Текст книги "Китти. Следуй за сердцем"

Поездка действительно вдохнула в меня новые силы. Я даже воспрянула духом. Радостно было делать что-то важное, решать какие-то проблемы, хотя я работала всего лишь на секретарской должности, да еще и на полставки. Начальник, слушая по телефону мой бодрый голос, был доволен моими рабочими успехами, и это вдохновляло дополнительно. А погуляв немного по Марселю в свободное время и полюбовавшись морем и бесконечной вереницей кораблей всех видов, расцветок и назначений, я немного успокоилась. В конце концов, мы действительно еще молоды, пройдет он свою практику и вернется, никуда не денется.

А буквально чуть позже в тот же день я наткнулась на него прямо посреди Марселя. Впервые за два месяца после нашего разрыва. Он как раз выходил из кафедрального собора. Под руку со своей новоиспеченной женой. Наверное, за эти восемь недель он дозрел до нужной кондиции.

Я попыталась улизнуть незамеченной, но гости стояли плотными рядами, и я встретилась с ним взглядом. Далее я мало что помню. Помню, что зачем-то пожимала его руку в белой перчатке и беспомощно мямлила: «Рада. Очень рада!» Мне еще никогда не было так стыдно. Казалось, воздух вокруг должен воспламениться от моих пылающих щек. Как ни старалась я убедить себя, что это ему должно быть стыдно, это ведь он оказался подлецом и обманщиком, – стыдно все равно было именно мне.

Я вернулась в Брюссель, без объяснений уволилась из своей конторы, заперлась дома и погрузилась в глубочайший ступор. Я не реагировала на звонки, на шум на улице, на смену дня и ночи. В голове пульсировала только одна мысль: «Почему? Почему это произошло именно со мной? За что?»

В книгах, когда с девушками происходит что-то подобное, они имеют обыкновение поедать столовой ложкой мороженое, распивать вино в неположенное время и закусывать все это поджаристыми куриными крылышками. Для меня это был бы более щадящий вариант. Но когда я страдаю, у меня напрочь пропадает аппетит. Через месяц (два, три? – понятия не имею), который я прожила в основном на сухих анчоусах, апельсиновом соке и слезах с редкими микродозами колбасы, меня поймала в магазине бывшая сотрудница и буквально силой отволокла к врачу. Но в этом совершенно не было необходимости. Я не питала абсолютно никаких иллюзий касательно моего состояния. Да, я отощала. Да, у меня нервный срыв, депрессия и еще что-нибудь. Что ж тут странного? Странно было бы, если бы я цвела и пахла. Я пыталась просто продолжать дышать, просто продержаться какое-то время до тех пор, пока не станет полегче.

Доктор говорила много, заумно и скучно и в итоге записала меня в группу каких-то там анонимных деятельных победителей или победоносных деятелей: я ее не слушала. Главное, посещать эти собрания нужно было дважды в неделю. Она все убеждала меня в том, как это важно, что я должна отнестись к своему состоянию серьезно и ответственно, что эта терапия вернет меня к полноценной жизни и тому подобное. Я исправно кивала и поддакивала для виду, но, откровенно говоря, и сама уже поняла, что нужно срочно что-то менять.

Нужно сбежать туда, где никакие непрошеные доброжелатели не будут мешать мне гробить себя дальше. Поэтому я переехала в Брюгге.

Брюгге. Воссоединение

Этот город невозможно забыть. Он навсегда отпечатался в моем сердце, как место, где чудеса случаются буквально на каждом шагу. Казалось, его и строили с таким расчетом, что однажды некая сломленная и раненая Китти вернется сюда, чтобы обрести в своих горестях покой. Огромное преимущество Брюгге состояло в том, что я знала его достаточно хорошо, в то же время оставаясь достаточно неизвестной его жителям. Совершенно не хотелось выслушивать всякие неуклюжие утешения вроде: «Ты еще так молода, все наладится», «Время лечит» и «Все будет хорошо, вот увидишь».

Мне был всего двадцать один год, и моя песенка была спета. Самый прекрасный, самый желанный, самый любимый мужчина на земле не просто ушел от меня, а предпочел мне другую. Я бросила учебу, ибо зачем она нужна, если жизнь не имеет смысла? Чему я буду учить детишек в школе? «Когда-нибудь вы вырастете, полюбите какого-нибудь человека, будете готовы разделить с ним печаль и радость, здоровье и болезнь, а потом он разобьет ваше сердце и даже не объяснит, за что именно».

Я настроилась на то, что я здесь тихонько зачахну и умру. Все равно я больше никогда и никого не полюблю, а жить без любви мне вообще было неинтересно. Утешало то, что мама была пристроена: Паоло о ней позаботится. Поэтому я, как больная на терминальной стадии, просто отказалась от лечения и приехала в любимый город, чтобы вкусить последних радостей этого мира, насладиться хоть чем-нибудь, что еще не утратило своей прелести.

Я очень ответственно отнеслась к процессу умирания. Старалась не отвлекаться от мыслей о своей загубленной молодости и печальной судьбе. «Такая юная, такая прекрасная! – скажут обо мне в надгробной речи. – Жизнь была к ней жестока! Ах, кто же этот мерзавец, который своей жестокой рукой сорвал эту цветущую розу?» А я, вся бледная, холодная, безмолвная, лежу в гробу в белом платье невесты, которое мне так и не суждено было надеть. Мои ножки в легких туфельках никогда не будут танцевать свадебный вальс. На моем лице – выражение безропотного страдания. Все рыдают. Стивен присутствует на похоронах и, не в силах вынести осознания того, кого именно он отверг, молча уходит в закат.

Я надеялась, что смогу беспрепятственно изводить себя здесь, однако этот план дал ощутимую трещину. Не желая впустую переводить мамины деньги, я выбрала самую унылую и дешевую квартирку. Тем не менее старинное здание с высокими потолками и наполовину облупившейся лепниной на стенах почему-то не способствовало болезненной хандре. Из окна виднелась противоположная стена дома, увитая диким виноградом, а во дворике рос миндаль. Я чувствовала себя Кентервильским привидением, громыхающим кофейником и табуретками в своей одинокой башенке, и это, скажу я вам, было невероятно круто. Каким-то образом я перескочила стадию умирания и сразу приступила к посмертному существованию. Мне понравилось. Я так вжилась в эту роль, что потихоньку стала выходить на улицу, в основном по ночам. Мне не спалось, я вставала с постели и, как была – нечесаная и в пижаме, – накинув сверху только серое драповое пальто для хоть какого-то приличия, выходила бродить по узким улочкам Брюгге. Никто, совсем никто не обращал на меня внимания – в городе достаточно много приезжих, среди них встречались и весьма эксцентричные персоны. Равнодушие жителей Брюгге завораживало и успокаивало одновременно. Наконец-то окружающим было наплевать на подробности моего личного конца света.

Затем вопреки всем своим планам я переключила внимание со своих душевных ран на красоту окружающего города. Брюгге как будто разговаривал со мной. «Смотри, какие у меня ровные мощеные улочки! Смотри, а за этой узкой арочкой скрывается лучший бар в городе! Смотри, если влезть на этот поручень, ты увидишь зимний сад на балконе бывшего отеля. Здесь растут лимоны и красные перчики в кадках. Здорово, правда? Скажи, ведь я хорош, я ведь хорош?» Я смотрела и соглашалась. Никто не был так хорош, как Брюгге. Даже мой великолепный бывший, неотразимый и обворожительный Стивен не шел с ним ни в какое сравнение. Брюгге куда больше походил на человека, чем некоторые хомо сапиенсы.

Я сидела на ограде моста, глядя на отражающийся в воде свет окон. За окнами жили люди. Тысячи и тысячи маленьких персональных вселенных. Люди ели бублики с ветчиной и сыром, пили красное вино и ромашковый чай. И каждый из этих человечков думал, что его проблемы – самые значимые, его боль – самая невыносимая, на его жизни зиждется мир. Прямо как я.

Я беззвучно проплывала под окнами спящих домов, прислушивалась к запоздалым ночным звукам, эхом раздающимся по всему кварталу. Встречала рассвет, глядя на то, как над водой закручивается пар, колышется, стекается к центру озера и столпом уходит вверх. Можно было наклониться и зачерпнуть кудрявую дымку ладонью. Первые робкие лучи солнца пробивались сквозь просвет между домами. Они подсвечивали мою беспорядочную копну волос, как будто вплетая в отдельные локоны тонкие медные проволочки. Пробираясь в мои глаза, солнце окрашивало радужки в бирюзовый цвет. Я плакала от счастья и признавалась Брюгге в любви. Он отвечал взаимностью. А потом я жутко проголодалась.

Светало. Я понятия не имела, где можно найти работающее заведение, хотя вроде бы обошла город вдоль и поперек; наверное, просто не обращала внимания. Знакомый круглосуточный мини-маркет находился на другом конце города, а организм требовал всех недополученных за время страданий калорий. Помаявшись, я уж было решила все-таки пойти проторенным путем, как вдруг увидела свет, льющийся из кухни кафе-пекарни в полуподвальном этаже какого-то старинного пансионата. На кухне суетилась молодая девушка с роскошными каштановыми волосами. Волосы были убраны в косу, кое-как зачесанную набок. С другой стороны выбивалась пара прядей, и девушка то и дело нетерпеливо заправляла их за ухо рукой, испачканной в липком тесте. Зрелище было настолько уютным и успокаивающим, что я все ближе тянулась к окну, как будто пытаясь согреться ее неутомимой энергией.

Вдруг девушка заметила меня. Вздрогнула. Потом моргнула, приветливо махнула рукой и, раскрыв пошире окно, высунулась наружу.

– Доброе утро! – радостно воскликнула она.

Я растерянно оглянулась по сторонам. Действительно, пожалуй, уже утро.

– Ээээм… доброе… – Я замешкалась, размышляя, как бы объяснить тот факт, что я выгляжу как сумасшедшая и подглядываю за незнакомым человеком. – Подскажите, пожалуйста, в котором часу вы открываетесь?

– Ну, выпечку я начинаю продавать с семи, а вот кафе открываю только в восемь… – извиняющимся тоном произнесла девушка. Потом внимательно посмотрела на меня и вдруг лучезарно улыбнулась: – Но для вас можно и сейчас! – Она выбежала из кухни, открыла мне дверь кафе и пригласила внутрь, затем аккуратно заперла ее за мной. – Просто неудобно одновременно печь и обслуживать посетителей, – пояснила она.

Я кивнула, чувствуя себя не в своей тарелке. Оглядела кафе. Вроде бы ничего особенного, и в то же время абсолютно все было особенным: круглые белые столики на одной ножке, подушечки из клетчатой ткани на стульях, в основном бело-салатные и бело-розовые, маленькие молочники из толстого фарфора, приспособленные под вазочки, со слегка увядшими столистными розами, ажурные бумажные салфетки. Стены, окрашенные в фисташковый цвет, большие витрины для выпечки. Я села за дальний столик у окна, неуверенно расправила на коленях пижамные брюки и постаралась прикрыть несерьезный узор из уточек полами пальто.

– Чего изволите? – приветливо спросила хозяйка заведения.

– Ну-у… э-э-э… а что у вас есть?

– Резонный вопрос, – рассмеялась девушка. – В такое время мало что есть, но кофе я вам точно сделаю.

– Тогда капучино, пожалуйста, – решилась я, – и, наверное, что-нибудь из съестного.

– Остался вчерашний хлеб, сыровяленое мясо и помидоры, сойдет? Свежая выпечка поспеет минут через сорок… – с сожалением призналась она.

– Нет, что вы, это как раз подходит, – поспешно согласилась я и, подумав, добавила: – Вот разве что еще какого-нибудь сыра… дорблю, что ли?

– Ах да, имеется такой! – просияла девушка и, глядя на мое изможденное лицо, участливо поинтересовалась: – Что, трудная ночка выдалась?

– Скорее последние несколько месяцев… – Я криво ухмыльнулась. – Но, кажется, у меня только что началась белая полоса в жизни!

– О-о-о, тогда это непременно следует отпраздновать! – воскликнула хозяйка и умчалась на кухню.

Через пару минут она вернулась с плетеным подносом, на котором лежал нарезанный крупными ломтями ароматный хлеб с поджаристыми семечками, тонюсенькие полупрозрачные ленты хамона, кружочки помидора и кубики дорблю. Она поставила все это геометрическое разнообразие на стол, а еще через мгновение принесла два бокала искрящегося «Фраголино» и один протянула мне.

– За счет заведения! – Она подняла бокал и торжественно произнесла: – За новую жизнь!

Сложно было с ней спорить. Я осушила свой бокал до дна и принялась за первый за долгое время завтрак.

Так я познакомилась с Оливией.

А через пару часов в кафе за свежим хлебом заскочил Карл. Узнав меня, сытую, разомлевшую и прикорнувшую в уголке, он невероятно обрадовался, когда выяснил, что я теперь живу в Брюгге, и предложил работать у него.

Роман с книгами

На данный момент я вот уже шесть лет работаю у Карла в его книжном магазине. Здесь сухо, немного пыльно и постоянно царит полумрак, который старинные мутные люстры под потолком разогнать не в состоянии. Потертые сосновые доски пола скрипят под ногами, а отполированные годами и тысячами прикосновений деревянные перила лестницы, наоборот, почему-то выглядят как новые. Я одна из тех счастливых людей, которым для того, чтобы попасть на работу, нужно всего лишь спуститься по ступенькам: за дальними стеллажами на втором этаже прячется дверца в небольшую квартиру.

Квартирка не отличается особыми удобствами, но в ней есть все, что может понадобиться относительно юной и сравнительно неприхотливой особе вроде меня: крохотная спаленка, которую почти полностью занимает большая кровать на низких ножках, несколько плетеных корзин для одежды (потому что шкаф – это для слабаков), большое зеркало, прислоненное прямо к стене, прикроватная тумбочка с неизменной стопкой книг и поигрыватель на полу, в котором за все время его существования вертится один-единственный диск с подборкой заводной попсы. Дальше идет кухня с плитой и шкафчиками для посуды, «общительным» (то есть громко жужжащим, булькающим и ворчащим, словно вредный старикашка) холодильником и большим столом в центре, который абсолютно здесь не нужен и занимает слишком много места, но прекрасно смотрится в сочетании с высокими барными табуретами. Затем – совмещенный санузел с продолговатым окошком под самым потолком, милой металлической эмалированной раковиной с синим орнаментом по краям и старинной маленькой бронзовой ванной. За последнюю я готова простить квартирке все остальные неудобства, даже крохотные размеры самой ванны: в нее удается погрузиться, только свернувшись клубочком, но зато, если добавить морской соли, пены и немного розовых лепестков, можно окунуться в роскошь девятнадцатого века.

Так вот, квартирка и магазин шли в комплекте. Когда-то вместо книжного здесь была швейная мастерская, и ее владелец чрезвычайно беспокоился за сохранность своих тканей и готовых заказов, поэтому не хотел оставлять ее без присмотра ни на минуту. Потом он с детьми и внуками переехал куда-то в Северную Америку – то ли в Канаду, то ли в Канзас, что-то на К, а мастерскую продал за сущие гроши местному «состоятельному безумцу», по его словам. То есть Карлу. Карл каждый раз рассказывает эту историю с довольной улыбкой и с какой-то необъяснимой гордостью вспоминает столь лестную характеристику. Когда бывший хозяин узнал, что он хочет устроить здесь библиотеку, то был весьма обескуражен. Сознание опытного дельца отторгало мысль о том, что на свете бывают богатые люди, которым нравится разъезжать по всей Европе, скупать на барахолках старые книги, приводить их в порядок и за копейки перепродавать. Но Карл не нуждается в том, чтоб зарабатывать себе на пропитание, он просто любит книги, любит их запах и шорох страниц, да и вполне может позволить себе подобное оригинальное хобби. Так же как и подобрать в каком-то кафе старую знакомую и сразу пристроить ее на непыльную (хотя, если в буквальном смысле, то довольно-таки пыльную) работенку. Мама, узнав, что я теперь нахожусь под протекцией Карла, угомонилась и сдала билеты. Она так мучилась и переживала, несмотря на мое успокаивающее вранье, будто «мне уже лучше», что готова была примчаться куда угодно, чтобы, если понадобится, даже упаковать меня в смирительную рубашку и отправить в больницу. Карл же после случая с гамаком стал для нее неоспоримым авторитетом, благороднейшей персоной на всем белом свете, что я, впрочем, даже и не думала оспаривать, потому как сама была ровно того же мнения.

Вообще-то мне с ним очень повезло. Или ему со мной – по его словам. Я такая же книжная маньячка, как и сам Карл. Каждый раз, когда он возвращается из своих поездок, я набрасываюсь на его добычу, как голодный лев. Если добычи особенно много, мы можем всю ночь напролет разбирать и сортировать книги, нумеровать, создавать каталоги, решать, что пойдет на продажу, а что для библиотеки. Некоторые экземпляры Карл оставляет себе и уже под утро тащит свои сокровища домой, к жене. Карина – степенная дама в возрасте, чрезвычайно холеная, с таким убедительным чувством собственного достоинства, что многие подозревают ее в родстве с британской короной. Я всегда смотрю на нее, разинув рот. Как это ей удается так изящно размешивать ложечкой сахар в чашке с чаем, да еще и чтобы она не цокала о края? Разве возможно намазывать булочку абрикосовым мармеладом так, чтоб ни одна капля этой янтарной роскоши не упала мимо? Неужели в человеческих силах откусывать такие малюсенькие кусочки песочного печенья, не раскрошив его?

При всем ее аристократизме Карину совершенно не интересуют книги. Они с Карлом могут вместе ходить в море на своей яхте, посещать изысканные официальные приемы, даже копаться в саду, но, как только речь заходит о книгах, Карина зевает, прощается и уходит к себе в комнату. Она совершенно ничего в них не смыслит, но, к счастью, никогда не жалуется на библиофилию Карла.

– Жизнь такая штука, дорогая моя, – любит говорить она мне, – иногда нужно друг от друга отдыхать. Вот Карл опять со своими буквариками возится, а я что? А я беру бутылочку вермута и иду в гости к подруге – обсуждать последние новости и рассматривать каталоги кружевных сорочек. А когда он вернется, мы поедем в Испанию за изумрудным колье. Это ли не семейное счастье?

Я только посмеиваюсь. Конечно, для женщины, никогда не прикасавшейся к половой тряпке или едкой щелочи для прочистки труб, покупка изумрудного колье – всего лишь забавное событие. Но мне нравится, что она такая. Мне нравится, как она снисходительно вздыхает, глядя на мою растрепанную косу – такова моя каждодневная рабочая прическа, – берет свои костяные гребни и шпильки и приводит это хаос в божеский вид за каких-то пять минут. Каждый раз, когда я буквально на полчасика заскакиваю к Мороцким по делу, я ухожу накормленной и с идеальной прической.

Дядя Стефан просто поймал счастливую звезду, приобретя когда-то дом по соседству с Карлом. А сейчас сияние этой звезды озарило и меня. Карл с Кариной всегда были чрезвычайно добры и внимательны к нашему семейству. Мне было позволено частенько забегать к ним в гости, рассматривать дорогой старинный фарфор Карины, редкие собрания Карла, чаевничать у них или просто играть с их золотистым лабрадором. Когда Карл встретил меня у Оливии, я как раз осознала, что пора бы себя куда-нибудь пристроить. А он все не мог найти человека, которому можно было бы доверить такую ценность, как книги. Так что чуть ли не в первый раз в жизни я оказалась в нужном месте в нужное время.

К сожалению, к нам в магазин не так уж часто заходят люди. Во-первых, нынче не очень-то принято читать книги, особенно старые. Во-вторых, мы совсем ради этого не стараемся. Для Карла совершенно не важно, будут у него покупатели или нет. Продажа книг – всего лишь возможность освободить место для новых. Так что моя работа – быть верным псом Карла, этаким Цербером на страже тысяч пыльных фолиантов. И это счастье.

Мой жизненный уклад незатейлив и функционирует с точностью швейцарских часов («Скорее дыряв, как швейцарский сыр», – ехидничает Оливия). Я обычно просыпаюсь часов в семь утра. Умываюсь холодной водой, потому что бойлер еще не успевает нагреться после ночного отключения, глажу рубашку, одеваюсь, жарю яичницу с беконом и наливаю себе кофе в огромную кружку. С этой же кружкой я спускаюсь в магазин, открываю ставни и двери и стираю пыль со своего рабочего места. Не факт, что сегодня кто-нибудь заскочит, так что в обед я могу закрыть магазин и съездить на местный рынок за продуктами. Частенько «килограмм помидоров и пучок базилика, пожалуйста» становятся первыми произнесенными мной за день словами. Я складываю продукты в корзинку, прикрепленную к рулю моего желтого велосипеда.

Очень долго я искала именно желтый велосипед с коричневой плетеной корзинкой, но все имеющиеся в наличии были неподходящего оттенка. Мне же нужен был теплый солнечный цвет, как серединка одуванчика или как перезревший испанский лимон. Я успела измучить всех продавцов велосипедов в округе; мама уже принялась искать его в Испании, время от времени присылая мне фотографии; я готова была даже наплевать на дороговизну доставки, пока Карл совершенно случайно, как, в общем-то, почти всегда происходит с Карлом, не нашел велосипед моей мечты на очередной барахолке. Довольный, он вез его мне через пол-Европы, поставив вверх тормашками на крышу своего отреставрированного бело-красного «бусика», на котором всегда отправлялся на охоту за книгами.

Велосипед, судя по всему, хранился в хороших руках и, несмотря на ветхость, нуждался только в основательной помывке и смене покрышек. Корзинка же, к сожалению, явно пришла в негодность. Я начала планировать осаду местных корзинщиков, но Карина внимательно осмотрела крепление, зашла в дом и минут через десять вернулась с плетеным коробом, в котором она когда-то привозила из путешествий бутылки с оливковым маслом холодного отжима. Короб подходил идеально, сказывался наметанный глаз Карины, которая умела выбирать одежду по размеру без единой примерки. Мне оставалось только сшить парочку чехлов для внутренней части корзинки из плотной ткани шоколадного цвета в бирюзовый горошек и купить маленькую силиконовую вазочку для велосипеда, чтоб ставить туда анютины глазки, сирень и другие сезонные цветы.

Времени у меня уйма. Могу читать книги, могу шить, вязать, рисовать – что угодно. Карлу все равно. Лишь бы книги были в сохранности. Я уже три года не брала отпуск просто потому, что мне это совершенно не нужно. Карл не хочет, чтоб я открывала магазин во время больших праздников и пивных фестивалей, не хочет, чтобы «подвыпившие горожане лапали моего Гюго своими ручищами, испачканными в соусе из-под устриц». К слову сказать, я как-то сомневаюсь, что подвыпивших горожан тянет именно в библиотеку с целью полапать Гюго, им, собственно, и трезвым-то Гюго не особенно интересен, но начальство есть начальство.

И вот по праздникам мне совершенно некуда деться. Бродить по наглухо запертому магазину как-то совсем уж уныло. Я пробовала ездить в Краков или Прагу, но заранее знала, что там все будет по-старому. Я точно так же встану в своем отеле в семь утра, съем в каком-нибудь миленьком ресторанчике яичницу с беконом и буду прогуливаться по городу с огромным бумажным стаканом кофе. Потом обязательно найду книжный и там окопаюсь на все оставшееся до отъезда время, так что, как говорится, зачем платить больше?

Иногда можно съездить к маме, но, хотя Паоло ни разу даже не посмотрел косо в мою сторону и неизменно готов услужить всем, что в его силах, я все равно чувствую себя немного неловко. Навещаю их изредка, остаюсь денька на три: достаточно времени, чтобы поговорить и пообниматься, но недостаточно, чтобы надоесть.

Если Карл с Кариной никуда не уезжают, можно прийти к ним в гости. Карина очень любит кружева и все пытается научить меня их плести. Целые вечера мы проводили с ней у растопленного камина: она аккуратно пришивала эти воздушные изделия ручной работы к очередной подушечке, я – портила ее пряжу. За пятнадцать лет знакомства и кружевной каторги я испаскудила столько хлопчатобумажных нитей, что ими, пожалуй, вполне можно было бы обмотать Землю вдоль экватора, а то и пару раз. Но Карина не оставляет надежды. А может, ее это просто забавляет. Сама она кружева не плетет, хотя умеет, просто покупает у лучших мастериц в городе. Зачем ей мои мучения, непонятно.

Вязать я не люблю, но люблю шить. У нас здесь есть одна запущенная на вид подворотня, в глубине которой скрывается вход в еще более подозрительный подвал. Однако в этом подвале таится волшебное царство, мечта всех женщин поствоенной Европы – магазин тканей. Сейчас-то этим никого не удивишь, но в свое время этот магазин составлял значительную, хотя и труднообъяснимую конкуренцию нашей тогда еще мастерской. Когда я попадаю в этот магазин, я будто с катушек слетаю – столько шотландки, батиста, льна, что практически невозможно держать себя в руках. Правда, один взгляд на цены значительно остужает мой пыл: ткани из натуральных материалов в принципе недешевы, а здесь, судя по всему, и вовсе собрали лучшие образцы ткацкого мастерства. Я не настолько уверена в своих способностях, чтобы позволить себе без ограничений запасаться такой изысканной продукцией. Поэтому я примерно раз в несколько месяцев балую себя, покупая метр-другой божественной материи, да и только.

Собственно, не такая уж я искусная швея. Могу сшить юбку. Если очень постараюсь, то перекрою старые брюки. Однажды мне даже удалось сшить пальто. Выглядит оно относительно прилично, но я все равно стесняюсь его носить, потому что оно смахивает на продукт современных концептуальных дизайнеров, а это не для слабонервных. Я его надеваю, только когда мне посреди ночи приспичит выбежать в круглосуточный мини-маркет за консервированными ананасами. Днем показываться в нем на люди я не решаюсь, хотя встречала в Брюгге персонажей и похлеще. Жаль, у меня его не было в мою бытность привидением. Короче говоря, я могу сшить даже пальто. Но лучше юбку.

И вот к чему я веду. Близятся рождественские праздники. А значит, мне придется закрыть магазин более чем на две недели. Честно говоря, это мое самое нелюбимое время. Меня вполне устраивает моя жизнь, точнее, даже не так: меня более чем устраивает моя жизнь, такая, какая она сейчас, но на рождественские праздники почему-то вдруг становится одиноко. Все вокруг суетятся, покупают подарки, запасаются продуктами, ездят в гости, принимают гостей, ссорятся, мирятся, веселятся – а я не могу за этим даже из окна понаблюдать, потому что окна моей квартирки выходят во внутренний дворик.

Карл с Кариной на все каникулы уедут к детям в Швейцарию пить глинтвейн и кататься на лыжах. То есть кататься будет Карина, она великолепна во всех благородных видах спорта – верховой езде, лыжах, гольфе, – а Карл будет в основном падать. После часа напрасных попыток он промокнет и устанет, оставит Карину на попечение детей или какой-нибудь свежеприобретенной подруги, сдаст лыжи и вернется в свой номер к любимым книгам. Как ни странно, такой вариант неизменно устраивает обоих: во время подобных горных вылазок Карина большую часть дня блистает в обществе, собирая аплодисменты и комплименты, Карл же читает, по десятку раз посещает ярмарки и антикварные магазинчики, а иногда под вечер сопровождает Карину на какую-нибудь вечеринку ее новых знакомых, где блещет умом и эрудицией и создает Карине еще более очаровательный образ.

В Росас я ездила на прошлое Рождество, но мне было как-то не очень уютно. Мама не хотела оставлять меня в одиночестве, чтобы совершить привычный обход гостей и знакомых, а когда гости приходили к ним, я запиралась у себя в комнате или отправлялась бродить по городку. Ну не хочу я социализироваться! Тем более когда все эти эмоциональные испанки рассматривают меня, треплют за щеки и нахваливают мои голубые глаза. Каждая считает своим долгом сообщить, что у нее есть неженатый сын, и настойчиво зазывает в гости познакомиться с «будущим женихом», несмотря на то, что возраст сына варьируется от шестнадцати до сорока, и невзирая на мнение по этому поводу самого сына и уж тем более мое собственное. Я понятия не имею, как себя вести в таких ситуациях: терпеть не могу подобные намеки и сватовство. Вроде и понимаю, что они так поступают не со зла и, скорее всего, исключительно из вежливости (мол, нужно показать хозяйке, что ее угрюмая нечесаная дочь на самом деле очень даже ого-го!), но моя изначальная милая улыбка все равно постепенно превращается в оскал. Сначала я отнекиваюсь, потом фальшиво хихикаю, а как-то раз дошло до того, что одна из гостий цепко ухватила меня под руку с намерением сопроводить-таки на встречу с суженым, так что мне еле удалось отвертеться. С тех пор я перестала показываться гостям на глаза.

Маме совсем не понятна моя резкая реакция: это ведь соседи, друзья, не поведут же они меня под венец насильно, в самом-то деле! Разве нельзя просто присоединиться к шутке? Даже познакомиться с этим самым сыном – что тут такого? Но меня прямо-таки передергивает от отвращения: после Стивена все вопросы брака и отношений стали какими-то слишком уж болезненными. Так что ну их всех, лучше приеду как-нибудь весной, а еще лучше – осенью, когда все местные кумушки будут заняты обхаживанием своих садов либо заготовками.

* * *

За шесть лет в Брюгге я умудрилась практически ни с кем не подружиться – окунулась в мир книг с головой, отреклась от всего человеческого, короче говоря, до сих пор порядком боялась людей. Разве что вот Оливия… Но для Оливии любая праздничная пора оборачивается каторгой. В это время она практически не спит, только месит тесто, лепит, печет, украшает, продает. Чем больше она устает, тем шире становится ее улыбка. К концу рождественского безумия она напоминает Чеширского кота: сплошная улыбка, витающая в воздухе. Затем она берет пару дней отдыха и отсыпается, оставляя кафе на двух не особенно мастеровитых поварят, освоивших буквально четыре-пять сортов хлеба да круассаны. Так что эти дни кафе работает, так сказать, в разгрузочном режиме.

Еще у меня есть соседка с верхнего этажа. Эта барышня лет на пятнадцать старше меня, но держит себя в тонусе и форме, по крайней мере считает, что это так. Ее скорее следует отнести к врагам замедленного действия, хотя изначально она активно набивалась мне в подруги. Ванесса – такая же претенциозная, как и ее имя, – пытается выглядеть дружелюбной и очаровательной, но эта маска, кажется, не обманывает никого, кроме нее самой. Как только мы с Карлом договорились о работе, он предложил, чтобы я заняла прилагающуюся к магазину квартирку. Когда я переносила свои немногочисленные пожитки в новое жилище, Ванесса застала меня на лестничной клетке (из квартиры есть два выхода – на общую лестницу и в магазин) и сразу же предложила пойти завтра с ней на пикник в ее любимый парк. Я от неожиданности согласилась, хотя желанием совершенно не горела и не скрывала этого. Потом устыдилась: соседка проявила доброту, а я волком на нее гляжу. Решила искупить свою грубость, расстаравшись к пикнику: нажарила домашних котлеток для бургеров, сложила их в пластиковый контейнер вместе с хрустящими полосками своего любимого бекона, позаботилась о специальном легкоплавком сыре, булочках с кунжутом и салатных листах. Веселая Ванесса заскочила ко мне с утра в спортивном костюме. Я сразу слегка напряглась: мы не договаривались ни о каких физических нагрузках. За ее спиной болтался легкий рюкзачок, в котором едва ли могло поместиться что-то съедобное к пикнику. Ванесса уловила запах жареного бекона и брезгливо поморщилась: