Текст книги "Все меняется"

– Пора в постель, – заявил он. – Сейчас наброшу покрывало на клетку. – Однажды он назвал ее «Пупсиком Полли» – прозвищем попугая из пьесы, а она ответила, что попугай из нее такой же, как из него лягушонок.

Он помог ей подняться с дивана, наверх они направились, держась за руки.

– Имей в виду, с каждым днем я все толще.

– А как же иначе? Мы ведь хотим маленького крепыша…

Позднее, когда они уже лежали бок о бок, он пробормотал:

– Попугай и лягушонок. Прямо как название захудалой мастерской, которой руководят незадачливые профаны. Или слащавой сказочки для малышни.

– Но ведь нам подходит – пока это строго между нами.

– Да, – согласился он. – Все лучшее в нас – строго между нами. – Он положил ладонь ей на шею и повернул лицом к себе. – Я тут как раз подумал еще о кое-чем приватном. Ты как, не против?

– Буду только рада.

Но заканчивая целовать ее, он сказал:

– Нет, «не сегодня, Жозефина». Ты измотана. Незачем тебе быть настолько покладистой, милая. Я настолько люблю тебя, что буду счастлив просто проводить с тобой утренние часы.

– Ой, надеюсь, не только. А то через месяц-другой такой жизни мне будет казаться, что меня бросили.

– Ложки?

– Ложки.

Она легла на бок спиной к нему, он обнял ее. Оба уснули, держась за руки.

Хью и Джемайма

– Она согласилась развестись с ним. Видимо, согласилась уже больше года назад, и решение вступило в силу. А он ничего об этом не говорил.

– Полагаю, он просто считал, что ты попытаешься отговорить его. По словам Полли, двое ее детей от него. Трудно винить ее за желание выйти замуж за их отца.

Они ужинали на маленькой террасе при кухне, расположенной в цокольном этаже. Сыновья Джемаймы, Генри и Том, играли в «Монополию» в гостиной, Лору уже уложили спать. Днем она так усердно «помогала» Тому и Генри запускать кораблики на Круглом пруду в Кенсингтонских садах, что переутомилась, и за чаем расплакалась из-за отсутствия сандвичей с «мармайтом». Но с точки зрения Джемаймы, «мармайт» слишком отдавал долгими годами продуктов по карточкам, и она всегда старалась сделать детский чай более разнообразным и питательным. Мальчишки сметали все и просили добавки, – как жизнерадостные щенки, думалось ей, а Лоре хотелось, чтобы все было как всегда, за катастрофическим исключением «Китикета»: Лора обожала Рили, кота, которого купил ей Хью, и ее не раз заставали за попытками кормить его и подъедать все кусочки, которыми он пренебрегал.

– Мне правда ужасно нравится его еда, – заявила она, облизывая жирные пальцы, а затем вытирая их о перепачканное платье.

– И как же тебе удалось ее остановить? – спросил со смехом Хью, которого восхищало и забавляло все, что вытворяла его дочь.

– Объяснила ей, что это очень нехорошо по отношению к Рили. Сказала, что особую еду он ест потому, что у него шерсть. После этого она так больше не делала, но как обычно, последнее слово осталось за ней.

– Какое?

– Что она совсем не против, даже если у нее по всему телу вырастет шерсть, и одеваться не надо будет.

– Из нее получилась бы чудесная кошечка.

– А я сказала, что если она превратится в кошку, ты расстроишься.

Почему мы болтаем так беспечно, думала Джемайма, убирая тарелки из-под рыбы и салата и подавая малину. Я же знаю, у него болит голова, он страшно расстроен из-за Эдварда и обеспокоен нежеланием Саймона работать в компании – и вообще хоть где-нибудь работать, – и, конечно, хуже всего то, что его мать умерла. Ей вспомнились похороны: церковь, полная цветов, почти вся семья в сборе, довольно неожиданный приезд Майры Хесс, чтобы сыграть «Иисус, радость человека» на плохоньком пианино. Этот момент стал чуть ли не самым лучшим; все дети Дюши были очарованы и растроганы.

Потом все они вернулись в Хоум-Плейс, где перед церковной службой миссис Тонбридж накрыла прекрасный стол, и атмосфера сдержанного торжества сохранялась. Все три брата произнесли в церкви небольшие речи. Получились душевные проводы. Младших внуков оставили в Хоум-Плейс, а детей Полли – дома с ее мужем. Но Тедди и Саймон, Луиза, Клэри и Арчи с Гарриет и Берти, обязанными Дюши множеством счастливых каникул, Зоуи с Джульет, Лидия, сумевшая на день отпроситься из труппы, – все они присутствовали в церкви. Не было лишь Роланда, поскольку Вилли отклонила приглашение на том основании, что не желает видеть Эдварда и не позволит Роланду встречаться с ним без нее. На самом же деле, как поняла сейчас Джемайма, она опасалась встречи с Дианой, которая милостиво не явилась.

Странно, думала она, что вместе с удовлетворенностью – нет, счастьем, – в собственной жизни (Хью оказался самым заботливым и любящим мужем, какого только можно пожелать) к ней пришла тревога за всех остальных. Нет, как в большинстве случаев, это не совсем верно: ее мальчишки, близнецы, восприняли перемены на удивление легко, не ревновали ее к своему новому отчиму и не испытывали никаких неудобств теперь, когда перестали быть центром ее жизни. Собственно говоря, им даже доставляло удовольствие иметь отца, притом превосходного. Они свыклись и с Лорой, сначала скучным младенцем, а теперь девчонкой: «Мам, наверное, не стоит надеяться, что она изменится – ну, в смысле, вырастет и станет мальчишкой?» Лишившись иллюзий, они смирились с тем, что она вечно мазала по мячу, требовала вновь и вновь читать ей одни и те же слюнявые книжки и не понимала толком правил игры в «Монополию» и «наперегонки». Если что и помогало им, так это ее полное и безоговорочное восхищение каждым их поступком.

Нет, тревогу ей внушал Саймон. Ему уже исполнилось тридцать, но во многих отношениях он казался старше. Вечно отчужденный, почти всегда молчаливый сторонний наблюдатель. Видимо, он так и не завел друзей ни в одной из школ, куда посылал его Хью, или после окончания учебы, и в его обязательных письмах домой ничего о них не говорилось. Учителя писали про него вежливо и уклончиво – кроме учителя музыки, утверждавшего, что у Саймона есть талант, которому следовало бы уделять больше внимания. Недавно он выразил желание пожить у Полли – Джемайма заметила на похоронах, что Полли единственная, к кому он явно привязан. Ему пошли навстречу, он провел у нее почти месяц.

Потом он спросил, нельзя ли ему побыть неделю в Хоум-Плейс, и Рейчел, разумеется, разрешила. «Ведь это же был его дом почти всю его жизнь», – добавила она. Но Саймон, должно быть, уже наслушался разговоров о продаже дома, и Джемайма догадывалась, как они встревожили его.

Сегодня вечером она решила не говорить об этом Хью – он только расстроится пуще прежнего. А когда наконец собрала поднос с фруктами и сыром, Хью сказал, что его искусала какая-то мошкара – может, лучше им переместиться с остатками ужина в дом?

Он помогал ей как мог, убирая стол после ужина (удивительно, как ловко у него это получалось – с единственной-то рукой!), и вскоре они устроились на кухне в тишине и покое, прерванных его внезапным вопросом, не хочет ли она еще ребенка. И в этот же миг она заметила, что близнецы стоят на нижней ступеньке лестницы цокольного этажа.

– Мы потихоньку спустились, чтобы вас не напугать, – сказал Том, хотя имел в виду совсем другое.

– Вам пора в постель.

– Мы знаем. Просто вряд ли мы сейчас уснем – очень есть хочется. – Генри обаятельно улыбнулся.

– Вы же слопали гигантский ужин.

– Ужин был самый обычный, да еще давным-давно. Не преувеличивай, мама. В общем, мы оба уже проголодались.

– Был только рыбный пирог, а у нас рыба за еду не считается.

– Малина со сливками – это здорово, но фрукты тоже ненастоящая еда.

– А какая же тогда настоящая? – Хью закурил, задавая вопрос совершенно мирным, дружеским тоном.

– Ну, нам бы сейчас хотелось…

– Нам сейчас просто необходимо, – перебил его брат, – что-нибудь вроде яичницы с беконом.

– Или сандвича с вонючим сыром, чтоб было поменьше возни. – Том высмотрел на столе сыр бри.

– Мы можем сами приготовить, мама.

Хью переглянулся с Джемаймой, та пожала плечами:

– Ладно, ваша взяла. Только принесите мне хлеб и доску для хлеба. А то после вас буханка словно истерзана.

Пока готовились сандвичи, Генри объяснял:

– Понимаете, нам на самом деле очень надо, мы же постоянно растем. А когда растешь, нужно много еды.

Все верно. Они уже переросли Джемайму на целую голову.

– Если мы и дальше будем вас так кормить по шесть раз на дню, – подсчитал Хью, – вы дорастете в высоту до девяти футов.

Это их обрадовало.

– И будем выступать в цирке как самые высокие люди в Англии.

– Скорее всего, в мире.

Почти все разговоры велись с ними обоими сразу.

– Ну а теперь забирайте еду к себе наверх, только не разбудите Лору.

– Будить Лору? Мам, ты в своем уме? Нет уж, не хотим мы больше слушать про ее слюнявого мишку. Конечно же, мы не станем ее будить.

– Хорошо, что она ложится раньше нас: успеваем хоть немного пожить, как взрослые люди, а то она вечно все портит.

Небрежные объятия – и они убежали.

– Покой, – объявила она. Хью протянул через стол руку.

– У тебя просто на диво замечательные дети, вот мне и подумалось, что тебе, может, хочется еще.

– А тебе?

– Я хочу того же, чего и ты.

– Да, а если без этого? – Глаза у него были такие добрые, что с трудом удавалось разглядеть в них его настоящего. – Я о чем: может, ты втайне мечтаешь о них или ждешь, чтобы и мне их захотелось? Вспомни, мы же договорились ничего не скрывать друг от друга. Так вот, мне кажется, что именно это ты сейчас и пытаешься сделать. Я хочу знать, что думаешь ты, а не то, чего жду от тебя я, как тебе кажется.

Последовала пауза, показавшаяся Джемайме слишком долгой. Он отдернул руку, потер ею лоб, и она, увидев это, предложила:

– Хью, милый, давай поговорим об этом завтра.

– Нет. Я ничего не скрывал от тебя. Дело в том, что я не знаю. Конечно, если у нас появится еще ребенок, я буду любить его. Но я не уверен, что выдержу еще раз все то, через что ты прошла. Когда ты рожала Лору, я больше всего боялся, что потеряю тебя.

Оба снова умолкли, вспоминая затяжные и мучительные роды, начало которых она восприняла так спокойно. «Милый, близнецов я родила довольно легко, а мы оба знаем, что на этот раз ребенок только один», – говорила она. Ей было известно, что Сибил потеряла близнеца Саймона, и эта утрата оставила неизгладимый след. А потом потянулись долгие часы, и ему пришлось смотреть, как иссякают ее силы и решимость…

Двадцать четыре часа спустя на свет появилась Лора – окровавленная, плачущая и безупречная. Роды стали испытанием для них обоих. Уклад изменился. Хью не видел, как рожала Сибил, но при родах Джемаймы был с ней рядом от начала до конца. И все эти часы его мучили ужасные мысли, что она не выживет или умрет вместе с новорожденным ребенком, оставив своих детей сиротами. Когда младенца выкупали и они наконец остались наедине, он взял ее руку и тихонько покачал в своей ладони. Хоть он и улыбался, в глазах блестели слезы – чувство облегчения оказалось слишком велико.

– Мне кажется, – с трудом выговорил он сейчас, – я доволен тем, что у нас уже есть. Но только если ты считаешь так же. У Лоры хватает двоюродных братьев и сестер. Родные ей не нужны. Вот так.

– Вот так, – повторила она, поднялась из-за стола и начала убирать с него остатки ужина. – Надо бы навести порядок, пока они не заявились вниз снова и не потребовали еще один грандиозный перекус. Ты так мил с ними, Хью. Им почти так же повезло с тобой, как мне… Нет, ты иди наверх, тут дел меньше чем на минуту.

– Что значит это «вот так»?

– Что я с тобой согласна.

– Так я и думал. Просто хотел убедиться.

Саймон, Полли и Джералд

В подготовительной школе его мучила совершенно невыносимая тоска по дому, а потом его отправили в частную школу Рэдли, и все началось заново. К приглушенным всхлипываниям в общих спальнях по ночам все привыкли, и если не считать неизбежных издевательств и насмешек, о них молчали. И дело было не в хороших манерах, а в загадочном состоянии, в котором много чего не полагалось говорить или делать. Дома, в Хоум-Плейс, он сразу понял, как горюют из-за смерти его матери отец и Полли с Уиллсом, но Уиллс-то с какой стати, он ведь совсем ее не помнил. Как ни странно, именно он рассказал Саймону про чувство безысходной печали, о котором даже никому не расскажешь, потому что тебя просто сочтут странным. Если Саймон чему-то и научился в закрытых школах, так это ни в коем случае не выделяться. Быть настолько похожим на остальных, насколько сможешь. И теперь он терялся в догадках, неужели и к остальной жизни применимо то же правило. Потому что пытаться быть как все не только утомительно, но и нудно. С недавних пор он замечал, что его почти все время одолевает скука. Отец и Джемайма относились к нему по-доброму, даже слишком, ведь он, в сущности, ей чужой; близнецы вели деятельную жизнь, Лора была еще совсем малышкой. Особняк на Лэдброук-Гроув он никогда и не считал домом, не то что Хоум-Плейс.

Единственным домом, где Саймону нравилось, был Фейкенем-Холл, потому что там жила Полли. А ее он любил, как никого, и из-за нее даже хорошо относился к Джералду, который никогда не задавал ему дурацких дежурных вопросов вроде учится ли он в университете и чем собирается заняться потом.

С ними Саймон провел месяц: Невиллу он был не нужен, а Полли с мужем никуда не собирались, потому что она снова ждала ребенка. Они решили привести в порядок часть своего громадного заросшего сада, а для этого требовалось выкорчевать уйму полузасохших кустов и сжечь их. Его о помощи не просили, но он вызвался сам и обнаружил, что ему это нравится. В плохую погоду он играл на старом рояле «Бродвуд», стоявшем в одной из комнат, которыми не пользовались. Этот рояль с корпусом из атласного дерева был сильно расстроен, но на нем Саймон мог играть, зная, что никто не явится слушать. Полли вызвала настройщика, а Саймон втайне начал сочинять сонату, которую собирался посвятить ей, когда закончит. Но гораздо чаще в этом августе выдавались жаркие и солнечные дни, и оказалось, что его вовсе не тянет залеживаться в постели по утрам, как раньше, когда он понятия не имел, ради чего ему вообще вставать. У Джералда нашлась книга по садоводству, общими усилиями они начали с обрезки изросшегося самшита в парковом партере, а потом и других, более буйных кустов. В перерывах они устраивали пикники, еду для которых приносили Полли и старая няня Джералда – дивные лакомства, сандвичи с холодными сосисками, конвертики с яблоками, инжир и виноград из рассыпающихся от старости парников, сидр и лимонад приготовления самой Полли. К ним присоединялись дети, и однажды Элайза и Джейн настояли, чтобы все взрослые пришли посмотреть, как они тренируются, готовясь к своей первой джимхане.

Эндрю расплакался: собственного пони ему не досталось.

– Ничего не поделаешь, Эндрю, – заявила Джейн, и Элайза поддержала:

– Таких маленьких пони, чтобы подходил тебе по росту, просто не бывает.

И Джералд сразу объявил:

– Я и есть самый маленький пони, можешь ездить верхом на мне.

И он рысью двинулся по манежу с Эндрю на спине, петлял между стойками и даже попытался взять маленький барьер. Но к тому времени он уже был красным как помидор и тяжело отдувался, а Эндрю заливался торжествующим смехом и умолял еще, и Полли сказала, что на сегодня достаточно и что Джералд закрыт до тех пор, пока не закончится чай.

– Закрыт? То есть как магазин?

– Вот именно.

– Мама, люди же не магазины, они не закрываются.

Полли сидела в тени под дубом, прислонившись спиной к стволу, а Джералд раскинулся на земле рядом с ней. Вдохновившись, Саймон вынул ручку, написал на бумажной салфетке «ЗАКРЫТО» и положил ее Джералду на грудь.

– Это слово нам не прочитать, – сказала Джейн. – Мы умеем только короткие слова.

– Здесь написано «Закрыто», и вы смогли бы прочитать это слово, если бы попытались.

– А я могу, – вмешался Эндрю. – Здесь написано «Закрыто». Я любое слово могу прочитать, если захочу.

Наконец Саймон предложил отвести девочек расседлывать их толстеньких, взмыленных пони, чтобы потом выпустить их в загон, и Эндрю упросил взять его с ними. За это Саймон заслужил благодарные улыбки обоих родителей.

– Пожалуй, всем нам не помешает отдохнуть до пяти, – решил Джералд. – Пока не станет попрохладнее.

Как только Саймон помог девочкам избавить Лютика и Колокольчика от седел и открыть ворота конюшни, как явилась няня с напоминанием, что время дневного сна для детей уже подошло. По этому поводу, как всегда, поднялась буря протестов: близнецы твердили, что Эндрю должен идти первым – «ему надо спать дольше, чем нам».

– А ну-ка живо снимайте с них уздечки и идите в дом. И чтоб больше я не слышала этой пустой болтовни! Делайте, что велено.

Она дождалась, когда сбруя будет снята и отпущенные пони потрусят в дальний угол загона. После этого дети послушно последовали за няней к кухонной двери, и Эндрю, которого Саймон снял с калитки загона, крепко держался за ее руку.

– Скажите ее светлости, что я их забрала, так что пусть идет побездельничать.

Он пообещал передать, но когда вернулся под дерево, то увидел, что Полли и Джералд заснули, держась за руки. Ему захотелось убрать остатки пикника, развести еще один костер, навыдергивать с корнем полную тележку сорняков – хотелось, по сути дела, удивить их тем, насколько он может быть полезным, стать человеком, без которого они не смогут обойтись, чтобы остаться здесь навсегда…

Саймон вдруг понял, что забыл о скуке и уже несколько недель не вспоминал о ней. Работу в саду он очень любил, но еще больше ему нравилось, что Полл и Джералд обращаются с ним как с равным. Вместе с ним они обсуждали свои планы превращения уродливого старого дома в место проведения свадеб и других торжеств, интересовались его мнением, благодарили даже за самые пустяковые идеи. К нему относились как к взрослому члену семьи. Которым, в некоторой степени, он и был. И если они в самом деле намерены сдавать часть дома под проведение приемов, предстоит большая работа, изрядную долю которой он мог бы взять на себя. Он решил серьезно поговорить об этом с Полл, а пока попытаться закончить свою музыкальную пьесу. Потом ему вдруг вспомнилась Дюши. Она наверняка заинтересовалась бы его музыкой, хотя, разумеется, сразу заметила бы, что он и рядом не стоял с «тремя Б», как она их называла. Тут он задумался: неужели мастерства в каком-то деле можно добиться лишь в том случае, если отказаться от всего остального? Так его мысль, не стать ли композитором, была зарублена на корню, потому что он ни в коем случае не хотел провести всю свою жизнь приклеенным к роялю, исписывая нотную бумагу своим скверным почерком. Да, определенно надо как следует поговорить с Полл и выяснить, что она думает по этому поводу. Но только не в присутствии Джералда, добавил он мысленно: о таких серьезных вещах, как собственное будущее в целом, он мог говорить только с кем-нибудь один на один.

Эдвард и Диана

Она явно взялась за дело всерьез. Как только они вернулись из Франции, она связалась с целой сворой агентов, и с тех пор каждое утро почтовый ящик чуть не лопался от писем насчет домов. Он поставил единственное условие: чтобы выбранное место находилось на приемлемом расстоянии от Лондона, ведь ему придется ездить туда на работу.

Хью предлагал ему переселиться в Саутгемптон и управлять тамошней пристанью, но ему казалось, что Хью просто пытается отделаться от него и таким образом прекратить нескончаемые споры о капиталах, доходах и, конечно, банке. Разлад в отношениях с братом, с которым они всегда были так близки, ранил его в самое сердце. Он понимал, что все дело в Диане: Хью, с точки зрения Эдварда, был совершенно неоправданно предубежден против нее. И не делал никаких попыток поладить с ней, под откровенно надуманными предлогами отказывался поужинать вместе с ними и никогда не приглашал их к себе на Лэдброук-Гроув. Накрылись их тихие вечера за шахматами или бриджем. Изредка они встречались за обедом в одном из своих клубов, но главным образом виделись в конторе, где, вынужденные постоянно отвлекаться, в разговоре они всякий раз топтались на одном месте, без каких-либо шансов продвинуться дальше. Предположения на тот счет, если банк перестанет мириться с их неуклонно растущей задолженностью (он); как рискованно изменится вид книг учета компании, если с Саутгемптоном придется попрощаться (Хью), а если Саутгемптон все же удастся сохранить, кто будет управлять им? Он считал, что им не найти кандидата лучше Макайвера, который служил у них уже тридцать лет, избежав призыва из-за сильной близорукости, и прошел путь от мальчишки-посыльного в конторе во времена двоюродного дедушки Уолтера до управляющего одной из лондонских лесопилок. Но Хью настаивал, что управлять пристанью должен кто-нибудь из Казалетов, – следовательно, Руперт, который, видит Бог, не создан, чтобы управлять хоть чем-нибудь, или Тедди, который хоть и подает надежды, но все еще недостаточно опытен.

– Мы почти на месте, дорогой. Сбавь скорость, а то проскочишь поворот.

Рывком и с облегчением он вернулся в настоящее – свое излюбленное. Они подъезжали к дому на окраине Хоукхерста, на коленях у Дианы были разложены планы проезда с примечаниями, сделанными рукой агента.

– Вот он! Сворачивай. Приехали!

Он стоял на небольшой возвышенности перед ними – прямоугольный каменный дом с крышей из сланцевого шифера и портиком с двумя каменными колоннами по обе стороны от входной двери. Раньше, видимо, дом окружал небольшой парк, а теперь местные фермеры пасли здесь скот. Он остановил машину на минуту, чтобы сначала осмотреть дом издалека. Дом выглядел просто, но производил впечатление величия в миниатюре, которое, как Эдвард точно знал, понравится Диане.

– Чудесный вид. Прямо не терпится посмотреть, что внутри.

Она была взбудоражена с тех пор, как ей прислали подробное описание, и поэтому заметно более ласкова с ним, чем за все время, начиная с поездки во Францию. Он пожал ее колено.

– Тогда едем.

Стояло дивное и благоуханное сентябрьское утро, листья уже пожелтели, но еще не начали облетать. Узкая подъездная аллея заканчивалась распахнутыми воротами с табличкой «Парк-Хаус». Агент, мистер Армитидж, уже ждал их на месте, его велосипед был прислонен к крыльцу. Он с удовольствием поводит их по дому, заверил он, но большинство клиентов предпочитают делать первый обход самостоятельно. Если понадобится – только позовите. Он отпер входную дверь и сел на ступеньки невысокого каменного крыльца, которое вело к ней.

– Судя по виду, у него адское похмелье, – предположил Эдвард, а Диана отозвалась:

– Наверное, терпеть не может работать по утрам в субботу.

В доме было пусто, и Диана сразу сказала, что ей это нравится. На обоях остались следы там, где висели картины, решетки в красивых каминах засыпала сажа, на ставнях облупилась краска; повсюду наплели сетей благоденствующие пауки, в ванных подтекающие краны оставили зеленые пятна, в кухне явно расплодились мыши. Они осмотрели все: спальни, выстроившиеся по размеру от самой большой и роскошной, с окнами по фасаду, до все более и более спартанских, выходящих окнами на задворки; гостиную с окнами на две стороны и большим эркером с видом на обнесенный стеной сад; столовую, сообщающуюся внутренним окошком с кухней; холодную кладовую с каменной плиткой на полу, мраморными столешницами и стародавними липкими бумажками сплошь в мушиных трупиках; промозглую судомойню, еще одну кладовую и в самом конце по коридору – сырую и тесную уборную для прислуги.

– О, дорогой! Лучше и представить нельзя – тебе не кажется? Да еще огороженный сад! Я всю жизнь о таком мечтала! – Она обернулась к нему, ее прелестные гиацинтовые глаза светились радостным волнением и удовольствием.

– Если ты уверена, что тебе хочется, дорогая…

– Да, уверена. И тебе тоже, правда?

– Разумеется, мне тоже. И если тебе хочется его, он твой.

Она закинула обе руки ему на шею.

– Наш дом! Наш первый настоящий дом!

Она поцеловала его, и к нему разом вернулись все былые чувства к ней. Он заполучил обратно прежнюю Диану.