Текст книги "Были, не были (сборник)"

Не встреча

Вокзал как вокзал. Как сотни таких же по всей России: неприбранный, неуютный, обсиженный транзитными пассажирами до неприличия. Из динамика голос вечно болеющей ангиной дежурной, который в одном конце почти не слышно, в другом оглушает. Но как ни напрягай уши, все равно толком понять слова ее невозможно.

Вокзал – место ожидания, место перетранспортировки тел в пространстве, место встреч случайных или запланированных… На разных перегонах жизненных путей мы сами порой – вокзалы, порой – поезда.

Михаил засиделся на жесткой скамье в зале ожидания, убивая время перед началом посадки на свой поезд. В резерве оставалось еще часа два, дел больше не было, ну не кроссворды же разгадывать? Поглядывал по сторонам: вдруг кто знакомый попадется? Впрочем, вряд ли! Давно не бывал в Красноярске, вполне хватало горизонтов в родном поселке. Город этот, в основном серый по окрасу домов, раскиданный в разные стороны, неласковый. Да и люди, как транзитные пассажиры, все мимо. Он рассеянно скользил взглядом по таким же обреченно-ожидающим лицам и вдруг внутренне дернулся, как будто натолкнувшись на препятствие.

Прямо напротив него расположился парнишка в камуфляже, с рюкзаком. Ладненький такой, плечистый, белобрысый. Михаил рассматривал его со странным ощущением, будто глядел в зеркало. Ну, может, только помоложе лет на двадцать… Сюрпризы генетики?… Парень явно был ему не знаком, но как похож!

Такие же широкие плечи, гордо посаженная голова на крепкой шее, весь спортивный и самоуверенный – это был его портрет двадцати трех лет от роду. Тогда он приехал в Красноярск, чтобы получить корочки для дальнейшей работы. Только что отслуживший, как, похоже, и этот парень. Сидеть на шее ему было не у кого, а шалберничать с детства не приучен, сибиряк все-таки. Так что специализированные курсы в дорожно-технической школе пришлись и к месту и ко времени.

В группе набралось человек двадцать. Среди них две девушки – так себе, неплохие, но и не яркие! Поселили всех в старом деревянном бараке, похоже, времен революции. Ну, так никто не в претензии: до вокзала – рукой подать, до школы тоже. Кто жил неподалеку, на выходные домой срывался. Михаил, или как его сразу окрестили – Мишаня, не рвался в поездки: далековато, да и не к кому.

Девушкам выделили комнату в дальнем крыле, рядом с чердачной лестницей.

У них даже оказался небольшой «предбанник», который послушно стал работать кухней. После лекций на плитку водружалась чугунная сковорода, и обжаренная до золотистой корочки, обалденная сибирская картошечка звала на аромат. В магазинах тогда можно было купить шестипроцентное молоко в литровых бутылках, вкус – это, я вам скажу, нечто! Да, еще если с голодухи. Ну, как вам ужин студента?

Девушки оказались вполне компанейскими, и заглянуть к ним на вечерок, по-дружески, было не противопоказано. Он и заскакивал, да и не он один. Друзей среди сокурсников они обретали быстро. Правда, почему-то никто из ребят не претендовал на право быть единственным, общались всей кучей. Да так было и легче!

Веруня уже успела побывать замужем, знала, что почем. Бойкая, веселая и заботливая. Рубашку погладить или там пуговицу пришить – это к ней. Денег перехватить можно было, а вот с опохмелкой лучше не соваться – отбреет! Вторая, Галина, поспокойнее, какая-то поникшая вроде. В наличии и муж, и ребенок, так что ловить нечего! Но, впрочем, девушка грамотная и с техникой на «ты». Мишаня тоже, вроде, не промах был, и поэтому они быстро общий язык нашли. Учебников не хватало, один – два на группу. Невольно оба в лидеры потянули, сами сделают, остальные у них попользуются.

Со временем Галка немного оттаяла, стала веселее. Говорила, что Мишка напоминает ей школьного друга детства из далекого волжского городка, с которым рассталась, когда вышла замуж за своего сибиряка. Разоткровенничавшись, призналась, что замужество не удалось, и мечтает получить корочки только затем, чтобы уехать с сыном на родину. Без профессии где устроишься? А институт пришлось бросить – не потянула по времени и расстоянию. Эта внешне не очень яркая девушка умела замечательно слушать. Мудрено ли, что Мишаня рядом с ней забывал про свое напускное высокомерие и позволял себе быть добрым и заботливым. А хотелось, и все тут! Мудрено ли, что совместные посиделки на чердачной лестнице день ото дня становились все более заманчивыми. Для обоих…

Галина каждый вечер звонила домой. Малыш был на время определен в круглосуточные ясли, благо в поселке проблем с местами не было. Но мало ли что? Каждый день хотелось удостовериться, что все в порядке. Если не дозванивалась или что-то настораживало – срывалась на вокзал. Два часа на попутках, и дома. Проверить, прибрать, увидеть сына, получить «втык» от нетрезвого мужа, а утром добрать два часа сна на жесткой полке вагона и, с опозданием прибыть на занятия. Учеба не напрягала, преподаватели – тоже. Знания, они как палочка-выручалочка, оправдывали все ее прогулы.

И, надо же, как не вовремя и не к месту пришелся этот Мишаня! Он, и правда, смахивал на медведя: крупный, большелобый и почти совсем ручной. Так забавно было его подразнивать, по-детски бороться, вырывая учебник или еще больше разлохматить его льняные вихры… Без проблем и обязательств!

Ой, ли! Без проблем? Их все больше и больше тянуло друг к другу. Вся группа с любопытным сочувствием наблюдала за развитием этого романа.

Ни для кого не было секретом, как эти двое постоянно цеплялись друг за друга глазами, в которых откровенно сияли все их чувства. Ни для кого, кроме них самих, как водится! Некоторые заключали пари: ну и когда же эти детки переступят порог невинности своих отношений?

Лед тронулся по всем законам природы весной, когда Мишаня в очередной борьбе за учебник или за что-то там еще, пригрозил: «Не отдашь – поцелую?»

Такая провокация приглашению подобна! Кто же устоит? Только не тот, кто сам того же желает.

«А попробуй!» – подразнила она.

А в следующий миг, уже зажатая в его мощных лапах, прильнула ответно губами к его горячим и властным, до боли, до стона ставшим родными. Судорожно попыталась ухватить за хвостики враз убегающие мысли и, обмякнув, поняла, что все они вовремя отправились погулять… Когда Мишаня, сам ошарашенный от ее и собственной реакции, наконец, разжал руки, несчастная (а, может, счастливая) жертва насилия вынуждена была еще несколько секунд повисеть на его шее самостоятельно, чтобы не упасть…

«Ну и ну! Похоже, я схожу с ума. Мне это надо?» – подумала она.

А он тупо топтался радом и все почему-то просил прощенья. Галина развернулась и молча ушла в комнату.

«И где ты раньше был?» – Вечный вопрос неудачников. «Раньше надо было думать! Э-э-э, да что говорить! Думать всегда надо… А, впрочем… Как, должно быть, скучна была бы размеренно продуманная жизнь без права на ошибки?» Но об этом можно было только тосковать. А субботняя дорога вела совсем в другом направлении. Обласкать сынишку, убедившись, что с ним все в порядке, перестирать кучу белья, убраться и наготовить, желательно на неделю, еды. Не срок еще выяснять отношения, хочешь, не хочешь, надо выполнять условия временного перемирия. В том числе и супружеские. Ну, тут уж душу в кулачок зажать: «Потерпи, милая, как-нибудь…Ничего не поделаешь, соглашение на отсрочку было дано, нечего ерепениться!»

Каждый раз молила Бога лишь об одном: оградить сына от болезней и напастей, чтобы доучиться. Все будет решаться потом! Если бы хоть раз чихнул или еще в чем-то ослаб, без сомнения, бросила бы учебу. Но судьба уберегла. Хотя позже узнала, что были у нее и добровольные помощники из числа поселковых. Обошли стороной ее вести о мужниных хмельных спектаклях. Добрые соседи, приглядывали за сыном, скрывая от матери правду. Тоже до поры…

А Мишаня, оставаясь на выходные в общежитии, мучился ревностью, на которую и права-то не имел. Сокурсники в соответствии со своими запросами, звали с собой, подначивали вопросами… А ему жгуче хотелось быть с этой, неизвестно чем затронувшей его сердце то ли девчонкой, то ли женщиной. Может, как раз-то потому, что нельзя? А если нельзя, но очень хочется?… То оно непременно случится.

Уже близилась к финалу учебная программа. Уже билась в окна яркая сибирская весна. На цветение черемухи пришлось похолодание, и ее снежные лепестки белым цветом застлали дымящийся от влаги асфальт, и трудяга Енисей взамен сошедших льдов качал на волнах эти нетающие снежинки весны. И некому было осуждать, удивляться или заключать пари, когда эти двое однажды, оставшись наедине, не выдержали внутреннего напряжения. Как и зачем им было суждено соединиться, на то воля Божья! От них самих зависело только исполнение. Краткая жгучая буря сугубо личного значения отразится со временем на всех их судьбах, но это было!!!

И было прекрасно!!! Типично расхожую фразу: «Они, казалось, были созданы друг для друга» каждый почувствовал на своей шкуре. И еще кто-то, кто получил право существовать в этот самый недолговечный миг. Но это уже другая сторона медали.

Вопреки всем правилам морали, с которыми она все-таки считалась, Галина с того самого момента почувствовала себя такой очищенной, как будто в ручьевой водице искупалась. Помнилось такое ощущение по первому походу в сопки по бруснику. И ягодная сладость, и чистая прохлада. Студеная вода, а не отбирает тепло, наоборот, дарит и жар, и свежесть. Даже поездки домой стали менее тягостными. Трудовая повинность, честно отработанный урок, а настоящее – вот оно, здесь, руку протяни!

А вот Мишанина гордость почувствовала себя плохо. Их редкие посиделки на лестнице, где мысли и слова вперехлест, и руки, не находящие себе места… И горечь, горечь от невозможности большего… Впрочем, в беспокойстве маялся и муж. Чем дольше тянулось время учебы, тем ярче его ревнивое воображение подрисовывало ему картинки предполагаемой измены. Интуитивно он ощущал перемены, возникшие в ней, и это еще больше озлобляло. Однажды решил нагрянуть с инспекторской проверкой прямо в общежитие. Без предупреждения. И первый, кто попался навстречу – непризнанный соперник. Они сошлись на лестнице – один снизу вверх, подозрительный, но не подозревающий истины, другой – сверху вниз, зрячий, но немой. Отгородившись высокомерием, этакий монументальный Каменный гость. И она, – случайный свидетель несостоявшегося поединка.

Вечером чердачная лестница вздыхала от сочувствия к их нелепым разборкам.

– Я. Люблю. Тебя! – слова эти дались Мишане с трудом и поэтому прозвучали глухо. Но она расслышала. Так хотелось взять их в ладошки, спрятать за пазуху и баюкать, как новорожденного. Они и были новорожденными.

– Зачем же тогда он? – и этот вопрос был услышан.

– Сын с ним. И волей-неволей, я ему за это должна быть благодарна…

– А я?

– Я не могу тебе ничего обещать, сама не знаю, все против. Одно знаю точно – с ним расстанусь. Как только получу корочки.

– Я хочу быть с тобой…

– Я хочу быть с тобой…

Но еще долго ничего не случалось. Они попытались найти возможность забрать сына уже сейчас, немедленно, чтобы можно было перестать притворяться и воровать друг друга у обстоятельств. Они хотели быть честными. Да, кто им это позволил? Жить надо было в предложенных обстоятельствах. Варить борщи, зубрить конспекты и готовиться к экзаменам, благо, они были не за горами.

Еще обжигали желанием огнеметные встречи где-то на чужой территории зеленеющих скверов, пустынных привокзальных улиц. Но уже сквозила горечь во вкусе губ. Предчувствие разочарований преследовало эту несостоявшуюся пару. Продуваемые всеми ветрами виадуки возносили их на своих горбах подальше от городской смуты, над огнями, над суетой людской толпы, над проходящими поездами, идущими каждый своей дорогой. Их дороги шли кругами, постоянно возвращаясь в исходную точку.

Городской парк представлял собой оставленный нетронутым кусок тайги, родственный заповедным скалам на другом берегу. Суровый Енисей нес стремительную волну, легко ударяя ею в деревянные мостки. Отсюда далеким казался город с его чужими домами и чужими судьбами. Мишаня уводил свою подругу подальше от любопытных глаз, но нигде не находил радости. Оба прекрасно понимали, что судьба играет не на их территории и не в их пользу, но не могли преодолеть невыносимую силу тяготения друг к другу.

«Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…»

Они и несли всякую чушь, совсем не прекрасную. В этой фазе отношений преобладал надрыв. Раздражало буквально все: холодный ветер, луна, нестерпимым сиянием режущая глаза, девчачий смех со стороны парка…

– Дешевки! – презрительно выплюнул он свою злость.

Галину обожгло это оскорбление, пусть и в чужой адрес, пусть и необоснованное, но тем более, зачем?! Сквозь презрительный прицел чужого равнодушия выстрел вполне может выбрать и ее направление. Да знаешь ли ты, правильный, когда мы, бабы, плачем, а когда смеемся, что за этим прячется?

– Я из той же породы, верно? Бей уж заодно!

– Ты не такая!

– Ой, ли! Как судить…

И, правда, как? По признаку собственности? Но ведь необъективно. Что я наделал? Поспешно:

– Ты не представляешь, что для меня значишь. Я на все способен, чтобы доказать тебе свою любовь… Хочешь, Енисей переплыву!

Гордость взбрыкнула, ударила копытом. Грива по ветру плещется. А спутница его маленькая, жалкая такая, но задачу завернула покруче.

– Смог бы перед женщиной в знак почтения встать на колени. Хотя, может, я этого и не заслуживаю…

Дернулся, как от пощечины. Высокомерно набычил шею, но медленно согнулся в поклоне. А колени, как в замедленной съемке двинулись вниз и рухнули в юную траву у самых ее ног. Галина охнула, вместо торжества получив только отражение его уязвленной гордости. Склонившись, лихорадочно принялась целовать лохматую голову, попутно силясь поднять хоть за уши.

– Встань! Да, встань же, наконец! Я не хотела…

Мудрый Енисей плескался в берега, да вдали синела заповедная гора Токмак. Больше свидетелей не было. И никогда в жизни Михаил не повторил подобное. Ни перед одной из женщин. Галина была единственной. Была в ней какая-то власть, ради которой и Енисей не страшно было переплыть…

– Ну, чем тебе еще доказать, что люблю?!

Только башмаки скинул и в воду. Она кинулась, повисла на плечах, повизгивая, как преданная собачка, но уломала все же, вытащила, уже по колено мокрого, взъерошенного. Потом сушились у костра, смеялись, любились, как умели, откровенно и жарко. И проклюнувшаяся жизнь внутри нее радостно трепетала, впитывая токи этой любви. Потом тайком пробирались в общежитие по крыше и через открытое окно комнаты парней. Те очень честно делали вид, что спали.

О ее беременности ему не дано было узнать. Он резко изменил поведение, устав от надрывов и двусмысленности. Достали смешки парней:

– С тобой крутится тут, а на выходные мужа ублажать ездит!

Что ж, в этом тоже была правда. И в один «прекрасный момент» он привел в гости в общежитие девчонку, с которой сознательно познакомился недавно. Просто так, напоказ!

Вольному – воля! А рабу – кнут! Перетерпела, переплакала и, в который уже раз, взяла судьбу в свои руки. Свое квалификационное свидетельство получила с отличием и – в дорогу. Он тоже. На том же поезде. В том же направлении. Но в разных вагонах.

Долго ему еще потом помнились эти два часа до ее станции, где всей кожей чувствовал ее присутствие в соседнем вагоне… А она все ждала, все надеялась, что подойдет. Хотя бы проститься… Не случилось!

Ее встречали. Все тот же, законный, с сынишкой на руках. Мишаня стоял в тамбуре и сверху наблюдал. Она схватила малыша, обняла и повернулась лицом к вагону. Их глаза на мгновение встретились, ничего не успев передать вслед. Поезд пошел дальше.

Парнишка встрепенулся, поправил рюкзак и направился к выходу на перрон. Мимоходом покосился на странного мужика, пялившегося на него с соседней скамьи. Что-то в облике его казалось знакомым, хотя, вряд ли! Нет у него в этом транзитном городе знакомцев и быть не может. Отслужив срочную в в/ч славного города Абакана, он возвращался в свой родной волжский городок, где ждали его мама и старший брат и где он сам родился двадцать лет тому назад.

И нет ему никакого дела до странного мужика из дремучей тайги, кряжистого и заросшего, как старый кедр. И пусть он даже кого-то ему напоминает, это не повод для беспокойства! Тем более что больше они никогда и не встретятся.

Правильно! Они и не встретились. Михаил прибыл благополучно на свою малую станцию, где работал бригадиром путейцев и жил размеренной семейной жизнью. Вел хозяйство, сажал огород, растил трех дочек и ничего, и никогда так и не узнал о пареньке, так похожем на него в юности.

Фотографическая память

Санька терпеть не мог это зеркало. Старинное (или просто старое), доставшееся в наследство еще от тетки, а той, в свою очередь, еще аж от каких-то родственников!.. В общем, в глазах Саньки столь древний образ зеркала вовсе не прибавлял к нему почтительности. Оно (зеркало) платило мальчишке той же монетой. И даже не притворялось равнодушным, как и полагалось бы любому предмету обихода. Нет же, сознательно издевалось – нарочито сплющивало и без того щуплую фигурку мальчика. А на лицо, только еще подступающее к прыщеватому возрасту, накладывало тени и пятна, издевательски подчеркивая недостатки. И единственное, что заставляло Саньку время от времени изучать свое отражение, – попытка найти хоть какое-то сходство с человеком, давно исчезнувшим из его жизни.

Не получалось… Оставалось только в который раз скорчить рожу самому себе, нелюбимому, и отвернуться. Дела ждали…

Матери дома уже не было – дворники встают рано. Впрочем, это не являлось проблемой для сына. Он уже давно был самостоятельным. Завтрак тоже не проблема: нормально – макароны отварить с сахаром и маслом за милую душу! Можно гренки поджарить из слегка постаревшего хлеба. А если толстопузый холодильник расщедрится на продукты, то и яичницу сварганить. Да мало ли еще что! Руки есть, голова работает…

Сготовил с расчетом на двоих. Мать забежит в перерыве между уличными работами и мытьем подъездов в соседнем доме. К тому времени, когда Санька возвратится из школы, она снова где-нибудь чем-нибудь будет промышлять. Может, семечками пойдет торговать на угол, может, пустые бутылки собирать по скверам и возле ларьков. А что? Тоже хлеб, если постараться! Это она так пыталась вдолбить сыну, что каждый труд достоин уважения. И мать надо уважать только за то, что она – мать! А сын ее стыдился. Серая мышка – невзрачная, ворчливая. Она еще не подошла к своему 35-летнему рубежу, а выглядела на все 45. Выдохлась, так и не надышавшись.

Был в ее жизни яркий послешкольный период, когда с наивной радостью первооткрывателя ринулась она в областной центр поступать в институт на геологический факультет. Почему геологический? Да просто поманили в свое время яркой романтикой дорог студенты – практиканты, квартировавшие в их дому. Она тогда влюбилась во всех сразу и в каждого по отдельности. И, смело отряхнув с ног пыль родной деревни, после выпускного отправилась покорять город. Закружилась в вихре влюбленности вместе с одним из абитуриентов – это у нее лучше получилось, чем сдача экзаменов! Срезавшись, домой не вернулась. Повезло, что родная тетка, одиноко проживающая в этом самом городе в крохотной «двушке», взяла на себя заботу о непутевой племяннице. А позже приютила и, так называемого, «мужа». Павел, в отличие от Полины, легко поступил, легко учился, легко пошел в «примаки». Он вообще все делал легко. Так же и отцом стал, не задумываясь. Полине роль юной матери как-то не пришлась по душе. Хлопотно и скучно. Опять-таки выручила тетка. «Хоть на старости лет еще понянчу!» – решила она и честно свое решение выполнила. Как сумела. Осталась она в Санькиной памяти лишь запахами: сладкого молочного супа, который малыш любил вопреки всем детским правилам, ароматом свежеиспеченных пирогов с капустой или тыквой. А еще она очень вкусно варила варенье из шиповника. Все эти лакомства остались далеко в Санькином прошлом, так же как и сама добрая старая фея без особых примет.

Мать в поисках работы перебрала весь простейший круг востребованных профессий: почтальон, дворник, продавец в газетном, а потом и в пивном ларьке. Все они недорого стоили и только в комплекте дуг с другом могли обеспечить хоть какой-то прожиточный минимум. Иногда что-то подбрасывали родители Павла. А тот учился, брался за любое дело шумно, азартно. Если нужда заставляла, мог и грузчиком подработать. Но когда начиналась полевая практика, Павел особенно радовался. Еще бы! Возникала возможность распроститься подобру-поздорову с этой тесной, пропахшей нищетой и детским бельем квартиркой, и хотя бы на время окунуться в веселый молодежный быт палаточного общежития.

Потом возвращался веселый, красивый с гитарой и личным фотоаппаратом «ФЭД» на плече. Пел песни, показывал кучу фотографий дальних и ближних мест своих путешествий. Женьке тоже достался кусочек сознательной жизни с таким отцом. Малыш любил его взахлеб! Преданно, по-щенячьи заглядывал в глаза, с визгом лез на колени, дергал за волосы… Отец – плечистый, светло-русый, с голубыми искрами глаз, катал его на загривке, тормошил и покидывал к потолку. Дух захватывало! Мать в их дуэт как-то не вписывалась. Уже тогда медленно, но верно перерождалась в тихую мышь.

Вскоре после окончания института отец исчез совсем. Поменял территорию обитания, сбросив с ног пыль прошлого вместе со всем тем, что в нем содержалось. Где-то по времени это совпало с тихим уходом из жизни тетки – скромной, но надежной опоры маленькому Саньке. Мать вообще не заморачивалась долгами нравственными, признавая лишь финансовые. В доме вместо пирогов запахло пылью, мусорным ведром, пережаренными семечками и лежалым бельем. Изредка этот дух разбавлялся свежим ветерком, успевшим влететь в форточку.

Первый раз в первый класс мать отвела сына за ручку. Даже букетик приготовила. Но этот раз стал и последним. Мальчик интуитивно чувствовал, сколь невыгодно она отличается от других родителей. И внешне, и вообще… И он приложил все старания, чтобы не давать ей повода приходить в школу. Учился легко, отцовские гены пригодились, но не выделялся и не отставал, сознательно придерживаясь «золотой серединки». Отношения с одноклассниками не складывались. Ярким и обаятельным, как отец, быть не умел, хвастаться было нечем, да и фактура подвела. Хорошо, что на положение «козла отпущения» не попал! Санька, конечно, хотел подружиться с ребятами, даже как-то домой к себе пригласил, но это продолжения не имело. Мальчишки не нашли ничего интересного для себя в их квартире, а то, что у них даже телевизора нет, вообще не вписывалось ни в какие рамки!

Телевизор позже мать все-таки купила по случаю. Правда, черно-белый, когда остальной народ уже на цветной настроился. Но ребят уже приглашать мальчик не рисковал. А насчет интересного… был в их имуществе старый деревянный сундук, обитый жестяными полосками. Тоже теткино наследство. На нем еще Санька спал, когда младенческую кроватку перерос. От сундука пахло тайной. Его никогда не открывали, во всяком случае, на Санькиной памяти. И не то, чтобы на запоре держали, наоборот, замок был сломан, и музыкальная пружина давно не пела при повороте ключа. Да и ключа не было вовсе… просто крышку открыть у мальчика силенок не хватало, а матери и вовсе не было надобности… Что ей до сокровищ? Хлам, он и есть хлам!

Когда Санька подрос и относительно окреп, крышка однажды поддалась. И поделилась своими воспоминаниями. Старые валенки, в которых так тепло и уютно топать по холодному полу, пуховый платок, проеденный молью и пахнущий нафталином. Но еще среди тряпок, и это самое главное, что он нашел, – фотоальбом с отцовскими снимками и знакомый по лучшим временам «ФЭД» в кожаном футляре, да все оборудование к нему в придачу. К этому времени в моду стали входить портативные «мыльницы», не требующие особых усилий на моментальный снимок. А Санька научился колдовать с диафрагмой, выдержкой и вспышкой, да так, что изображения казались живыми картинами. Эта его черно-белая жизнь на снимках взмывала в небо верхушками деревьев, преданно и трогательно отражалась в глазах бездомных собак или проявлялась искорками света на маслянистой загадочности текущей реки. К типичным запахам квартиры он добавил резковато-химический аромат реактивов. Мать не заметила. Зато теперь каждый момент его жизни имел значимость кадра. Чугунное литье старинного балкончика, кот, подкрадывающийся к воробьям, воздушный змей в поднебесье – все просилось на фото…

Свои работы он не решался никому показывать – боялся насмешек. Отстраненность от возможных друзей с годами все больше культивировалась и, срастаясь с кожей, обретала статус брони. И только верный друг «ФЭД» придавал уверенность собственному существованию. Потому что вместе с ним появилась и определилась цель. Мечта-действие, программа на отдаленное, но реальное будущее. Когда-нибудь он покажет все свои самые удачные снимки отцу. Уж он-то оценит по достоинству! И поймет, ну, конечно, поймет… А что еще-то надо!

Однажды мать пришла с работы раньше обычного и стала свидетельницей его возни с фотопленками. Снимки, еще мокрые от растворов, беспечно разложенные на кухонном столе были так беззащитны… Санька съёжился в ожидании бури – порвала же она раньше в гневе фотографию отца и свои заодно!

Но мать неожиданно расплакалась:

– Снимаешь, да? Ну, снимай!

Подошла к зеркалу, долго вглядывалась в свое постаревшее изображение.

– А у меня ни одной фотки не осталось на память… Знаешь, мне ведь сегодня день рожденья. Вот, вспомнила, с работы отпросилась, а что делать-то и не знаю… И поздравить некому…

Саньку осенило:

– Слушай, мам, а давай я тебя сфоткаю! Ты не думай, я умею. Еще такой портрет получится, закачаешься!

Объектив внимательным оком нацелился на нее. Полина поддалась искушению «взгляда со стороны», подобралась, тряхнула головой, невольно подражая киношным героиням. Санька скакал вокруг и снимал, снимал анфас и в профиль, на фоне стены и старенькой занавески.

И портрет, действительно, удался. И мимолетная грустинка наполнилась томностью, а так и не рождённая нежность спадала легкой волной волос. Образ получился камерным, в легкой сумеречности теней и очень одухотворенным!

К коллекции снимков добавилась и эта фотосессия, значительно обогатив ее. Уж эти фотографии тем более надо показать отцу. Зачем? А Бог его знает!

Но местонахождение Павла сыну было неизвестно. Ни вестей, ни песен, ни басен… Правда, хранился в загашнике, уцелевший в старых бумагах конверт, датированный годом его ухода из семьи. Самого письма не было, да и обратного адреса тоже. Но стоял штемпель города, из которого оно было послано. А это уже ниточка…Конечно, не факт, но вдруг повезет!

И вот настал день, когда Санька мог вполне великодушно посмотреть на свое изображение в коварном зеркале. Он даже подмигнул сам себе. Потому что верный друг «ФЭД» помог открыть дорогу к мечте посредством честного заработка. И если с ровесниками дружбы не получалось, то взрослые, особенно возрастные, привечали спокойного неагрессивного паренька. Так сосед, – профессиональный фотограф, взял его в помощники на работу в фотоателье, где и сам трудился потихоньку. Со временем накопилась сумма на билет в оба конца. И когда наступили каникулы – рюкзак за спину, записку на стол. «Дорогу осилит идущий»! Добрался, доехал, дошел! И служащая справочного бюро не оттолкнула малолетку, прониклась забавной наивностью подростка и выдала бумажку с адресом, ориентируясь на имя и год рождения отца. Санька ринулся в указанном направлении.

Город был очень похож на тот, из которого он и приехал. Так же напоказ благоустроенный центр, разномастные улочки, слегка прореженные новостроем и впадающие в более старую неухоженность. Где-то на полпути между новыми домами и совсем уж захолустной окраиной, – типичные советские пятиэтажки. Двор с загаженным пространством детской площадки. Сломанные качели, кое-где уцелевшие лавочки, едва дышащие от пыли деревья, гаражи в придворовой территории. Возле раздолбанной машины, – деловито спорящие мужички. Они пребывали в том стабильно-похмельном состоянии, которое издавна является характерной особенностью российского работяги…

Вот и нужный дом, сразу за гаражами. Спросить? Спросил. Мужики не торопясь развернулись в его сторону.

– Да это ты Петровича что ли ищешь? Со второго подъезда?

Санька кивнул неуверенно.

– А ты кто ж ему будешь?

– Сын…

– Еще один! Ну, дела…

– Это который же Петрович? – влез в разговор другой мужичок.

– Да этот… Ну, который на «Волге». Да, вон гараж его, рядом с твоим! – первый мужик махнул рукой в нужном направлении. Все с любопытством разглядывали юного незнакомца. Тот, уже досадуя, что вызвал ненужное любопытство, готов был повернуться и убежать от этого нездорового внимания к своей особе. Остановил возглас:

– Да вон он и сам появился! Петрович, тут тебя парнишка спрашивает! Говорит – сын…

Мужчина в светло-сером щегольском костюме, безукоризненно сидящем на его плотной, хорошо сложенной фигуре, оглянулся на окрик. Пристальным, колючим взглядом окинул Саньку. Молча подошел к своему гаражу, выкатил машину, ухоженную как и сам хозяин. Санька стоял тонким столбиком на пути его взгляда и тосковал. Отец открыл дверцу, позвал:

– Садись!

Мальчишка сорвался с места, неловко залез на переднее сиденье, рядом с тем, к кому так стремился. Замер.

– Ты чей?

Санька ошарашенно молчал.

– Ну, мать как зовут?

– Полина…

– Ну, да, ну, да…

Опять помолчали. Каждый о своем. Отец закурил, прищурил глаза, глядя вдаль. Санька позволял себе только боковое зрение, не в силах заставить себя повернуться к отцу лицом. Наконец, тот тронул машину с места и тихо поехал вдоль по улице.

– Послушай, я сейчас отвезу тебя на вокзал, уезжай, а! Все, что было, в прошлом осталось и нечего его ворошить. Еще хуже станет! У меня своя жизнь, у тебя своя – и нечего их смешивать, ладно? Денег я тебе дам на дорогу и вообще…

– Не надо, у меня есть! Заработал. – Таким каменным Санька себя никогда не чувствовал. Он вообще сейчас ничего не чувствовал – умер.

– Ну вот и ладно! Значит, ты уже взрослый и как мужик мужика меня поймешь…

– Остановите, пожалуйста!

Отец, споткнувшись на следующей фразе, тормознул.

– Ну, как хочешь!

Санька выскочил из машины, хотел хлопнуть дверцей. Не получилось. Споткнулся, чуть не растянулся на дороге. Всех сил хватило только на то, чтобы удержаться, не опозориться…

Впрочем, Павел быстро отъехал, не заморачиваясь ни на сожаление, ни на тревогу по поводу неучтенного сына. Пройденный этап…