишком. Просто жену отца. Рита вышла замуж за папу восемь лет назад, когда близняшкам исполнилось по двадцать одному году, и этого возраста было вполне достаточно, чтобы воспринимать ее на равных.

Когда в жизни Василия Велесова появилась женщина, дочери не сразу приняли ее. Одно дело сидеть с папой в обнимку на диване и убеждать его, что он еще привлекательный мужчина, достойный житейского счастья. Слушать его заверения в том, что ему никто не нужен, кроме его принцесс, и хохотать в ответ, и намекать, что жена – это не то, что две дочки, есть же разница! И совсем другое дело – видеть рядом с ним живую женщину из плоти и крови, в кофточке с леопардовым принтом, с громким голосом и пружинистыми кудряшками, выкрашенными в медно-рыжий, почти красный. На это потребовались годы.

– А кто это тут у нас? – Рита, распахнув перед Ларой двери, повисла у нее на шее. Противиться ее настырной радости девушка не могла. – Совсем запропастилась, Ларочка, ну разве так можно?

В ее голубых, ярко подведенных глазах Лара прочитала то, о чем на самом деле твердила ей Рита: отец грустит, Рита переживает за него, но ничем не может помочь. А Лара не навещала их с самых сороковин Лили, и это плохо, плохо для всех.

– Работала, знаешь, столько всего… – даже не стремясь убедить ее или себя в правдивости очевидной лжи, состроила Лара гримаску.

В доме было тихо, от стен пахло теплой древесиной, от окна – солнцем и свежестью сада и влажной земли. В темной прихожей, ища глазами крючок, на который можно повесить кожаный пиджак, Лара заметила в зеркале отражение и на мгновение замешкалась. В последнее время смотреть на себя ей было неприятно, это слишком напоминало о сестре. Расчесываться она наловчилась на ощупь, редко, иногда даже пальцами, а не щеткой, и косметика давно пылилась на полке, никому не нужная. Так что утром, собираясь на папин день рождения, Лара просто не глядя поплескала в лицо воды, собрала каштановые волосы в хвост, поменяла майку на точно такую же, но пока еще белую, и натянула джинсы, даже не заметив, что они стали ей велики. Сейчас она задержалась у зеркала, оглядывая ставшие почти незнакомыми черты. Бескровные губы, посеревшая от долгого скорбного затворничества кожа и темные впалые глазницы, из глубины которых смотрел кто-то другой.

Отшатнувшись, Лара кинула пиджак на банкетку и быстро прошла в комнату. Отец устроился в кресле и, кажется, дремал, положив сложенную втрое газету на колени. Лара подошла ближе, стараясь не замечать, как посветлела, посеребрилась отцовская шевелюра со дня их прошлой встречи. Он проснулся от звука ее шагов.

– Привет, пап…

Василий отложил газету и порывисто встал ей навстречу. Они обнялись и замерли, и Лара ощутила и колючую щеку его, и сухое тепло, пахнущее одеколоном, и мирную дрему, которая всегда охватывала ее в отцовских объятиях.

– Ларик, приехала все-таки…

– Конечно, приехала. Прости, что раньше не выбралась.

Внутри щипало и дергало как нарыв чувство вины. Теперь, именно приехав на дачу, Лара с ясностью вдруг увидела череду дней, протянувшихся с сороковин по Лиле, – с папиной стороны. Одна дочь мертва, а вторая почти исчезла, редкие телефонные разговоры не в счет, они как в тумане. И тем хуже, что в глазах Василия не было укора, который Лара заметила у его жены. Он просто и смиренно тосковал, и от этого стало совсем уж невыносимо. Лара отстранилась и улыбнулась так широко, как могла, до ломоты в щеках:

– С днем рождения, папуля. Я привезла подарок! Подожди, сейчас принесу.

И пока Лара нарочито шуршала оберточной бумагой, заскочившая с веранды Рита стала искать вазы для охапки нарциссов и тюльпанов и расставляла по тумбочкам кучерявые, дурманно пахнущие гиацинты. Женщина рассказывала о чем-то занятном и незначительном, и Лара была благодарна ей за то, что эта трескучая болтовня немного рассеивает тягостное уныние, темным дымом стелющееся по дому.

Переместившись на веранду, все трое сели пить чай. Рите на удивление впору пришлась роль хозяйки дачи. Она, вообще-то медсестра, словно была рождена, чтобы печь здесь кружевные блины, заваривать чай со смородиновым листом и раскладывать по крохотным стеклянным розеткам мед и варенье из крыжовника, малины и – свое фирменное – из райских яблочек с грецким орехом, со смешным уютным названием «щечки».

При Рите, такой шебутной, похожей на глоток шипучей минералки, лгать было куда проще. Лара сидела и почти вдохновенно рассказывала о том, что делала на прошлой неделе: две студийных фотосессии, а одна на натуре, для календаря. И договоренность с издательским домом на оформление буклетов к фестивалю. Но на периферии внутреннего Лариного взора маячила правда: захламленная однушка, батарея пивных бутылок под столом, так и не помытое по весне окно, ворох коробок из-под корейской лапши и засохшие чайные пятна, делавшие скатерть похожей на карту затерянных земель. Все время, прошедшее со смерти Лили, она провела в анабиозе, только изредка спускаясь в магазинчик у подъезда, где продавщицы смотрели неодобрительно и осуждающе, и, уже не спрашивая, выставляли на прилавок пиво и лапшу быстрого приготовления. Если бы не дата папиного дня рождения, забитая в подсознание, как сигнал в будильник, Лара бы и сегодня с трудом разлепила глаза, причесалась пятерней и весь день изучала бы рисунок трещин и потеков на старом потолке. Бывали дни, когда она скучала по фотокамере или выстраивала на потолке кадр и смутно желала его запечатлеть, но одна мысль о том, что для этого надо встать с кровати, навевала сон. И Лара сдавалась. Во сне она забывала о том, как сильно ненавидит себя наяву. С каждым осознанно прожитым часом она становилась все старше своей старшей сестры, и это ощущение затапливало Лару черной ненавистью к себе. И тогда глаза сами собой упирались в белый пузырек со снотворным на тумбочке, купленный ею не для того, чтобы спать… Хорошо, что отец не видел всего этого.

Внутри шевельнулось беспокойство. Отец и не должен этого увидеть. Если Лара все-таки решит сделать то, о чем так часто думает, если пузырьку суждено опустеть, нужно будет перед этим навести в квартире чистоту. Чтобы не позорить никого, когда ее тело обнаружат, она ведь не какая-то опустившаяся пьянчужка. Она прежде всего его дочь – и Лилина сестра. Это обязывает.

Василий пил чай. У него до сих пор осталась эта манера, так веселившая Лару в детстве: отхлебывая из чашки, непроизвольно приподнимать брови. И Лара грустно улыбнулась, на полуслове забыв свою стройную ложь. Ей было жалко папу, и жалко себя, и больно за то, что все прожитое и пройденное, выдержанное ими с таким упорством и терпением, на самом деле ничего не значило. Ради чего было расти, учиться, влюбляться, морочить голову себе и другим, узнавать мир, – если все кончается так скоропостижно и так нелепо?

Видимо, отчаяние отразилось в ее лице, потому что Василий тут же нахмурился и стал вглядываться в дочь настороженно, как будто в поисках симптомов скрытой болезни. Лара отвела глаза и торопливо поднесла чашку к губам.

И тут вдруг от ворот раздался звонкий гудок. Рита встрепенулась:

– О-о! Кто там! – и выскочила на улицу. А Лара вытянула шею, стараясь рассмотреть машину с веранды. Узнав мужчину, заглядывавшего через калитку, она побледнела и в негодовании вскочила из-за стола:

– А он что тут делает? Нет-нет-нет, так не пойдет!

– Ларик…

– Нет, папа, нет! Что ему здесь делать? – кусала губы Лара. На щеках у нее лихорадочными пятнами вспыхнул румянец гнева. Василий тоже встал:

– Лара, прекрати. Я не знаю, что происходит, что ты себе там думаешь… Но Егор – муж Лили, и, пока я жив, двери моего дома будут для него открыты!

Лара скрестила руки на груди, всем своим видом выказывая несогласие с отцовской волей. Пусть со стороны ее поведение и кажется дурным сумасбродством, но она не видит никакого смысла лицемерить и улыбаться Егору. Только не ему.

А ведь когда-то она думала иначе.

Он зашел на веранду вслед за Ритой и сердечно обнялся с Василием. Лара, опершись бедром о подоконник, искоса оглядывала Егора. Рослый, с прямой спиной, он казался даже выше, чем Лара его помнила. Недавно постриженные волнистые волосы, гладко выбритый подбородок с улыбчивыми губами, зеленовато-карие глаза, глядящие прямо и уверенно, дорогой кашемировый джемпер, накинутый на плечи и небрежно связанный на груди рукавами. И это вдовец ее сестры! Ларе так нестерпимо захотелось съездить Егору Арефьеву по физиономии, что она даже испугалась: не сдержится. Стиснула руки в кулаки и отвернулась к окну, по которому с той стороны скребла яблоневая ветвь.

– Привет, Лара, – донеслось до нее. Девушка обожгла Егора взглядом через плечо и весомо промолчала. Маховик времени закрутился, и всех присутствующих словно отшвырнуло на два месяца назад.

В тот скандал.

Тогда они собрались решить, как поступать с похоронами. Сначала Лара вообще не могла понять, зачем собираться вместе, зачем говорить слова, шевелить языком, двигаться, даже дышать. Ее тело налилось свинцом, и она застыла на стуле у плиты. Однажды в детстве Лиля потянула связку голеностопа, и у Лары тоже разболелась нога, – теперь правильнее всего было заледенеть так же, как заледенело в холодильнике морга Лилино тело.

Лара очнулась, когда где-то вдалеке ее сознания зазвучали голоса родных, спорящие насчет кладбища.

– Никакого кладбища. Нужно кремировать, – с трудом проговорила она.

Рита всплеснула руками и переглянулась с Александрой Павловной. Кажется, они впервые с момента знакомства были солидарны друг с другом.

– Ларочка, как же так! Сжечь… Не по-христиански, Лара, что ты…

– Она не будет лежать в земле. Я не отдам ее на съедение червям, – проговорила девушка и приложила похолодевшие ладони к горлу. Василий накинул ей на плечи шерстяной платок с кистями. Платок был Лилин, и запах от него истекал – Лилин, и это подействовало на Ларину боль как наркоз.

– Надо все сделать по-людски, достойно. Похороны, поминки… – Александра Павловна пальцем, обернутым в салфетку, вытирала непрерывно набегающие слезы. Лара посмотрела на нее, как будто видит впервые:

– Бабушка. О каком достоинстве ты говоришь? Нет в смерти ничего достойного, ничего! Ты забыла, как она умерла? Она подавилась куском хлеба! И никого не было рядом, чтобы ей помочь. Никого. Просто кусок хлеба в горле – вот как умерла моя Лиля. А ты заботишься о том, что скажут другие люди? О достоинстве?

Отец попытался приобнять Лару, но она высвободилась, нервно дернувшись:

– Я знаю, что она не хочет всего этого. Похорон, поминок, веночков. У меня волосы дыбом встают от этого! И у нее тоже, – заговорила девушка с жаром. – Это же ужасно, вы что, не понимаете? Это ведь моя Лиля, ее нельзя так, с нею нельзя так!

– Уже же и место есть, на кладбище-то, рядом с Евгением Петровичем… – не сдавалась бабушка, насупливаясь.

– Не нужно никакого места!

– Так, а что же тогда, в колумбарий? – подал голос растерявшийся отец. Лара взглянула на него ошеломленно, полубезумно.

– Ко-лум-ба-рий… Мерзкое слово. При чем здесь Колумб? Или это от «клумбы»? Клумба для мертвых, так, что ли? Не надо, – со страшной улыбкой погрозила она пальцем. – Не надо этой гадости, пожалуйста. Ну зачем же вы прикидываетесь, вы что? Люди! Я развею ее прах где-нибудь. Она будет свободна. Она не будет лежать замурованной. Ни в стене, ни в могиле. Господи, неужели это еще и вслух надо говорить!

Лара, совершенно обессилевшая, откинулась на спинку стула, и ее руки повисли безжизненными плетьми.

– Как же так… А куда же приходить, памятник, цветочки… – начала было Рита, но Василий покачал головой, и она замолчала. Василий повернулся к зятю, все это время простоявшему в дверном проеме, прислоняясь плечом к косяку:

– Егор, решай…

– Да кажется, это не мне решать, а Ларе, – чуть заметно вздохнул Арефьев и машинально взъерошил волосы рукой. И тут, совершенно без видимого повода, Лара взорвалась:

– Вот именно, мне это решать, мне! Не тебе. Не смотрите на него! Как вы можете?! И ты сам, как ты можешь? Как ты вообще можешь тут сидеть! Тебе не стыдно?

– Не понял, – сморгнул Егор.

– Ты же всего лишь голубоватый, просто грустный! Не синий, не черный от горя. Чуть-чуть синевой отливаешь! – взвыла Лара. – Если так, то ты не имеешь права! Я не позволю тебе распоряжаться ее телом. Это ее тело, ее. Это же Ли, моя Лиля!

И Лара затряслась всем телом, как собачонка на морозе. И все повторяла:

– Это Лиля, это моя Ли. Моя Лиля… Лилечка….

У нее началась истерика. Через десять минут, так и не сумев успокоить девушку, Рита поставила ей укол седативного. Лара не знала, что после того, как она провалилась в сон, окончательное решение все-таки принял Егор:

– Если Лара говорит, что надо кремировать, значит, так и надо поступить. Она знает лучше всего.

Василий согласился, Рита и бабушка Саша дали понять, что не в восторге от этой идеи, но перечить не стали. О странных словах Лары про «синеву» Егора никто ничего не сказал, и так было ясно, что девушка не в себе.

В день кремации она вообще онемела, не произнесла ни слова, даже не отвечая на соболезнования многочисленных знакомых. Многие плакали, Егор стоял стиснув зубы, так что на щеках проступили желваки, бабушка Саша то и дело начинала вполголоса причитать, Василий тяжело опирался на руку Риты. А Лара только смотрела на гроб своими подернутыми красной мутью, выжженными глазами. И знакомые перешептывались, с благоговейным ужасом и любопытством сравнивая два лица – ее и Лилино. Они были одинаково мертвы.

Теперь, два месяца спустя, когда Лара, как всем казалось, начала приходить в себя и оправляться от утраты, никто не ожидал, что ее враждебность к Егору продолжится. При жизни Лили, все шесть лет ее замужества Лара относилась к Егору дружелюбно и мягко. Иногда они путешествовали вместе, иногда встречали Новый год – и отлично ладили. И не было никакой видимой причины для такой разительной перемены.

Сейчас, пока Рита хлопотала у стола и усаживала Егора, Лара продолжала, отвернувшись, смотреть на скребущую по стеклу ветку. В этом было что-то тоскливое, просящее, как в протянувшейся за милостыней руке, и Ларе хотелось стиснуть в ответ эту руку, дать ей что-то, чего и у нее самой-то не было. Мягкий ровный голос Егора раздражал ее больше, чем Ритина трескотня, и, когда через пару минут терпению пришел конец, пришлось сбежать на улицу, чтобы снова не устраивать сцен.

От крыльца в сад вела дорожка, вдоль которой ярким ультрамарином цвели крохотные мускари. Или мышиные гиацинты – это название всегда нравилось сестрам больше. Было в нем что-то милое и таинственное, как будто эти цветы и правда растут для мышек, или для гномов и фей, что наверняка хозяйничают в саду по ночам, седлают соловьев и запрягают ночных мотыльков по шестерке в колесницу. Лара улыбнулась, вспоминая все легенды, и сказки, и страшилки, что она рассказывала сестре. Выдумщицей ведь была именно Лара. Большую часть того, что носило гордое название «легенды», она сочиняла на ходу, летом на чердаке, где всю ночь донимали комары, а с рассветом становилось душно от жестяной крыши, или за баней, под полом которой жил то ли банник, то ли овинник, то ли кикимора – сейчас Лара уже точно не помнила.

Лиля всегда слушала с восторгом. В детстве придуманные Ларой легенды и сказания, в юности – ее вольные пересказы книг из школьной программы. Пересказы были настолько вольные и цветистые, что до семнадцати лет Лиля была полностью уверена: гоголевская история о заколдованном месте произошла не иначе как в их дачном товариществе несколько лет назад, ведь Лара убедила ее в этом. Да и при словах «хутор близ Диканьки» в голове первым рождался образ темного чердака, загадочно поблескивающих глаз Лары и июльских звезд, видных через распахнутое слуховое окошко, – и только потом вспоминался писатель с темной гладкостью волос и усами, лицо с портрета в кабинете литературы.

Где-то здесь, в саду, на веранде или на чердаке, родилась и страсть обеих сестер к путешествиям. Новые места означали для них новые легенды, не важно, были ли они совсем неправдоподобные или вполне себе исторические, был ли это пражский Голем или запертые в резных теремах нелюбимые царицы. Перед каждой новой поездкой Лара читала в путеводителях вставки в рамочках мелким шрифтом, начинавшиеся обычно словами «легенда гласит», и переиначивала, дополняла, фантазировала, чтобы потом, оказавшись в описываемом месте, увлечь сестру вместе с собой в другой мир. Так было все студенческие годы, когда зимой сестры строили планы, копили деньги, перебиваясь случайным приработком, чтобы в июне, после экзаменов, вывалив деньги на покрывало, пересчитать их и прикинуть, куда хватит на этот раз. Европа чаще всего оказывалась неподъемно дорогой, но и в пределах государственных границ мест, заманивающих своими секретами, оказывалось предостаточно.

После окончания мединститута все изменилось. Лара поняла, что выбранная профессия ей не подходит, и с облегчением распрощалась с белым халатом, предпочтя ему фотоаппарат. Лиля, напротив, погрузилась в научную работу, конференции, съезды, лабораторные опыты и присутственные дни в больнице. А потом и вовсе вышла замуж за Егора. Иногда им удавалось выбраться куда-нибудь, теперь уже втроем, но с каждым годом графики их совпадали все реже.


Лара обошла дом. Возвращаться через веранду, где продолжали общаться отец, Рита и Егор, ей не хотелось. В дальней комнате была приоткрыта форточка, и девушка без раздумий забралась на выступ фундамента и, просунув в форточку руку, нащупала оконный шпингалет. После зимы он открылся неохотно. Распахнув окно, она легко, по давней привычке, подтянулась на руках и забралась в комнату. Это была их с Лилей детская. Узкая, как пенал, отгороженная фанерой от родительской спальни после того, как девочки подросли, с единственной кроватью на двоих, что занимала большую часть пространства. Кровать была застелена покрывалом из разноцветных лоскутов старого атласа, – его, насколько помнили сестры, шила еще их мама. Лара присела на краешек, провела ладонью по прохладной атласной гладкости и огляделась. На тумбочке с Лилиной стороны лежала стопка книг, на Лариной стоял какой-то безвкусный, незнакомый ей вазон оттенка слоновой кости. Наверное, Рита притащила.

Книги привлекли девушку, она потянулась к ним так же неосознанно, как тянулась к книгам в любом месте, где бы ни встречала. На обложке первой, лежащей поверх остальных, была изображена физическая карта какого-то региона, по очертаниям до смешного напоминавшего голову зайца в синем ошейнике. Уши, нос – Лара не сразу поняла, что это такое. А потом на синем ошейнике обнаружила надпись: «о. Байкал», и, наконец, сообразила. Заяц оказался Иркутской областью, а ошейник его – знаменитым озером. Тут же вспомнилось: этим летом Лиля собиралась осуществить мечту и отправиться на Байкал. По давней привычке готовиться она начала загодя – это помогало ей коротать холодные месяцы, и Лара припомнила, как сестра хвасталась еще в ноябре, что купила книги по истории Сибири и путеводители по Байкалу. И вот теперь они лежали на тумбочке в детской, уже никому не нужные.

Лара с ногами забралась на кровать и принялась перелистывать страницы. Здесь был даже атлас автомобильных дорог с прочерченным цветными маркерами маршрутом через всю страну. Путеводитель был испещрен пометками от руки, в которых Лара с щемящим сердцем узнавала Лилин почерк, мелко-бисерный, убористый и понятный, так не похожий на обычный врачебный. Номера местных телефонов, названия придорожных гостиниц, адреса музеев в небольших городках, фразы наподобие «Обязательно надо попробовать!» или «Такой сувенир – лучше, чем магнитик на холодильник», – кажется, мысленно Лиля уже не раз и не два скаталась в Сибирь. Во всем этом, в каждой аккуратной закладке, в каждой галочке на полях, Лили было так много, что Лара почти увидела ее рядом с собой. Собранную, правильную, вдумчивую. Идеальную.

Лара считала сестру красивее себя. Лиля вся была как Одри Хепберн с тревожными серыми глазами, точеная и резная, как французская геральдическая лилия, под стать своему цветочному имени. Эти ее волосы, остриженные в каре и эффектно растрепанные на концах (их видимая небрежность была плодом получасовых стараний каждое утро, пусть даже ценой жестокого недосыпа), нечастая улыбка… Ухоженные руки медика с коротко остриженными ногтями, с нежным рисунком голубоватых венок на запястьях, неброские золотые сережки в мягких мочках ушей, две ямки-оспинки на левой щеке от ветрянки, перенесенной в детстве. То, как она слушала собеседника, склонив голову чуть набок, или разминала рукой затекшую шею, или сжимала пальцами тонкую переносицу, когда уставали глаза, – во всем этом она была красива. Лару это вполне устраивало и нисколько не уязвляло, ей и в голову не приходило соперничать в чем-то с Лилей, ведь это все равно, что пловчихе соревноваться с теннисисткой. Просто Лиля умница и красавица, а Лара выдумщица и пацанка – эти правила были установлены словно и не ими даже, а кем-то свыше, кто наказал Лиле быть старшей, а Ларе младшей, пусть и всего с сорокаминутной разницей. Мир был достаточно велик, чтобы его хватило им обеим без дележки. Поэтому в школе Лара делала за двоих упражнения по английскому и писала сочинения, а Лиля решала алгебраические примеры и уравнения валентности. Поэтому у Лары один за другим вспыхивали и гасли несерьезные романы, а Лиля вышла замуж сразу после ординатуры. Поэтому Лара не вылезала из маек и дизайнерских тертых джинсов с дырками, а Лиля облачалась в юбки-карандаши и джемпера с воротником-стойкой и рукавами чуть ниже локтя. Лиля любила планировать и все делать вовремя, невозможно было даже представить, чтобы она куда-то опаздывала. Вот и поездки она продумывала долго, со вкусом – то, на что Ларе ни за что не хватило бы терпения. Лара носилась, поднятая порывом странствий и перемен, по зову новых историй из новых земель.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 3.9 Оценок: 16

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации