Текст книги "Присяжный"

IV
Хитрая швея

Пальмире было шесть лет, когда умерла ее мать, а отец, тогда уже поселившийся в деревне, устроил так, чтобы она получила образование в монастыре в Лиможе. Надо сознаться, что во время пребывания дочери в монастыре де ла Сутьер мало заботился о ней. Он ограничивал свое попечение более или менее точным взносом оплаты. Виделись они раза два-три в год, когда дела призывали его в город. Тогда, правда, девочка была завалена конфетами, ей покупались игрушки, какие она только могла пожелать, ее осыпали ласками. Однако посещения эти были настолько же коротки, насколько редки, и коннозаводчик, едва успев показаться, вновь исчезал на несколько месяцев, пребывая в уверенности, что во всем мире не существует отца нежнее его.

Итак, Пальмира получила только то воспитание, которое дается в монастырях, явно недостаточное и несовершенное. Впоследствии, живя в Рокроле, у нее не было возможности исправить свои ложные представление о светском обществе и царивших в нем обычаях. Отец ее мало общался с соседями. Если он и бывал у них, то один, если принимал гостей, то по большей части коннозаводчиков. Только в исключительных случаях, таких как свадьба, праздник или скачки, проводившиеся в главном городе департамента, де ла Сутьер решался брать с собой Пальмиру, но это происходило редко, так что бедная девушка круглый год почти безвыездно жила в своем скучном доме.

Понятно, что юная дева, снедаемая скукой, предавалась романтическим мечтам, свойственным ничем не занятым молодым девушкам. И ничего бы не случилось, если бы случай или, вернее, несчастная судьба не свела ее с корыстной и злой подругой, придавшей ее мечтам пагубное направление.

Этим зловредным существом была Женни Мерье. Бойкая девица, дочь бедного ремесленника в Лиможе, она не нашла в своей семье примеров высокой нравственности. Все образование Женни ограничивалось умением читать, писать и шить, почему она и сделалась швеей. С шестнадцатилетнего возраста она ходила шить поденно в дома, где требовалась ее работа, и этот кочующий образ жизни, без надлежащего присмотра, развил ее природную склонность к легкомысленному поведению. Под маской веселой добропорядочности скрывалось развращенное и завистливое сердце, и случай не мог свести Пальмиру с существом более опасным.

Несколько лет назад Мерье появилась в Рокроле. Пальмире понадобились услуги швеи. Женни взяли без всяких рассуждений, без предварительных справок о ее поведении и характере. Если бы была жива мать Пальмиры, то со свойственной опытным женщинам осмотрительностью она не допустила бы такой роковой ошибки! Женни превосходно шила, ее веселый нрав понравился Пальмире, так что частому появлению швеи в Рокроле уже никто не удивлялся. Наконец, она почти безвыездно поселилась в замке и заняла при Пальмире должность то ли горничной, то ли компаньонки.

Несмотря на безразличие де ла Сутьера к домашним делам, ему не очень нравилось видеть в своем замке молодую швею, поведение которой внушало ему смутное недоверие. Но у Пальмиры всегда была работа для Женни, с другой стороны, мог ли он лишить дочь единственной возможности общаться со своей ровесницей? В отсутствие Женни Пальмира была задумчива и скучна, веселой она становилась только тогда, когда возвращалась ее постоянная собеседница и оживляла своим присутствием однообразие жизни в старинном и мрачном замке. Де ла Сутьер вынужден был наконец уступить, и Женни беспрепятственно пользовалась дружеским расположением своей хозяйки.

Девушки не расставались ни на минуту и делились друг с другом каждой своей мыслью. Могло ли обойтись без обоюдного влияния? И, как это обычно бывает, зло взяло верх над добром. Наивная девушка, недавно вышедшая из монастыря, еще до прибытия Женни подозревала, что реальная жизнь совсем не похожа на ту, о которой рассказывали монахини. В устах Женни действительность предстала перед ней в самых мрачных красках.

Сначала швея подсмеивалась над наивностью своей собеседницы, потом стала ее наставницей. Она столько видела на своем веку! Она приобрела такой жизненный опыт, посещая все слои общества! Память ее представляла собой хранилище более или менее достоверных историй. Она называла имена и указывала место жительства действующих в ее рассказах лиц. Сначала Пальмира пришла в ужас от столь грубой реальности, и тогда Женни придумала, по ее мнению, очень действенный способ, как излечить мадемуазель де ла Сутьер от ложных взглядов на жизнь. Она заказывала книги в единственном книжном магазине города Б***, и обе подруги жадно поглощали в Рокроле книгу за книгой. Пальмира вскоре пристрастилась к такому роду развлечений, и девушки проводили целые дни, а порой часть ночи над любовными романами, которым де ла Сутьер не сумел запретить вход в свой дом.

Женни была без ума от веселых романов, описывающих сцены пустой и развратной парижской жизни. Пальмира, напротив, восхищалась романами сентиментальными, ее волновала приторная чувствительность безответной любви. Грязные шутки, которые приводили в восторг Женни, возмущали госпожу. Напротив, она находила прелесть в описаниях бесконечных волнений плаксивых героев, всегда верных своим избранникам или избранницам. Это чтение представляло опасность для молодой девушки, но по крайней мере не развращало ее сердца, и ему она обязана была спасением от того нравственного растления, которое ей проповедовала ветреная гризетка.

Древнее предание о падших ангелах говорит, что женщина всегда гибнет через другую женщину. Женни с досадой смотрела на упорство Пальмиры в том, что она называла платонизмом, и, побуждаемая только ей известными тайными пружинами, вскоре перешла к применению на практике своего гибельного учения.

Мы уже знаем, что Теодор Бьенасси не отличался чрезмерной разборчивостью в связях. Он несколько раз случайно встречался с молодой швеей и, по обычаю своему, наговорил ей любезностей, которые та приняла весьма благосклонно. Как бы то ни было, но они заключили тайное соглашение, и сборщик податей стал главным действующим лицом в интриге, жертвой которой должна была стать Пальмира де ла Сутьер.

Бьенасси и раньше интересовался мадемуазель де ла Сутьер. Он не упускал ни одного случая сблизиться с ней, был ее постоянным кавалером на всех приемах, куда имел доступ, и явно наводил девушку на мысль, что не прочь просить ее руки. Зная, что его, вероятнее всего, ждет отказ, он долгое время ограничивался убийственными взглядами и сдержанными вздохами.

Едва бы Пальмира заметила его выходки, если бы однажды Женни не передала ей тайное письмо от Теодора Бьенасси. Это было объяснение в любви, но объяснение романтическое, с утонченным разбором высоких чувств, настолько же противоречащее характеру весельчака Бьенасси, насколько оно соответствовало романтическим идеям Пальмиры. Сначала девушка побоялась взять письмо, но ловкая горничная преподнесла ей все как забаву, которая поможет им избавиться от скуки, и Пальмира не устояла.

Ловкая интриганка Женни Мерье в душе насмехалась над воздыхателем своей госпожи, однако весьма ловко вставляла в нужный момент слова сострадания к его искренней и пылкой любви. Этого было достаточно, чтобы вскружить голову бедной Пальмире, которая поверила в безудержное и страстное чувство. Получив несколько посланий, она согласилась ответить, написав письма таким же туманным и витиеватым слогом. Завязалась переписка, иногда Женни поручалось передавать письма, иногда их доверяли стволу старого дерева. Тайный обмен посланиями продолжался уже несколько месяцев.

Если бы все ограничивалось одними записками, смысл которых оставался до конца непонятным им обоим, то все, может быть, закончилось благополучно, но влюбленные часто встречались на всевозможных приемах и вечеринках и, хуже того, уже дважды виделись у входа в парк, под сенью каштанов. Правда, Пальмира всегда ставила непременным условием, чтобы Женни присутствовала на этих свиданиях, но сами по себе эти встречи уже заслуживали порицания и могли иметь самые печальные последствия.

Таково было положение дел, когда де ла Сутьер открыл тайные отношения между его дочерью и сборщиком податей. Вернемся, однако, к Пальмире и к ее подруге, которых мы оставили идущими по аллее к дому.

Пальмира держала в руке прочитанное письмо. Яркий румянец на щеках и неровное дыхание выдавали ее волнение. Женни шла рядом проворными мелкими шажками и украдкой, с насмешливой улыбкой на губах, наблюдала за подругой. Она молчала и ждала, когда девушке будет угодно передать ей свои впечатления. Пальмира де ла Сутьер не торопилась удовлетворять ее любопытство. Положив письмо в карман, она с томным видом опустила голову.

– Какая прекрасная душа! – сказала она наконец вполголоса. – Какие возвышенные мысли и как он умеет их выражать, красноречиво и поэтично! О, правда ли, Женни, – продолжала она с восторженностью, – правда, что Теодор благороднее всех на свете?

– Благороднее? Я, право, не знаю, благородный ли он. Говорят, он сын полковника, и фамилия Бьенасси явно не древнего дворянского рода.

– Ты меня не понимаешь, моя милая, – возразила Пальмира с оттенком нетерпения, – я говорю, что у Теодора утонченная душа, и я горжусь тем, что являюсь объектом столь возвышенных чувств! Этот молодой человек никогда не любил никого, кроме меня, не так ли, моя добрая Женни?

– Конечно, никого.

– Я восхищаюсь этой привязанностью – чистой, целомудренной и святой, которая изливается в речах сладкозвучных, исполненных чистосердечия и искренности. Ах, этот язык истинной любви… Теодор пишет мне сегодня, что «души наши – сестры». Какое прелестное выражение и как оно справедливо!

– И как ново!

– Невзирая на все это, – продолжала Пальмира, – я иногда испытываю странные сомнения. Послушай, Женни, ты такая сведущая в сердечных делах, скажи мне с полной откровенностью, верно ли… действительно ли я люблю Теодора?

– Вы, очевидно, читали в книгах, что свойство истинной любви – не сознавать себя, – сказала Женни с улыбкой, – но откуда у вас эти мысли?

– Сама не знаю, мне кажется, что я восхищаюсь Теодором более, чем люблю его. Я чувствую, что не в состоянии отвечать на его восторженные чувства. Может быть, я больше думаю о нем, чем люблю. Потом, когда мы видимся, я нахожу его совсем не таким, каким воображаю. Он немногословен, и на лице у него такое насмешливое выражение, которое изумляет и тревожит меня.

– Все это ребячество, вы его любите, без всякого сомнения, любите. Но что он пишет вам в своем последнем письме? Пари держу, что, как всегда, просит свидания.

– Действительно, в приписке карандашом он сообщает мне, что приедет сюда сегодня вечером. Он, вероятно, нашел какой-нибудь предлог явиться в наш дом.

– А как вы будете говорить с ним в присутствии вашего отца? Впрочем, не сегодня ли ждут приезда месье Робертена?

– Я обязательно найду возможность сказать наедине пару слов Теодору, в крайнем случае ты, Женни, сможешь передать ему мои слова.

– Вы не опасаетесь так часто сводить меня с этим пылким молодым человеком? Он, пожалуй, может и влюбиться в меня.

На лице томной Пальмиры вдруг появилось выражение разгневанной Юноны.

– В тебя? – воскликнула она, окинув горничную пренебрежительным взором, но прибавила тотчас: – Я забываю, что ты не веришь в любовь, как я ее понимаю, и никогда не упускаешь случая сказать мне колкость по этому поводу. Теперь единственная помеха – несносный Робертен, который сваливается нам на голову, чтобы расстроить наши планы. И что ему делать в Рокроле?

В эту минуту сзади послышался лошадиный топот. Женни обернулась.

– А вот и он! – воскликнула она живо. – Теперь на ваш вопрос он может ответить сам.

Действительно, Арман Робертен был от них не более чем в пятидесяти шагах.

– Боже мой, – прошептала Пальмира в смущении, – кто бы ждал его так рано? Посмотри на меня, Женни, не развились ли мои локоны? Хорошо ли сидит накидка?

– Все в порядке, – успокоила ее гризетка, поправляя ловкой рукой белокурые волосы Пальмиры, – но что вам тревожиться? К чему наряжаться для столь несносного человека, как вы его сейчас назвали?

– Нельзя походить на страшилище, когда принимаешь гостей. – И Пальмира окинула свой наряд беглым взглядом.

– Конечно, вы правы. Месье Робертен – красавец, богат, и будь он немного склонен к сентиментальности… Как мужчинам не любить нескольких женщин одновременно, когда женщины, даже те, кто не считает себя кокетками, хотят нравиться всем мужчинам сразу! – с лукавым видом посмеивался Мефистофель в юбке.

Пальмира вспыхнула от гнева и смущения, но не успела ответить, потому что в это время Робертен соскочил с лошади и, бросив повод слуге, подошел к мадемуазель де ла Сутьер.

Арман Робертен вполне заслуживал звание красавца, данное ему горничной, опытной в подобных оценках. Он был высок и строен, его гибкий стан был не лишен изящества. Молодой человек получил хорошее образование и имел неплохой опыт светского общения. Но была одна вещь, вселявшая в него неуверенность: он знал, что источник его большого богатства известен всем. Как уже говорилось, он был одет со вкусом, а громадный чемодан, привязанный к лошади его слуги, доказывал, что его гардероб был тщательно подготовлен для того, чтобы с честью сыграть свою роль в замке де ла Сутьера.

Арман подошел к Пальмире и почтительно поклонился. В эту минуту им, по-видимому, овладел один из свойственных ему приступов робости. Он приветствовал молодую хозяйку, скромно опустив глаза. Насмешливая Женни, которая стояла поодаль и смотрела на него, даже посочувствовала несчастному.

Впрочем, на Пальмиру ничто не могло произвести лучшего впечатления. Слишком большая развязность человека, пришедшего просить ее руки, без сомнения, дурно расположила бы ее, тогда как это смущение, эта краска, этот дрожащий голос неминуемо должны были ей понравиться. Наконец, случайная встреча в тени столетних каштанов, щеголеватость посетителя, его прекрасные лошади, которых держал за повод слуга в богатой ливрее, – все вместе составляло картину, которая могла пленить Пальмиру де ла Сутьер, быть может, напомнив ей сцену из любимого романа.

Итак, она очень приветливо встретила гостя. Природное чутье, свойственное женщинам, заменило ей опытность в общении. Она с достоинством ответила на довольно несвязное приветствие Робертена, и молодые люди направились к дому.

Вскоре их догнал де ла Сутьер. Увидав отца, Пальмира слегка вздрогнула и с выражением тревоги взглянула на идущую немного поодаль Женни. Хозяин замка был сильно расстроен. Не мог ли он заметить их, когда они стояли под старым каштаном? Эта мысль тем более смущала девушку, что де ла Сутьер явно старался справиться с душевным волнением.

Ни обращение, ни речи отца, однако, не подтвердили опасений неосторожной девицы. Коннозаводчик подошел к Робертену и добродушно сказал, пожимая ему руку:

– Здравствуйте, Арман, здравствуйте, мой любезный друг! Добро пожаловать в мой скромный приют! Вы долго заставили себя ждать, однако лучше поздно, чем никогда, – воскликнул он. – Так вот купленный вами конь! Вас надули, душа моя, честное слово, надули. Вам всучили клячу и обокрали, как в лесу. – И он разразился громким неестественным хохотом.

– Не могу похвастаться, что я такой же тонкий знаток лошадей, как вы, – ответил Арман Робертен с обычной робостью, – однако лошадь эта, по словам продавца, хорошей породы и стоила дорого.

– Хорошей породы… Да она не то что полукровка, а просто смесь всех пород! Посмотрите только на этот загривок, на эту смешную голову!

Де ла Сутьер продолжал громко рассуждать на эту тему, пока компания шла к дому.

Рокрольский замок вблизи имел вид еще более ветхий, чем это казалось с дороги. Крыша зеленела мхом, со стен облупилась штукатурка, большая часть ставен не открывалась. Все свидетельствовало о небрежности, вызванной стесненными обстоятельствами владельца. По счастью, дикий виноград, плющ и другие ползучие растения, в которых вили свои гнезда многочисленные стаи воробьев, придавали романтический вид темным стенам и скрывали их плачевное состояние.

Конюшни, как мы уже упоминали выше, были единственным предметом роскоши владельца Рокроля. Построенные на месте прежней фермы, они представляли собой новое здание около ста футов длины со стенами до того гладкими и белыми, что их легко можно было принять за мраморные. Двери и окна были громадного размера, стекла и медные замки блестели. На одном краю было великолепное помещение для конюхов и берейторов. Большие ворота были отворены и давали возможность удостовериться, что внутри конский дворец еще роскошнее, чем снаружи. Каждая лошадь имела стойло и корыто из резного дуба, плиты пола были гладко отполированы. Над каждым стойлом была прибита ярко вычищенная медная дощечка с именем стоявшей в нем лошади.

Во дворе, отделявшем конюшни от господского дома, находились дополнительные постройки. Там был, в частности, большой водопой, обнесенный каменными перилами, в котором постоянно была свежая и чистая вода, далее был виден манеж, где объезжали молодых лошадей, потом седельная и бог весть что еще. Конюшни Рокроля справедливо славились во всем департаменте.

Когда компания вошла во двор замка, впопыхах прибежал высокий и сухощавый слуга, национальность которого выдавали рыжие волосы и бакенбарды. Он натягивал на ходу рукава оранжевой куртки – цвета ливреи господина де ла Сутьера. Это был Джон, первый жокей, которому на торжественных состязаниях доверяли лучших бегунов. Он поклонился, окинул взором знатока лошадь Робертена и, взяв ее за повод, спросил де ла Сутьера с сильным английским акцентом:

– Куда прикажете поставить этих лошадей? В большой конюшне есть пустые стойла, а там удобнее было бы чистить.

Нельзя передать словами гнев, обуявший де ла Сутьера при этом предложении. Он с поднятым хлыстом кинулся к злополучному жокею и, видимо, собрал всю свою волю, чтобы не ударить его.

– Мерзавец! – крикнул он дрожащим от бешенства голосом. – Как ты смеешь говорить мне такие слова? Когда ты служил у лорда Этрингтона, этого английского вельможи, имя которого вечно у тебя на языке, осмелился бы ты на подобную дерзость? Додумался бы ты ввести неизвестных лошадей в его конюшню с опасностью обесчестить ее?

– Чужая лошадь никогда не переступит порог ваших конюшен, – ответил Джон с британской невозмутимостью, – но лошади этого джентльмена, вашего приятеля, – животные неплохие, в них должна быть английская кровь.

– Ах, в них английская кровь! Вот в чем причина! – опять вспылил де ла Сутьер. – Да будет вам известно, любезный Арман, что для этого мерзавца все, что из Англии, лучше и прекраснее всего остального. Однако, мистер Джон, извольте помнить, что я не менее строг относительно своей конюшни, чем лорд Этрингтон относительно своей. Отведите лошадей месье Робертена в маленькую конюшню возле дома.

С этими словами он указал на убогую ветхую лачугу, которая примыкала к замку.

– Да как же, сударь, – заворчал Джон с недовольным видом, – там крыша наполовину обрушена, решетка сгнила, бедным английским лошадям там будет очень плохо.

– Без разговоров! – сердито крикнул де ла Сутьер. – Им будет очень хорошо, если ты о них позаботишься, и я сам буду присматривать, чтобы им всего было вволю.

Джону пришлось повиноваться. Он направился к старой конюшне со слугой Робертена и двумя лошадьми, ворча себе под нос что-то по-английски – весьма вероятно, что-нибудь нелестное для своего хозяина. Последний так это и понял и готов был вновь вспылить, но вдруг взял себя в руки.

– Мошенник знает, что пользуется у меня в доме особыми привилегиями, – обратился он к Робертену. – Он один умеет объезжать самых строптивых из моих питомцев и очень искусен в своем ремесле. Я вынужден многое прощать ему. Что касается вас, мой любезный Арман, – продолжал он дружелюбным тоном, – не сердитесь на меня за строгость. Я взял за правило, от которого никогда не отступлюсь: не пускать ни одной чужой лошади в мою конюшню. Не принимайте это за оскорбление, прошу вас. Повторяю, будь ваша лошадь даже знаменитой Эклипс или другой, получившей первый приз, даже она не вошла бы в мою конюшню.

Робертен стал уверять, что вполне понимает де ла Сутьера и не сомневается: его лошади будут чувствовать себя хорошо, где бы им ни отвели место.

– Вы рассудительный молодой человек, – ответил владелец замка прежним добродушным тоном. – Однако вы наверняка устали от дороги, отчего бы нам до завтрака не взглянуть на моих жеребят?

Предложение не очень понравилось Робертену, однако он не подал виду и изъявил согласие.

– Что за фантазия пришла вам в голову, отец! – вмешалась Пальмира тоном избалованного ребенка. – Месье Робертену нужен отдых, а так как он довольно любезно подарил нам несколько дней своего общества, у нас окажется достаточно времени для…

– Вашего совета я не спрашивал, мадемуазель, – перебил ла Сутьер сухим тоном, к которому вовсе не привыкла его дочь. – Извольте идти в дом и посмотреть, все ли готово для приема нашего гостя. Ваш адъютант в юбке, – прибавил он не очень любезно, указывая на Женни, – вероятно, также найдет себе занятия в доме. Мне не нравится, что она вертится вокруг моих жокеев.

– Вернее было бы сказать, что ваши жокеи вертятся вокруг меня, – возразила девушка, нисколько не конфузясь.

– Пойдем, Женни, отец не в духе, – заметила Пальмира с притворной веселостью, – скоро начнется гроза. По счастью, она никогда не длится долго, как тебе известно. Об одном прошу вас, отец, не забывайте, что уже много времени, и ради месье Робертена сократите немного рассказ о родословной ваших питомцев.

Она томно улыбнулась отцу, поклонилась гостю и, взяв под руку Женни, пошла к дому.

– Как странен отец сегодня, – сказала она горничной, когда вернулась в свою комнату. – Боже мой! Не подозревает ли он чего-нибудь?

– С чего ему подозревать, – возразила Женни с сердитым видом, – он, как и его лошади, порой лягается, вот и все.

– Разве я не запретила тебе раз и навсегда… Ну полно, Женни, перестань дуться. Что бы ты ни говорила, а папа сегодня не в своей тарелке. Не мог ли он в самом деле видеть или слышать что-нибудь?

– Ничего он не мог ни видеть, ни слышать, в противном случае он начал бы с того, что убил бы нас обеих – это его привычный образ действий. Повторяю вам, он находится в самом обычном своем состоянии – забывает дочь и дом ради конюшен и лошадей.

Пальмира вздохнула: в злой насмешке швеи была серьезная доля правды.

– Женни, – продолжала она, помолчав минуту, – как тебе этот молодой человек?

– Немного глуповат. Он, очевидно, из той породы людей, которые созданы быть мужьями.

– Ступай прочь от меня, Женни, ты просто невыносима! – воскликнула Пальмира, потеряв терпение.