Текст книги "Законный брак"

Тут я прервала бабулю и спросила, что символизирует зонтик, однако это вызвало конфуз. Скорее всего, смутило их, собственно, слово «символизировать». Зонтик он зонтик и есть, ответили мне, и его несут потому, что на свадьбе всегда кто-то должен нести зонтик. Иначе – потому что потому, так есть и всегда было.

Разъяснив вопрос с зонтиком, бабушка перешла к традиционному хмонговскому брачному обычаю похищения невесты. Это древний ритуал, сказала она, хотя в наше время практикуется он не так повсеместно, как прежде. Но всё же сохранился до сих пор. Невесту, которую иногда предупреждают о предстоящем похищении, а иногда нет, похищает потенциальный жених и отвозит на пони в свой дом. Весь этот процесс строго организован и разрешается лишь в определенные дни в году, в праздники после рыночных дней. (Нельзя похитить невесту когда заблагорассудится, понимаете? Есть правила.) Три дня похищенная девушка живет в доме похитителя с его семьей, чтобы понять, хочет она выходить за него замуж или нет. Обычно, сообщила бабушка, брак заключается с согласия невесты. В тех редких случаях, когда похищенная жить с похитителем отказывается, по окончании трех дней ей разрешают вернуться домой к своей семье и о деле забывают. По-моему, всё довольно разумно, если учесть, что речь идет о похищении.

Но когда я попыталась заставить бабушку рассказать историю ее брака, надеясь выудить у нее пару эмоциональных воспоминаний о собственном семейном опыте, мы с моими собеседницами наткнулись на стену. Стоило мне спросить старушку:

– Когда вы впервые увидели своего мужа, что вы о нем подумали? – это сразу же вызывало непонимание, на ее морщинистом лице появилось озадаченное выражение.

Решив, что она или Май не так поняли мой вопрос, я перефразировала:

– Когда вы поняли, что ваш муж и есть тот, за кого вы хотели бы выйти замуж?

И снова ответом мне было вежливое недоумение.

– Вы сразу поняли, что он особенный? – попробовала я другой подход. – Или полюбили его уже потом?

В этот момент кто-то из женщин в комнате нервно захихикал, как хихикают в присутствии ненормальных – а именно такой, видимо, я только что стала в их глазах.

Я пошла на попятную и опробовала другую тактику:

– Когда вы впервые встретились с мужем?

Бабуля покопалась в памяти, но не смогла вспомнить ничего более определенного, чем «очень давно». Кажется, ее этот вопрос не слишком занимал.

– Хорошо, а где вы познакомились? – спросила я, стараясь как можно больше упростить дело.

И снова сама природа моего любопытства оказалась для бабушки сущей загадкой. Но из вежливости она попыталась вспомнить. Нет, она не встречалась с мужем до самой свадьбы, объяснила она. Она видела его, конечно. Ведь в доме постоянно болтались какие-то люди. Но точно она не помнит. Да и вообще, разве это важно – ведь она тогда была совсем девчонкой. Зато теперь, заключила бабуля, к восторгу всех присутствующих в комнате женщин, теперь-то она точно с ним знакома!

– Но когда вы его полюбили? – наконец спросила я в лоб.

В ту же секунду, как Май перевела мой вопрос, все женщины в комнате, за исключением бабушки, которая была слишком вежлива, громко расхохотались – это был настоящий спонтанный взрыв хохота, который они попытались скрыть, прикрывая ладошками рот.

Думаете, это меня остановило? Пожалуй, мне следовало бы смутиться, но я не унималась и, переждав хохот, задала вопрос, который рассмешил их еще сильнее.

– А в чем, по-вашему, секрет счастливого брака? – на полном серьезе спросила я.

Вот тут-то они сорвались окончательно. Даже бабуля принялась повизгивать от хохота в открытую.

Ну ладно, подумала я. Как я уже говорила, не имею ничего против того, чтобы в чужой стране надо мной смеялись, как над клоуном. Но в этом случае, должна признаться, всё это веселье несколько смущало, потому что я не понимала, в чем шутка. А понимала я лишь одно: мы с этими дамами-хмонг явно говорим на разных языках (я имею в виду, помимо того факта, что мы действительно говорим на разных языках). Но что такого смешного в моем вопросе?

В последующие недели я все время проигрывала этот разговор в голове и была вынуждена выстроить собственную теорию о том, почему же между мной и хозяйками дома возникло такое непонимание, такие различия, когда речь зашла о браке. Вот моя теория: всё дело в том, что ни бабушка, ни другие женщины в той комнате не считали брак главным событием в своей эмоциональной биографии, каким бы считала его я. В современном индустриальном западном обществе, откуда я родом, человек, которого вы выбираете себе в супруги, является, пожалуй, наиболее ярким отражением вашей личности. Ваш супруг становится прозрачным и сверкающим зеркалом, посредством которого ваша индивидуальная картина эмоций отражается в мир. Ведь нет более индивидуального выбора, чем выбор супруга; этот выбор способен рассказать почти всё о том, что вы собой представляете. Спросите любую типичную современную западную женщину, как она познакомилась с мужем, когда и почему в него влюбилась, и можете быть уверены – вас ждет полный, детальный и глубоко прочувствованный рассказ, не просто тщательно выстроенный в соответствии с ее опытом, но и проанализированный на предмет ключей к собственной индивидуальности. Более того, скорее всего она будет рада поделиться с вами этой историей, даже если видит вас впервые. Годы опыта научили меня тому, что вопрос «Как вы познакомились с мужем?» – один из лучших способов наладить общение. Даже не важно, счастливый ли в итоге оказался брак или закончился полным крахом: женщина всё равно воспринимает эту историю как значимую часть своего эмоционального мира – а может, и его ключевую часть.

Кем бы ни была та самая западная женщина, можете быть уверены, в ее истории будут два участника – супруг и она сама. Каку героев романа или фильма, у каждого из них до встречи друг с другом была какая-то собственная история. И вот в судьбоносный момент их жизненные пути пересеклись. (Например: «Тем летом я жила в Сан-Франциско, но вовсе не собиралась там оставаться – пока не встретила Джима на вечеринке».) В рассказе наверняка будут элементы драмы и саспенса («Он думал, что парень, с которым я пришла, мой бойфренд, но это был всего лишь Ларри, мой друт-гей!»). Обязательно – сомнения («Вообще-то мне такие мужчины обычно не нравятся, я больше люблю интеллектуалов»). Но главное, эти истории всегда кончаются спасением («Не могу представить, как я без него жила!») или, если дело не выгорело, прозрением не в пользу бывшего («Ну как я сразу не догадалась, что он лжец и алкоголик?»). Невзирая на детали, можете быть уверены: современная женщина с Запада успела проанализировать свою любовную историю со всех возможных углов и за годы высечь из нее золотое эпическое изваяние или, в случае с другим исходом, мумифицировать рассказ в горькую поучительную басню.

И вот тут рискну заявить: женщины-хмонги так не делают. По крайней мере, те хмонги, которых я знаю.

Поймите, я не антрополог и признаю, что беру на себя слишком много, рассуждая о культуре хмонгов. Мой личный опыт общения с этими женщинами ограничивается одним лишь разговором как-то днем, с двенадцатилетней попрыгушкой в качестве переводчицы – поэтому можно предположить, что какой-то нюанс этой древней и сложной культуры я упустила. Я также признаю, что, возможно, эти женщины посчитали мои вопросы вмешательством в личную жизнь, а то и оскорблением. С какой стати им делиться глубоко личными историями со мной, любопытной курицей, явившейся без приглашения? Даже если они и пытались рассказать мне о своих отношениях, смысловые тонкости наверняка потерялись при переводе или пали жертвой культурного непонимания.

За мою профессиональную карьеру мне пришлось провести немало интервью, и я знаю, что умею внимательно слушать и наблюдать. Кроме того, как и все мы, попав в незнакомый дом, я сразу отмечаю, в чем разница между восприятием и поведением его обитателей и тем, как принято вести у себя дома. Скажем так: в тот день в доме хмонгов я была гостем, чуть более наблюдательным, чем обычно, уделяющим чуть больше обычного внимания своим чуть больше обычного разговорчивым хозяевам. Выступая в этой и лишь в этой роли, я с уверенностью заявляю, чего не увидела в тот день в доме бабушки Май. Я не увидела женщин, которые сидели бы и рассказывали сто раз продуманные заранее легенды и поучительные басни о своем замужестве. Это показалось мне столь примечательным, потому что я не раз видела и слышала, как женщины во всем мире рассказывают продуманные легенды и поучительные басни о своем замужестве в любой компании и при малейшей провокации. Но женщин-хмонгов всё это, казалось, совершенно не интересовало. Ну не лепили они из своих мужей ни героев, ни злодеев, сочиняя глобальную, подробную и эпическую Легенду об Эмоциональном Становлении!

При этом я не говорю, что эти женщины не любят своих мужей, или не любили их раньше, или не способны любить. Глупо было бы утверждать подобные вещи, потому что люди везде влюбляются, и так было всегда. Романтическая любовь свойственна всем. Во всех уголках земли есть свидетельства великой страсти. У всех культур есть песни о любви, любовные заклинания и молитвы. Людские сердца разбиваются независимо от социального положения, религиозной или половой принадлежности, возраста или образования. (В Индии, между прочим, отмечается Национальный день разбитых сердец – 3 мая, а в Папуа – Новой Гвинее есть племя, мужчины которого сочиняют грустные любовные песни, намай, посвященные трагическим историям о так и не состоявшихся брачных союзах.) Моя подруга Кейт однажды ходила на концерт монгольского горлового пения – редкий случай, когда группа исполнителей отправилась в мировое турне и приехала в Нью-Йорк. Музыка казалась невыносимо печальной, хотя слова были ей непонятны. После концерта она подошла к солисту-монголу и спросила: «О чем это вы пели?» И он ответил: «Мы поем о том же, о чем все: о пропавшей любви и о том, как кто-то украл самого быстрого коня».

Поэтому сомнений быть не может: и хмонги влюбляются. Один человек нравится им больше другого, они скучают по любимому, если он умер, или вдруг понимают, что по необъяснимой причине им очень нравится запах другого человека или его смех. Но, возможно, они просто не верят, что вся эта романтика имеет какое-либо отношение к причинам, по которым следует вступать в брак. Вероятно, они просто думают, что эти два понятия (любовь и брак) не должны непременно пересекаться – ни в начале отношений, ни вообще. Может, им кажется, что брак – это что-то совсем другое?

Если эта мысль неприемлема для вас или кажется безумной, вспомните, что совсем недавно в западной культуре брак воспринимался точно также – без всякой романтики. Браки, устроенные родителями, никогда не были характерной чертой американской жизни (и тем более похищение невест), но уж брак по расчету всегда был обычным делом в определенных кругах нашего общества до самой недавней поры. Под «браком по расчету» я подразумеваю любой союз, в котором интересы общества ставятся выше интересов двух непосредственных участников процесса. В среде американских фермеров, к примеру, такие браки были нормой в течение многих поколений.

Между прочим, я сама знаю о таком прагматичном браке не понаслышке. Я выросла в маленьком городке в Коннектикуте, и из всех соседей мне больше всего нравилась седовласая супружеская пара – Артур и Лиллиан Вебстеры. Вебстеры держали молочную ферму и жили по незыблемому своду классических североамериканских ценностей. Они были скромны и экономны, щедры и трудолюбивы, религиозны без фанатизма, имели ненавязчивую общественную позицию и воспитывали троих детей законопослушными гражданами. Доброта их не знала границ. Мистер Вебстер звал меня Кудряшкой и разрешал часами ездить на велосипеде по своей аккуратно заасфальтированной площадке для машин. А если я вела себя очень хорошо, миссис Вебстер давала мне поиграть со своей коллекцией антикварных аптечных скляночек.

Несколько лет назад миссис Вебстер умерла. Через пару месяцев после ее смерти я зашла к мистеру Вебстеру поужинать, и мы разговорились о его жене. Мне хотелось узнать, как они познакомились, как полюбили друг друга – всю романтическую прелюдию их совместной жизни. Короче говоря, я задала ему те же вопросы, что и женщинам из племени хмонг во Вьетнаме, и получила те же ответы – точнее, не получила. Мне не удалось добиться от мистера Вебстера ни одного романтического воспоминания о начале их отношений с женой. Он даже признался, что не помнит, когда точно познакомился с Лиллиан. Помнит только, что она до этого всегда жила в городе. И уж точно это была не любовь с первого взгляда. Не было никаких электрических разрядов, никакой искорки мгновенного притяжения. Он вообще никогда не был в нее влюблен.

– Так зачем вы на ней женились? – спросила я.

И мистер Вебстер, прямо и деловито, как свойственно настоящему янки, ответил, что женился, потому что брат ему сказал. Вскоре Артуру предстояло взять на себя заботы о семейной ферме, и ему нужна была жена. Без жены, как и без трактора, держать ферму нельзя. Это был неромантический брак, но молочная ферма в Новой Англии – дело вообще неромантическое, и Артур понимал, что брат прав. И вот прилежный и послушный мистер Вебстер отправился в город и, как и следовало, нашел себе жену. Его послушать, так любая молодая девушка могла бы удостоиться титула миссис Вебстер вместо Лиллиан, и особой разницы никто бы не ощутил. Просто так вышло, что Артур выбрал именно ту блондиночку, что работала в фермерском бюро в городе. Возраст у нее был подходящий. Она была миленькой. Здоровой. Доброй. Короче, годной для замужества.

Таким образом, очевидно, что брак Вебстеров не произошел из страстной, сердечной, горячей любви – как и замужество хмонговской бабули. Можно даже предположить, что это был брак без любви. Но с такими выводами надо быть поосторожнее. Уж я-то знаю, во всяком случае если речь о Вебстерах.

В последние годы жизни миссис Вебстер поставили диагноз – болезнь Альцгеймера. В течение почти десяти лет это некогда сильная женщина угасала, и всем, кто ее знал, было больно на это смотреть. Ее муж, прагматичный старый фермер, заботился о ней все время, пока она умирала. Он ее купал, кормил – забросил все дела, чтобы ухаживать за женой, и научился жить с ужасными последствиями ее болезни. Он продолжал ухаживать за ней, хотя она уже не понимала, кто он такой – и кто она сама. Каждое воскресенье мистер Вебстер наряжал ее в опрятную одежду, усаживал в кресло-каталку и вез на службу в ту самую церковь, где они поженились почти шестьдесят лет назад. Он делал это, потому что Лиллиан всегда нравилась эта церковь, и он знал, что она была бы благодарна ему за его поступок, если бы только находилась в здравом сознании. Каждое воскресенье Артур сидел на церковной скамье рядом с женой и держал ее за руку, а она постепенно удалялась от него в полное забытье.

Если это не любовь, то объясните мне, пожалуйста, очень хорошо объясните, что же такое любовь на самом деле?

Но при этом тоже нельзя делать опрометчивые заявления и предполагать, что все браки по расчету, или по договоренности, или браки, начавшиеся с похищения невесты, за всю историю человечества непременно приводят к долгой и счастливой жизни. Вебстерам просто повезло, до определенной степени. (Хотя подозреваю, что не обошлось и без достаточно серьезной работы над отношениями.) Но у мистера Вебстера и хмонгов есть кое-что общее: идея о том, что эмоциональная картина в начале брака не так важна, как картина в конце, спустя многие годы совместной жизни. Более того, они наверняка согласились бы, что существует не один-единственный «особенный» человек, который поджидает вас где-то во Вселенной и способен наполнить вашу жизнь смыслом как по мановению волшебной палочки. Таких людей много (может, даже в вашем ближайшем окружении), и с каждым из них можно наладить уважительные отношения. А потом можно жить и работать рядом с избранником долгие годы в надежде, что конечным результатом союза станет нежность и привязанность.

В конце вечера в доме Май моя теория вполне отчетливо подтвердилась. Это произошло, когда я задала бабуле-хмонг последний вопрос, который тоже показался ей странным и непонятным:

– Ваш муж – хороший муж?

Бабуле пришлось попросить внучку повторить вопрос несколько раз, чтобы убедиться, что она расслышала верно: хороший ли у нее муж? После чего она в недоумении взглянула на меня, как будто ее спросили: вот эти камни, из которых состоят горы, где вы живете, – это хорошие камни?

Она не смогла придумать лучшего ответа, чем такой: муж у нее ни хороший, ни плохой. Он просто муж, и всё. Такой, как все мужья. Когда она говорила о нем, казалось, слово «муж» для нее означает профессию или даже биологический вид, а не отдельного сильно обожаемого или ненавистного ей человека. Роль «мужа» была довольно простой и включала ряд обязательств, которые ее мужчина, видимо, выполнял удовлетворительно на протяжении всей совместной жизни. У других женщин – то же самое, добавила она, – разве что совсем не повезло и достался настоящий пень. Бабуля дошла до того, что заявила: неважно, по сути, за кого выходить замуж. За редкими исключениями все мужчины более-менее одинаковые.

– Что вы имеете в виду? – спросила я.

– Все мужчины и женщины более-менее похожи друг на друга, как правило, – разъяснила бабуля. – Это все знают.

Другие женщины-хмонги согласно кивнули.

Позвольте на минутку остановиться и сделать смелое и, наверное, совершенно очевидное заявление.

Хмонга из меня уже не получится.

Да что уж там, из меня и Вебстера не выйдет.

Я родилась в конце двадцатого века, в средней американской семье. Как и бесчисленные миллионы других людей в современном мире, рожденных в схожих обстоятельствах, меня воспитывали с верой в то, что я особенная. Мои родители (они не были хиппи или радикалами и голосовали за Рейгана дважды, между прочим) попросту верили в то, что у их детей есть таланты и мечты, которые отличают их от других детей. Мою индивидуальность всегда ценили и отличали от индивидуальности моей сестры, друзей и всех остальных. Хотя я ни в коем случаем не была избалованной, родители верили, что мое счастье имеет значение и я должна найти такой путь в жизни, который поддерживал бы и отражал мой личный поиск счастья.

Тут надо добавить, что все мои друзья и родные воспитывались примерно в таком же ключе. За исключением самых консервативных семей или семей недавних иммигрантов, все мои знакомые на том или ином уровне разделяли идею культурного уважения индивидуальности. Независимо от религии и уровня доходов мы все следовали одной догме, которая появилась совсем недавно, свойственна исключительно Западу и может быть описана в двух словах: «Ты – вот что имеет значение».

Я не хочу сказать, что хмонги не считают своих детей заслуживающими особого отношения, напротив, антропологи считают, что именно они являются самыми заботливыми семьями в мире. Но совершенно очевидно, что их общество не поклоняется алтарю индивидуального выбора. Как и у большинства традиционных общин, семейную догму хмонгов можно выразить не словами «Ты – вот что имеет значение», а фразой «Твоя роль важна». В той деревне все знали, что в жизни есть обязанности; некоторые обязанности выполняют мужчины, другие – женщины, и все должны стараться изо всех сил. Если ты хорошо выполняешь свою роль, то можешь спокойно спать ночью, зная, что ты хороший муж или хорошая жена, – и не надо ждать большего от жизни или отношений.

Встреча с женщинами-хмонгами в тот день во Вьетнаме напомнила мне старую поговорку: «Если есть ожидания, будут и разочарования». Моей знакомой бабуле-хмонг никогда не внушали, что задача ее мужа – сделать ее бесконечно счастливой. Более того, ей не внушали, что ее задача на этой земле – стать бесконечно счастливой. Она никогда не питала таких ожиданий, и потому в браке ее не постигло разочарование. Ее брак выполнил свою роль, необходимую социальную задачу: он был тем, чем и должен был быть, и ее это устраивало.

Меня же, напротив, всегда учили тому, что поиски счастья – это мое естественное (и даже гражданское) право, право по рождению. Поиски счастья – эмоциональная характеристика моей культуры. И не просто любого счастья, а глубокого, даже райского блаженства. А что, как не романтическая любовь, способно принести человеку райское блаженство? Моя культура всегда внушала, что брак должен быть чем-то вроде теплицы, в которой романтическая любовь будет расти и цвести. Вот я и сажала грядку за грядкой великих ожиданий в несколько покосившейся теплице своего первого брака. Это был образцовый огород из ожиданий, но за все свои заботы я получила с него лишь урожай горьких плодов.

Мне кажется, попытайся я объяснить всё это бабуле-хмонгу, та бы ни слова не поняла. И наверняка ответила бы точно так же, как одна пожилая дама, встреченная мною в Южной Италии. Когда я призналась, что ушла от мужа, потому что замужество принесло мне одни несчастья, она спокойно ответила: «А кто счастлив?» И махнула рукой, давая понять, что разговор окончен.

Заметьте, я вовсе не хочу романтизировать простую крестьянскую жизнь в живописной деревушке. Скажу начистоту: у меня нет никакого желания меняться местами с женщинами, которых я встретила в деревне хмонгов во Вьетнаме. Мне такая жизнь не нужна хотя бы по той причине, что у них у всех ужасные зубы. К тому же было бы нелепо и оскорбительно пытаться перенять их взгляд на мир. Неумолимое наступление промышленного прогресса означает, что скорее хмонгам придется перенимать мой взгляд на мир в ближайшие годы.

И между прочим, это уже происходит. В наши дни, когда в связи с наплывом туристов молоденькие девочки вроде моей двенадцатилетней подруги Май постоянно видят западных женщин, им приходится переживать первые критические минуты культурных сомнений. Я называю это явление «А ну-ка, минуточку!» – тот поворотный момент, когда девочки из традиционных обществ начинают задумываться: а чем, собственно, хороша жизнь, где замуж выходят в тринадцать, а рожают немногим позже? Они начинают думать и о том, что, возможно, предпочли бы другой выбор – или хотя бы возможность сделать выбор, раз уж на то пошло. И как только такие мысли забираются в голову этим девчонкам, пиши пропало. Взять Май – умная, наблюдательная, говорит на трех языках. Она уже имеет представление о том, какие еще пути ждут ее в жизни. Совсем скоро она заявит о себе. Другими словами, скоро и у хмонгов быть хмонгами перестанет получаться.

Поэтому нет, я вовсе не хочу – да и не могу, наверное, – отказаться от своей жизни, полной индивидуалистических стремлений, доставшихся мне по праву рождения в современную эпоху. Подобно большинству людей, стоило мне только узнать, что в жизни может быть не один путь, а много, я поняла, что всегда буду хотеть, чтобы у меня было больше выбора: выбор, чтобы выразить себя, индивидуальный выбор, случайный, неоправданный, иногда рискованный… но в любом случае это будет мой выбор. Если бы бабуля-хмонг узнала о том, сколько возможностей было предоставлено мне в жизни – а их было так много, что мне почти стыдно, – у нее бы глаза на лоб полезли. В результате такой личной свободы моя жизнь принадлежит лишь мне и отражает мою личность до степени, совершенно немыслимой в горах Северного Вьетнама – даже в наши дни. Я представляю собой абсолютно новый вид женщины (можете называть его хомо безграничиенс). И хотя наш храбрый новый вид обладает обширными, великими и почти безграничными возможностями, важно помнить, что жизнь, столь богатая вариантами, в перспективе чревата и новыми неприятностями. Мы подвержены эмоциональным сомнениям и неврозам, которые вряд ли знакомы нашим друзьям хмонгам, но среди моих современников, скажем в Балтиморе, встречаются сплошь и рядом.

Проблема, просто говоря, в том, что нельзя выбрать всё и сразу. Вот мы и живем, опасаясь, что нерешительность парализует нас, в ужасе, что каждый выбор может быть неправильным. (Одна моя подруга настолько мнительна, что ее муж шутит: ее автобиография будет называться «Надо было всё-таки взять креветки»).

Не меньше путает и ситуация, когда мы всё-таки делаем выбор и нам начинает казаться, будто, согласившись на одно-единственное железобетонное решение, мы уничтожили какую-то частичку себя. Мы боимся, что, выбрав дверь номер три, мы убьем иную, но не менее важную часть нашей души, которая могла бы проявить себя, если бы мы вошли в дверь номер один или два.

Философ Одо Маркар обратил внимание на существующую в немецком языке связь между словами zwei, которое означает два, и zweifei, сомнение, предположив тем самым, что наличие двух вариантов чего бы то ни было автоматически привносит в нашу жизнь неопределенность. А теперь представьте жизнь, в которой человеку каждый день предоставляется не два и даже не три, а десятки вариантов выбора, – и вы поймете, почему, несмотря на все блага современного мира, он превратился в настоящий генератор неврозов. В мире с таким изобилием возможностей многие из нас попросту немеют от нерешительности. Или же мы раз за разом терпим неудачи на жизненном пути, возвращаясь и распахивая двери, которыми прежде пренебрегли, – так отчаянно нам хочется, чтобы в этот раз всё было как надо.

Бывает и так, что в нас просыпается компульсивная потребность в сравнении – мы примеряем свою жизнь к чужой и втайне задаемся вопросом: а может, нам стоило избрать другой путь?

Разумеется, компульсивное сравнение приводит лишь к ослабляющей дух болезни, которую Ницше называл Lebensneid, зависть жизни: уверенности в том, что кто-то другой намного счастливее, и если бы только у вас была ее фигура, ее муж, ее дети, ее работа, всё сразу стало бы легко, чудесно и наступило бы счастье. (Моя знакомая, психотерапевт, определяет эту проблему как «состояние, когда все мои незамужние пациентки втайне хотят выйти замуж, а замужние – снова быть в свободном полете».) Из-за того что определенности достичь так трудно, решения одного человека становятся приговором для другого, а поскольку никто уже точно не знает, что значит быть «хорошим мужчиной» или «хорошей женщиной», чтобы найти свое место в жизни, теперь нужно быть настоящим специалистом по эмоциональной навигации и ориентированию. Все эти возможности, все эти стремления создают некое странное томление, словно все призраки наших других – отвергнутых – шансов постоянно нависают над нами в теневом измерении и всё время спрашивают: «А ты уверена, что хотела именно этого?» И сильнее всего данный вопрос преследует нас в семейной жизни, потому что эмоциональный риск, связанный с этим глубоко личным выбором, необычайно высок.

Поверьте, у современного западного брака множество преимуществ по сравнению с традиционным браком хмонгов (для начала, мы не похищаем невест), и еще раз повторю: я бы на месте этих женщин оказаться не хотела. Им никогда не познать той свободы, которой я обладаю; не получить моего образования; никто никогда не разрешит им свободно исследовать многочисленные аспекты своей натуры. Но есть один важный дар, который получает на свадьбу каждая невеста племени хмонгов и который редко достается современной западной невесте – уверенность. Когда перед тобой всего одна дорога, ты обычно уверена, что она и есть правильная. А невеста, чьи ожидания счастливой жизни с самого начала были невелики, более защищена от опасности губительных разочарований.

Если честно, я до сих пор не знаю, какова практическая польза этой информации. Не могу же я сделать своим официальным девизом фразу «Довольствуйся меньшим!» или посоветовать молодой женщине, которая собирается замуж, не питать особых ожиданий стать счастливой. Такой образ мыслей противоречит всем современным теориям, которым меня учили. К тому же я знаю пример, когда такая тактика не сработала. В колледже у меня была подруга. Она намеренно ограничила для себя возможности в жизни, словно желала получить прививку от чрезмерно амбициозных ожиданий. Она забыла о карьере, отказалась от манящей перспективы отправиться в путешествие, вернулась домой и вышла замуж за парня, в которого была влюблена еще в школе. С непоколебимой твердостью она заявила, что намерена стать «только» женой и матерью. Ей казалось, что простота этого выбора обеспечивает ей полную безопасность по сравнению с конвульсиями нерешительности, в которых бились ее многочисленные более амбициозные сверстники (я в том числе). Но когда двенадцать лет спустя муж ушел от нее к женщине помоложе, поверьте – я не видела такой ярости и обиды никогда. Она буквально взорвалась от негодования, причем направлено оно было не столько на мужа, сколько на всю Вселенную, которая, как ей казалось, разорвала с ней священный контракт. «Я же просила так мало!» – всё повторяла и повторяла она, словно думала, что одни только малые требования способны застраховать ее от разочарований.

Но мне кажется, она ошибалась – на самом деле она просила очень, очень много. Она осмелилась потребовать у судьбы счастья и осмелилась предположить, что брак принесет ей это счастье. Это очень серьезная претензия. И возможно, сейчас, накануне второго брака, мне было бы нелишне признать, что и я предъявляю судьбе очень высокие претензии. А как же иначе? Это же признак нашего времени. Мне разрешили иметь великие жизненные ожидания, разрешили ожидать от любви и семейной жизни гораздо больше, чем когда-либо было позволено другим женщинам в истории. Что касается близких отношений, я требую от своего мужчины очень много и хочу получить всё сразу.

Невольно вспоминается история, которую мне однажды рассказала сестра. Одна англичанка приехала в США зимой 1919 года и в негодовании написала домой, что в этой чудной стране Америке, оказывается, есть люди, которые действительно считают, что ни одна часть их тела не должна мерзнуть! Тот день, что я провела в разговоре о замужестве с женщинами из племени хмонгов, заставил меня задуматься, что, возможно, в вопросах сердечных я тоже стала таким человеком – женщиной, которая считает, что ее любимый каким-то образом не должен позволять мерзнуть ни одной частичке ее эмоционального существа.

Мы, американцы, часто повторяем, что брак – это «тяжелая работа». Сомневаюсь, что хмонги поняли бы это утверждение. Жизнь – это тяжелая работа, ясно; и работа может быть тяжелой – наверняка с этим они согласились бы, но как брак может превратиться в работу? А вот как: брак становится тяжелой работой, если ты взваливаешь все свои надежды на счастье на спину одного-единственного человека. Выдержать это – тяжелая работа. Недавнее исследование показало, что в наши дни молодые американки больше всего ценят мужчин, которые бы их «вдохновляли», – запросы немаленькие, с какой стороны ни посмотри. Для сравнения: в исследовании, проведенном среди женщин того же возраста в 1920 году, в выборе партнера опрошенные полагались на такие качества, как порядочность, честность и способность обеспечить семью. Но теперь этого мало. Теперь мы хотим, чтобы наши супруги нас вдохновляли] Причем ежедневно! А ну-ка, дорогой, вдохновляй меня!