Текст книги "Камень, ножницы, бумага"

Амелия

– Адам?

Стоя в коридоре со свечой в руке, я зову его. Но он не отвечает.

Боб смотрит на меня снизу вверх, раздраженный тем, что я потревожила его сон, затем поворачивается к двери с табличкой «Опасно, не входить» и вздыхает. Иногда мне кажется, что наша собака умнее, чем мы думаем. Но потом я вспоминаю, как он бегает кругами, гоняясь за собственным хвостом, и понимаю, что он озадачен жизнью так же, как и мы.

Я никогда не была приверженцем соблюдения правил, поэтому игнорирую предупреждение и дергаю ручку. Передо мной узкая деревянная лестница, ведущая к другой двери наверху. Я делаю несколько шагов и чуть не роняю свечу, когда попадаю в паутину. Я отчаянно пытаюсь смахнуть ее с лица, но все равно чувствую, как будто что-то ползет по коже.

– Адам? Ты там, наверху?

– Да, здесь потрясающий вид. Захвати вино и пару одеял, – отвечает он, и прилив облегчения, который я испытываю, удивляет меня.

Пять минут спустя мы стоим, прижавшись друг к другу, на колокольне часовни. Мой муж прав: вид действительно волшебный. Здесь не так много места, и мне холодно, несмотря на обернутое вокруг плеч одеяло, – но выручают вино и Адам, который, заметив, что я дрожу, обнимает меня.

– Не могу вспомнить, когда в последний раз видел полную луну, – шепчет он.

– Или так много звезд, – соглашаюсь я. – Небо невероятно чистое.

– Отсутствие светового загрязнения. Видишь самую яркую звезду, чуть левее луны? – спрашивает он, указывая на небо. Я киваю и смотрю, как он двигает пальцем, как будто пишет букву W. – Эти пять звезд образуют созвездие Кассиопеи.[20]20
    Засвечивание ночного неба искусственными источниками освещения.


[Закрыть]

Адам полон случайных знаний; иногда я думаю, что это и есть причина, по которой в его голове не осталось места, чтобы думать о нас или обо мне.

– Напомни, кто такая Кассиопея?

– Кассиопея – это царица из греческой мифологии, чье тщеславие и высокомерие привели к ее падению.

Мой муж больший эрудит, чем я. Он начитан и немного позер, когда дело доходит до общих знаний. Но если бы существовал IQ-тест на эмоциональный интеллект, я бы каждый раз получала более высокий балл. В его тоне, когда он говорит о звездах, есть резкость, и я не думаю, что мне это кажется.

Недавно я затеяла небольшую уборку, разбирала кое-какие старые вещи и нашла красивую коробку со свадебными сувенирами. Это было похоже на капсулу времени для брака. Ту, которую я тщательно собирала, а затем спрятала, чтобы найти в будущем. Там было несколько открыток от друзей и коллег из «Приюта Баттерси», маленькие фигурки жениха и невесты из конструктора LEGO и счастливый шестипенсовик. Суеверный Адам настаивал на том, что он мне необходим в наш большой – по-моему, скорее маленький – день, и мы пришли к согласию, что кольцо с сапфиром, принадлежавшее его матери, станет моим чем-то позаимствованным и чем-то голубым. На дне коробки я обнаружила конверт с нашими клятвами, написанными от руки. Все эти благие намерения в форме обещаний заставили меня расплакаться. Они напомнили мне о нас, какими мы были раньше и какими, как мне казалось, должны были остаться навсегда. Но обещания теряют свою ценность, когда нарушаются или ломаются, как пыльный, забытый антиквариат. Печальная правда о нашем настоящем всегда перемежает мои счастливые воспоминания о нашем прошлом.[21]21
    Английская традиция, дословно: «Something old and something new, something borrowed and something blue» – означает, что на невесте в день свадьбы должно быть что-то старое, новое, взятое взаймы и голубое.


[Закрыть]

Любопытно, все ли браки в конце концов заканчиваются одинаково? Может быть, это только вопрос времени, когда жизнь заставит любовь развалиться. Но потом я вспомнила о тех старых супружеских парах, которых каждый раз показывают в новостях в День Святого Валентина, о тех, что вместе уже шестьдесят лет – и при этом продолжающих любить друг друга, улыбающихся перед камерами вставными зубами, напоминающих влюбленных подростков. Интересно, в чем их секрет и почему никто никогда не делился им с нами?

Тем временем мои собственные зубы начинают стучать.

– Может быть, нам стоит вернуться внутрь?

– Все, что захочешь, любовь моя. – Адам называет меня «моя любовь», лишь когда пьян, и я понимаю, что бутылка практически пуста, хотя я выпила всего один бокал.

Я пытаюсь повернуться обратно к двери, но он удерживает меня. Зрелище превращается из чего-то захватывающего во что-то зловещее; если кто-то из нас упадет с колокольни, то разобьется насмерть. У меня нет страха высоты, но есть страх смерти, поэтому я отстраняюсь. При этом натыкаюсь на колокол. Недостаточно сильно, чтобы он зазвенел, и он просто слегка покачивается, и как только это происходит, я слышу странные щелкающие звуки, за которыми следует какофония пронзительного визга. Моему разуму требуется мгновение, чтобы переварить то, что он видит и слышит.

Несметное количество летучих мышей вылетает из колокола прямо на нас. В попытке отмахнуться от них Адам отшатывается назад, оказываясь в опасной близости от низкого бортика, молотя руками прямо у своего лица. Он спотыкается, и все вокруг, кажется, переключается на замедленную съемку. Его рот открыт, а в широко распахнутых глазах – животный ужас. Он падает назад и одновременно тянется ко мне, но я, кажется, застыла на месте, парализованная страхом, а летучие мыши продолжают носиться над нашими головами. Это как если бы мы оказались в ловушке внутри нашего собственного фильма ужасов, сделанного на заказ. Адам тяжело падает на бортик и вскрикивает, когда часть его начинает крошиться и отваливается. В это мгновение я выхожу из транса, хватаю его за руку и оттаскиваю от края площадки. Секундой позже раздается громкий хлопок: это древние кирпичи с грохотом падают на землю. Затем животные уносятся вдаль; кажется, что звук эхом разносится по долине.

Я спасла Адама, но он не благодарит меня, он не проявляет даже намека на благодарность. Выражение лица моего мужа такое, какого я никогда раньше не видела, и это пугает меня.

Адам

Она чуть было не позволила мне упасть.

Понимаю, Амелия тоже была напугана, но она чуть не позволила мне упасть! Это не то, что я в силах просто забыть. Или простить.

Мы уезжаем! Мне все равно, что время позднее или что на дороге лежит снег. Я не помню, чтобы мы даже обсуждали это. Я просто рад, что мы убираемся из этого места. Даже если я не хочу признаваться в этом – ни себе, ни кому-либо еще, – я в ловушке. В этой машине, в этом браке, в этой жизни. Десять лет назад я думал, что могу делать все, что угодно, быть кем угодно. Мир казался полным бесконечных возможностей, но теперь это не что иное, как череда тупиков. Иногда мне просто хочется… начать все сначала.

Дорога впереди темная, уличных фонарей нет, и я знаю, что у нас осталось не так много бензина. Амелия не разговаривает со мной – не разговаривает уже больше часа, – но тишина приносит облегчение. Теперь, когда мы отказались от этих выходных, единственное, о чем я все еще беспокоюсь, – это погода. Снегопад прекратился, однако сильный дождь барабанит по капоту, издавая неприятный стук. Нам следует сбавить скорость, хотя я думаю, что лучше этого не озвучивать – никому не нравится пассажир, изображающий водителя. Странно, что с тех пор, как мы уехали, мы не увидели ни одной машины или здания. Я понимаю, что сейчас середина ночи, но даже дороги кажутся странными. Вид за окном редко меняется, будто мы застряли в цикле. Все звезды исчезли, и небо окрашено в самый темный оттенок черного. Я замечаю, что мне холоднее, чем раньше.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Амелию, но она превращается в неузнаваемое размытое пятно, черты ее лица кружатся в вихре, как разгневанное море. Такое чувство, что я сижу рядом с незнакомкой, а не со своей женой. Удушающие волны сожаления разносятся по машине, как дешевый освежитель воздуха, и невозможно не понять, насколько мы оба несчастны. Когда дело доходит до брака, вы не можете все время что-то менять и исправлять. Я пытаюсь заговорить, однако слова застревают у меня в горле. Я даже не уверен, что действительно хотел что-то сказать.

Затем я замечаю вдалеке фигуру женщины, идущей по дороге.

Она одета в красное.

Сначала я думал, что это пальто, но, когда мы подъезжаем ближе, вижу, что на ней кимоно.

Дождь льет все сильнее, отскакивая брызгами от асфальта, и женщина промокла до нитки. Она не должна быть снаружи. Она не должна быть на дороге. Она что-то держит в руках, только я не могу разглядеть.

– Притормози, – говорю я, однако Амелия меня не слышит, более того, кажется, она ускоряется.

– Притормози! – повторяю я, на этот раз громче, но она выжимает педаль газа.

Я смотрю на спидометр, пока скорость увеличивается с семидесяти миль в час до восьмидесяти, затем до девяноста, прежде чем стрелка полностью выходит из-под контроля. Я закрываю лицо руками, точно пытаясь защититься от предстоящей сцены, и вижу, что мои пальцы залиты кровью. По машине оглушительно стучат дождевые капли размером с пулю, и, подняв глаза, я обнаруживаю, что дождь тоже стал красным.

Женщина уже прямо перед нами.

Она видит наши фары, прикрывает глаза ладонью, но не уходит с трассы.

Я кричу, когда наш автомобиль врезается в нее. Затем с ужасом наблюдаю, как ее тело отскакивает от треснувшего ветрового стекла и взмывает в воздух. Ее красное шелковое кимоно развевается, напоминая разорванную накидку.

Амелия

– Проснись!

Я повторяю это три раза, мягко встряхивая его, прежде чем Адам открывает глаза.

Он пристально смотрит на меня.

– Та женщина, она…

– Какая женщина?

– Женщина в красном…

«Ну вот, опять. Я должна была догадаться».

– Женщина в красном кимоно? Она не настоящая, Адам. Вспомни! Это всего лишь сон.

Он таращится на меня так, как маленькие дети смотрят на родителей, когда им страшно. Весь цвет отхлынул от его лица, и оно блестит от пота.

– Все в порядке, – говорю я, беря его липкую руку в свою. – Нет никакой женщины в красном кимоно. Ты здесь, со мной. Ты в безопасности.

Ложь может не только ранить, но и исцелять.

Он почти не разговаривал со мной, пока мы накануне спускались с колокольни. Я не знаю, был ли причиной шок от того, что он чуть не упал с рушащейся стены, или летучие мыши, или слишком много красного вина, но он разделся, забрался в незнакомую кровать (которая выглядит точно так же, как у нас дома) и сразу уснул, так и не произнеся ни слова.

Прошло много времени с тех пор, как Адаму впервые приснился кошмар, но теперь это случается достаточно часто и сюжет всегда один и тот же, за исключением того, что он видит аварию с разных ракурсов. В одном сне он находится в машине, в других он идет по улице или наблюдает за происходящим из окна муниципальной квартиры на тринадцатом этаже многоэтажки, барабаня кулаками по стеклу. Очнувшись, он никогда сразу меня не узнает – что для нас нормально, учитывая его слепоту на лица, – и порой ему кажется, что я совершенно посторонний человек. Всегда требуется несколько минут, чтобы успокоить его и убедить, что это не так. Кошмары имеют свойство преследовать его, независимо от того, спит он или бодрствует. Его разум не ищет света, он неизменно стремится к чему-то темному. Крошечные крупицы похороненных сожалений иногда проскальзывают сквозь щели, но самые тяжелые воспоминания, как правило, тонут, не всплывая на поверхность.

Хотела бы я знать, как заставить их остановиться.

Я подумываю о том, чтобы, как раньше, погладить веснушки на его плече или провести пальцами по его волосам цвета соли с перцем. Но не делаю этого. Потому что слышу звон.

Сыграв жуткую мелодию, «дедушкины» часы в углу спальни начинают отбивать полночь, точно являются стажером Биг-Бена. Если мы еще не окончательно проснулись, то благодаря им – пришлось.

– Прости, что разбудил тебя, – бормочет Адам, прерывисто дыша.

– Все в порядке. Не будь тебя, наверняка это сделали бы часы, – успокаиваю я его. Затем по обыкновению достаю блокнот и карандаш и быстро записываю все произошедшее. Потому что это не просто сон – или кошмар – это воспоминание.

Он качает головой.

– Мы не должны делать это сегодня вечером…

Я веду безмолвный учет его эмоций, отмечая один за другим знакомые шаблоны: страх, сожаление, печаль и вина. Каждый раз одно и то же.

– Нет, должны, – возражаю я, находя чистую страницу, которых осталось не слишком много. Я всегда думала, что смогу раскопать его печальные воспоминания и заменить их лучшими. Про нас. Теперь уверенности все меньше.

Адам вздыхает, откидывается на спинку кровати и рассказывает мне все, что может вспомнить, прежде чем сцены сна расплывутся слишком сильно, чтобы их можно было разглядеть.

Кошмары всегда начинаются одинаково: с женщины в красном кимоно.

Несмотря на наряд, она не японка. Адаму трудно описать ее лицо – ему трудно с чертами во сне так же, как и в реальной жизни, – но мы знаем, что она британка лет сорока с небольшим, примерно того же возраста, что и я сейчас. Она привлекательна. Он всегда вспоминает ее красную помаду в тон кимоно. У нее тоже длинные светлые волосы, как у меня, но короче, только до плеч.

Сегодня он не произносит ее имени, но мы оба его знаем.

Порядок происходящего во сне иногда меняется, но женщина в красном всегда присутствует. Как и машина под дождем. Это причина, по которой Адам не купил автомобиль и не водит его. Он даже никогда не хотел учиться этому.

А еще в кошмарах есть мальчик – подросток, и он напуган.

Адам видел, как это произошло: женщина, машина, авария.

Не только во сне, но и в реальной жизни.

Это было в ту ночь, когда умерла его мать. Ему было тринадцать.

Почти тридцать лет назад Адам не смог узнать водителя, когда машина выехала на тротуар и на его глазах сбила его маму. Но это не значит, что он не представлял, кто это мог быть. Друг, учитель, сосед – все лица кажутся ему одинаковыми. Вообразите, что вы не знаете, был ли кто-то из ваших знакомых ответственен за смерть человека, которого вы любили. Неудивительно, что он с трудом доверяет людям, даже мне. Если бы мой муж не страдал прозопагнозией, вся его жизнь могла бы сложиться иначе, но ему не удалось описать полиции, кого он видел той ночью. Не получилось тогда, не получается и сейчас. И он все еще винит себя. Мать выгуливала его собаку, когда произошла трагедия, потому что ему было слишком лень это делать.

Мне грустно оттого, что он боготворит призрак.

Мать Адама работала медсестрой и, по общему мнению, была достаточно милой женщиной, очень популярной в поместье, где они жили, но она не идеальна. И она определенно не святая. Мне кажется странным, что он сравнивает с ней всех женщин в своей жизни. Включая меня. Пьедестал, на который он ее поставил, не просто шаткий – он сломан. Например, Адам, похоже, без труда забыл, почему на ней было красное кимоно. Так его мать одевалась – плюс соответствующая помада – всякий раз, когда «друзья» мужского пола приходили в гости в маленькую муниципальную квартиру, в которой они жили. В доме были достаточно тонкие стены, чтобы Адам мог слышать, что у его матери в постели почти каждую неделю разные «друзья».

Воспоминания – это оборотни, а сны всегда правда, вот почему я записываю все, что удается вытащить из его снов. Я хочу его вылечить. И я хочу, чтобы он любил меня за это. Однако не все, что ломается, можно починить.

Однажды, возможно, лицо, которое он видел той ночью, всплывет в его мозгу, и повисшие вопросы, которые преследовали его в течение многих лет, наконец получат ответы. Я так старалась остановить его кошмары: травяные снадобья, подкасты для осознанности перед сном, специальный чай… хотя, похоже, ничего не помогает.

Когда все записано, я выключаю свет, чтобы мы опять оказались в темноте, и надеюсь, что он сможет снова заснуть.

Это не занимает много времени.

Вскоре Адам тихонько похрапывает, а вот я, кажется, не могу отключиться.

Я глотаю снотворное – оно отпускается по рецепту, и я принимаю его только тогда, когда больше ничего не помогает, но в последнее время я делаю это чаще, чем обычно. Я слишком озабочена растущим числом трещин в наших отношениях, которые становятся чересчур велики, чтобы их удалось заполнить или обойти. Я точно знаю, почему и когда наш брак начал разваливаться. Жизнь в лучшем случае непредсказуема, в худшем – непростительна.

Должно быть, в какой-то момент мне удалось задремать – таблетка наконец подействовала, потому что я просыпаюсь с тревожным чувством дежавю. Мне требуется несколько секунд, чтобы вспомнить, где я нахожусь. В комнате темно. Я моргаю и, когда мои глаза привыкают к мраку, вспоминаю, что мы в часовне Блэкуотер.

Узкая полоска лунного света между оконной шторой и стеной освещает уголок комнаты, и я напрягаюсь, чтобы увидеть время на циферблате «дедушкиных» часов. Тонкие металлические стрелки показывают, что сейчас только половина первого ночи, а это значит, что я спала не слишком долго. Мой разум затуманен, но вскоре я понимаю, что меня разбудило, потому что слышу это снова.

Внизу какой-то шум.

Робин

Робин тоже не может уснуть.

Она беспокоится о гостях. Им не следовало приезжать сюда.

Выглянув из-за занавески, она видит, что часовня погружена в полную темноту, и понимает, что ей нужно делать.

Часовня кажется дальше, чем есть на самом деле. Но Робин считает, что расстояние между местами иногда может быть таким же трудным для восприятия, как и расстояние между людьми. Некоторые пары кажутся ближе, чем они есть на самом деле, другие наоборот. Когда она наблюдала, как они ели замороженный обед, держа подносы у себя на коленях, ей показалось, что эти двое не выглядят особенно счастливыми, находясь вместе. И влюбленными тоже не выглядят. Но брак может сотворить это как с лучшими из людей, так и с худшими. Или, возможно, ей это просто почудилось.

Прогулка от ее коттеджа до часовни через поля обычно занимала не более десяти минут. Еще меньше, если бежать – она обнаружила это недавно. Но теперь, когда выпало так много снега, ей требуется больше времени, чем хотелось бы, чтобы самостоятельно проложить скользкую тропинку. Не помогает и то, что ее веллингтонские ботинки на несколько размеров больше. Они подержанные: у нее нет собственных. Ей пришлось бы ехать аж в Форт-Уильям, чтобы купить подходящие, ведь ни возле озера Блэкуотер, ни даже в Холлоугруве нет магазинов, торгующих обувью. Она могла бы найти что-нибудь в Интернете, но для этого потребовалась бы кредитка, а сейчас у нее есть только наличные. Робин давным-давно уничтожила все свои карты. Она хотела, чтобы ни у кого не было ни малейшего способа ее найти.

Она наслаждается звуком хрустящего под ногами снега. Лишь он нарушает тишину, если не считать отдаленного щелканья летучих мышей. Ей нравится наблюдать, как они кружат ночью над озером, это довольно красивое зрелище. Робин недавно прочитала, что летучие мыши рожают своих детенышей, вися вниз головой. Затем они должны успеть поймать своих малышей, прежде чем те упадут слишком далеко, но эта часть жизни – одинакова одинаковая для всех родителей. Ее путь сегодня вечером освещен полной луной, без которой ночное небо выглядело бы черным океаном, так как облака снова скрыли все, кроме самых ярких звезд. Но это нормально: Робин никогда не боялась темноты.

Ее не беспокоит снежная буря или завывающий ветер, и она не возражает быть отрезанной от остального мира на несколько дней – это не так уж отличается от ее повседневности, если честно. И Робин всегда старается быть правдивой, особенно с самой собой. Теперь она привыкла жить здесь, хотя, когда приехала, планировала остаться совсем ненадолго. Жизнь реализует собственные планы, когда люди забывают, как жить. Недели превратились в месяцы, а месяцы превратились в годы, и когда случилось то, что случилось, она поняла, что не может уйти.

Приехавшая пара тоже не сможет уехать, когда захочет. Правда, они еще об этом не догадываются. Невозможно не испытывать к ним хоть капельку жалости.

Робин подходит к их заснеженной машине и на мгновение останавливается. Она узнала этого мужчину, как только он появился в поле зрения, и воспоминание об этом заводит ее. Она не была уверена, что увидит его когда-нибудь снова. И даже сомневалась, что хочет этого. Сейчас он, конечно, немного постарел, но она редко забывает лица, а его лицо никогда не смогла бы забыть. Ее мысли уносятся во времени, и она вспоминает о трагическом моменте его жизни, когда он был ребенком. Сейчас история ощущается также же горько, как и в тот момент, и Робин задается вопросом, что он тогда увидел, а чего нет, снятся ли ему все еще кошмары о женщине в красном. Она подумала, что пришло время открыть ему правду, которая ему явно не понравится. Людям редко это нравится.

Когда Робин достигает больших деревянных дверей часовни, она в последний раз оглядывается, дабы убедиться: вокруг нет никого, кто мог бы увидеть, что она собирается сделать. Лунный свет, который был столь любезен, чтобы осветить ее путь, заливал озеро и горы вдалеке, и она не могла не отметить первозданную красоту окрестностей. Людям, которые совершают гадкие поступки, здесь не место, думает она, глядя на «Моррис Минор», заваленный снегом.

Она любила такую погоду, потому что снег укрывает мир великолепным белым одеялом, скрывая под ним все темное и уродливое.

Жизнь похожа на игру, в которой пешки могут стать ферзями, вот только не все знают правила. Некоторые люди остаются пешками всю свою жизнь, потому что так и не научились делать правильные ходы. Это лишь начало. Никто еще не разыгрывал свои карты, потому что не знает, что им раздали.

Робин достает ключ из кармана пальто и осторожно входит в часовню.

Лен

Слово года:

наколоть – глагол.

Одержать верх над

кем-то путем жульничества или обмана.