Текст книги "Гентианский холм"

Девочка как-то спросила матушку Спригг о том, использовалась ли когда-нибудь эта комната, и матушка Спригг ответила, что да – когда невеста и жених приезжали из церкви, они заходили в этот чудесный мирок на несколько минут, прежде чем присоединиться к шумным гостям на кухне. И когда крестили ребенка, он лежал здесь в своей колыбели. И когда кто-нибудь в доме умирал, тело лежало здесь в гробу, как младенец в колыбели, пока не приезжал катафалк и не увозил его в церковь. Стелла думала, что эта комната прежде не имела личной связи с ней, а только с детьми, невестами, женихами и мертвецами, которые прежде были здесь. Но сегодня вечером, совершенно неожиданно, гостиная стала ее комнатой, ее и Захарии. Девочка открыла свою шкатулку, надела новый серебряный наперсток, вынула иглу из парчовой игольницы, почистила ее наждачной подушечкой, похожей на клубнику, продела малиновую шелковую нить и начала вышивать.

Она не опустила шторы, и за окном освещенной свечами комнаты синели зимние сумерки. «Гентианская синь», – сказала Стелла сама себе. Она могла разглядеть очертания подстриженных тисовых деревьев и была рада этому, потому что знала и любила тисы так же, как она любила яблони. Она не могла видеть отсюда Беверли-Хилл, но живо могла представить себе старое тисовое дерево и огромные камни, и овец в синих сумерках, как будто окутанных мантией. Она представила себе Рождественских пастухов, там, вместе с овцами. Один из них, подумала Стелла, был святым человеком. Она вообразила, как он сидит на одном из поваленных камней, завернувшись в свой плащ, и смотрит в море. Он был святым человеком, и овцы собрались вокруг него. Рождественские звезды сияли над его головой, и в руках у него был пастушеский посох. Потом она забыла о нем, потому что комната начала говорить, как это бывает, когда в ней находится кто-то, кого она считает своим хозяином. Небольшой камин шептал сбоку от нее, и раковина шумела. Одежда пастушки зашелестела, когда она наклонилась к пастуху, который мурлыкал ей чудесную песню. Музыка доносилась из рога, и огоньки свечей подпрыгивали и смеялись. Все эти неразличимые звуки вместе создавали голос комнаты.

– Да, – прошептала Стелла. – Спасибо вам. Я не забуду.

И девочка вздохнула с облегчением, потому что то, что она услышала, утешило ее тоску по Солу. Ее детство уходило от нее, и она больше не слышала звуки так отчетливо. Она помнила время, когда слышала шажки мухи по оконному стеклу и музыку звезд. Но сегодня вечером ей приходилось вслушиваться очень внимательно, чтобы разобрать, что именно говорит комната, и, может быть, со временем она забудет, что было сказано. Но она будет помнить, что ей нашептали что-то полное успокоения, что-то о возврате детских ощущений: слышать снова, видеть снова, только еще яснее, чем прежде. И вовсе не плохо быть женщиной, в этом даже есть свои преимущества. Стелла подумала о невесте и женихе, стоявших здесь вместе после свадьбы, и о ребенке в колыбели и улыбнулась, продолжая вышивать.

2

Мужчина, который сидел, закутавшись в плащ, под тисовым деревом, глядя в море, вздохнул и неохотно поднялся, как бы отрицая утверждение, что сидеть на улице в декабрьские сумерки не самое мудрое поведение для человека, недавно оправившегося от болезни. Доктор несомненно запретил бы эту прогулку, если бы он был дома. Но все же вечер был таким же целительным, как весна, и вряд ли мог ему повредить.

Ему нужно было вернуться на это место, побыть здесь, напрячь мышцы, прислушаться к тишине, к окружающей музыке, которую он уже не мог слышать, коснуться пальцами отметины на камне. Когда человек поднялся, чтобы идти, он увидел овец, доверчиво собравшихся вокруг него, и удивился этому. Опираясь на палочку, позаимствованную у доктора, чтобы легче было взбираться на холм, он двигался среди них, словно настоящий пастух. Спускаясь с холма, он заметил теплое зарево камина и пламя свечей в окнах маленькой гостиной. Была ли там Стелла? Он пересек тропинку, ускорил шаг и вошел в сад. Он двигался среди тисовых деревьев совсем бесшумно до тех пор, пока не смог заглянуть в маленькую зеленую гостиную.

Она была там, склонившая голову над своим шитьем и похожая на сказочную принцессу в замке. Открытая шкатулка для рукоделия стояла на подставке сбоку, пламя свечи бросало отблеск на серебро рога, висевшего на стене. Мужчина снова был влюблен, и его душа сияла в глазах, когда он смотрел. Он стоял неподвижно, может быть, минут десять, а потом, как это часто бывает с влюбленными, вдруг опомнился и покраснел. Правильно ли он делал, что шпионил за ней? Это было отвратительно! Мужчина резко оглянулся и, внезапно негромко вскрикнув, снова ушел в тень.

Кто шел там, чьи шаги раздавались в саду, кто поднимал засов на воротах, на чьем серебряном шлеме блистала луна, у кого в кудрях пылала огромная малиновая роза? Может быть, это и был владелец сказочного рога, пришедший в замок своей королевны, чтобы потребовать его?

Молодой рыцарь прошел по садовой дорожке, и аббат разглядел малиновую полосу на его плаще, но тут его внимание было привлечено большущим зеленым драконом, застрявшим в воротах. Ему прищемило хвост, и дракон громко шипел и ругался, пытаясь освободиться. Стелла услышала шум, посмотрела в окно и, выскочив из гостиной, появилась в дверях, радостно хлопая в ладоши.

– Святой Георгий! – закричала она. – Святой Георгий! Счастливого Рождества!

– Счастливого Рождества всем в Викаборо, – громко и сердечно, совсем по-девонширски ответил святой Георгий. – Ну, как твои успехи, барышня Стелла? Растет беверлийская женщина.

Аббат, понимая, о чем идет речь, улыбнулся и ушел обратно в тень, чтобы незамеченным досмотреть счастливую сцену до конца. Он думал, что никогда уже не забудет зрелище освещенного луной дома с его высоким дымоходом, поднимающимся к первой звезде, широко, гостеприимно распахнутой дверью с вырывающимся наружу светом и яркими фигурами участников рождественского представления, идущих процессией среди тисовых деревьев, чтобы получить приветствие от девочки в вышитом розами платье, склоняющейся в реверансе перед каждой из сказочных фигур, которых она так хорошо знала. Святой Эндрю, Святой Патрик и Святой Давид, Аладин и Король Египта, Принц Датский с побледневшим лицом, шут в пестром колпаке с колокольчиками, старый добрый Дед Мороз и еще целая толпа странных творений, загримированных под духов и святых, с трубачом в алом плаще, замыкающим процессию. Этот последний герой остановился у передней двери, повернулся и радостно затрубил.

– Слава священным воинам и счастливому празднику Рождества! – крикнул он.

Затем он шагнул на порог, последний раз крутанув своим алым плащом, и дверь закрылась. Аббат медленно пошел домой, изумляясь тому, какие маски ворвались сейчас в кухню Викаборо. Какая странная путаница из крестоносцев и мудрецов, фей и святых – все это, причудливо переплетенное, вернулось обратно из далеких веков, и никто уже не понимал, что оно обозначало.

Но старинные легенды и не нуждаются в понимании. Это, во многом, результат так называемого «образования», подумал аббат, что интеллектуалы склонны все в большей и большей мере чувствовать себя зрителями жизненной драмы, а не актерами в ней. А эти простые крестьяне, подхваченные земным карнавалом, не задумываются ни о чем, и счастливы…

– Вы были правы, – сказал аббат доктору Крэйну этой ночью. – В душе этой страны сказочный мир необычайно переплетен с реальностью…

Книга третья
ЗАХАРИЯ

Глава I

1

Солнечный свет майского утра наполнил гостиную миссис Лорейн, в которой они со Стеллой шили. Миссис Лорейн мастерила алую фланелевую нижнюю юбку, а Стелла старательно вышивала.

– Сегодня как раз шесть месяцев, Стелла, с тех пор как ты перешла жить ко мне, – сказала миссис Лорейн.

– Да, мэм, – кивнула Стелла, – и два года и четыре месяца с тех пор, как mon Pere[18]Note18
  Отец (фр. – Прим. редактора).


[Закрыть] познакомил нас.

Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Просто невозможно было представить себе, что около двух лет назад они ничего не знали друг о друге, они, которые и представить себе не могли жизни друг без друга.

– На свете есть всего только семь человек, к которым я чувствую это, – сказала Стелла.

– К которым ты чувствуешь что, дитя? – спросила миссис Лорейн.

Она не всегда могла уследить за стремительным полетом мыслей Стеллы – это было все равно, что пытаться следить за метанием ласточки, – но она считала, что даже эти попытки помогают ей вновь ощутить себя молодой. А она уже и забыла, каким чудесным и радостным может быть общество юного создания.

Стелла вторгалась в каждый новый день, как исследователь в неизведанную страну. Ее собственный разум и душа, и весь мир вокруг нее были одинаково полны чудес, неожиданных и встречаемых с удивлением и радостью. Миссис Лорейн, свершая открытия вместе с нею, словно перебирала знакомые, но забытые сокровища.

Она когда-то нашла эти драгоценности сама, переворошила их, восхищаясь, и отложила непонятыми. Но теперь, найдя их снова в компании Стеллы, она стала понимать больше.

В старости она вернулась на то место, с которого начала, и обнаружила, что интуиция юности и мудрость преклонного возраста были двумя ключами, открывающими одну и ту же дверь.

– Что я буду знать их всегда-всегда, – сказала Стелла и, опустив работу, перечислила, загибая пальцы. – Отец и матушка Спригг, Сол, доктор Крэйн, mon Pere, вы, мэм, и – Захария.

Миссис Лорейн знала про Захарию все. Стелла, в действительности, рассказала ей о молодом моряке, который теперь служил под началом Харди на Южно-Американской станции, немного, но она рассказала это немного таким образом, что старая леди теперь чувствовала реальное присутствие Захарии в ее доме.

Она удивлялась, что любовь тринадцатилетней девушки, почти девочки к юноше, которого она не видела больше двух лет, столь прочно жила в ее памяти.

Тем не менее это было так. Когда Стелла вошла в этот дом, Захария вошел вместе с ней. И навряд ли миссис Лорейн удивилась, если бы однажды встретила его на лестнице или в саду – скорее всего она бы мгновенно узнала его.

– А почему человек вдруг начинает испытывать это по отношению к другим людям? – спросила Стелла.

Миссис Лорейн, вспомнив, что осознание вечных взаимоотношений снизошло на девочку в день ее четырнадцатилетия (Стелла, как всегда, перед этим была с нею), тоже отложила работу и задумалась. Они всегда откладывали работу, эти двое, когда склоняли свои головы над новыми открытиями Стеллы.

– Я думаю, что это происходит благодаря узнаванию, Стелла, – произнесла старая леди медленно. – Я думаю, Бог создает так называемые духовные семьи – людей, которые состоят или не состоят в родстве физически, но проходят весь жизненный путь вместе. И это будет долгий путь.

Стелла кивнула. Человек уходит через дверь, когда умирает. Но это только одна дверь. Должны быть и другие. И неизвестность по другую сторону двери не будет столь пугающей, если с тобой члены твоей семьи. Одни подведут тебя к двери, а другие встретят по другую сторону.

И Стелла поняла, что миссис Лорейн была права насчет узнавания. Захария, mon Pere и миссис Лорейн никогда не казались ей чужими. Ее мать тоже не будет ей чужой, когда встретит ее по ту сторону двери.

Они снова углубились в работу, и пока Стелла вышивала, миссис Лорейн воскрешала в памяти обстоятельства, которые привели Стеллу в ее дом. При первой же встрече их узнавание было быстрым и счастливым, и она заметила, что в застенчивом восхищении Стеллы ее домом, гостиной и ее драгоценностями было нечто значительно большее, чем обычное детское любопытство. Это было что-то, похожее на радость возвращения домой. Аббат тоже это заметил.

– Она почувствовала родную обстановку, – сказал он миссис Лорейн позже.

– Разве у нее дома не подходящая обстановка? – удивленно спросила миссис Лорейн.

– Она любит свой дом, – ответил он. – Если вы помните, в старых сказках прекрасные дети добрых приемных родителей всегда любили их, хотя не всегда в их власти было оставаться с ними долго.

Они стали встречаться все чаще и чаще, и через два года Стелла впервые рассталась с отцом и матушкой Спригг. Расставание было не очень трудным, так как она проводила все выходные в Викаборо, но с утра понедельника до вечера пятницы находилась у миссис Лорейн, и матушка Спригг едва не умерла от горя, когда ее ласточка начала оставлять ее.

Но Стелла сама так решила.

– Стелла, мне так хотелось бы, чтобы ты не возвращалась домой, – воскликнула миссис Лорейн однажды, когда аббат в очередной раз проводил девочку на чай, и они собирались уходить. Это был действительно крик боли, так как вечер, ожидающий пожилую леди, был пуст и одинок, а необыкновенная компания маленькой девочки стала очень дорога ей.

И Стелла, которая завязывала капор, приняла это во внимание. Викаборо всегда будет для нее самым дорогим местом на земле, и никогда у нее не будет другой приемной матери, кроме матушки Спригг, но в миссис Лорейн и ее домике была та утонченная красота, которая утоляла в Стелле что-то, что до сих пор не было удовлетворено, и к тому же у нее не было сомнения, что она очень нужна миссис Лорейн.

Араминта, на которой держался весь дом, была слишком занята и не могла выкроить часок, чтобы посидеть со своей хозяйкой, а если и составляла ей компанию, то всегда была сердита. И Стелла, как обычно, прямо перешла к сути дела.

– Вы и вправду хотели бы, чтобы я жила у вас, мэм? – спросила девочка очень серьезно.

– Да, Стелла.

– Я не могу жить у вас всегда, потому что у меня есть матушка Спригг, но я могу половину времени быть с вами, а половину – с матушкой Спригг.

– Мы подумаем об этом, – вмешался аббат, и больше в этот вечер ничего не было сказано.

Миссис Лорейн поговорила с аббатом, аббат с доктором, а доктор, собрав все свое мужество, обратился к отцу и матушке Спригг.

– Моя Стелла – маленькая служанка? – возмущенно воскликнула матушка Спригг. – Вы удивляете меня, доктор, как вы только могли об этом подумать? Мы воспитывали ее совсем не для этого, и я была бы вам очень обязана, если бы вы прекратили этот глупый разговор.

Отец Спригг раздумывал дольше и выразился куда категоричнее.

Но доктор, когда смог заставить их выслушать себя, объяснил, что хотя девочка и будет получать немного денег за свои услуги, но будет жить у миссис Лорейн не в качестве служанки, а как приемная внучка.

У нее будет совсем немного обязанностей: стирать пыль, мыть фарфор, расставлять цветы.

А миссис Лорейн взамен обучит ее хорошим манерам, чему она никогда не сможет научиться в Викаборо. Ее научат играть на клавикордах и искусству вести светскую беседу как на французском, так и на английском языках.

– А сколько же времени останется на занятия с вами, доктор? – требовательно поинтересовалась матушка Спригг.

Она думала, что поймала его, но доктор покорно ответил, что, если Стелла будет приходить к нему раз в неделю, он будет более чем счастлив.

– Я уже преподал ей самый лучший урок – действительную любовь к знаниям, – сказал он, – и одного дня в неделю будет вполне достаточно, чтобы поддерживать эту любовь.

Мысль о том, что его Стелла будет болтать по-французски и играть на клавикордах, как заправская леди, окончательно добила отца Спригга. Он был слишком добросердечен и напрочь лишен воображения, чтобы негодовать, как матушка Спригг, на преимущества, которые получит Стелла в результате разлуки с ними. Но матушка Спригг в конце концов тоже уступила. Она была прирожденной матерью, и хотя чувство собственности было сильно, любовь все же пересилила.

Вот так это и произошло, и за прошедшие шесть месяцев Стелла удивительно выросла – умственно и духовно.

2

Стелла закончила вышивать зеленого дельфина с золотыми плавниками, а миссис Лорейн подрубила фланелевую юбку и прилегла отдохнуть на софу, в то время как Стелла читала вслух французские басни из маленькой книжки.

Хорошо обученная доктором латыни, она осваивала французский с такой легкостью и начала говорить с таким безупречным произношением, что просто изумляла старую леди. Та не могла понять, как дитя фермеров могло быть столь способно в учебе, таким естественно утонченным и чувствительным, как этот ребенок.

Теперь она понимала, почему аббат, встретив однажды Стеллу, не мог больше потерять ее из виду. Стелла была сокровищем, которое, найдя однажды, держат очень крепко. Она была одной из тех немногих, кто является оправданием Всевышнего за создание человеческой расы.

Араминта вошла в комнату с бокалом вина для миссис Лорейн, кружкой молока для Стеллы и двумя кексами и сообщила, что нанятый экипаж ждет. Миссис Лорейн теперь по утрам изредка выезжала и в это утро намеревалась посетить богадельню в Кокингстоне, чтобы отвезти гостинцы для одного из ее обитателей.

Ей пришлось продать несколько драгоценностей, чтобы заплатить за эти поездки, но она считала, что это полезно для Стеллы. Иногда, как сегодня, поездка совершалась с благотворительной целью, и Стелла училась деликатно облегчать нужды бедных людей.

В другие дни они наносили светские визиты и, сидя безмолвно и неподвижно на стуле (поскольку молодые особы, участвующие в светской процедуре, должны быть увидены, а не услышаны), с руками, аккуратно сложенными на коленях, и ногами, прижатыми одна к другой на скамеечке для ног, Стелла с удивлением узнала, какие темы и как прилично обсуждать в светском обществе, и позже (от миссис Лорейн) еще и почему.

Это была единственная часть обучения, которая оставила ее холодной. Стелле представлялось невыносимо глупым, что можно обсуждать разрешение от бремени леди (в отсутствие мужчин), но ни в коем случае – овцы, и казалось совсем неправильным, что оживленная беседа считалась хорошим тоном, даже если речь при этом шла о скучных и дурацких вещах.

И разъяснения, которые дала ей миссис Лорейн по поводу этого феномена – мол, об овцах не говорят, потому что они существа низшие, а молчание расценивается как плохие манеры, так как это заставляет других людей чувствовать себя неловко, – показались девочке не совсем убедительными.

Она думала про себя, что все эти люди просто никогда не держали ягнят в Беверли-Хилл и не чувствовали себя на седьмом небе, сидя рядом с Солом в углу у камина, хотя он ничего при этом и не говорил. Несмотря на то, что в Стелле была часть, которая любила светское общество, другая ее часть всегда будет ощущать голод по здравому смыслу и спокойной тишине Викаборо.

Они немного перекусили и пошли наверх надеть шляпки, а Араминта добавила в корзину, наполненную пакетиками чая, мятными лепешками и сахаром, законченную нижнюю юбку. К большому удивлению миссис Лорейн, Араминта не выразила никакого негодования по поводу дополнительных забот, связанных с появлением в доме Стеллы. Она полюбила девочку, ей было по душе, что в доме снова звучат клавикорды, но больше всего ей нравилось, что рабочая шкатулка миссис Лорейн снова находится на своем прежнем месте, хотя теперь ею пользовалась Стелла, а не пожилая хозяйка.

Экипаж был нанят в «Короне и Якоре», и трудно было сказать, что в нем было старше – сам фаэтон с его проеденными молью диванными подушками, полуслепая белая лошадь, которая тянула его, или глухой возница в ливрее горчичного цвета с тусклыми пуговицами, который сидел на козлах.

Весь экипаж двигался так медленно, что впору было идти пешком, но в такое прекрасное майское утро это было даже приятно, так как открывалась возможность полюбоваться каждым цветком и деревом, мимо которого они проезжали. Сегодня верх экипажа был опущен, погода стояла теплая, так что только легкий плед покрывал их колени, а миссис Лорейн прихватила даже летний зонтик от солнца из серого шелка с золотой бахромой.

– Вы прекрасно выглядите, мэм, – сказала Стелла просто, и действительно, в серой накидке и бархатной серой шляпке, строгая и очень прямая, миссис Лорейн производила царское впечатление. Сама Стелла в новом зеленом плаще и зеленом капоре, украшенном маргаритками, держалась с полной достоинства грацией, невольно подражая своей благодетельнице и тоже являя собой приятное зрелище.

В то время как они медленно удалялись, Стелла оглянулась на небольшой белый домик с голубой входной дверью и медным дверным молотком и на сад, наполненный цветами, которые вились по стенам и издавали чудесный запах. Она посмотрела и на Торрское аббатство, и на источник святого Альфреда с его каменной аркой. Луга между деревушкой Торре и побережьем были яркими от лютиков и окаймлены лабазником.

Ветер с моря овевал дам, принося струи запаха, который заставлял Стеллу морщить нос от удовольствия. Эта деревушка Торре была теперь ее частью, и она любила ее. Домом ее теперь был не только Гентианский холм, Викаборо и Беверли-Хилл, теперь он включал деревушку Торре, аббатство, часовню святого Михаила, Торкви и церковь у моря, которую она посещала только в мечтах.

– И Кокингстон, – сказала она миссис Лорейн.

– Что, дорогая?

– С сегодняшнего дня мне будет принадлежать еще и Кокингстон.

– Ты там и раньше была, дорогая.

– Мы только проехали мимо, не въезжая в сам парк, как сделаем сегодня. Как вы думаете, мы увидим мадам Мэллок?

– Надеюсь, не на дороге, дорогая, – ответила миссис Лорейн сухо.

Мадам Мэллок, жена хозяина Кокингстонского поместья, была для Стеллы фигурой почти сказочной. Еще молодая и стремительная, она разъезжала по узким грязным дорожкам в золоченой карете, запряженной шестеркой лошадей, с такой скоростью, что встречать ее было рискованно и неприятно, поскольку карета заполняла девонские дороги от ограды до ограды, а остановить шесть скачущих лошадей было делом нелегким. Но Стелла любила встречать ее, даже если в результате встречи приходилось пятиться назад или застревать в грязи. Позолоченная карета и мадам Мэллок, в шелках и бархате с драгоценностями, сверкающими в ушах, оживляли мысли и мечты девочки еще несколько недель после встречи.

Но сегодня они никого не встретили, медленно продвигаясь по колее дороги Роббера. Дубы, покрытые весенней листвой, образовали над их головами своды, а крутые берега по обеим сторонам были покрыты голубыми пролесками и розовым лихнесом. Когда они остановились, чтобы полюбоваться видом, вдруг раздалось пение птиц, которое разливалось вокруг с такой силой, что звук волн, разбивающихся о берег, тонул в нем.

Они ехали через Кокингстон с его побеленными домиками, крытыми соломой, и кузницей четырнадцатого века с большим прудом перед нею. Ручей сбегал вниз вдоль одной стороны улицы, и звук бегущей воды казался частью Кокингстона. Собственно, его название и обозначало – «селение вблизи воды». Они въехали в ворота кокингстонского парка. Церковь, богадельня и помещичий дом находились в парке, и все посетители, если хотели, проезжали через него. Большая часть знаменитых кокингстонских оленей была продана нынешним хозяином поместья, но несколько штук все же осталось, сейчас они щипали траву под деревьями. Их пятнистые тела были прекрасны в солнечных лучах.

Деревья расступились, и помещичий дом предстал пред ними во всей своей красе. Стелла ахнула от восхищения. Конечно, она не догадывалась, что именно здесь жил хозяин простых батраков и фермеров, но внезапно, когда экипаж проезжал по парку, она вспомнила о них. Все эти дни, когда она жила с миссис Лорейн, больше всего она скучала по этим людям.

Помещичий дом представлял собой прекрасное трехэтажное здание с большим двором, окруженным стеной. Слева ворота вели в сад, а за ним была церковь. Справа располагались конюшни, псарни и богадельня.

– Были ли вы в этой церкви, мэм? – возбужденно спросила Стелла – ее воображение было захвачено прекрасной нормандской башней, возвышающейся над деревьями.

– Дорогая моя, я – католичка, – ответила миссис Лорейн строго.

– А в усадьбе вы бывали, мэм?

– Мистер Роджер Мэллок – священник англиканской церкви, – отвечала миссис Лорейн с прежней суровостью, – и он не очень-то жалует соседей-католиков. Но я все же была там однажды. Там очень красиво. Есть хоры для музыкантов, есть обеденная зала, обитая деревом, расписные потолки итальянской работы, на одном, я помню, богиня Флора в цветочной беседке. И я точно не скажу, моя дорогая, но, кажется, обои в одной комнате были сняты с трофейного французского судна. На них изображена высадка капитана Кука на дикий остров, и повсюду вытканы пальмы и голые туземцы.

– Вот это да! – восторженно выдохнула Стелла.

– По-моему, дорогая, это просто безвкусица, – сухо сказала миссис Лорейн. – И уж во всяком случае рядом с богиней Флорой… А еще золоченая карета и лошади шестеркой.

Она поджала губы, и Стелла подумала о том, как это странно, что разные представления о Боге даже самых лучших людей заставляют их относиться друг к другу с неприязнью.

Экипаж остановился возле богадельни: семь домиков, и каждому около двухсот лет. Мэллоки сравнительно недавно поселились на этих землях: они обосновались здесь чуть более ста пятидесяти лет назад. До них в усадьбе жили Карейсы, и некогда сам сэр Джордж Карейс основал на старости лет богадельню, будучи вдруг охвачен чувством, что, может, в своей жизни он не был таким добродетельным, каким мог бы быть.

«На старости лет он решил посвятить остаток дней своих Господу Богу и праведной жизни, – писал его биограф, – зная, как угодны Богу милосердие и добрые дела, он вознамерился сделать что-нибудь для бедных», – и построил богадельню. Домики стояли под одной крышей, но перед каждым был свой травяной газон, обнесенный каменной изгородью. В каждом домике было по две комнаты, и жили там только женщины или только мужчины. Владелец усадьбы выдавал им по шиллингу в неделю, а на Рождество – новую верхнюю одежду и новую рубашку или блузку.

Имя старухи, которую они пришли навестить, было Вильмотта Боган, но все звали ее бабусей Боган. Она лишилась всех средств – лишилась не сразу, это была, как говорили, долгая история – и под конец дошла до того, что нанималась полоть огороды. Последние два года она пропалывала сорняки у местной мелкой аристократии, пока не стала слишком старой, чтобы гнуть спину, и тогда мадам Мэллок сжалилась над ней и поместила ее в богадельню. Пару раз она полола и у миссис Лорейн, и миссис Лорейн не забыла про нее теперь, хотя, сказать по правде, не была страстной любительницей несчастных старушек.

– Ты только не обращай внимания на бабусину болтовню, дорогая, – шепнула она Стелле, когда они выходили из экипажа. – И на то, как она смотрит, тоже. Она со странностями и иногда говорит невероятнейшие вещи! А так как дети ей неинтересны, может быть, она будет немного резка с тобой.

Они прошли по узкой тропинке сквозь садик, где бабуся Боган выращивала травы, и их пышные юбки задевали растения, поднимая вихри ароматов. Матушка Спригг немного разбиралась в травах, и Стелла сразу заметила, что бабуся Боган, должно быть, тоже – у нее росли девять магических трав: чемерица, розмарин, шалфей, лаванда, мелисса, рута, майоран, полынь и вербена. Были и другие травы: мята, арника, ромашка, были растения, названия которых Стелла не знала, но эти девять росли на первом месте.

У каждого домика был свой вход – дубовая дверца, утопавшая в толщи старой каменной кладки, а по бокам – узкие ромбы окон старинного зеленого стекла и еще по два окна наверху. Дверь бабуси Боган была прикрыта неплотно, и сквозь щель выползал дымок и доносилось приглушенное пение.

Миссис Лорейн робко постучала в дверь и шепнула Стелле:

– Придется подождать, пока она не будет готова принять нас.

Они ждали минут десять, затем пение смолкло, легкие ноги прошагали по каменному полу, и дверь открылась. Стелла хотела поднять глаза, как это делают дети, чтобы увидеть либо взрослого, но, к ее радости и удивлению, карие глаза маленькой старушки, ростом не больше нее самой, смотрели ей прямо в глаза; и Стелла точно знала, что где-то ее уже видела. И казалось ошибкой называть бабусю Боган старой – несмотря на ее морщинистую темную, пергаментную кожу, крючковатый нос, дряблый старческий подбородок (ей уже стукнуло восемьдесят), ее глаза-изюмины были такими яркими, спина – прямой, а вся крошечная фигурка – такой подтянутой, что она была похожа скорее на ребенка, чем на старую женщину.

На ней было темно-коричневое кашемировое платье с широкими юбками, белый передник и чепец, на плечах ярко-красная шаль, и она была невероятно чистенькой и опрятной. Но в то же время впечатление от нее самой было таким ошеломляющим, таким ярким и резким, что человек неподготовленный наверно отпрянул бы, если б пронзительные глаза бабуси впились в него, а насмешливый смешок без слов возвестил бы, что она думает о том, что разглядела.

Но миссис Лорейн и Стелла держались твердо. Миссис Лорейн была закалена предшествующим опытом, а Стелла… Стелла по-своему, не из-за выучки, а инстинктивно умела видеть так же ясно, как и бабуся Боган, и сразу поняла, что эта отталкивающая старуха была вовсе не такой страшной, как казалось. Без всякого сомнения, она многое познала в жизни, но зло отбросила прочь, пусть и за огромную цену – и теперь была свободна от него. Стелла смотрела на бабусю Боган несколько секунд и вдруг присела перед ней в знак своего почтения, хотя и сама не понимала, почему.

Бабуся Боган тоже неуклюже присела перед госпожой, провела их в комнату, смахнула пыль со стула для миссис Лорейн, но ее манера держать себя отнюдь не соответствовала смиренности ее действий.

Она стояла перед гостьей, скрестив на животе крючковатые пальцы, на лице светилась добрая насмешка: достопочтенная миссис Лорейн пришла не в самую подходящую минуту. Противный едкий дымок просочился из котелка, висевшего над огнем, и миссис Лорейн чихнула.

– Будьте здоровы, мэм, – пожелала бабуся Боган.

– Вот еще один дьявол вышел наружу, – миссис Лорейн рассмеялась. – Присядь, бабуся, – сказала она.

Бабуся Боган присела на свободный стул – их было всего два – и стала наблюдать, как Стелла достает для нее фланелевую нижнюю юбку, пакеты с чаем, сахаром, мятными лепешками.

– Спасибо вам, мэм, – быстро сказала она и убрала пакеты в стенной шкафчик за камином. Она благодарила искренне, но без подобострастия. Если богатым нравится делать беднякам подарки, то почему бы и нет? Это ублажает богачей и не наносит им ущерба.

Но миссис Лорейн бабуся любила. Она могла посмеиваться над легким ханжеством и самообманом, с помощью которых люди, кроме самых честных и смелых, защищаются от слишком глубокого понимания самих себя, но знала цену и внутренней красоте, и в ее остром горящем взоре была неподдельная мягкость, когда она заново присела и стала расспрашивать гостью о ее ревматизме. Пока они говорили об этом недуге, Стелла, сидевшая на трехногом табурете, рассматривала комнату.