Текст книги "Трилогия о мисс Билли"

Глава III
Билли и Бертрам

Вечером пришел Бертрам. Перед камином в гостиной его ждала задумчивая Билли – Билли, которая позволила поцеловать себя и даже поцеловала его в ответ, робко и восхищенно. И та же Билли смотрела на него почти испуганными глазами.

– В чем дело, милая? – испугавшись, спросил он.

– Бертрам, все решено.

– Что решено? О чем ты?

– О нашей помолвке. О ней объявлено. Я написала сегодня целую кучу писем, и еще на завтра осталось. А еще газеты, Бертрам. Теперь все-все узнают, – голос ее звучал трагически.

Бертраму явно стало легче. В его глазах вспыхнула нежность.

– Милая моя, разве ты не хотела, чтобы об этом узнали все?

– Да, но…

При виде смущения нежность сменилась страхом.

– Билли, ты не жалеешь?

Розовая краска, залившая ее лицо, ответила ему раньше, чем прозвучали слова.

– Жалею? Конечно нет, Бертрам! Просто теперь наша любовь перестала принадлежать только нам двоим. Все узнают о ней. Все будут кланяться, улыбаться и говорить нам в лицо: «Как чудесно!» и «Да неужели?» за нашей спиной. Нет, Бертрам, я не жалею, но мне страшно.

– Страшно? Билли!

– Да.

Билли вздохнула и задумчиво посмотрела на огонь.

Удивление на лице Бертрама сменилось испугом, а испуг – тревогой. Он полагал, что видел Билли в любом настроении и состоянии, но такого еще не случалось.

– Почему, Билли? – спросил он, едва дыша.

Билли снова вздохнула. Казалось, что этот вздох исходит из самых глубин ее маленького, обтянутого атласом существа.

– Да, я боюсь. Ты – Бертрам Хеншоу. Ты знаешь сотню людей, которых я никогда и не видела. И все они явятся, встанут вокруг меня, будут меня лорнировать и говорить: «Это и есть она? Господи!»

Бертрам рассмеялся.

– Какая ерунда, солнышко. Ты же не картина, которую я написал и повесил на стену.

– С твоими друзьями, Бертрам, я и буду чувствовать себя картиной. Бертрам, а если им не понравится? – ее голос вновь стал трагическим.

– Не понравится?

– Да. Не понравится картина, ну то есть я.

– Как же ты можешь им не понравиться, – возразил он с убежденностью влюбленного.

Билли покачала головой и снова посмотрела на огонь.

– Конечно могу. Я так и слышу их слова: «И это она жена Бертрама Хеншоу? Легкомысленная и непоследовательная Билли?» Бертрам! – Билли отчаянно посмотрела на жениха. – Я иногда хочу, чтобы меня звали Кларисса Корделия или Арабелла Мод или Ханна Джейн – каким-нибудь нормальным женским именем!

Громкий смех Бертрама вызвал на губах Билли слабую улыбку. А вот слова, которые последовали за смехом, и нежное прикосновение ладони заставили ее залиться краской.

– Ханна Джейн, Господи! Как будто я могу променять свою Билли на какую-нибудь Клариссу или Арабеллу! Я люблю Билли, яркую, естественную и…

– И непослушную, – вставила сама Билли.

– Да, немного, – весело рассмеялся Бертрам и вытащил из кармана маленькую коробочку. – Смотри, что я принес этой самой Билли. Оно должно было оказаться у нее намного раньше, если бы она не настояла на том, чтобы отложить объявление о помолвке.

– Бертам, какая красота! – улыбнулась Билли, когда бриллиант в руках Бертрама отразил свет огня в камине и вспыхнул алыми и пурпурными бликами.

– Теперь ты моя! По-настоящему моя! – голос Бертрама и его рука дрожали, когда он надевал кольцо на протянутый палец Билли.

Билли едва не всхлипнула.

– Я так рада быть твоей, – прошептала она, – и ты будешь мною гордиться, несмотря на то что меня зовут Билли. Я теперь буду писать очень-очень красивые песни.

Он крепко ее обнял.

– Как будто мне есть до этого дело, – нежно усмехнулся он.

Билли в ужасе посмотрела на него.

– Бертрам, ты хочешь сказать, что тебе все равно?

Он рассмеялся и обхватил ладонями встревоженное маленькое личико.

– Все равно, милая? Конечно же нет. Ты же знаешь, как я люблю твою музыку. Мне важно все, что касается тебя. Я просто хотел сказать, что горжусь тобой и сейчас просто потому, что это ты. Я люблю тебя.

Мгновение они молчали, а потом в глазах Билли появилось любопытство.

– Ты имеешь в виду, что тебе нравится поворот моей головы и мой подбородок? – спросила она.

– Я ими восхищаюсь, – немедленно ответил он.

К невероятному удивлению Бертрама, Билли отпрянула с криком.

– Нет, только не это!

– Господи, Билли, почему?

Билли вдруг засмеялась, а потом вздохнула.

– Это, конечно, хорошо, – торопливо заверила она, – вот только…

Билли замолчала и покраснела, вспомив, что однажды ей сказал Хью Калдервелл, что Бертрам Хеншоу никогда ни одну девушку не полюбит всерьез, что он всегда будет восхищаться только ее подбородком или наклоном головы и мечтать их нарисовать.

– Только что? – спросил Бертрам.

Билли покраснела еще сильнее и рассмеялась.

– Ничего. Просто вспомнила, что мне однажды сказал Хью Калдервелл. Понимаешь, Бертрам, Хью явно не думал, что ты когда-нибудь женишься.

– Неужели?! – вскинулся Бертрам. – Это всего лишь показывает, как плохо он разбирается в людях. Ты ему уже сообщила? – Бертрам почти сорвался на крик.

Билли улыбнулась.

– Нет, но я написала его сестре, а она скажет ему. Бертрам, ты не представляешь, каково мне было писать эти письма, – продолжила она со смешком. Глаза ее тоже смеялись, и Бертрам подумал, что она наконец-то стала похожа на себя. – Я столько всего хотела сказать о том, какой ты милый, как я тебя люблю, и что у тебя такие красивые глаза и нос, и…

– Билли! – настала очередь Бертрама побледнеть от ужаса.

Билли озорно взглянула не него.

– Дурачок, ты ничем не лучше тети Ханны. Я же сказала, что только хотела это написать! На самом деле я написала совсем другое, – она задрала подбородок.

Бертрам улыбнулся.

– Ну ты и ведьма, – он восхищенно посмотрел на нее, – Билли, я хочу когда-нибудь написать тебя в этой позе. Ты восхитительна!

– Еще одно «Лицо девушки»? – поддразнила его восхитительная Билли.

– Господи! – вдруг воскликнул Бертрам. – Я же тебе еще не сказал. Догадайся, какой у меня сейчас заказ?

– На портрет?

– Да.

– Не представляю. Чей?

– Дочери Дж. Г. Уинтропа.

– Того самого Дж. Г. Уинтропа?

– Да.

– Бертрам! Как чудесно!

– Правда же? А сама девушка? Ты с ней знакома? Хотя нет, если только ты не встречалась с ней за границей. Она уже несколько лет не появлялась в Бостоне.

– Нет, мы не встречались. Она что, так хороша собой? – серьезно спросила Билли.

– Да. И нет, – он вдруг насторожился. На его лице появилось то, что Билли называла «художественным выражением». – Не то чтобы у нее были правильные черты, хотя ее губы и подбородок идеальны. Но ее лицо очень выразительно, и у нее такой ускользающий взгляд… Господи, если бы я сумел написать этот взгляд, это стало бы моей лучшей картиной, Билли.

– Да? Я очень рада. И я знаю, что у тебя получится, – немного нервно заявила Билли.

– Мне бы такую уверенность, – вздохнул Бертрам. – Но было бы очень хорошо, если бы я справился с этим.

– Да, конечно, – Билли кашлянула, – значит, ты недавно ее видел?

– Да. Мы половину утра обсуждали детали, место, костюм и позу.

– И вы нашли подходящий вариант?

– Вариант! – Бертрам махнул рукой. – Я нашел полдюжины подходящих вариантов! Нужно было решить, какой нравится мне больше всего.

Билли нервно хохотнула.

– Это настолько необычно? – спросила она.

Бертрам приподнял бровь и загадочно улыбнулся.

– Все остальные мои клиентки – не Маргарита Уинтроп, – напомнил он.

– Маргарита! – воскликнула Билли. – Ее зовут Маргарита? Это, наверное, мое любимое имя, – ее голос звучал тоскливо.

– Нет, мне оно не очень нравится. Оно, конечно, неплохое, но куда ему, например, до Билли?

Девушка улыбнулась и покачала головой.

– Боюсь, ты ничего не понимаешь в именах, – возразила она.

– А вот и понимаю, по крайней мере, в этом случае. Я бы любил твое имя, как бы тебя ни звали.

– Даже если бы я была Мэри Джейн? – спросила Билли. – Кстати, ты скоро узнаешь, нравится ли тебе это имя. У нас тут скоро появится Мэри Джейн.

– Что ты имеешь в виду? Роза уходит?

– Господи! Надеюсь, что нет, – вздрогнула Билли, – такую Розу не на всякой кухне найдешь, а в агентствах по найму их тем более нет. Моя Мэри Джейн – племянница тети Ханны… или кузина. Она приезжает в Бостон изучать музыку, и я пригласила ее к себе. Мы позвали ее на месяц, но я думаю, что оставим надолго.

Бертрам нахмурился.

– Да, думаю, это будет очень неплохо – для Мэри Джейн, – многозначительно вздохнул он.

Билли засмеялась.

– Не бойся, милый, она нам не помешает.

– Конечно, помешает, – вздохнул Бертрам. – Она же постоянно будет рядом, сама увидишь. Иногда, Билли, мне кажется, что ты слишком добра к людям.

– Нет, – рассмеялась Билли. – А что мне оставалось делать с одинокой юной девушкой, приезжающей в Бостон? Да и вообще, не тебе об этом говорить. Мне точно известно, что однажды ты дал в своем доме приют юной девушке, – весело сказала она.

Бертрам усмехнулся.

– Господи, ну и времечко было, – он весело посмотрел на собеседницу, – а еще был Спунк. Она привезет с собой Спунка?

– Насколько мне известно, нет, – улыбнулась Билли, – но зато она собирается вдеть гвоздику в петлицу.

– Билли! Ты серьезно?

– Разумеется! Я велела ей так сделать. А как иначе мы ее узнаем? – возмущенно спросила девушка. – Более того, сэр, в этот раз гвоздики будет две! Я не последую примеру дяди Уильяма и не пренебрегу гвоздикой. Подумай только о тех долгих минутах – а они показались мне часами, – которые я провела на платформе, не зная, кто из присутствующих – мой дядя Уильям.

Бертрам рассмеялся и пожал плечами.

– Полагаю, твоя Мэри Джейн не произведет такой же сенсации, как наша Билли… если, конечно, она не окажется мальчиком. Нет, Билли, она не может оказаться таким же сокровищем, как ты.

Под его восхищенным взглядом Билли залилась краской и забыла о Мэри Джейн и ее гвоздике.

Глава IV
Для Мэри Джейн

– Милая моя, я получила письмо от Мэри Джейн, – объявила тетя Ханна однажды за обедом.

– Правда? – Билли подняла взгляд от собственных писем. – И что же она пишет?

– Она приедет в четверг. Поезд прибывает на Южный вокзал в половине пятого. Кажется, она очень благодарна тебе за то, что ты пригласила ее сюда на целый месяц, но она боится, будто бы ты не понимаешь, что делаешь – приглашаешь ее в дом с учетом ее обучения пению и всего прочего.

– Чепуха! Она же не отказывается?

– Нет-нет, не отказывается. Но и не принимает приглашения, насколько я понимаю. Я прочитала письмо дважды, но оставляю решение за тобой, когда у тебя будет время его прочесть.

Билли засмеялась.

– Неважно. Не хочу читать. Она просто немного стесняется, вот и все. Она в любом случае останется. Мы поедем ее встречать. Вы сказали – в четверг?

– В половине пятого, на Южном вокзале.

– Четверг, половина пятого. Погодите-ка… это же день, когда Карлтоны «бывают дома».

– Святые угодники, да! Я совсем забыла. Что же нам делать?

– Нет ничего проще. Поедем к Карлтонам пораньше, Джон подождет нас, а потом отвезет на вокзал. Кстати, надо посмотреть, готова ли маленькая голубая комната. Я вчера принесла туда свою рабочую шкатулку с белой эмалью, и голубую шкатулку для шпилек, и щипцы для завивки, которые купила на ярмарке. Хочу, чтобы комната выглядела поуютнее.

– Как будто она может выглядеть по-другому, если за дело берешься ты, – влюбленно сказала тетя Ханна.

Билли рассмеялась.

– Если бы у нас возникли трудности, мы могли бы попросить совета у братьев Хеншоу, тетя Ханна. Они бы наверняка предложили нам пару пистолетов и сабель. Именно так они украсили мою комнату.

Тетя Ханна простестующе воздела руки.

– Нет уж, спасибо!

Билли снова засмеялась.

– Я никогда, никогда не забуду, как впервые увидела эту комнату, когда миссис Хартвелл включила свет. Тетя Ханна, видели бы вы ее! Сплошные ружья и пауки!

– Мне было достаточно увидеть лицо Уильяма на следующее утро, – живо ответила тетя Ханна.

– Милый дядя Уильям! Он вел себя как святой! – громко сказала Билли. – А Сирил! Кто бы мог подумать, что однажды Сирил скажет, как сказал мне вчера, что ему кажется, будто Мари отсутствует уже целый месяц. А ведь она уехала всего неделю назад.

– Да, я помню. Она приедет завтра?

– Да, и я очень рада. Надо ей сказать, что нельзя больше оставлять Сирила на моем попечении. Бертрам утверждает, что Сирил не сыграл ни звука заупокойной мессы со времени своей помолвки, но я заметила, что здесь, где Мари могла бы быть, но ее не бывает, он не играет и ничего похожего на регтаймы. Кстати, – добавила она, поднимаясь из-за стола, – у нас есть еще один сюрприз для Хью Калдервелла. Он утверждает, что Сирил тоже не из тех, кто женится, как и Бертрам. Знаете, он говорил, что Бертрама девушки волнуют только в качестве моделей, но… – она замолчала и вопросительно посмотрела на возникшую в дверях Розу.

– Вас к телефону, мисс Нельсон. Мистер Бертрам Хеншоу.

Через несколько минут тетя Ханна услышала, что Билли села за пианино. Пятнадцать, двадцать, тридцать минут великолепные арпеджио [10]10
  Арпеджио – последовательное воспроизведение, извлечение звуков аккорда (обычно начиная с нижнего тона).


[Закрыть] разносились по комнатам и доносились наверх, до тети Ханны, которая сразу поняла, что исполнительница нервничает. Через сорок пять минут тетя Ханна спустилась вниз.

– Билли, милая, ты не забыла, который час? Ты разве никуда не идешь с Бертрамом?

Билли оборвала музыку, но не повернула головы. Пальцы ее продолжали порхать по клавишам.

– Мы никуда не идем, тетя Ханна. Бертрам не может.

– Не может?

– На самом деле не хочет, хотя мне этого не сказал. Он утром писал новый портрет, и модель пригласила его остаться на обед и продолжить после, если он захочет. И он захотел и остался.

– Но… но… – беспомощно сказала тетя Ханна.

– Нет-нет, – легко возразила Билли, – он рассказал мне об этом вчера вечером. Это будет очень хороший портрет, и конечно же, я не хочу мешать его… его работе! – Из-под пальцев Билли вырвался резкий аккорд, за которым последовала новая чудесная мелодия.

Тетя Ханна медленно поднялась наверх. На лице ее была написана тревога.

С момента помолвки она никогда не слышала, чтобы Билли играла подобным образом.

Этим вечером Бертрам не нашел задумчивой, ожидающей его Билли. Его встретила Билли с горящими щеками и сверкающими глазами, которая позволила поцеловать себя – единожды, – но не стала целовать его в ответ, веселая, неуловимая Билли, которая играла быстрые мелодии и пела радостные песенки, вместо того чтобы сидеть у огня и разговаривать. Билли, которая наконец мирно спросила у него:

– Как продвигается работа?

Бертрам встал, пересек комнату и очень осторожно обнял Билли.

– Так мило с твоей стороны было отпустить меня днем, – сказал он дрожащим голосом, – ты не понимаешь в полной мере, что ты сделала. Я сходил с ума, разрываясь между желанием увидеть тебя и желанием продолжить работу. Одно твое слово, один намек – и я бы пришел. Но ты ничего не сказала и не намекнула. Ты, маленькое храброе создание, позволила мне остаться и продолжить работу.

Билли склонила голову, но это только позволило Бертраму прижаться щекой к пышным рыжеватым волосам – и он не преминул воспользоваться этой возможностью.

– Так что я остался и как следует поработал. Билли, – Бертрам отступил на шаг и положил руки на плечи невесты, – Билли, это будет лучшая моя вещь. Я уже вижу, как она рождается под моими пальцами.

Билли подняла голову и посмотрела в лицо возлюбленному. Его глаза сияли, а щеки горели. Он весь пылал вдохновением художника, который видит, как его фантазия обретает форму. И Билли вдруг сделалось стыдно.

– Бертрам, я так горжусь тобой, – выдохнула она, – иди сюда, давай сядем у огня и поговорим.

Глава V
Мари говорит откровенно

Билли вместе с Джоном и Пегги встретили Мари Хоторн на станции. Пегги – это сокращение от Пегаса. Так Билли всегда именовала свой роскошный семиместный автомобиль.

– Я не буду звать его просто «автомобилем», – объявила она после покупки. – Прежде всего, это очень длинное слово, а еще я не хочу изобретать двадцатый вариант его произношения в дополнение к тем девятнадцати, которые я слышу каждый день. Если звать его «мотором» или «автомотором», я стану думать, что за дверью меня ждет пулмановский вагон или большой черный грузовик. Не стану я и оскорблять такую прекрасную вещь «машиной». Его зовут Пегас, а для меня Пегги.

И она правда звала его Пегги. Джон презрительно сопел, а друзья Билли не скрывали своего изумления, но очень скоро половина знакомых ей автовладельцев стала называть свои собственные автомобили Пегги, и даже сам гордый Джон однажды заказал «бензина для Пегги», как будто случайно.

Когда Мари Хоторн вышла из поезда на Северном вокзале, она тепло поздоровалась с Билли и встревоженно обшарила вокзал взглядом своих синих глаз.

Губы Билли сложились в улыбку.

– Нет, он не приехал, – сказала она, – не хотел.

Мари побледнела.

– Не захотел, – прошептала она.

Билли немедленно обняла ее.

– Трусишка! Он не хотел, потому что мечтал! Как будто ты не знаешь, Мари, что он уже не чаял тебя дождаться! Но он не смог. Что-то с его концертом в понедельник. Он говорил мне по телефону, но из-за его радости от твоего приезда и гнева от того, что он не сможет увидеть тебя немедленно, я так и не поняла, что случилось. Но он придет на ужин сегодня и все тебе расскажет.

Мари вздохнула с облегчением.

– Тогда все в порядке. Я испугалась, что он заболел.

Билли засмеялась.

– Нет, он здоров, но тебе нельзя больше уезжать до свадьбы и оставлять его на моем попечении. Кто бы мог поверить, что Сирил Хеншоу, записной холостяк и всем известный женоненавистник, будет вести себя как влюбленный мальчишка? А именно это он и делал последние пару недель.

Мари покраснела до корней прекрасных светлых волос.

– Билли, милая, но… нет.

– Мари, милая, но… да.

Мари засмеялась. Она ничего не сказала, только покраснела еще сильнее и углубилась в поиски багажной квитанции в сумочке.

О Сириле больше не говорили, пока обе девушки, застегнув пальто и обмотавшись шарфами, не уселись в автомобиль и нос Пегги не обратился в сторону дома. Тогда Билли спросила:

– Вы решили, где станете жить?

– Не совсем. Мы собирались поговорить об этом сегодня, но мы точно знаем, что не будем жить в Страте.

– Мари!

Мари вздрогнула, услышав разочарование в голосе подруги.

– Но, милая, это будет довольно глупо, – быстро возразила она, – там будете вы с Бертрамом.

– Нас там не будет почти год! – ответила Билли. – И вообще, разве не здорово жить всем вместе?

Мари улыбнулась и покачала головой.

– Здорово, но не слишком практично, дорогая моя.

Билли грустно улыбнулась.

– Конечно, ты беспокоишься за свои пудинги. Боишься, что кто-нибудь помешает тебе стряпать столько, сколько хочется, а Сирил опасается, что в кругу света под абажуром окажется кто-то еще, кроме его маленькой Мари и ее рабочей корзинки.

– Билли, ты о чем?

Билли лукаво посмотрела на подругу.

– Просто вспомнила, что мне однажды говорил Сирил, как он видит дом: комната, стол, лампа под абажуром и маленькая женщина в кругу света с рукоделием в руках.

Глаза Мари стали влажными.

– Он правда так сказал?

– Да. Правда, он заявил, что вовсе не требует от нее постоянно сидеть под лампой, но надеется, что ей нравятся такие вещи.

Мари взглянула на невозмутимую спину Джона, отделенную от них двумя пустыми сидениями. Зная, что он не может ее услышать, она все равно инстинктивно понизила голос:

– А ты тогда уже знала обо… мне? – она покраснела еще сильнее.

– Нет, только о том, что есть девушка, которую он однажды надеется усадить под лампу. А когда я спросила его, любит ли девушка подобные занятия, он ответил, что, вероятно, да, потому что она однажды сказала ему, что больше всего на свете хочет штопать чулки и стряпать пудинги. Тогда я сразу поняла, что речь о тебе, потому что слышала от тебя то же самое. И отправила его к тебе в беседку.

Розовые пятна на лице Мари стали алыми. Она снова посмотрела на широкую спину Джона, потом перевела взгляд на длинный ряд окон и дверей по правую руку. Автомобиль медленно ехал по Бекон-стрит, и общественный сад как раз остался слева. Через мгновение Мари снова посмотрела на Билли.

– Я так рада, что ему нужны пудинги и чулки, – сказала она, слегка задыхаясь. – Я очень долго считала, что ему подойдет только очень умная, талантливая жена, которая хорошо играет и поет. Жена, вроде тебя, которой он смог бы гордиться.

– Меня? Чепуха какая! – рассмеялась Билли. – Сирил никогда меня не любил, а я никогда не любила его, разве что однажды на пару минут мне так показалось. Если не считать музыки, между нами нет ничего общего. Я люблю, когда вокруг меня много людей, а он терпеть не может. Я люблю ходить в театр, а он нет. Он любит, когда идет дождь, а я ненавижу. Мари! Жизнь со мной стала бы для него сплошным диссонансом, а жизнь с тобой будет длинной нежной песней.

Мари вздохнула. Взгляд ее был прикован к какой-то точке впереди.

– Я тоже на это надеюсь.

Они уже почти доехали до дома, когда Билли вдруг спросила:

– Сирил тебе не писал? Завтра приезжает юная родственница тети Ханны, она погостит у нас немного.

– Да, Сирил говорил об этом, – призналась Мари.

Билли улыбнулась.

– Он не рад, да? – спросила она.

– Боюсь, что нет. Не очень. Он сказал, что только ее еще не хватало.

– Да неужели? – улыбнулась Билли. – Видишь, что тебя ждет вместе с лампой под абажуром и корзинкой для шитья?

Через мгновение, завидев вдали дом, Билли тут же заметила высокого, гладко выбритого мужчину на крыльце. Он снял шляпу и весело помахал ей, и на его лысине сверкнуло солнце.

– Это же дядя Уильям! – закричала Билли. – Все придут на ужин, а потом мы с ним, тетей Ханной и Бертрамом поедем в театр на Холлис-стрит, а вас с Сирилом оставим вдвоем, вместе с лампой. Надеюсь, вам не будет одиноко, – лукаво закончила она, когда автомобиль остановился у дверей.