Текст книги "Под покрывалом белых облаков"

21

О детях отдельно. Каждый человек – личность. Иные дети, по духовному развитию намного старше своих родителей, но родители признать такое не в состоянии. Кричат, требуют, ремнем порют. Дети для них – продолжение их самих, так они считают. И дети просто обязаны выполнять все действия, что выполняли они когда-то: ходить в ясли, детский сад, закончить школу и поступить в институт. Многие судьбы ломают и коверкают такие родители. Что делать? Наверное, попробовать разобраться, прежде всего, в себе. Нарушить сложившийся строй мыслей, отмести всякое представление о своей собственной судьбе и судьбе ребенка. Трудно? Еще как трудно! Такое проделать в состоянии разве что чрезвычайно развитые души, а откуда же им взяться? Ситуация тупиковая! Много приходиться объяснять, бороться с недоразвитостью родителей. Это как в городском общественном транспорте, ну, что поделаешь с мамашкой, если она своего ребенка едва умеющего ходить, вперед себя со ступенек сталкивает да еще ручку ребенку норовит вывихнуть, потому как за руку его держит, приподымает, выпихивает? Любящая развитая душа неужели будет так поступать с ребенком? Конечно же, нет! Сама наперед спуститься, ребенка на руки примет!

22

Пьянчужки любят порассуждать, поплакаться в жилетку. Все у них виноватые, кроме них самих. Правда, некоторые признают свою вину, но лишь для того, чтобы их опять-таки пожалели.

И каждый спрашивает меня, для чего живет на свете белом? Для чего небо коптит, если жизнь пуста и неказиста?

Иные спрашивают, в чем смысл жизни? Всегда отвечаю, наша обязанность сделать этот мир лучше. Ясно, что более никакого смысла не существует и незачем его искать. Просто? Да так, просто! Этот мир вообще незатейливо устроен, знай, живи для других, заботься о родных и не требуй взамен ничего, абсолютно ничего! А многие требуют, претензии предъявляют и еще родственников, особенно детей неблагодарными обзывают, умирают в гордыне, обижаются, мол, я для вас все, а вы для меня – ничего! А надо просто любить, просто жить для других людей, неужели это так трудно?!

23

Козлом прозвали одного селянина. Было за что. Человек с неустойчивой психикой, такому и выпивать не надо.

За ним следили, но при всяком удобном и неудобном случае натравливали на врагов.

Бывало, говорили:

– Видишь, вон того прощелыгу?

– Вижу! – кивал Козел.

– Иди, дай ему в морду!

И послушно шел, бил так, что прощелыга с одного удара слетал с ног, без сознания.

Вот этот-то Козел справил как-то юбилей, пятьдесят лет ему исполнилось. Через три дня протрезвел и мрачный ко мне явился. Батюшка, говорит, у меня юбилей, а меня дама моего сердца даже с днем рождения не поздравила. Стоит передо мной, губы от обиды трясутся, в глазах слезы. А мне что-то на ум пришло спросить. Спрашиваю, погоди-ка, а ты ее поздравил? Смотрю, в глазах удивление и понимание ситуации, полез в карман за записной книжкой. Ой, кричит, у нее же тоже юбилей был, сорок пять лет исполнилось, месяц назад, вот я козел, любимую женщину не поздравил, а костерил на все лады, выдумал, что она ведьма с холодным сердцем… и побежал поскорее цветы покупать.

24

Молодежь постепенно приобщается к вере. Я для них форум организовал в интернете. Пишут, в том числе и дети. Спрашивают о боге. Читать не любят, трудно им продираться сквозь евангелие и библию, но у меня спросить, не стесняются. Частенько вопросы задают настолько детские, что поражаюсь, как могут не знать элементарного…

P.S. Отец Димитрий очень любит гостей. В доме всегда не протолкнуться. Кроме постояльцев, вечно торчит в углу гостиной, приткнувшись на краешке стула некая фигура, молчит, скособочившись и смотрит из-под заросшей челки на чаепитие, где уже по десятой чашке чая наливает из начищенного большого угольного самовара Шурочка, где веселая Светланка, всегда с блаженной улыбкой ставит посреди стола плетеный вазы полные шанежек и пирогов с зеленым луком. Смотрит на веселое, беззаботное общество едва умещающееся за двумя составленными вместе длинными деревянными столами и вздыхает, охваченный завистью, но тут же одергивает себя, ведь, как ни крути, за всей этой идиллией скрывается труд, тяжкий труд понимания человеческих взаимоотношений и любви к ближнему… Словно в подтверждение мыслей фигуры в двери дома входят люди, едва ли не четверть села и конечно же, для всех находиться место за столом! Тут и калики перехожие, и монахи-заброды, неугомонные искатели истин, бывает и корреспонденты из районной газеты прикатят. Всем рад, ой, как рад отец Димитрий! Каждый пришедший в его дом получает толику света, тепла, доброты, неутомимым пламенем полыхающую в душе самого батюшки, даром, что ли ему недавно исполнилось восемьдесят лет…

Призрак бешеной старухи

Новый дом с волшебным садом

Итак, они переехали. Издав вздох облегчения, Антон выбрался из детского кресла и вывалился из автомобиля.

Перед ним высилась громада старинного дома, моментально он решил составить карту особняка, а оглядевшись кругом, посчитал нужным нарисовать и карту местности. Топографические карты были его хобби, а книги по географии неизменным подарком от отца на дни рождения.

И хотя в школе до начала уроков по географии было еще два года, Антон уже изучил учебники сестер-близняшек и не нашел для себя ничего нового.

– Антошка, Антошка, пойдем копать картошку!

Пропели сестры, как всегда в один голос.

– Легки на помине! – проворчал Антон, с подозрением заглядывая за автомобиль.

Но сестры, издав смешок и пританцовывая, ринулись в кусты. Это было фатальной ошибкой, потому что обе мгновенно исцарапались о кусты колючей малины.

Зажимая кровоточащие ранки и позабыв о младшем брате, сестры с ревом кинулись в дом, призывая на помощь папу.

Антон проводил их презрительным взглядом.

Из автомобиля, запоздало проснувшись, вылез Павел, старший брат Антона. Взрослый человек, пятнадцати лет, оказавшись во дворе, немедленно принялся разминаться, подтанцовывая, воображая себя на боксерском ринге.

Антон недоверчиво оглядел огромный дом, улыбнулся, мечтательно прикрыл глаза.

– Вот было бы здорово его поджечь и постоять, посмотреть, как она полыхает!

– И не мечтай! – фыркнул Пашка, по-прежнему проводя бой с тенью. – Я папе расскажу!

Пообещал он.

– Ябеда! – резко отреагировал Антон и, сделав обманное движение, подсек брата ногой.

Пашка грохнулся об землю.

– Папа! – взвыл он и состроил плаксивую гримасу.

– А меня младший братик обижает! – перехватил инициативу, Антон.

– Опять? – отец вышел из дома, строго посмотрел на сыновей. – Пора бы вам уже вырасти из детских штанишек! Павел, встань, отряхнись, стыдно, какой пример ты подаешь своим сестрам?

Пашка молча подчинился, тайком демонстрируя Антону сжатый кулак.

Но Антон уже не обращал на него никакого внимания, запущенный сад вызвал в его душе очарование. Одержимый духом путешествия, Антон вооружился блокнотом и остро заточенным карандашом. Ему нравилось ходить в походы и осматривать неведомые земли. Вместе с отцом он исследовал уже немалый кусок территории Карелии и Западной Сибири. Теперь же с готовностью отправлялся в новое путешествие.

– Ты позабыл взять с собой спички, соль, сухарики, фонарик и сотовый телефон, – положил руку на его плечо, отец.

Антон даже притопнул с досады.

– Да, и забыл аптечку, палатку, спальный мешок, а еще складной ножик!

– Папа, я всего лишь иду изучать наш новый сад! – возразил ему Антон. – А не лезу в дебри сибирской тайги!

Отец задумался, не сводя блестящих глаз с сына, Антон ждал, нахмурившись.

– Лады, – согласился отец, рассмеявшись, – раньше мы бы с тобой сыграли в амазонские джунгли, но теперь ты вырос и вот я спрашиваю у тебя, как у вполне взрослого человека, почему ты не подумал взобраться на чердак, и оттуда обозревая владения, составить топографическую карту нашего волшебного сада?

Антон проследил направление указанное отцом. Ну, конечно же, дом возвышался над садом и целых два этажа с чердачным окном были в полном распоряжении отважного исследователя, ну или почти полном, потому что сестры-близняшки с белыми пластырями на руках и ногах, вышли на крыльцо и одновременно принялись кривляться, стремясь обидеть младшего брата.

Но им помешал Пашка.

– Как я устал! – сообщил он, и положил худые руки на головы сестер.

Отец тут же засуетился, вытащил из автомобиля сложенный шезлонг.

– Сыночке надо отдохнуть! – ворковал он, окутывая Павла клетчатым пледом.

Дети притихнув, наблюдали.

Антон вздохнул, брат у него итак был немногословен. Он тщательно выбирал слова, и часто оставлял вопросы без ответов. Сестры-близняшки считали старшего брата скучным, но отец рассказывал младшему сыну, как Пашка веселился и пел птичкой еще несколько лет назад. Однако сдал после тяжелой легочной болезни.

– Хочешь, я принесу тебе бутерброды? – спросил отец. На его языке это означало: ты болен и я готов позаботиться о тебе.

Пашка кивнул. Копна темных вьющихся волос упала ему на глаза и сестры, обменявшись быстрыми взглядами, сразу перешли к действию.

Они любили причесывать, в коллекции детских кукол у них имелись ляльки с длинными волосами, над которыми они трудились до седьмого пота, сооружая немыслимые прически.

Пашке они почти не давали самостоятельно расчесывать волосы, разве что с утра, пока обе сестры спали.

– Одержимые, – покачал головой Антон, повернулся и вошел в дом.

Прежние владельцы заботились о доме хорошо. И нанеся первые штрихи будущей карты в блокнот, мальчик с удовлетворением оглядел гостиную. Зеленые обои сочетались с зелеными портьерами, под ногами лежал соответствующего цвета, ковер, на стенах висели картины изображающие зеленый лес, тут же стояли диваны и кресла, стол и стулья, даже тумба под телевизор оказалась зеленого цвета.

– Впечатляет! – кивнул Антон и вспомнил мудрого Гудвина из «Изумрудного города». – И очков с зелеными стеклами не надо!

Он прошел в кухню, присвистнул. Выполненная в фиолетовых тонах, вся из пластика, кухня вызвала у мальчика массу эмоций.

– И газовая плита фиолетовая! – провел он пальцем по чистой поверхности плиты.

За гостиной Антон обнаружил обширную библиотеку, выполненную в цвете красного дерева. Открыл стеклянные дверцы шкафов, осторожно потрогал корешки книг. Посидел в кожаном кресле за письменным столом, поглядел на бардовую люстру под потолком.

Поднявшись по каменным ступеням оранжевой лестницы на второй этаж, он обнаружил несколько небольших комнат разного цвета.

Для себя выбрал одну, очарованный фотообями с видом гор и летящими по синему потолку белыми облаками. Но открыв шкаф, обнаружил одежду, подходящую ему по размеру.

– Папа, – услыхав шум внизу, выкрикнул Антон, – а кто здесь жил и почему в моем шкафу чьи-то вещи?

– О, ты уже занял комнату! – завопили снизу сестры и, перескакивая через две ступеньки, ринулись вверх.

Антон посторонился, впрочем, как он и ожидал, девчонки выбрали розовую комнату с розовыми занавесками, двумя кроватями и большой коллекцией кукол. Сестры были счастливы, как жаворонки.

Отец поднялся наверх. На руках он нес Пашку. Естественно, он отнес его в клетчатую комнату, где стояла большая кровать и мягкий диван. Привычные моментально переключаться с одной волны на другую, близняшки сейчас же стихли.

И отец, не дав насладиться новой коллекцией кукол, поманил дочерей за собой, Антону он просто кивнул, они очень часто безо всяких слов понимали друг друга. Как всегда, Пашка быстро потерял силы, исчерпав весь запас дневной энергии на бой с тенью.

Составив список продуктов, отец отсчитал деньги, близняшки следили жадными взглядами, в их умах щелкали конфетки и шоколадки, которые можно было бы накупить на такое количество сотенных.

Но отец воззрился на Антона, призывая его к действию:

– Извини, на них полагаться нельзя, – вздохнул он, кивая на девочек.

Сестры надули щеки, театрально воздели руки и синхронно смиренно склонили головы.

Нечто

Ночью, Павел проснулся. С минуту оглядывался, не понимая, где он, да что. После, вспомнив о переезде, сел на постели и посмотрел в сторону похрапывающего на диване отца. Сердце сжалось от жалости, нет, решил Павел, не станет будить, а сам решит свою проблему. Свет уличных фонарей проникал сквозь неплотно задернутые шторы и он, без труда, нашел на тумбочке сотовый телефон, включил режим подсветки, отправился в ночное турне по дому, решая сложный алгоритм задачи, где же в этом доме может быть сан. узел?..

Рассвет застиг его в ужасном положении, с трудом уняв дрожь в руках, Павел огляделся.

Деревянная лестница, ведущая на второй этаж, более не скрипела сама по себе. Плотная, не сулящая никакого добра тишина установилась в доме.

Павел перекрестился и сразу же почувствовал чье-то незримое присутствие, у него перехватило дыхание, сердце бешено заколотилось в груди.

Преодолев страх, Павел громко принялся читать господню молитву, призванную защитить его от злобных духов, принялся ходить по дому, заглядывая повсюду.

Некто ходил след-вслед, боже мой! Павел хорошо ощущал это нечто, глядящее на него, неотступное и непонятное.

Ни защитные молитвы, ни кресты, ничто не действовало и Павел, под давлением неизвестного существа, выскочил прочь.

– Ну как тебе домик? – раздался веселый голос.

Павел смог промычать неопределенное, но вроде бы и утвердительное, мол, хороший.

– И ремонт делать не надо, подожди, да тебе никак плохо?

Говоривший, Антон, склонился над потерявшим сознание, старшим братом. Тут надо обратить внимание особенно дотошным читателям, что Антон по дому не ходил, а обнаружив приставную лестницу, примыкавшую к окну комнаты, воспользовался возможностью и вылез в предрассветный сад, просто потому что любил, как любят все туристы на свете, ранние часы, безлюдье и первую росу на траве.

Через несколько минут приехала скорая помощь. Отец, проснувшийся под крики младшего сына, тревожился, спрашивая у докторов о состоянии своего старшего сына, две дочери во всем ему сопутствовали.

Врачи, опасаясь осложнений, забрали Павла, уложили в машину и осторожно покатили к больнице.

Отец взглянул на окна дома и вздрогнул. На него, из пустого темного окна с большой ненавистью глядело белое лицо.

История одного уркагана

– Не думал, не гадал, – хохотал тощий дядька преклонного возраста, демонстрируя собравшейся во дворе новой многоэтажки желтые от никотина зубы, – что моднявым к старости сделаюсь! Глядите-ко!

И он, сдернув рубашку, сверкнул наколками. Ребятня уважительно смотрела на синие купола и кресты, вытатуированные по спине, груди, плечам и рукам дядьки.

– Еще череп надо бы разукрасить и порядок! – хлопнул себя по лысой голове, дядька.

– Дядя Витя, – подбежала шустрая девчонка, – вас странный мальчик ищет!

– Странный мальчик? – присвистнул дядька и поспешно надел обратно рубашку, глядя на стремительно приближающуюся фигуру Антона.

– Чем могу служить? – робко спросил дядька, не без сомнения заглядывая в суровое, решительное лицо мальчика.

– Ведь это вы жили в крепком бревенчатом двухэтажном доме с печами-голландками? – спросил Антон, глядя на урку темным, пронзительным взором.

– Какое? Жил! – отмахнулся зек. – По тюрьмам я жил! А в этом доме моя злая мать обитала.

– Одна?

– Одна, – подтвердил Виктор, выпрямляясь и расправляя плечи, – в дом она никого не впускала. Выгнала детей, двух моих сестер и брата.

Виктор занервничал и жестом велел молодежи подвинуться. Напротив, на другой скамейке, ребята тоже подвинулись, уступая место странному мальчику.

Антон сел, с достоинством, уставился в глаза Виктора, молча ожидая продолжения. Виктор посмотрел на него, вынул из кармана смятую пачку «Примы», вытряхнул папироску и закурил, разглядывая ребенка с сосредоточенным видом.

– Когда я из зоны откинулся в первый раз и пришел домой, мать меня табуретом по голове огрела, не стал я драться, кто же с матерью бьется? Я же не нелюдь какой, пришел к брату, а он женатый на стерве, терпел побои и унижения. Женился на квартире, так боялся на улице остаться! Пошел я к одной сестре, а она с мужем алкашем койку в коммунальной комнатке делит, выскочила замуж за первого встречного, лишь бы угол найти. Что тут делать, чем помочь? Пошел к другой сестре, а она ни жива, ни мертва под гнетом суровой свекрови крутится, стирает, прибирает, на большую семью горбатится, лишь бы на улицу не выкинули!

– Что же ты сделал? – спросил мальчик, тяжело вздыхая и вспоминая десять свободных комнат дома, не говоря уже о кухонном пространстве и гостиной.

– Пошел и витрину у магазина разбил, – рассмеялся зек, – забрался внутрь, набрал как можно больше самого дорогого товару, с чем меня и повязали.

Антон перевел взгляд с побитого жизнью вора на ребят, тихо сидевших на скамейке рядом. Чистые, открытые лица, дай Бог им хороших, умных, а главное, бескорыстных родителей!

– После второй и третьей ходки, история повторилась, – говорил, между тем, Виктор, – а когда я в четвертый раз вышел, мать неожиданно подобрела и прописала меня в дом. Только меня! Она уже тогда плохая стала, лежала в постели, молчала и смотрела с утра до ночи в потолок. Я на работу устроился дворником, куда же еще? В нашем «славном» государстве система налажена так, чтобы уркаганы не смогли себя реабилитировать, не смогли работы нормальной найти.

– А кто ты по специальности? – перебил его Антон.

– Газосварщик! В зоне новую специальность освоил!

И вздохнул.

– Болтовня одна, а не государство! Мне пришлось туго. Надо было сиделку нанимать, а на что? Брат с сестрами помогать не желали, помня «добро» матери, и я принялся сам менять ей пеленки. Но ничего, управлялся. К тому же мать перестала есть, исхудала и я таскал ее будто ребятенка, легко купал в ванной.

– А в больницу что же? – сдвинул брови Антон.

Виктор коротко хохотнул.

– Помилуй, мальчик! В больницах сейчас разве кого-нибудь держат? Если даже после тяжеленных операций, на третий день, с не зажившим швом, домой выписывают? Откроется кровотечение, поплохеет и сдохнешь, аки собака. К тому же я говорю, денег у меня на сиделку не было, дворнику платят копейки, на хлеб не хватит, а в больнице непременно с меня бы денег запросили не только на сиделку, но и на лекарства, шприцы, капельницы. Одним словом, на все! Хуже нет в едроссовской России заболеть, уж лучше сразу пулю в лоб!

– Как она умирала? – спросил Антон, с сочувствием глядя на бедного дядьку.

– Всю ночь металась, проклинала и этот свет, и тот, и свое старое больное тело, а под утро изогнулась, так что кровать затрещала и отдала Богу душу!

– Богу ли? – усомнился Антон.

– Дьяволу она не нужна, это точно, – убежденно заявил Виктор, – он тупых и злобных людей не любит.

– Как же ты после ее смерти жил? – пытливо заглянул в глаза Виктору, мальчик.

– Жил! – усмехнулся Виктор, чего-то недоговаривая…

– Ты мать отпевал?

Виктор моргнул, руки его задрожали:

– И отпевал, и дом со святой водой обходил, верующим сделался, – прошептал он со слезами на глазах, – а как дом продал, сразу купил четырехкомнатную квартиру! Теперь живем с братом и сестрами в новом многоэтажном доме, не нарадуемся!

Кивнул он на близкую новостройку, поблескивающую застекленными рядами просторных лоджий и балконов.

– Молодец, что кровную родню не бросил, – улыбнулся с одобрением, Антон, – нельзя в наши тяжкие времена переступать через человека, тем более, родственника! Родственники даны в путь, путь на тот свет. Забежит обиженный тобой родственник вперед и не пустит никуда, а столкнет в геенну и будет прав!

– Вот и я о том же! – засмеялся Виктор и протянул руки к двум женщинам-близняшкам чахоточного вида, но с претензиями к выздоровлению и к худому мужчине с проходящими уже, исчезающими синяками на лице.

– Мои сестры с братом! Видишь, поправляются после тягот с аспидами, пьющими из них кровь за свои квадратные метры!

Антон взглянул и вздрогнул, вспоминая собственного брата и двух сестер-близняшек…

В больнице

– Спаси Христос! – поблагодарил Павел своего брата, принимая пакет яблок.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Антон, с тревогой вглядываясь в его осунувшееся бледное лицо.

– О, не беспокойся, Антошика, – с горячностью воскликнул болящий, с трудом приподымаясь на постели, – я прекрасно сплю и ем!

– Как же! – скептически хмыкнул с соседней койки беззубый старик. – Не верь ему, мальчик. Он спит лишь под снотворными, плохо ест, приходится уговаривать, будто маленького с ложки кормить!

– Но пища скоромная! – возразил Павел. – Каша на молоке, а суп с куриным мясом.

– Когда это ты постником сделался? – удивился Антон.

– Я решил, – торжественно проговорил Павел, – если жив буду, поступлю в монастырь!

– Так и будешь поститься в монастыре!

– Вот именно! – поддержал Антона старик и, взяв предложенное мальчиком яблоко, ловко откусил, работая беззубыми челюстями.

Братья смотрели на него с изумлением.

– Что? – рассмеялся старик. – Протезы десны натирают, честное слово, лучше уж без них!

И в два счета расправился с яблоком.

– А как там дом? – осторожно спросил Павел.

– Вызывали священника, – печально вздохнул Антон.

– О каком доме идет речь? – бесцеремонно вторгся в разговор братьев, старик.

Антон ему объяснил.

– А так вы про дом злобной старухи-процентщицы! – сразу догадался старик.

– Как это, процентщицы? – не поняли братья.

– Как у Достоевского, только Раскольникова на голову этой скупердяйки не оказалось. Сдохла и едва детей по миру не пустила!

– У нее есть один сын, – произнес Антон и рассказал про зека Виктора.

– Добрая душа, – закивал старик, – помню его маленьким. Как он заступался за тех, кого обижали, кого мучили, как спасал бедных бездомных псинок и последним куском делился с нищими! Сам всегда избитый своей дурой-матерью, стремился защитить от ее кулаков брата и сестер.

– Они младше его или старше, я так и не понял? – спросил Антон.

– Он – младший, самый маленький в семье, но его тупые брат с сестрами никогда за него не заступались.

– Как он попал в тюрьму? – спросил Антон, чувствуя, что невольно сравнивает себя с Виктором.

Старик усмехнулся:

– Пытался ограбить сбербанк. Насмотрелся, знаете ли, иностранных боевиков. Взял на дело игрушечный пистолет. Тут его милиция и повязала.

– Зачем он пытался ограбить банк?

– Чтобы выручить своих брата и сестер, – грустно улыбнулся старик.

– В конце концов, у него это получилось!

– Жаль, что они не смогли вернуться в собственный дом! – вздохнул Павел.

– Куда там, старуха-процентщица и после смерти над спрятанным златом чахнет!

– Что вы имеете в виду? – удивился Антон.

– Дети дом продали, а денег из тайников не забрали! Да и не знали они о тайных делишках своей матери. Ростовщичеством она после занялась.

– После чего?

– После того как детей выгнала. Виктора в пятнадцатилетнем возрасте на малолетку отправила и принялась твердить соседям, что всегда знала и предупреждала младшего сына о тюрьме да суме! Одну дочь столкнула лет в шестнадцать за алкаша и принялась твердить соседям, что всегда подозревала эту дочь, между прочим, тихую, мечтательную девочку, в склонности к разврату. Старшего сына выгнала после армии, когда он двадцати лет, строевым шагом, при параде попытался открыть двери отчего дома, проорала ему в замочную скважину, чтобы катился куда глаза глядят, мол, взрослый уже, сам пропитание и крышу над головой для себя найдет. Помыкался он, помыкался по друзьям, товарищам, ночевал и на улице, и в парке. В советское время койку бы всяко нашел, без крыши над головой не остался бы, бомжей тогда не было, а в нынешние, едроссовские времена, куда податься? Хлебнул парень горя, наконец, комнатку снял у жадной квартирной хозяйки, тетка была старше его лет на двадцать, но запала на молодого и вскоре окрутилась с ним, взяла к себе в квартиру жить. Много он вытерпел от крикливой, невоспитанной бабы, ушел бы, но куда? – На улицу или по углам скитаться?

– Ну, а другая дочь? – не сводя пристального взгляда с лица Павла, спросил Антон.

– Другая близняшка? – старик поглядел в больничное окно с чисто вымытыми, прозрачными стеклами. – Служанкой сделалась. Процентщица ее продала в многодетную семью, на окраине города.

– Как это продала? – заинтересовался Павел.

– Известное дело, как, за деньги! – воскликнул старик, с возмущением. – Был в той семье один беспутый, ленивый, никуда не годный человек. Тридцати лет от роду, а уже лысый и рыхлый. Работал на бабской работе, киоскером газетки продавал, целыми днями штаны просиживал, зарабатывал сущие копейки, но это его мало беспокоило, семья-то богатая, мамаша, крутая по нраву тетка, держала всех в ежовых рукавицах. Кроме сына-киоскера, у нее в доме проживали двое старших сыновей. Оба с коммерческой жилкой, без конца по телефону трещали. Оба женатые, жены домашним хозяйством занимались, чтобы на слуг не тратиться, но занимались из рук вон плохо. И задумала мамаша этого семейства отыскать работящую дурочку, молоденькую, забитую, которая рада будет уйти из родительского дома. Услыхала от людей про девчонку, что у живой матери в служанках живет, ну и кинулась. Видит ее, отупевшую от побоев и тяжкой домашней работы, видит мать со скрюченными от жадности пальцами. Девчонке посулила лучшую долю, а матери денег, чтобы не совалась.

– Сколько же лет тогда было другой близняшке? – спросил Антон, чувствуя небывалое горе.

– Шестнадцать! Помню и свадьбы-то никакой не было, расписали ее с лысым лентяем втихомолку и закрутилась она «золушкой» с ведрами, кошелками, чужой пылью и грязью в придачу. Люди видели, очень ее жалели, из огня да в полымя попала!

– Ну, теперь ей хорошо! Теперь она с братьями и сестрой в своей квартире проживает! – кивнул Антон.

– Хочется, надеется, горе их миновало, – произнес старик.

– А что же отец? – вдруг, спросил Павел. – Где же был отец этих несчастных детей?

– Старуха-процентщица со свету сжила! – убежденно сказал старик. – Помер он, сердце лопнуло!