Текст книги "Рукопись на больничной койке"

В тускло освещенном большом кабинете за столом сидит врач. Мы почти ровесники, ему немногим больше сорока, и хотя на часах три ночи, он выглядит бодрым и свежим, как успевший выспаться человек, чего не скажешь обо мне – я съеживаюсь от боли на краю стула. Растрепанные по плечам волосы и наспех, поверх домашней, наброшенная одежда. Но карета скорой помощи отказывалась ждать долго, так что собираться «на бал» Золушке пришлось быстро.

Взгляд, которым он окидывает мою фигуру…. уж не показалось ли мне? Между нами – метра три. Здесь я впервые, в мрачном здании с высокими потолками и потрескавшимися стенами, желтизну которых усиливает тусклый свет. Именно так я представляю себе застенки ГПУ: следователь склонился над протоколом, а арестованный корчится от боли. Идёт допрос. И хочется скрутиться как животное и забиться под стул, чтобы никто не трогал и никаких вопросов не задавал. Приходится отвечать через силу.

Из сферы гастро тема вопросов плавно смещается в гинекологию: выкидыши? внематочные беременности? аборты? Отрицательно киваю. Врач делает многозначительные паузы, переспрашивает, качает головой, и наконец, довольный сам собой, со смехом рождает: – Вы воспитывались в монастыре?

Значит, все-таки не показалось. Весело ему, развлекается. Даже странно представить, что измученный образ пациентки может рождать в уме врача интерес определенного рода. Молчу. Перспектива в ближайшее время попасть под нож хирурга сильно притупляет остроумие. Намекнуть, что работаю здесь же, на кафедре через два корпуса… Только стоит ли? Каждое новое слово – продолжение невыносимого для меня диалога.

Дальше медсестра ведет длинными коридорами, и я плетусь за ней хвостом, не в силах отнять руку от правого подреберья. «Пытать ведут», – утешаю себя прибаутками, чтобы хоть как-то отвлечься от жаркой пульсирующей боли.

Наконец обезболивающий укол в процедурной и казенная кровать. Палата гастроэнтерологического отделение. Заняты две кровати из шести, и пара спящих тел по соседству выглядят как солдаты, свернувшиеся в окопе. Не определишь ни возраста, ни «звания». Одно понятно наверняка, пол – женский.

А еще все в этом учреждении объединены общим родством – единым корнем. Болезнь, больница, больной – все с корнем боль. И я тихо, как в поезде, стараясь не разбудить спящих пассажиров, стелю свою постель.

***

В шесть утра медсестра идет по палатам и раздает градусники. Думаю, что если в жизни этой сухой и вялой женщины есть свои радости, так это одна из них – внезапно включать свет и резким голосом объявлять «подъем». А рядом с моей кроватью – окно в форме арки, больничное окно с прекрасным видом, прямо царские палаты, интересно, сколько лет этому зданию?

После знакомства с соседками по палате, начинается размеренный ритм больничной жизни по строгому расписанию: сдача крови, обход врачей, уколы – капельницы, завтраки – обеды, время для посетителей, ужин, отбой.

Знакомство с соседками по палате, размеренный ритм больничной жизни: завтрак, сдача крови, уколы, капельницы, обед, тихий час, и, за редким исключением, затишье во второй половине дня, посещение родственников, ужин, отбой.

В течение первых двух дней рассыпается иллюзия о собственной важности в мире. Заменяют даже самых «незаменимых» и даже их беспокоят звонками лишь потому, что знают, человек скоро вернется на работу, к делам, в социум. А в остальном всё идёт своим чередом. Мир, как огромный состав, движется в заданном направлении без снижения скорости и изменений в маршруте.

***

Через две недели меня переводят в хирургию, предстоит холецистэктомия и я напряженно ожидаю день операции.

Накануне операции ночью случается приступ тоски и клаустрофобии одновременно, становится невыносимо в стенах палаты и я блуждаю по коридорам, стараясь остаться незамеченной для персонала. Замечаю, что дверь в соседнюю палату полуоткрыта, и падающая внутрь полоска света для меня же зовущей, как маячок, как лунная дорожка. Я точно знаю, кто там не спит.

Бесшумно вхожу и сажусь на край кровати. У Светы завтра такая же операция, она лежит распластанная на кровати, и мысли её где-то далеко, вне тела и вне этого момента. Её мысли дома, с семьей, с сыновьями-школьниками, в том дне, когда «все останется позади». Мы долго молчим.

– Чего ты больше всего боишься? – наконец прерываю молчание.

– Не проснуться после наркоза.

– А я – наоборот, боюсь проснуться во время наркоза.

Я рассказала ей случай из детства, когда мне вырезали аппендицит. Один пациент отпросился домой на майские праздники, и хотя праздновать в общепринятом значении слова ему запрещалось, он отпраздновал. Утром слегка опохмелился. Врачам не признался, проснулся в середине операции и орал так, что слышно было на всех этажах.

– Такое редко бывает, – сказала Света, – это из-за спиртного. Я боюсь не проснуться.

Таким глухим и отстраненным голосом она это говорит, что мне становится страшнее вдвойне.

***

Операционный день – обычный день для больницы. Тот же ритм для всех, кроме нас. И, конечно, основная врачебная фишка – совершенная секретность. Снова в традициях КГБ. Никто не знает, когда за ним придут. «Операция будет утром», и всё. И ты меряешь утро как путник, идущий из точки А в точку Б. Эмоции взвинчиваются по спирали, доходят до крайнего предела, потом откатываются назад подобно волне. Как, все-таки, мудро! Знай я, что придут в одиннадцать, то эмоциональный пик пришелся бы именно к этому времени. Но время неизвестно, и я качусь в страдальческой карусели туда – обратно, от спада к подъему, от страха к самоутешению. Иногда, в момент отката и спада страха, возвращается ВЕРА в чистом и первозданном виде: все будет хорошо, всё просто обязано быть хорошо. Потом новый виток и так несколько раз за утро, вариант сбежать пока не поздно начинает казаться мне не детской затеей, а серьезным планом действий, пригодным для рассмотрения. Несколько раз я лихорадочно складываю вещи в сумку, а потом разбираю обратно.

К одиннадцати часам начинает мелькать слабая надежда, что операции не будет, что её перенесут, отложат или отменят. Ведь они сказали – утром, а утро уже практически себя исчерпало. Может, что-то изменилось. Врач заболел. Внеплановая ситуация, да что угодно! И тогда – ура, еще один день в моей власти, еще один в

...

конец ознакомительного фрагмента