Текст книги "Мы, дети золотых рудников"

* * *

Проходят дни, я наблюдаю за Архипом, но он больше не обращает на меня внимания, не подает никаких знаков. Ни одного кивка. Ни одного взгляда.

Через некоторое время я перестаю думать о его команде.

Все пространство в голове занимают мысли о несчастье, которое происходит в моей семье.

Папу разбивает паралич.

Ставят диагноз: неврит, острое воспаление и поражение нервов в бедренных и плечевых суставах.

Онемение. Нарушение двигательных функций. Снижение рефлексов. Слабость. Атрофия мышц.

Папа с трудом может ходить, не слушаются ноги. Он не может управлять большим пальцем руки. Не может взять в руку стакан или бутылку.

Другая напасть – тяжелая пневмония, главным признаком которой и был папин затяжной кашель с кровью.

Интоксикация, длительное переохлаждение, инфекция…

Все это привело к тому, что папа теперь привязан к койке.

Такие тяжелые болезни не лечат в Чертоге, и папу увозят в больницу в Город за двести километров от нас.

Прогноз хороший, папу могут вылечить полностью. Но лечение потребует очень много времени. Может уйти два или даже три года.

Но теперь у нашей семьи большие проблемы. Где взять деньги? На дорогу, лекарства, которые улучшают циркуляцию крови, на противовирусные препараты, стимуляторы, антибиотики, на лечебный массаж и физиотерапию…

Все это мы обсуждаем одним тоскливым промозглым вечером. Втроем. Мама задумчиво перебирает счета, трясущейся рукой записывает суммы сбережений и трат.

Плечи ее трясутся: мама плачет. Наверное, суммы не сходятся так, как надо…

Глеб выглядит полностью растерянным, ему сейчас как будто не шестнадцать лет, а шесть. Я никогда не видел его таким подавленным и жалким.

А я? А что – я? Я просто грызу плинтус.

Я знаю, что все сейчас зависит от Глеба. И мне его очень жаль.

Он так хочет уехать из Чертоги. Постоянно повторяет длинные и красивые фразы: стремление к совершенствованию, познание возможностей… Для Глеба действительно не существует пределов. Он из тех людей, которые даже не видят кончиков своих крыльев. Из тех, кто могут взлететь очень высоко. Выкарабкаться из болота. И лететь… Улететь отсюда, как говорит Глеб, в поисках новых горизонтов… Он может стать художником, архитектором, юристом, бухгалтером, врачом… Он действительно может стать кем угодно, кем только захочет. Нужна лишь небольшая опора. Поддержка родителей… А ее-то он и лишился.

И сейчас все рушится. Крылья подрезаны, птица окольцована.

Он больше не свободен.

И я, и он теперь ясно видим всю нашу жизнь наперед, весь путь от сегодняшних дней и до самого конца: этот путь лежит вдоль узкоколейной железной дороги. Его отмечают темнота и грохот ржавых вагонеток.

Я оставляю плинтус и, принимаясь за дверной косяк, вижу, как меняется лицо Глеба. В данную минуту, когда я нагрыз на пол уже небольшую кучку древесной стружки, брат принимает тяжелое решение. Решение, которое поменяет всю его жизнь.

Он подходит к маме и кладет руку ей на плечо:

– Я помогу нам, мам. Я… Я брошу школу и пойду работать на шахту. Мне уже шестнадцать, меня возьмут. Я сильный – по физкультуре всегда был самым первым в классе, я смогу… Я справлюсь и смогу нам помочь, правда.

Мама наплакала уже целое море. Она так хочет, чтобы ее старший сын смог чего-то достичь… Но сейчас она понимает: это – единственный способ спасти семью. Родители всегда любили Глеба больше, чем меня. Я их не виню. Это естественно – любить того, кто отвечает любовью на любовь. Кто отзывчив. Думает о будущем. О семье.

А я… А я… А я не человек. Я – черная дыра, которая засасывает в себя все, не давая ничего взамен.

С косяка я перехожу на дверь. Ненадолго наступает тишина.

Хрум-хрум-хрум…

Дверь в некоторых местах становится уже на пару сантиметров.

Мама и брат смотрят на меня. Хмурятся. Укоряют взглядом. Их глаза говорят мне: «В семье несчастье, а ты и это не воспринимаешь всерьез».

– Скоро Никита тоже сможет пойти работать. Немного подрастет и окрепнет… Сейчас мы сможем взять кредит на папино лечение, а потом все вместе его выплатим.

Этими словами Глеб пытается подбодрить маму.

Та лишь виновато опускает руки.

Я чувствую ее отчаяние – не такого будущего желает мать для своих детей, но другого выхода нет.

Семья расходится. Мама идет в ванную, Глеб – на кухню. А я еще некоторое время в раздумьях подгрызаю дверь. Они думают, я ничего не понимаю. Маленький злобный бес, семейное проклятье, вот кто я для них. Как же они ошибаются…

А потом вдруг чувствую в голове набухающий ком. Мне становится жарко, я отрываюсь от своего занятия и распахиваю окно.

Дом напротив стоит так тесно к нашему, что, положив небольшую доску между окнами, можно лазать друг к другу в гости.

Пока в гости друг к другу мы по доске не ходим, но между окон протянули веревку, чтобы сушить белье. Так делают и другие соседи.

Возле нашего окна проходит безобразная вентиляционная труба, по которой я частенько спускаюсь вниз, если родителям вдруг приспичивает наказать меня и запереть в комнате.

Вечерний воздух немного отрезвляет. Но перед глазами по-прежнему все мутно: я чувствую приближение тринадцатого беса.

Перекидываю ногу через подоконник, нащупываю выступ, руками обхватываю трубу и за одну секунду съезжаю вниз. Цепляю ногой чьи-то сушащиеся штаны и приземляюсь на бак.

Я пробираюсь по узкому проходу между домами, надеваю капюшон толстовки на голову, потому как из окон вниз могут вываливать отбросы. Воняет тухлой рыбой. Под ногами то там, то тут виднеются кости каких-то животных. Может, птиц. А может, собак. В этом проходе под нашими окнами нередко тусуются бомжи.

Горячий ком в области затылка разрастается. Поравнявшись с баком с зеленоватой дождевой водой, я окунаю в нее голову. У воды неприятный запах, но мне нужно охладиться.

Бегу во весь дух. Мчусь в другой мир. Прочь от всего здешнего ужаса. Прочь от болезней и нищеты. Я бегу в сказку, в которой никто не болеет, где все семьи живы, здоровы и счастливы.

Я чувствую, как грязная вода стекает с мокрых волос по шее за воротник.

Бегу по холмам к границе.

Смотрю вверх, где солнце, заходящее за горизонт, окрашивает небо в золотистый цвет.

Когда-то нашим соседом на этаже был моряк, который долгие годы провел в море. Он любил повторять одну историю.

Когда смотрим на небо, что мы видим? Облака? Нет. Мы видим парящих в небе китов. Эти киты принадлежат людям, достигшим своей мечты.

У каждого человека есть свой кит в океане. Мы пытаемся осуществить свою мечту – поэтому киты выпрыгивают из воды. Они пытаются взлететь… Чтобы парить в облаках.

У меня пока нет мечты. Поэтому мой кит еще не думает даже показаться на поверхности. Он плавает где-то в глубине океана.

Кит Глеба прыгал очень высоко… Еще чуть-чуть, и он бы воспарил в небо.

Но теперь… Его кит плавает где-то рядом с моим. В глубине.

Все расплывается перед глазами. Пятна. Все вокруг в пятнах. И кружится… Снова эта бешеная карусель.

Я не знаю, как перебрался через забор. Не помню, как нашел нужный дом.

Весь в грязи, мокрый, я падаю на лужайку перед домом Пряничной девочки.

Зачем я здесь? Тут больше нет моей сказки.

Где же ты, девочка из сказки? Пряничная девочка Гретель, которая нашла сладкий дом… Со стенами из хлеба, пряничной крышей и окнами из чистого сахара.

Как живется тебе, Ханна? Где ты? Что с тобой?

Здесь, холодным вечером на сырой лужайке у дома Пряничной девочки вылупляется мой тринадцатый бес.

Из носа хлещет кровь. Все вокруг мутнеет. Голова трещит, кажется, еще немного, и она разлетится на осколки. В затылок будто вогнали раскаленное сверло. Я думаю, что умру. Прямо здесь и сейчас…

Но я не умираю. Я смотрю на легкую ограду из жердей и сквозь мутную пелену перед глазами различаю то, что не видел уже четыре года.

Цветочные горшочки в виде ботиночек, ровным рядком висящие на заборе. Из горшочков на меня смотрят рыжие бархатцы.

От неожиданности я прихожу в себя. Поднимаюсь на ноги, смотрю за забор.

Мне улыбаются гномы. И прудик… Я слышу шум воды! Пруд, который давно пересох, снова ожил. И, кажется, я слышу кваканье лягушек.

Да что же это такое?

Я смотрю на окна. И снова, как четыре года назад, вижу яркие желтые занавески, с четырьмя складками на каждой. Ни больше ни меньше.

Не осталось никаких сомнений: девочка вернулась в свой дом.

Глава 5

От осознания этого я даже забываю о своей Вспышке, и симптомы приступа утихают.

Я смотрю, как ветер покачивает горшочки на заборе. Неужели ты существуешь? Я ведь помню эти горшки. И гномов. И пруд.

Я не выдумал тебя. Ты реальна, Пряничная девочка. И ты вернулась.

Я обязательно приду сюда снова.

Интересно, она меня помнит? Захочет ли, как прежде, быть моим другом? Я знаю, что люди меняются, когда взрослеют. И друзей выбирают по-другому. Как обувь в магазине – предпочтение отдают той, что удобна и красива. Той, которую другие заметят и одобрят. Вряд ли Пряничная девочка захочет купить себе два убогих башмака, дырявых, как решето. Да еще таких, которые кусают прохожих.

Я прихожу сюда утром на следующий день и два часа прячусь среди деревьев у соседнего дома под колючим моросящим дождем. Я смотрю то в окна, то на входную дверь – хочу увидеть Пряничную девочку, заметить ее хотя бы в окне. Но из дома никто не выходит. И в окнах не видно никакого движения. С тоской плетусь в школу…

Я буду приходить к ее дому каждый день. Мне важно увидеть ее. Нет. Я должен увидеть ее.

В школе после уроков меня ждет сюрприз.

Я выбегаю на крыльцо и резко останавливаюсь. На крыльце стоит Архип. Смотрит на меня так, как будто ждет. Я растерянно оглядываюсь по сторонам, все еще уверенный, что он ждет кого-то другого.

– Малец, подойди сюда.

Нет, это точно обращено ко мне.

Немного дрожат колени, но я подхожу. Архип возвышается надо мной, как величественная статуя. Такой высокий, на голову выше меня, совсем взрослый – ему уже пятнадцать.

– Пойдем покурим.

Он указывает на территорию за школой, берег Южной Балки – так называется река, отмечающая южную границу Чертоги.

Мы идем туда.

Когда-то Южная Балка была, наверное, такой же красивой, как Северная – та, что теперь отделяет Чертогу от Голубых Холмов. Но после строительства шахт и комбината в реку, как и в карьер, стали сливать производственные отходы. А потом еще у южан возникла проблема с центральной канализацией, которую, конечно же, никто чинить не стал. Угадайте, какой выход нашли жители?.. Еще у берегов Южной Балки устроили Большую Свалку. Сюда свозят отходы из крупных городов всей области.

Теперь Южная Балка задыхается от бытового мусора, производственных отходов и дерьма.

Смотрим на мутную желтую воду, вдыхаем запах нечистот.

Стыдно сказать, я ни разу не курил, но признаться в таком грехе, само собой, не могу. Архип протягивает мне пачку. Я пытаюсь ловко вытащить сигарету, притворяясь, будто делал это уже сотни раз.

Господи, да я от испуга совсем забываю, с какой стороны ее поджигать! Это засада. Смотрю, как Архип подносит ко рту сигарету, сжимает фильтр губами, чиркает зажигалкой и привычным жестом прикрывает огонек ладонью от ветра.

Я стараюсь запомнить каждое действие, чтобы не лохануться. Но все равно сильно волнуюсь, думаю, все ли делаю правильно. Я держу сигарету двумя пальцами, как Архип, но так очень неудобно.

Он делает глубокую затяжку и выдыхает дым мне в лицо.

Неумело чиркая зажигалкой, я зажигаю сигарету, слегка втягиваю дым, чтобы разгорелась получше. Пока все идет более-менее нормально, и я себя не выдаю. Теперь самое сложное – затянуться. Многие закашливаются, когда первый раз пробуют курить в «себя». И все сразу знают, что они новенькие в этом деле.

Архип смотрит на меня с вызовом. Мне кажется, он все понимает и ждет моего провала.

Я вдыхаю. Сразу же изнутри рвется наружу кашель, но я его сдерживаю. Голова начинает кружиться. Я делаю еще пару затяжек. Не кашляю. Ловко стряхиваю пепел одним пальцем, держа сигарету двумя другими. Сотни раз видел, как это делают, и даже тренировался на фломастерах и карандашах.

Мне кажется, я проделываю все классно. Архип удовлетворенно улыбается.

– Архип.

Он протягивает мне руку. Я пожимаю ее и называю свое имя. Его рука прохладная и сухая. Это настоящая рука, не мираж, не сон.

Он спрашивает что-то типа «Как дела?», и в ответ я бурчу что-то невнятное. Мы немного говорим о школе, о том, что здание еще больше просело и теперь наклоняется круче Пизанской башни, говорим о том, что вода в реке стала еще желтее, а мусора в ней прибавилось. Ведем бестолковый разговор о футболе, ток-шоу по телевизору, очередных убийствах и кражах накануне. А потом Архип переходит к делу.

– Я видел, как ты на прошлой неделе уделал упыря. Циркулем под ребра… Смотрелось клево. После этого я много разузнал о тебе, Кит. И я очень рад, что там, у входа на ваш этаж, случайно тебя заметил. Хоть ты и мелкий, но нам нужны такие. Мы сегодня собираемся на барже, которая в отстойнике стоит. В четыре. Приходи.

Я выдавливаю из себя дым и лыблюсь.

Это самое прекрасное, что я слышал когда-либо в жизни. Я незаметно щипаю себя за руку, проверяя, сон это или нет. Мне кажется, что сон. До того все происходящее нереально. Я курю с Архипом. И мы с ним сейчас как будто на равных.

Архип докуривает сигарету, выбрасывает окурок, подмигивает мне и уходит. Я еще немного стою, делая ногами месиво из вонючей жижи на берегу.

Вот это да! Столько событий за такое короткое время!

Дома никого нет. Меня это радует, поскольку ничто меня сегодня не задержит и говорящего дерьма не будет. Я ем, а потом, желая убить время, листаю какой-то журнал.

Волнуюсь. Что скажут обо мне другие парни из команды Архипа? Мне кажется, они будут недовольны. Но не так уж важно, что они скажут, ведь Архип у них вроде как главный, и его слово решающее.

Выхожу из дома и иду в сторону отстойника, где находится заброшенная баржа. Карьер по периметру окружает ограждение с колючей проволокой, и повсюду натыканы таблички с надписями «Проход запрещен» и красивыми знаками химической опасности.

Но в заборе много дырок, и я без труда пролезаю на запретную территорию.

Баржу вижу издалека. Огромное ржавое плоское судно, наклонившись набок, стоит рядом с комбинатом.

Я иду вдоль иссохших берегов, на которых растут разве что колючки. Зеленое желе из карьера так и норовит выпрыгнуть из берегов да цапнуть меня. Воняет хлоркой и тухлятиной.

Я поднимаюсь на баржу по узкой пружинящей доске, стараясь не свалиться. Ступаю на палубу и слышу доносящийся из-под нее хохот. Подхожу к люку – очевидно, через него все забираются внутрь. Я делаю глубокий вдох, сажусь на край люка и спускаюсь вниз по металлической лестнице.

Добравшись до конца лестницы, делаю шаг в темноту. Ничего не вижу после яркого света наверху.

В нос ударяет едкий кислый запах пролитого и высохшего пива.

Слышу гул голосов, но никого не могу разглядеть. Через некоторое время глаза привыкают к полумраку. На самом деле, здесь довольно светло: свет проникает через люк и огромную дыру в борту баржи. В воздухе клубится дым от сигарет.

Пол и стены состоят из металлических пластин, изъеденных ржавчиной. Повсюду тянутся трубы, на полу валяется мусор – бутылки, газеты, пластиковые стаканчики – и непонятного мне назначения железные штуковины, очевидно, какие-то инструменты и запчасти.

Помещение не очень большое, и сейчас в нем находится человек десять. Мальчишки лет пятнадцати сидят на лавках за большим деревянным столом и играют в карты.

Все такие большие, такие же взрослые, как Архип. Где он, кстати?

Из тени в дальнем углу появляется фигура. Вот он! Архип подходит ко мне, по-отечески обнимает за плечи и подводит к столу.

– Пацаны, это Кит, он из нашей школы. Я рассказывал вам про него.

Все придирчиво осматривают меня.

– Что за щенка ты сюда позвал?

– У нас тут не детский сад!

– А ему можно доверять? Мы тут такие дела обсуждаем… Зассыт и сдаст нас.

– Кит не такой, – возражает Архип. – Он не сдаст.

– Ты знаешь его один день и уже зовешь сюда! А если он нас спалит? Он такой мелкий, глянь на него…

Архип крепче сжимает мое плечо. А я молчу, не зная, что сказать.

– Я в нем уверен. Я все сказал, – заключает Архип. – Кит, садись, где найдешь место.

Все молчат, видимо, обдумывают слова вожака. На меня смотрят враждебно, с недоверием.

– Сколько тебе лет, парнишка? Чего это ты такой мелкий?

– Мне тринадцать, – возмущаюсь я.

– Еще раз, как зовут тебя?

– Кит. Кит Брыков.

– Ну, что ж, Кит Брыков, раз Архип привел к нам шкета, значит, что-то в этом малом есть. Давай, садись сюда.

Это говорит парень постарше остальных. Высокий и очень крупный, на вид ему лет шестнадцать. Он двигает остальных своим большим задом и освобождает для меня место. Я усаживаюсь на лавке. Мне очень хочется быть рядом с Архипом, но он сидит один, во главе стола.

– Брык! Думаю, классная погремуха для новенького, а?

Он оглядывает всех пацанов, и те одобрительно кивают.

Довольно лыблюсь: Брык! Да я мечтал о таком прозвище! Так в шахте называют папу. Из-за этого для меня это прозвище символ взросления, что ли.

Я смотрю на всех по очереди. Среди команды Архипа я и правда выгляжу очень маленьким, даже жалким. От этого мне становится очень неуютно, я весь сжимаюсь.

Пацаны играют в карты и передают друг другу баклажку с пивом. Передо мной тут же ставят мятый пластиковый стакан и кидают шесть потертых, засаленных карт: играем в дурака…

Разговоры о разном: о футболе и воротах на стадионе, драках…

Сыграли два раза, и оба я не остался в дураках. Карты убрали, пацаны переходят к обсуждению лучших сисек и задниц Чертоги. Как по мне, эта тема очень скучная. Смотрю по сторонам, чтобы себя занять.

На стене календарь показывает вечный январь. Я всматриваюсь в него. Полуголая девушка лежит на кровати, светлые волосы свешиваются вниз и касаются пола.

Почему они не меняют листы? Ведь на дворе весна. Может быть, им нравится именно эта январская девушка? Смотрю на нее. Почему-то голова и волосы девушки представляются мне опрокинутой набок большой жестяной банкой, из которой на пол льется желтая краска.

Пьем пиво, играем в карты, болтаем. Я пока что говорю немного, по большей части слушаю.

Разговоры о драках и сходках, выпивке, одежде, девчонках, плотах, катании на крышах грузовых поездов, спусках в шахты, истории о всяких удивительных происшествиях, побегах и поджогах.

Все это кажется мне таким странным, пугающим и в то же время захватывающим. Как будто это другой мир, и я неожиданно перенесся в него.

У меня словно начинается новая жизнь. Мне пока что не известно о ней почти ничего. Но я точно знаю, что эта жизнь мне чертовски понравится.

* * *

Ноги промокли полностью. Сегодня дождь особенно противный. По крышам громко стучат капли. Воды столько, что даже не справляется дождевая канализация: гладкие и ровные дороги Холмов теперь мало чем отличаются от дорог Чертоги – и превратились в реки.

Я прихожу сюда уже несколько дней подряд, но так и не видел Пряничную девочку.

Увижу ли ее сегодня? А то я снова начинаю сомневаться в ее существовании. Может, я ее все-таки придумал? Этот вопрос уже несколько лет меня мучает.

Вдруг я замечаю фигурку, выбегающую из дома. На ней длинный, до щиколоток, розовый дождевик с капюшоном.

Она. Это она! По-другому просто не может быть!

Не вижу ее лица. Она куда-то спешит, и я иду за ней. Мы минуем несколько домов, я вижу автобусную остановку, на которой собралась шумная толпа подростков.

Автобус выезжает из-за поворота, и розовая фигурка бежит быстрее. Я спешу за ней. Я не могу ее упустить! Не отпущу!

Но я не успеваю… Спотыкаюсь о сливную решетку и плюхаюсь в лужу. Быстро поднимаюсь на ноги.

Где же фигурка в розовом дождевике?

И тут я вижу ее.

Прежде чем скрыться за дверьми автобуса, она вдруг оборачивается. Смотрит в мою сторону, головой вертит, будто ищет глазами кого-то. Я прячусь за припаркованной у дороги машиной.

Те же светлые волосы. Две косички, в одну из них вплетена ленточка.

Лицо стало взрослее.

Она не находит того, кого искала. Хмурится… Как тогда, в день своего отъезда. И скрывается внутри.

Автобус трогается с места и проезжает мимо меня.

Достаю из кармана ленточку, разглаживаю.

Значит, ты все-таки не мираж. Не фантазия. Не сказка, выдуманная мной в детстве. Ты действительно существуешь, Пряничная девочка.

* * *

Каждый день я хожу к ребятам на баржу. Мы сидим там, или ходим гулять по Большой Свалке, или лазаем по территории комбината.

Я быстро привыкаю к моей новой компании и усваиваю местные правила. Теперь я знаю и про перебежчиков, которых мы должны ловить, и про Заводских – ребят из этого района, которые пытаются выгнать нас с баржи; знаю я и про экспатов за забором, которых надо ненавидеть: их пацаны называют мокрицами, в рифму с фрицами. Никто не любит мокриц: наши ребята постоянно рассказывают о том, как классно чужаки живут там, за чертой, и что было бы здорово их обокрасть…

Я не до конца понимаю причину такой ненависти, но мне все равно. Мне даже и повода особого не нужно, чтобы кого-то ненавидеть.

А еще я знаю про Водяную Крысу – предателя, которого мы должны ненавидеть сильнее мокриц, ведь раньше он был лучшим другом Архипа, а потом предал его и стал перебежчиком. У него какое-то смешное прозвище. Крот? Суслик? Вспомнил! Бобер.

«Мокрицы» и «фантомы» – два новых слова, которые я выучил в нашей компании.

Разговоры о фантомах я слышу постоянно. Никто никогда их не видел, поэтому сложно объяснить, кто они такие. Кто-то говорил, что на шахтах они самые важные, хозяева. Они редко появляются. Приезжают на больших блестящих машинах. Они живут в охраняемых поселках далеко от Чертоги. Я этому не верю. Шахты – тухлое дело, никто не может зарабатывать с них столько, чтобы жить хорошо. Так что для меня фантомы – это все враки.

Каждый член команды проходит посвящение, я пока не проходил, но Архип сказал, что скоро придумает мне задание. Немного страшно – я ничего не знаю про посвящение и не знаю, справлюсь ли…

* * *

Папу привозят домой. Он очень слабый: ходит с трудом, ноги и руки его не слушаются.

Глеб уходит из школы. Все учителя рыдают… Для них это трагедия.

Теперь Глеб – настоящий шахтер. Ему выдали спецодежду, каску, шахтерский жетон и светильник. Печальное зрелище…

У него самая низшая должность, с такой работы начинается карьера любого шахтера. Глеб откатывает вагонетки, ведет учет спуска и подъема породы, очищает вагонетки, смазывает соединительные механизмы, убирает подземные помещения, выполняет много других подсобных работ под землей. Это тяжелый труд, но платят за него очень мало.

Родители и брат говорят, что через год-два я тоже смогу пойти работать на шахту. Помогать семье. Но я не собираюсь. Я лучше что-нибудь украду и продам и куплю на эти деньги хлеб, чем пойду в шахты.

Глеба я вижу дома редко, в основном мы с ним проводим время вместе за всякими делами: когда перестает работать водопровод и нужно идти к колодцу за водой, когда отправляемся в лес, чтобы наколоть дрова для печки – подготовиться к зиме. Еще когда идем в наш универсальный магазин – он одновременно является и продуктовым ларьком, и почтой, и забегаловкой, и даже парикмахерской, – чтобы купить свечи и керосин для ламп. Брат теперь редко разговаривает со мной, все думает о чем-то. Я вижу, как он с каждым днем все больше превращается в старика. Глаза – две перегоревшие лампочки.

Когда мы идем с Глебом по улице, я часто смотрю вверх и разглядываю проплывающих в небе китов. И всегда среди китов-облаков я нахожу чистый участок синего неба, где должен парить кит Глеба. Но теперь этот участок всегда будет чистым. Пустым. А кит Глеба всегда будет плавать глубоко под водой.

* * *

Я тайком лезу на соседний участок и срываю с клумбы розу. Девчонки любят цветы – хочу подарить розу Пряничной девочке. Я причесал на голове гнездо, надел белую футболку без единого пятнышка.

Что я ей скажу? Эй, Ханна, помнишь меня? Мы играли в детстве, катались в вагонетке и собирали землянику. Хе! Да она же не поймет меня! Как же быть? Ленточка! Она должна вспомнить меня по розовой ленточке!

Я жду Ханну в переулке за углом ее дома. Сегодня выходной, глаза слепит солнце, в такую хорошую погоду никто не будет сидеть дома целый день. Она должна выйти.

Так и есть. Вон она. Выходит… В одну из косичек вплетена лента. На Ханне желтое платье. Она яркая, как праздник. Стоит у калитки и смотрит куда-то. Хмурится. Давай, Кит! Твой выход!

Я делаю шаг к ней, и…

– Ханна! Ханна!

Что за черт? Кто-то ее зовет!

Смотрю в другую сторону и вижу мальчишку. Он бежит к ней с целым веником из цветов! Неловко, чуть ли не в нос, сует ей букет. Улыбается так идиотски, что сразу хочется дать ему со всей силы кулаком в нос. Вот же наглец! Опередил меня! Я весь дрожу от злости.

А она принимает его дурацкие цветы. Смеется еще. И под руку берет. Фу-ты, ну-ты! Он выше ее на полголовы. Эх, а я так и не подрос… Они уходят прочь, как взрослая парочка. Важные птички! Попугайчики-неразлучники! Ух, как я зол. Я ведь жду ее, а она…

Эх, я дурак. И все профукал. Пока я тут со злости топчу асфальтовую крошку, какой-то верзила забирает мою сказку. Давай, Кит! Беги к ним! Покажи, что ты лучше! Отшвырни прочь этого здоровяка!

Я делаю шаг им вслед. Сжимаю кулак… Ух, какой же я злой сейчас!

Чувствую под носом что-то теплое. Подношу палец: кровь. Слишком сильно я разнервничался…

– Думаешь, ты ей нужен? Посмотри на себя! Чумной помоечный крысеныш, вот кто ты.

Это шепчет мне сорванная роза.

– Schund! Schund! Так они называют таких, как ты! Зачем ей нужны отбросы вроде тебя? Schund!

Это шепчут ромашки на соседней лужайке.

– Зачем пришел к ней? Зачем залез в ее сказку? Уходи из нее! Ты обязательно все разрушишь. Сломаешь. Там, где ты, одни беды. Тебе не место здесь!

Это шепчет клумба у лавочки.

Шепот повторяется, как эхо. От этого жуткого шепота разламывается голова.

– Не место! Тебе здесь не место!

Повторяет роза в руке.

– Вы. Ничего. Обо мне. Не знаете!

Я кричу цветам вокруг себя. Раздираю в клочья розу. В разные стороны летят лепестки. Ломаю стебель, царапая руки о колючки. Бросаю под ноги. Я топчу разодранный трупик цветка, а мертвые лепестки все еще шепчут мне:

– Не место. Тебе здесь не место. Не место… Не место…

Я бегу обратно в свой мир.

Перед тем, как перелезть через забор, оглядываюсь назад.

Как поступить? Уйти или остаться? Как будет правильно?

Я делаю выбор.

Смотрю вдаль, туда, где за холмами виднеются верхушки Пряничных домиков.

Эх, девчоночка… Пошла ты не с тем парнем.

Прощаюсь с Пряничным миром. Прощаюсь со сказкой…

Я бегу по узким улицам мимо сараев и бараков, перепрыгиваю вонючие стоки и мусорные кучи. Бегу туда, где мне место. Где меня ждут. Где я нужен.

Я влетаю на баржу тропическим циклоном. Здесь что-то происходит: обычно пацаны сидят расслабленно, а тут все столпились вокруг стола, как будто обсуждают какую-то военную стратегию.

Все оборачиваются ко мне, смотрят и молчат.

– Сегодня стрелка с Заводскими. На СВАЛКЕ. Там и будет твое посвящение.

Вот так коротко Архип сообщает мне о планах нашей команды. Я даже рад этому: злость еще не прошла, и мне не терпится устроить кому-нибудь жарню.

Враги уже ждут нас на свалке. А мы немного опаздываем. Я иду впереди, гордо подняв шест, к которому гвоздями прибита Антуанетта. Крысу я поймал вчера и вчера же ее прибил. Сегодня она немного попахивает, я чувствую легкий запашок разложения. Но, когда мы подходим к свалке, тошнотворная вонь гниющих отходов заглушает все другие запахи.

Мы с Архипом идем рядом, ступаем в ногу; я поднимаю шест с крысой высоко над головой, размахиваю им, как флагштоком, Архип поджигает дымовой факел, и над нами начинает клубиться желтый дым. Остальные наши ребята идут чуть сзади. Мы проходим мимо огромной кучи полных мусорных пакетов, ступаем по пластиковым бутылкам и осколкам стекла.

Я вижу противников, они стоят у горы из ржавых бочек. Заводские не старше наших: на вид им не больше пятнадцати.

Это моя первая схлестка. Но я не боюсь. Не страшит даже то, что мне всего тринадцать. Ведь я не один, внутри меня мои маленькие бесы. Меня переполняют ярость и злоба, и я уже вижу, как втыкаю шест с крысой в чье-то мягкое брюхо.

Увидев нас, Заводские начинают мерзко смеяться, что-то выкрикивать, пританцовывать на месте. Все их действия говорят о том, что им не терпится подраться.

Их человек десять-пятнадцать, столько же, сколько и нас.

Мы встаем в круг. В центр выходят двое: Архип – с нашей стороны, со стороны Заводских – коренастый паренек с обритой налысо головой. Зачинщик и ответчик… Существуют специальные правила, как нужно вести себя во время стрелок. Не знаю, кто их выдумал и кто их вообще соблюдает. Разговор зачинщика с ответчиком – это просто ненужная формальность, ведь через две минуты мы все уже рубимся.

Шум, гам, борьба, удары… Желтое облако над нами похоже на ядерный гриб. Я пытаюсь не упустить из виду Архипа, пробираюсь через разгоряченные тела и иду к нему на помощь. На него напали двое, я отшвыриваю одного в сторону. Им оказывается коренастый лысый мальчишка – очевидно, вожак Заводских.

Некоторое время я не нападаю на него, только уворачиваюсь от его ударов. Моя цель – сбить противника с ног, и я жду удобного момента. Он пару раз задевает мне по уху, сильно бьет в шею, но я не чувствую боли.

Я не выпускаю из рук шест, использую его как щит.

Наконец наступает подходящий момент, и я, держа шест перед собой, бросаюсь противнику под ноги. С высоты своего роста он падает на землю, а я, издав победный клич, кидаюсь на него сверху. Он бы свалил меня одним точным ударом кулака в челюсть, но я не даю ему такой возможности и, наклонившись, вцепляюсь зубами ему в ухо.

Сразу же чувствую, как рот наполняется теплой кровью. Не моей кровью.

В эту минуту я думаю о своих родителях и о старшем брате. Я никогда не был образцовым сыном. Таким всегда был Глеб, и я не смог бы им стать, как бы ни старался.

Я – позор семьи.

Прости, мама. Я все равно всю жизнь был для тебя плохим сыном. Если не сделаю этого, я не стану для тебя лучше, как бы ни хотел. Это ничего не изменит. Абсолютно ничего.

Лысый пацан кричит пронзительно, как девчонка, а я продолжаю стискивать зубы.

Вокруг все замирают… Я вижу краем глаза, что почти все наши повалили врагов на землю и теперь наблюдают за мной.

Разжимаю зубы. Вряд ли я откусил ухо Заводскому, но поранил здорово. Парень садится и прижимает руки к окровавленной голове. Я не даю ему опомниться – размахиваюсь и наношу сокрушительный удар шестом, тем концом, к которому прибита крыса.

– БАМ!

Я думаю о милой Пряничной девочке, которая всегда напоминает новогоднюю игрушку. О девочке в нарядных платьях, которая живет в мире, построенном из леденцов и конфет. О девочке, для которой я бы никогда не смог стать хорошим другом. Не место… Не место… Тебе здесь не место… Там, за чертой, мне всегда будут напоминать об этом.