Текст книги "Жены и дочери"

– Миссис Киркпатрик, – ответил жених.

– Как – гувернантка из Тауэрс, к которой так благоволит графиня?

– Да, ее там очень ценят – и заслуженно. Она сейчас держит школу в Эшкомбе и привычна к ведению хозяйства. Она воспитала молодых дам из Камнор-Тауэрс, и у нее своя дочь – поэтому, надеюсь, она будет по-матерински, с добротой, относиться к Молли.

– Она очень элегантная женщина, – сказала мисс Фиби, чувствуя необходимость сказать что-нибудь хвалебное, чтобы скрыть мысли, которые только что проносились в ее голове. – Я видела, как она возвращалась в карете вместе с графиней. Должна сказать, очень привлекательная женщина.

– Глупости, сестра, – отрезала мисс Браунинг. – Что значат в таком деле элегантность и привлекательность? Где ты слышала, чтобы вдовец женился вторично ради таких пустяков? Это всегда так или иначе делается из чувства долга – не так ли, мистер Гибсон? Кто-то считает, что в доме нужна хозяйка, или хочет, чтобы у детей была мать, или полагает, что так хотела бы покойная жена.

Возможно, у старшей сестры мелькнула мысль, что на эту роль и впрямь могли бы выбрать Фиби. Голос ее звучал язвительно и резко, что для мистера Гибсона было не в новинку, но в данный момент он не счел нужным обращать на это внимание:

– Пусть будет по-вашему, мисс Браунинг. Решите за меня, каковы мои мотивы. Не стану делать вид, что сам их ясно понимаю. Но зато для меня безусловно ясно, что я хочу сохранить своих старых друзей и хочу, чтобы они любили мою жену ради меня. Для меня нет на свете двух других женщин, за исключением Молли и миссис Киркпатрик, которых я бы чтил и ценил так, как вас. И еще я хочу попросить вас – не разрешите ли вы Молли пожить у вас до моей женитьбы?

– Вы могли бы попросить нас об этом еще до того, как попросили госпожу Хэмли, – сказала лишь отчасти ублаготворенная мисс Браунинг. – Мы – ваши старые друзья, и мы были друзьями ее матери, хоть мы и не дворяне.

– Вы ко мне несправедливы, – заметил мистер Гибсон, – и вы это знаете.

– Не знаю. Вы общаетесь с лордом Холлингфордом при каждом удобном случае, гораздо чаще, чем с мистером Гудинафом или мистером Смитом. И вы все время ездите в Хэмли.

Не в правилах мисс Браунинг было сдаваться сразу.

– Я ищу общества лорда Холлингфорда, как я искал бы общества любого человека – каковы бы ни были его звание и профессия, будь он школьный учитель, плотник или сапожник, – если бы он имел такой же склад ума, развитого таким же образованием. Мистер Гудинаф – очень опытный адвокат, у него большой интерес к местным делам – и ни единой мысли за их пределами.

– Ну, будет, будет вам, хватит приводить аргументы – у меня от этого всегда начинает болеть голова, Фиби вам подтвердит. Я не имела в виду того, что сказала, и довольно об этом, не так ли? Я возьму любые свои слова обратно, лишь бы меня не пытались переубедить. О чем мы говорили до того, как вы начали излагать свои доводы?

– О том, что дорогая маленькая Молли приедет к нам погостить, – сказала мисс Фиби.

– Я обратился бы к вам в первую очередь, но Кокс тогда уж слишком буйствовал со своей любовью. Я не знал, что он может сделать и сколько беспокойства причинить и вам, и Молли. Но сейчас он поостыл. Отсутствие предмета воздыханий всегда действует успокаивающе, и я думаю, Молли может находиться в одном городе с ним без каких-либо последствий, кроме нескольких вздохов всякий раз, как она случайно попадется ему на глаза. И у меня просьба к вам еще об одном одолжении, так что сами видите: мне никак не следует спорить с вами, мисс Браунинг, ибо я пришел к вам смиренным просителем. Что-то надо делать с домом, чтобы приготовить его для будущей миссис Гибсон. Он отчаянно нуждается в покраске и новых обоях и, я думаю, в некотором количестве новой мебели, но я понятия не имею какой. Не будете ли вы бесконечно добры осмотреть дом и решить, на что может хватить сотни фунтов? Нужно покрасить стены в столовой; обои для гостиной предоставим ее выбору, и у меня есть еще немного денег, чтобы она сама могла обставить эту комнату, но весь остальной дом я препоручу вам, если вы будете так добры и поможете старому другу.

Такое поручение всецело удовлетворило властолюбие мисс Браунинг. Распоряжаясь деньгами, она могла свысока смотреть на торговцев, что было для нее обычным делом при жизни отца, но редко выпадало на ее долю после его смерти. Ее обычное добродушие было восстановлено этим доказательством доверия ее вкусу и бережливости, мисс Фиби же предвкушала удовольствие, которое обещал приезд Молли.

Глава 13
Новые друзья Молли Гибсон

Время шло все быстрее: уже наступила середина августа, и если уж делать что-то в доме, то это следовало делать немедленно. Со всех точек зрения договоренность мистера Гибсона с мисс Браунинг была своевременной. Сквайр получил известие, что Осборн, возможно, на несколько дней вернется домой перед поездкой за границу; все растущее сближение между Роджером и Молли его нимало не тревожило, однако он панически боялся, как бы его наследник не влюбился в дочку врача, и так откровенно жаждал ее отъезда до появления в доме Осборна, что его жена пребывала в постоянном страхе, как бы его нетерпение не стало слишком очевидным для гостьи.

Всякая молоденькая девушка лет семнадцати, хоть сколько-нибудь мыслящая, очень склонна наделять непогрешимостью папы римского первого же человека, который предложит ей новое или более широкое понимание долга, чем то, которому она неосознанно следовала прежде. Для Молли таким папой римским стал Роджер. Она оглядывалась на его мнение, его авторитет почти в каждом вопросе, хотя он высказал лишь одно-два суждения в немногословной манере, придавшей им силу предписания, стойких ориентиров для ее поведения, и проявил естественное превосходство в уме и знаниях, которое, безусловно, существует между высокообразованным молодым человеком недюжинного ума и семнадцатилетней девушкой, невежественной, но чрезвычайно восприимчивой. И все же, хотя эти сблизившие их отношения были очень приятны обоим, каждый из них совершенно по-иному представлял себе будущего безраздельного повелителя своего сердца, предмет своей высочайшей и совершеннейшей любви. Роджер желал найти женщину возвышенную, свою ровню и свою повелительницу, прекрасную собой, спокойную и мудрую, верную советницу, подобную Эгерии[30]30
  Персонаж «Элегии на смерть бешеной собаки» Оливера Голдсмита (1730–1774). Эгерия – нимфа, которая, по преданию, была советчицей легендарного царя Древнего Рима (второго после Ромула) Нумы Помпилия; в переносном значении – советчица, вдохновительница политического деятеля, служителя муз и т. п.


[Закрыть]. Девичье воображение Молли робко устремлялось к неизвестному ей Осборну, которого она представляла то трубадуром, то рыцарем – таким, какого он описал в одном из своих стихотворений, – устремлялось к кому-то скорее похожему на Осборна, чем к самому Осборну, потому что она избегала давать конкретный облик и имя будущему герою. Желание сквайра удалить ее из дома до приезда Осборна было вполне благоразумным, если он заботился о ее душевном покое. Однако, когда она уехала из Хэмли-Холла, ему стало ее постоянно не хватать. Как бывало приятно, когда она исполняла все милые обязанности дочери, часто сидя в столовой между ним и Роджером, оживляя застолье своими невинно-мудрыми вопросами, своим живым интересом к их разговору, своими веселыми ответами на их подтрунивание.

Не хватало ее и Роджеру. Порой ее замечания западали ему в память, побуждая к глубоким раздумьям, доставлявшим большое удовольствие. А иногда он сам чувствовал, что сумел помочь ей в нужную минуту. Он побудил ее заинтересоваться книгами более серьезными, чем романы и стихи, которые она до того постоянно читала. Он чувствовал себя как пристрастный наставник, внезапно лишенный своей самой многообещающей ученицы. Он задавался вопросами о том, как идут у нее дела без него, не покажутся ли ей трудными и непонятными книги, которые он дал ей прочесть, каково ей будет жить вместе с мачехой. Его мысли очень часто бывали заняты ею в эти первые несколько дней после ее отъезда. Миссис Хэмли из них троих жалела о ее отъезде больше и дольше всех. Она дала ей место дочери в своем сердце, и теперь ей недоставало этого милого женского общения, веселой ласковости, постоянного внимания и той потребности в сочувствии, которая так открыто проявлялась у Молли время от времени. Все это чрезвычайно расположило к ней добросердечную миссис Хэмли.

Молли тоже остро чувствовала перемену атмосферы и с еще большей остротой ощущала свою вину за то, что ее чувствует. Она не могла не оценить утонченности образа жизни Хэмли-Холла. У своих давних и добрых друзей, обеих мисс Браунинг, она встретила столько заботы и ласки, что стыдилась замечать простоватость и чрезмерную громкость их речи, провинциальность выговора, отсутствие высоких интересов и их жадное любопытство к бытовым подробностям чужой жизни. Они задавали вопросы о ее будущей мачехе, отвечать на которые ей было затруднительно: лояльность к отцу не позволяла ответить полно и правдиво. И она всегда была рада, когда они начинали расспрашивать о жизни в Хэмли-Холле. Она была так счастлива там, так любила там всех до единого, вплоть до собак, что ей было легко отвечать на все расспросы – даже о фасоне платья миссис Хэмли во время болезни и о том, какое вино сквайр пьет за обедом. Разговоры об этом позволяли ей вспоминать счастливейшее время в ее жизни. Но как-то вечером, когда они сидели за чаем в маленькой гостиной наверху, выходящей окнами на главную улицу, и Молли, рассказывая о многообразных удовольствиях Хэмли-Холла, заговорила о том, как глубоки познания Роджера в естественных науках и какие удивительные редкости он ей показывал, ее вдруг остановил вопрос:

– Ты, кажется, очень часто виделась с мистером Роджером, Молли?

В этих словах мисс Браунинг был заключен какой-то тайный смысл, и сказаны они были так, словно предназначались для ее сестры, а совсем не для Молли. Но:

 
Затянулся след зубов,
А укусивший пес издох[31]31
  Заключительные строки «Элегии на смерть бешеной собаки» Оливера Голдсмита (1766).


[Закрыть].
 

Молли сразу отметила многозначительный тон мисс Браунинг, хотя и недоумевала, чем он вызван, тогда как мисс Фиби, занятая вывязыванием пятки, не заметила слов и подмигиваний сестры.

– Да, он был очень добр ко мне, – медленно сказала Молли, раздумывая над странной манерой мисс Браунинг и не желая продолжать рассказ, пока не поймет, к чему был задан этот вопрос.

– Ты, должно быть, скоро опять поедешь в Хэмли-Холл? Ты ведь знаешь – он не старший сын. Фиби, у меня голова заболит от твоих бесконечных «восемнадцать, девятнадцать». Перестань считать и слушай, о чем мы говорим. Молли рассказывает нам, как часто она виделась с мистером Роджером и как он был добр к ней. Я много раз слышала, что он очень милый молодой человек, дорогая. Расскажи нам еще о нем. А ты, Фиби, слушай! В чем была его доброта к тебе, Молли?

– О, он говорил мне, какие читать книги, а один раз он велел мне сосчитать всех пчел, каких я смогу заметить…

– Пчел, дитя?! Что ты хочешь сказать? Кто-то из вас – или ты, или он, – должно быть, спятил!

– Вовсе нет! В Англии больше двухсот видов пчел, и он хотел, чтобы я научилась видеть разницу между ними и мухами. Мисс Браунинг, я вижу, чтó вы вообразили, – сказала Молли, густо покраснев, – но это неправда, вы ошибаетесь. Я больше ни слова не скажу ни про мистера Роджера, ни про Хэмли, если вам в голову приходят такие глупости.

– Скажите на милость! Юная леди берется поучать старших! «Глупости», изволите ли видеть! Да все глупости, по-моему, у тебя в голове. И вот что я тебе скажу, Молли, – рано еще тебе думать о кавалерах.

Молли несколько раз уже называли дерзкой и невоспитанной, и некоторая дерзость, безусловно, проявилась сейчас в ее словах:

– Я ведь не уточнила, про какие «глупости» я говорю, мисс Браунинг, – правда, мисс Фиби? Разве вы не видите, дорогая мисс Фиби, что это она сама так истолковала, что это ее собственная выдумка – весь этот глупый разговор про кавалеров?

Молли пылала от негодования, но за справедливостью она обращалась не по адресу. Мисс Фиби пыталась восстановить мир, подобно многим слабодушным людям: прикрывая от взоров неприятную на вид язву вместо того, чтобы попытаться ее залечить.

– Право, я в этом ничего не понимаю, дорогая. Мне кажется – то, что говорит Дороти, правда, истинная правда, и я думаю, ты, милая, неправильно поняла ее, или, может быть, она неправильно поняла тебя, или я неправильно поняла все это, так что лучше бы нам об этом больше не говорить. Сестрица, какую, ты говоришь, цену с тебя запросили за ковровую дорожку для столовой мистера Гибсона?

Взаимное неудовольствие мисс Браунинг и Молли продолжалось весь вечер, обе были сердиты и взаимно обижены. Они пожелали друг другу спокойной ночи, исполнив обычный ритуал с чрезвычайной холодностью. Молли поднялась в свою маленькую спальню, безукоризненно чистую и опрятную, с оконными занавесками, пологом и покрывалом тончайшей лоскутной работы, с черным лакированным туалетным столиком со множеством ящичков и маленьким, прикрепленным к нему зеркалом, которое неузнаваемо искажало лицо всякого, кто имел неосторожность в него посмотреться. Эта комната в детстве была для нее одним из самых элегантных и роскошных помещений, когда-либо ею виденных, – особенно в сравнении с ее собственной полупустой спальней в простой белой кисее, а теперь она спала здесь как гостья, и все причудливые украшения, которыми ей всего раз было дозволено полюбоваться, поскольку обычно они хранились обернутыми в бумагу, сейчас были расставлены специально для нее. Но как мало она заслужила это заботливое гостеприимство, как дерзко себя вела, как рассержена была с той самой минуты! Она плакала слезами раскаяния и юной горести, когда послышался тихий стук в дверь. Молли открыла – на пороге стояла мисс Браунинг, в пышном ночном чепце и скудном облачении из жакета цветного миткаля, надетого поверх короткой нижней юбки.

– Я боялась, что ты уже уснула, дитя мое, – сказала она, входя и закрывая за собою дверь. – Но я хотела сказать тебе, что у нас как-то нехорошо получилось сегодня, и я думаю, что это, наверное, моя вина. Хорошо, что Фиби этого не знает, потому что она считает меня непогрешимой; мы ведь живем вдвоем, и нам легче ладить друг с другом, когда одна из нас верит, что другая не может ошибаться. Но мне кажется, что я немного погорячилась. Мы больше не станем об этом говорить, Молли, но мы уснем друзьями и друзьями будем всегда – верно, детка? А теперь поцелуй меня и не плачь, а то глаза распухнут. И не забудь потушить свечку.

– Я была не права, это моя вина, – сказала Молли, целуя ее.

– Чушь и ерунда! И не спорь со мной! Я сказала – вина моя, и больше я не хочу слышать об этом ни слова.

На другой день Молли пошла вместе с мисс Браунинг взглянуть на перемены, происходящие в отцовском доме. Для нее это были печальные перемены. Светло-серые стены столовой, так хорошо гармонировавшие с плотными малиновыми шторами, стали оранжево-розовыми, очень яркого оттенка, а шторы – бледного цвета морской волны, входящего в большую моду. Мисс Браунинг сочла это «очень ярким и красивым», и Молли после их недавнего примирения не решилась ей возразить. Она лишь понадеялась, что зеленая с коричневым ковровая дорожка приглушит эту «яркость и красоту». Строительные леса громоздились и здесь и там, и Бетти ворчала по всем углам.

– А теперь пойдем и посмотрим спальню твоего папы. Он спит наверху, в твоей, пока его комнату отделывают заново.

В памяти Молли, в бледной чистоте очертаний, жило представление о том, как ее внесли в эту самую комнату проститься с умирающей матерью. Она видела в окружении белого полотна и муслина бескровное, изможденное, печальное лицо с большими скорбными глазами, в которых была жажда еще раз прикоснуться к мягкому, теплому младенцу, которого мать была уже не в силах держать в руках, немеющих от смертного холода. Много раз с того скорбного дня Молли, бывая в этой комнате, ясно видела в воображении печальное лицо на подушке, очертания тела под тканью и не отшатывалась от этих видений, сберегала их как память о материнском облике. Ее глаза были полны слез, когда вслед за мисс Браунинг она вошла в эту комнату посмотреть, какова она теперь. В ней почти все стало другим – место кровати, цвет мебели; появился роскошный туалетный стол с зеркалом вместо заменявшего его верха комода и зеркала, висевшего наклонно на стене (то и другое служило ее матери на протяжении ее короткой замужней жизни).

– Видишь, нам все нужно было привести в должный вид для дамы, которая провела столько времени в доме графини, – сказала мисс Браунинг, вполне примирившаяся с этим браком под влиянием полученного вследствие его приятного поручения обустроить дом. – Кромер, обивщик, пытался убедить меня купить кушетку и письменный стол. Эти люди что угодно готовы объявить модным, если захотят продать. А я сказала ему: «Нет-нет, Кромер. Спальни – для того, чтобы в них спать, гостиные – для того, чтобы в них сидеть. У всего свое назначение, и не пытайтесь сбить меня с толку». Да наша мать задала бы нам хорошую взбучку, если бы застала нас днем в спальне. Мы хранили свою уличную одежду в чулане внизу, и там было опрятное место, где можно вымыть руки, – а что еще нужно в дневное время? Забивать спальню кушетками и столами! В жизни не слыхала ничего подобного! Да и ста фунтов на все не хватит. Боюсь, я ничего не смогу переменить в твоей комнате, Молли.

– Я очень этому рада. Почти все, что в ней есть, было маминым, когда она жила у моего двоюродного дедушки. Я не хочу ничего в ней менять. Я ее так люблю!

– Ну, сейчас ей ничего не грозит, потому что денег не осталось. Между прочим, Молли, кто будет покупать тебе платье подружки невесты?

– Не знаю, – сказала Молли. – Кажется, я и точно буду подружкой, но никто не говорил со мной о платье.

– Тогда я спрошу у твоего папы.

– Пожалуйста, не надо. Он, должно быть, уже и так потратил очень много денег. Кроме того, я бы лучше не присутствовала на свадьбе, если только мне позволят.

– Вздор, дитя. Подумай сама, весь город об этом заговорит. Ты должна быть на свадьбе, и ты должна быть хорошо одета ради твоего отца.

Но мистер Гибсон подумал о платье для Молли, хотя ничего ей об этом не говорил. Он поручил своей будущей жене приобрести для нее все необходимое, и вскоре из главного города графства приехала очень модная портниха для примерки платья, такого простого и одновременно элегантного, что Молли была им тотчас очарована. Когда оно было прислано, Молли устроила домашнюю демонстрацию своего наряда для обеих мисс Браунинг. Она была поражена, посмотрев в зеркало и увидев, как изменилась ее наружность. «Интересно, я хорошенькая? – подумала она. – Мне кажется, что, пожалуй, да. То есть в таком платье, конечно. Бетти сказала бы: „В красивых перьях все птицы красивы“». Когда она спустилась вниз и, застенчиво краснея, предстала перед своими зрителями, ее встретил взрыв восхищения.

– Вы только посмотрите! Я бы тебя просто не узнала! – («Красивые перья», – подумала Молли и подавила тщеславное удовольствие.)

– Ты настоящая красавица – правда, сестрица?

– Ну, моя милая, если бы ты всегда была так одета, ты была бы еще красивее, чем твоя дорогая мама, которую мы всегда считали красавицей.

– Ты на нее совсем не похожа. Ты пошла в отца, а белое всегда к лицу тем, у кого смуглая кожа.

– Ну разве она не красива? – настаивала мисс Фиби.

– Если она и красива, то такой ее сделало Провидение, а не она сама. К тому же и портниха внесла свою долю. Какой прекрасный индийский муслин! Верно, немало стоил!

Вечером накануне венчания мистер Гибсон и Молли поехали в Эшкомб в единственной желтой почтовой карете, имевшейся в Холлингфорде. Им предстояло стать гостями мистера Престона или, точнее, гостями милорда в помещичьем доме. Дом соответствовал своему статусу и с первого взгляда привел Молли в восторг. Он был выстроен из камня, со множеством остроконечных фронтонов и с двустворчатыми окнами, и стены его были покрыты виргинским плющом и поздними розами. Молли не была знакома с мистером Престоном, который стоял в дверях, встречая ее отца. С ним она сразу приняла тон молодой леди и впервые столкнулась с манерой поведения – полукомплиментарной-полузаигрывающей, – к которой некоторые мужчины считают нужным прибегать со всеми женщинами моложе двадцати пяти лет. Мистер Престон был очень хорош собой, и знал об этом. У него был свежий цвет лица, светло-каштановые волосы и бакенбарды, серые, быстрые, красивого разреза глаза с ресницами темнее волос и фигура легкая и гибкая благодаря атлетическим упражнениям, чрезвычайной ловкостью в которых он славился, чему и был обязан открытым ему доступом в гораздо более высокое общество, чем то, где был бы принят при иных обстоятельствах. Он был превосходным игроком в крикет, и его охотно приглашали участвовать в решающих состязаниях. В дождливые дни он обучал молодых барышень игре на бильярде или, когда требовалось, играл всерьез. Он знал наизусть половину пьес любительского репертуара и был незаменим в устройстве импровизированных шарад и живых картин. У него были тайные причины к тому, чтобы именно сейчас попытаться затеять флирт с Молли. Он очень весело проводил время с вдовой, когда она впервые появилась в Эшкомбе, и теперь полагал, что при виде его она, стоя рядом со своим менее светским, менее красивым, пожилым мужем, может счесть этот чрезмерный контраст неприятным. Кроме того, он питал действительно сильную страсть к некой особе, которая ныне отсутствовала, и эту страсть ему необходимо было скрывать. Поэтому он заранее решил, даже если бы эта «малышка Гибсон», как он ее про себя называл, оказалась менее привлекательна, чем была на самом деле, на ближайшие шестнадцать часов посвятить себя ей.

Мистер Престон повел их в обшитую деревянными панелями гостиную, где, потрескивая, пылал огонь, а малинового цвета шторы скрывали от глаз угасающий холодный день. Здесь был накрыт к обеду стол с белоснежными салфетками и скатертью, со сверкающими серебром приборами и сияющими бокалами, а рядом, на буфете, разместились вино и осенний десерт. При этом мистер Престон то и дело извинялся перед Молли за холостяцкую неустроенность дома, за малые размеры комнаты, поскольку столовой уже завладела домоправительница, готовя ее к будущему завтраку. Потом он позвонил прислуге и распорядился показать Молли ее комнату. Ее провели в очень удобную комнату, где в камине горел огонь, на туалетном столике были зажжены свечи, темные шерстяные занавеси окружали белоснежную постель, повсюду стояли высокие фарфоровые вазы.

– Это комната леди Харриет, когда ее светлость приезжает сюда с господином графом, – сказала горничная, умелым ударом выбивая из тлеющего полена тысячи сверкающих искр. – Помочь вам одеться, мисс? Я всегда помогаю ее светлости.

Молли, помня, что у нее лишь белое муслиновое платье для свадьбы, кроме того, что надето на ней, отпустила добрую женщину и была рада остаться одна.

И это называется – «обед»? Время подходило уже к восьми часам, и казалось бы, готовиться ко сну было естественнее, чем переодеваться к обеду. Все ее переодевание свелось к тому, что она прикрепила к поясу своего серого платья две красные розы из большого букета осенних цветов на туалетном столике. Она приложила еще одну красную розу к своим черным волосам, над ухом, – получилось очень мило, но слишком кокетливо, и она вернула розу в букет. Панели из темного дуба и деревянная обшивка стен, казалось, сияли теплым светом, повсюду были камины – в комнатах, в холле, а один даже на лестничной площадке. Мистер Престон, должно быть, услышал ее шаги, потому что встретил ее в холле и повел в маленькую гостиную с закрытой двухстворчатой дверью сбоку, ведущей, как он сказал ей, в большую гостиную. Комната, в которую она вошла, немного напомнила ей Хэмли: обивка из желтого атласа восьмидесятилетней или столетней давности, бережно сохраненная и безупречно чистая, изящные индийские шкафчики и фарфоровые сосуды, издающие пряные ароматы. Перед ярко пылающим камином стоял ее отец в своей обычной одежде, серьезный и задумчивый, каким был весь этот день.

– Эту комнату обычно использует леди Харриет, когда приезжает сюда с отцом на день или два, – сказал мистер Престон.

Молли, чтобы избавить отца от необходимости отвечать, спросила:

– Она часто приезжает сюда?

– Нет, не часто. Но мне кажется, что, когда приезжает, ей здесь нравится. Возможно, она считает это приятной переменой после более чопорного образа жизни Тауэрс.

– Мне кажется, в этом доме очень приятно, – сказала Молли, вспоминая ощущение покойного уюта, царящего в Тауэрс. И тут же с чувством некоторой неловкости заметила, что мистер Престон принял эти слова за комплимент себе.

– Я опасался, что вы, как и всякая молодая леди, тотчас обратите внимание на досадные недочеты холостяцкого дома. Я очень вам признателен, мисс Гибсон. Я по большей части живу в комнате, где мы будем обедать, и еще у меня некоторое подобие агентской конторы, где я держу книги и бумаги и принимаю посетителей по деловым вопросам.

Потом они отправились обедать. Все подаваемые блюда казались Молли чрезвычайно вкусными, а приготовление их мастерским, но они явно не удовлетворяли мистера Престона, который то и дело извинялся перед гостями то за неудавшееся блюдо, то за отсутствие надлежащего соуса, постоянно поминая свое холостяцкое хозяйство, холостяцкое то, холостяцкое это, так что Молли уже слышать не могла это слово. Угнетенное состояние ее отца не проходило, как и вызванная им молчаливость, и это ее тревожило; однако ей хотелось, чтобы этого не замечал мистер Престон, поэтому она поддерживала оживленную беседу, пытаясь сдерживать постоянное стремление хозяина по всякому поводу переводить разговор на себя. Она не знала, когда ей следует покинуть джентльменов, но отец своевременно подал ей знак, и она была сопровождена обратно в желтую гостиную мистером Престоном, который рассыпался перед ней в извинениях за то, что оставляет ее там в одиночестве. Она между тем получила большое удовольствие, свободно бродя по комнате и разглядывая хранящиеся в ней редкости. Среди прочего там был шкафчик в стиле Людовика Четырнадцатого, с очаровательными эмалевыми миниатюрами, вставленными в изысканные резные рамки. Она принесла свечу и пристально вглядывалась в изображенные лица, когда вошли отец и мистер Престон. У отца был по-прежнему усталый и озабоченный вид. Он подошел и погладил ее по спине, посмотрел, что она рассматривает, затем устроился у огня и погрузился в молчание. Мистер Престон взял свечу из ее руки и поспешил с галантной готовностью удовлетворить интерес своей гостьи:

– Считается, что это мадемуазель де Сен-Кантен, известная красавица при французском дворе. А это – мадам Дюбарри. Вы не видите в мадемуазель де Сен-Кантен сходства с кем-либо из ваших знакомых?

– Нет, – ответила Молли, снова посмотрев на миниатюру. – Я никогда не видала никого, кто был бы и вполовину так красив.

– Но разве вы не замечаете сходства – особенно в глазах? – настаивал он, уже с некоторым нетерпением.

Молли изо всех сил пыталась обнаружить сходство с кем-нибудь, но безуспешно.

– Она мне постоянно напоминает… мисс Киркпатрик.

– Правда? – с живостью переспросила Молли. – О, я так рада! Я ее никогда не видела, поэтому, конечно, не могла обнаружить сходства. Так, значит, вы знаете ее? Пожалуйста, расскажите мне о ней.

Он немного поколебался, прежде чем ответить. Потом слегка улыбнулся:

– Она очень красива – это само собой понятно, если я говорю, что эта миниатюра не сравнится с ней в красоте.

– А кроме этого? Пожалуйста, расскажите еще!

– Что значит – кроме?

– Ну, она, должно быть, очень умна и образованна?

Это было совсем не то, что Молли хотелось знать, но трудно было выразить словами всю смутную необъятность ее интереса.

– Она умна от природы и приобрела много различных знаний и умений. Но в ней столько очарования, что в окружающем ее сиянии забываешь, какова она сама. Вы спросили меня об этом, мисс Гибсон, и я вам ответил правдиво – иначе я не стал бы развлекать одну юную леди своими восторженными восхвалениями другой.

– Не вижу, почему бы нет, – сказала Молли. – Кроме того, если вам и несвойственно вести такие разговоры, я думаю, совершенно естественно сделать исключение для меня, потому что – вы, должно быть, не знаете – она приедет и будет жить с нами, когда окончит школу. А мы примерно одного возраста, так что она будет мне почти как сестра.

– Так она будет жить с вами? – переспросил мистер Престон, для которого это известие было новостью. – А когда она должна окончить школу? Я считал, что она непременно будет на свадьбе, но мне сказали, что она не приедет. Когда она оканчивает школу?

– Я думаю, на Пасху. Вы ведь знаете – она в Булони, и для нее это долгая поездка, тем более в одиночку. Если бы не это, папа очень хотел бы, чтобы она была на свадьбе.

– А ее матушка не допустила этого, как я понимаю?

– Нет, не она; директриса школы во Франции считает это нежелательным.

– Это практически одно и то же. Так, значит, она вернется и будет жить с вами после Пасхи?

– Я полагаю, да. Она серьезная или веселая?

– Насколько я мог видеть, она никогда не бывает особенно серьезной. Я думаю, самое для нее подходящее слово – искрящаяся. Вы ей пишете? Если да, то передайте ей, пожалуйста, от меня поклон и расскажите, как мы с вами говорили о ней.

– Нет, мы не состоим в переписке, – коротко ответила Молли.

Принесли чай, и после этого все отправились спать. Молли услышала восклицание отца по поводу затопленного камина в его спальне и ответ мистера Престона:

– Я могу похвалиться и своим пристрастием ко всяческим удобствам, и своей способностью обходиться, когда надо, без них. У милорда обширные леса, и я позволяю себе топить камин в спальне девять месяцев в году, и, однако, я мог бы путешествовать по Исландии, не поморщившись от холода.