Книга: Идиот - Элиф Батуман

Девушка очень нестандартная, глубоко копающаяся в себе. Очень часто её размышления далеки от того, что пришло бы в голову молодёжи, да и вообще большинству людей. Это было любопытно.

К сожалению, практически ни одна линия её жизни не заканчивается в книге чем-то определённым. Наверное так и должно быть с дневником. Но меня концовка совершенно не удовлетворила. Сложилось ощущение, что автору надоела вся история и хочется побыстрее свернуться(( Для такой думающей героини такой смазанный конец, только с отрицанием, без перехода на новый уровень!! Это выглядит абсолютно нереальным... И для меня испортило всё приятное ощущение от книги (((

Начнем с любви. Это то немногое, что осталось в книге от традиционного романа, потому что с взрослением, реально, в книге не очень. Какое может быть взросление за год оранжерейной жизни?

Итак, старый манок для широкого круга читателей. Чтобы было что пожевать от первой страницы до последней.

Есть, конечно, некоторая нарочитость в этом сюжете. Хотя… Любовь то тут не простая, а современная.

В чем специфика? А в том, что она прочно связана со страхом и неуверенностью. Это, пожалуй, преобладающие чувства. Причем с обеих сторон. В принципе, вроде бы, ничего нового. Как говорится, "плавали, знаем". Но вот чтоб линия неопределенности стала преобладающей, я замечаю едва ли не впервые. Классическая ситуация наоборот характеризуется пониманием происходящего. Есть предмет интереса, а значит и терзания разного рода по этому поводу - стратегия и тактика взаимодействия, этика и этикет, приступы естественного самолюбия и элементарного чувства самосохранения (заманит и обманет).

Здесь же все проблемы возникают в связи с обрушением классического любовного антуража. Господствует атмосфера неясности и неопределенности. Героиня не слишком хорошо понимает себя, и не менее туманно воспринимает окружающее. «Как я могу скучать по нему? Ведь я его даже не знаю».

Вряд ли такого рода четкость реально присутствовала сто или двести лет тому назад. Суть в том, что ее никогда и не бывает. Четкость заменялась волевым усилием. Садилась Татьяна и катала письмо Онегину. Ее распирало желание спросить: «Слышь, Жэка, как ты думаешь…?».

Стремление к совершению действия перевешивало все условности. Была ли любовь, не было, иногда, действительно, не разберешь. Но было стремление определиться, интуитивное понимание того, что проблема должна быть решена. Надо проставить галочку, и пойти дальше, вдвоем или так.

Ныне подобного стремления нет. Ситуация пускается на самотек, решение откладывается. Не потому что есть условности, а потому что она не схватывается как таковая. Здесь не видится проблемы. Есть непонятный дискомфорт, растягивающийся на довольно продолжительное время.

Что тут сказать… Даже не знаешь, как такого рода «конфликт» может разрешиться. Раньше все заканчивалось триумфом воли, или сознания. Решение несколько в духе сталинского премиального реализма – перековка, перевоспитание и т.д. Поэтому так разрешить основной конфликт современной любви («действительно, что-то происходит, или это типа, постмодернизм какой-то?»), как бы, неправильно, не в духе эпохи.

Но нездоровость происходящего очевидна - индивид настолько углубился в себя, что дошел до полной атрофии воли, познания и апатии даже в таком принципиальном вопросе. Неудивительно, что за всем этим маячит призрак бесплодности и безрезультатности.

Но откуда такие сложности?

Можно ответить в духе русской классики – горе от ума.

Язык из средства раскрытия сущностей превратился в инструмент их кодирования. Чем больше мы узнаем, тем меньше понимаем. Наука дышать словами (лингвистика, за освоение которой взялась героиня Батуман - Селин), занимает выработкой углекислого газа. Какая ж тут может быть атмосфера общения?

Так в других дисциплинах – рассказ об обучении в колледже и посещении занятий героиней в первой части демонстрирует: обилие фактов и утверждений ведет к еще меньшему пониманию происходящего.

Мы так гордились тем, что поняли, что все непонятно, что возвели неопределенность в культ познания и образования. Теперь нельзя показать себя дураком. Если ты в чем-то разбираешься, это значит, что ты невежда. Данный вывод имеет и социальные последствия, «да ты батенька, идиот, что с тобой разговаривать!»

Диагноз ставится в романе мимоходом, в переписке здешних Евгения и Татьяны, Ивана и Селины:

«Не понимаю, почему если просто поздороваться или даже побеседовать друг с другом, эти слова обратятся в банальность. Ты говоришь, у тебя нет настроения для несущественных премудростей. Но несущественные премудрости – это единственное, что создает разницу между чем-то особенным и огромной грудой мусора, плывущего через вселенную».

Знание и становится в романе этим айсбергом мусора, вместо того, чтобы в статусе «несущественных премудростей» служить водоразделом между тем, что заслуживает внимания и тем, что нет. Из средства практического оно превращается в самодостатчное и игровое. Чем больше знает Селин о языке и общении, тем более неопределенным становится мир, тем труднее взаимодействовать с ним и другими людьми.

Поначалу обнаружение сложности и туманности становится поводом для упражнения в остроумии. Книга Батуман вообще блещет юмором. На первых порах кажется, что Батуман возвращает реальности игровой характер. Все сверкает и серебрится. Но с течением времени это веселое несовпадение становится обременительным.

Квинтэссенцией абсурда становится эпопея «Нина в Сибири», совершенно дикие тексты для изучения русского языка, с которыми сталкивается Селин («Я еду в Новосибирск, в колхоз «Сибирская искра»). Грамматика демонстрирует безразличие к логосу, языковая реальность к истине. «Мы все на занятиях по русскому говорили: у меня пять братьев». Это при том, что преподаватель на следующем занятии раз за разом пишет на доске в аристотелевском духе: мы говорим, что снег белый, потому что он белый.

Мир университета, в котором разворачивается жизнь Селины в первой части – по сути такой же театр абсурда.

Впрочем – роман Батуман, не только слепок университетской жизни, не только насмешка над современной «наукой» и американской системой образования, которая подобно медведю в сказке про вершки и корешки, всегда попадает впросак. Так живет весь мир. Вдвойне печально найти на страницах книги отголоски наших недавних книжных медийных конфликтов (эпизод дискуссии Селин с преподавателем на семинаре по испанскому авангарду).

- А как же портреты?

- Портреты?

- На портретах мы тоже видим только голову без туловища. Но никто не думает, будто человеку на портрете отсекли голову.

- Греки и римляне пришли бы в ужас, увидев подобную голову без тела.

Оказывается, среди нас есть и греко-римляне, чье представление об эстетике несовместимо с «обрубками» и индивиды, полагающие, что любое изображение части тела обязательно наводит на мысли об ампутации.

Селин интересно все, и этот чистый незамутненный эрос познания, заочное восхищение мудростью, святая простота приводит к тому, что в поисках ясности, она забредает в дебри и чащобы образованщины.

«Идиот» - своего рода изнанка романа Отессы Мошфег «Мой год отдыха и релакса». Там пустота современности оттеняется изоляцией героини. Здесь – вовлеченностью Селин в процесс ее генерирования, в перебирание знаниевого мусора, транслируемого в лучшем учебном учреждении, на высшей ступени образования, лучшими представителями научной элиты.

Из всей этой катавасии можно было бы сделать элементарный вывод – наша жизнь движется вперед не за счет знания, а за счет непонимания, приблизительности. Миру знания договаривающегося до невнятицы можно противопоставить классический мир простецов, людей не сильных в теории, зато демонстрирующих успех в житейском смысле.

Вторая, «будапештская», часть книги может быть с легкостью вписана в накатанную в литературе схему противопоставления простой жизни всяким там заумностям. Селина и сама стоит как-то ближе к разного рода усомнившимся в верности правды научного человека Макарам.

Но если любовная классика, еще как-то вписывается в текст, то конструкция с противопоставлением жизни настоящей и надуманной выглядит чем-то искусственным, уступкой традиционной схеме романа.

Простой жизни, вряд ли, соответствует блогерский стиль всего романа, легкомысленное щебетание Батуман, переходящее с неизбежностью в трепотню. Книга могла бы быть страниц на сто корче.

Другая проблема состоит в том, что роман Батуман по существу завершается где-то на отметке «пройдено 60 % текста». На этом отрезке становится, ясно, что язык создает ложную реальность, а рассказ о шахматном автомате «Турок» подводит читателя к выводу, что за всей этой хаотичной отчужденной языковой реальностью, все равно скрывается дергающий, словно в пляске святого Витта, за смыслы и слова человек.

Но на этом перечень претензий к книге Батуман, которая выглядит сперва почти совершенной, глубокой и увлекательной, не заканчивается.

Продвигаясь все дальше вглубь, поневоле начинаешь задавать себе вопрос: а чем роман «Идиот» отличается от предыдущей книги «Бесы»?

Принципиальные различия неочевидны. Там содержание складывалось практически из того же самого материала– университетская жизнь, потом поездка. Не в Венгрию, а к нашим друзьям из Средней Азии. Но какая по большому счету разница. Все, что есть в «Идиоте», мы уже успели постигнуть в «Бесах» - тупость науки и образования, прелесть и забавность реальной жизни. Прикручена лишь философия языка и эпохи, но это план идейный, концептуальный (да такой, что можно уместить в одно финальное предложение «Идиота»), событийно же – изменений мало. Короче дубль два, что-то вроде того, как делает игровая индустрия. Легкие изменения, графика получше, а по сути тот же товар продан нам по второму кругу.

Можно также задуматься, а что такого в «Идиоте» романного. Оттого, что рассказчице прикрутили вымышленное имя, романности, как я полагаю, особо не приросло. Батуман играет на модном ныне диффузном состоянии выдуманного и документального, перенося вес с одной ноги на другую. Но здесь опять расхождение с симпатиями к «несущественным премудростям». Художественное отделяет мусор от существенного, документальное напротив, собирает все в кучу. Блогерский стиль, к которому прибегает Батуман, не позволяет ей нормально структурировать изложение и она начинает грузить читателя такими подробностями, которые уместны на интернет–страничке, а вот в тексте романа можно было бы опустить. «Идиот» поэтому бочком бочком окончательно сваливается в верхоглядство. Куда кто пошел и как прошел день героини, нам глубоко наплевать, мы ведь купили книгу, а не подписались на блог.

Права писавшая о романе Батуман Лиза Биргер. Здесь нет телесности. Ну да. А откуда ей взяться, если пространство романа скорее виртуально представляет собой почти что пост в сети, травелог?

Художественное если и присутствует в «Идиоте», то прежде всего как ошибка. Селин 18 лет, а интеллектуально она развита не по годам. Рассуждения, не девочки, не мужа, но порядком поднаторевшей в интеллектуальной области особы забальзаковского возраста. Виртуальная аватарка автора, желающего выглядеть помоложе.

Завершая можно сказать, что, вполне возможно по замыслу автора в «Идиоте» читатель должен был совершить "путешествие из Петербурга в Москву", из кампуса в «пампасы», из виртуальности в реальность. Однако, как уже было сказано, выше вторая часть книги не выглядит обязательной к прочтению. Осудив виртуал, сама Батуман так и не может выбраться назад в реальную жизнь, к самим вещам. Будучи недовольна неопределенностью и хаосом современности, она черпает вдохновения только в ней, чувствует себя органично только в нездоровой университетской среде, и (пока?) не может предложить другой альтернативы.