Текст книги "Очаровательный повеса"

Глава 4

И вот среди многочисленных отпрысков короля появилась девочка. Рожденная одной из ничем не примечательных наложниц, она не была ни особенно красивой, ни слишком умной, но нянька, вырастившая многих королевских детей, любила ее больше всех. Ее звали Дав – Голубка.

Аса Мейкпис посмотрел на паренька с некоторым удивлением: он никак не вписывался в мир Эвы Динвуди, – а потом взглянул на леди.

Мисс Динвуди стояла, обхватив себя руками, и явно избегала его взгляда. На ней было то же светло-серое платье, что и утром: скромное и неброское, словно она боялась выделиться. Странно. По отношению к нему она проявляла прямоту и бесстрашие, а на это способен далеко не каждый мужчина, и вдруг испугалась собаки?

Эва Динвуди, казалось, состояла из двух половинок, которые не вполне подходили друг другу, и для Асы оставалась загадкой. Поскольку она продолжала молчать и избегала его взгляда, он кашлянул и, протянув ей букетик, произнес:

– Это вам.

Маргаритки он непонятно зачем купил неподалеку от ее дома. Это были самые дешевые цветы и, протягивая их ей, Аса почувствовал себя ослом.

Эва – дочь герцога – наверняка привыкла к розам и бриллиантам, к подаркам, которые он не мог себе позволить, к подаркам из другой жизни.

Но вот она подняла глаза, и лицо ее осветила прелестная улыбка. Эва взяла букетик и тихо проговорила:

– Спасибо.

Аса почувствовал, как в груди отчего-то стало горячо и тесно.

– Я пришел… пришел, чтобы… – Он сделал неопределенный жест рукой.

Эва прикоснулась к нежному лепестку и внимательно посмотрела на него.

Если бы он сказал, что пришел узнать, как она себя чувствует, и удостовериться, что вложения в восстановление парка развлечений не прекратятся, она бы наверняка смутилась, поэтому, приподняв бровь, заявил:

– Пришел вам позировать.

Эва растерянно моргнула.

– Сейчас?

– А почему нет? – Он намеренно потеребил шейный платок, но заметив тревогу в ее голубых глазах, улыбнулся. – Ах да. Я должен все время оставаться полностью одетым.

Он не смог скрыть усмешку, взглянув на ее лицо. Она такая чопорная и строгая, ее так легко шокировать.

– Совершенно верно. Ну, хорошо. Только позвольте мне отдать букет Руфь, чтобы поставила в воду, и перекинуться парой слов с Жаном-Мари.

Эва поспешно удалилась, и Аса, оставшись в одиночестве, медленно обвел глазами комнату. Голубка сидела на своем месте – в клетке. Он дал ей несколько зернышек, потом подошел к книжным полкам, рассмотрел корешки и с удивлением обнаружил, что половина книг на французском.

Услышав, что она вернулась, Аса обернулся.

– Вы читаете по-французски?

– Да. Пожалуйста, садитесь.

Аса расположился на диванчике, положив обе руки на спинку, ноги вытянул вперед.

– Так?

– Да, вполне.

Она подошла к своему столу и стала что-то переставлять, а он не мог отвести глаз от ее тонкой талии, от плавного покачивания юбок. Наклонив голову, он мог увидеть – нет, все же скорее представить – ее лодыжки под ними.

Эва обернулась, и он быстро выпрямился, изобразив самый невинный на свете взгляд.

Она подозрительно вскинула бровь, но промолчала и села за стол напротив. У нее в руках был большой альбом и карандаш.

Аса указал подбородком на альбом и разочарованно проговорил:

– Я думал, вы будете рисовать меня красками.

– Конечно, но сначала мне необходимо сделать несколько набросков. Поверните голову влево.

Аса выполнил просьбу, но она поправила.

– Для вас другая сторона левая.

Он закатил глаза, но подчинился.

– Зачем вам нужны…

– Опустите подбородок ниже.

Он опустил подбородок и поднял глаза. Взгляд получился исподлобья.

– …наброски?

– Мне так легче.

И она начала рисовать.

Ее движения были грациозными, быстрыми и решительными. Она работала как профессионал, для нее это было привычное дело.

– Вы давно рисуете? – спросил Аса.

– Не шевелитесь.

Но ему сразу нестерпимо захотелось почесать нос.

– Я начала рисовать, когда мне было тринадцать, – пробормотала Эва, склонившись над работой. – Тогда Валентайн отправил меня в Женеву.

А вот это уже любопытно.

– Монтгомери? А почему не отец?

Эва на мгновение замерла, и Аса понял, что задел какой-то чувствительный нерв, потом, расслабившись, вернулась к работе и между прочим заметила:

– Вэл всегда заботился обо мне больше, чем наш отец.

– Ваш отец, герцог? – уточнил Аса, внимательно наблюдая за собеседницей.

– Ну да. – Ее ресницы затрепетали, потом замерли. Глаза были опущены на рисунок, и Аса их не видел, но до боли хотел узнать, какие чувства в них отражаются. – Старый герцог был очень холодным человеком. Ребенком я жила в его доме, но почти никогда его не видела. Да и он едва ли замечал меня.

– А ваша мать? – Аса сам не понимал, почему ему так важно было узнать о ней как можно больше.

Эва несколько минут молчала, потом спросила:

– А что с ней?

Аса улыбнулся.

– Кто она?

Взгляд ее голубых глаз был таким холодным, что по его телу пробежали мурашки.

– Нянька.

Аса ждал, удерживая ее взгляд, но она больше ничего не сказала и продолжила рисовать.

Он вздохнул и пошевелил плечами, чтобы избавиться от напряжения.

– Не шевелитесь, – сказала Эва.

Аса прищурился.

– Так вы там выучили французский? В Женеве?

– И немецкий тоже. – Она изучила свой набросок с расстояния вытянутой руки, потом внимательно всмотрелась в лицо модели. – Я посещала маленькую частную школу для девочек, а летом жила с престарелой парой – братом и сестрой – и с Жаном-Мари, который был приставлен ко мне, когда мне было пятнадцать. Брат этой пожилой дамы был хорошо известный миниатюрист. Обнаружив, что у меня есть некий намек на талант, он взял меня в ученицы.

– Вы долго там жили?

– Я вернулась в Англию всего пять лет назад, – сказала Эва и наклонилась поправить что-то в наброске. – К этому времени брат-художник и его сестра уже умерли.

Она говорила спокойно, но Аса услышал нотки печали в ее голосе и не смог их оставить без внимания.

– Вам их не хватает?

– Конечно. – Она перестала рисовать и подняла глаза. – Они относились ко мне как к родной: кормили, одевали и учили.

– Потому что ваш брат им платил, – отметил Аса с изрядной долей цинизма.

– Пусть так. – Эва прищурилась, и на ее скулах появилось два розовых пятна. Аса ощутил удовлетворение: все-таки ему удалось пробиться сквозь стену ее отчужденности. – Но только приязнь нельзя купить. Мсье Латиф не должен был учить меня рисовать, а мадемуазель Латиф вовсе не обязана была печь мои любимые лепешки на розовой воде, но они делали это, потому что любили меня.

Для нее было важно, чтобы люди любили ее ради нее самой, а не ради денег ее брата. Аса это понял и сразу пошел на попятную.

– Тише, тише, я не хотел сказать ничего плохого о вашей приемной семье.

– Разве? – Она взирала на него прищурившись, и Аса не мог не почувствовать ее королевой, а себя – куском грязи под ее ногами. – Вам, похоже, нравится все сводить к деньгам.

Он наклонил голову, стиснул зубы и прорычал:

– Знаете, для некоторых – кто не родился с золотой ложкой во рту – большая часть жизни связана с добыванием денег: как их добыть, как сохранить, как обеспечить себе достойную жизнь.

– Я знаю.

– Разве? – Его голос был суров. Как смеет эта чертова аристократка судить его? – Но вы ведь никогда не нуждались в деньгах, и брат обеспечивает вас раньше, чем вы успеваете об этом подумать. Что вы можете знать о том, до какого отчаяния может довести отсутствие денег?

Она какое-то время смотрела на него молча, потом тихо спросила:

– А что вы знаете об этом?

– Я знаю, что меня оценивают по количеству денег. У меня нет имени, нет титула, нет таланта – я лишь могу организовать работу в театре. Как еще меня можно судить, кроме как по весу кошелька? – Аса подался вперед, позабыв про позу, которую она просила его принять, и продолжил зло, напористо: – И я точно знаю, что было время, когда, появись передо мной дьявол, я бы не задумываясь продал ему душу за тысячу фунтов и пару бриллиантовых пряжек для моих туфель. – Его губы скривились, он снова рухнул на диван и отвернулся. – Так что не надо читать мне лекций о моей любви к деньгам.

Последовала пауза, и в тишине комнаты Аса услышал, как она порывисто вздохнула.

– Кто судил вас по отсутствию денег?

Перед глазами возникло и исчезло прелестное вероломное лицо, но это было очень давно, десять лет назад, и он заставил себя забыть имя обманщицы. Аса с циничной усмешкой посмотрел Эве прямо в глаза и ответил вопросом на вопрос:

– А кто нет?

– Я, например, – ответила она просто, задумчиво глядя на него.

– Разве? – прошептал он злобно. Нет, он мог вытерпеть вежливую ложь, но почему-то не желал слышать обман от нее. – Я бы не сидел в этой комнате с вами, если бы вы не взяли под свой контроль расход денег вашего брата.

Она не отступила.

– Да, я контролирую финансы, но ведь не вас. И, думаю, мистер Харт, в любом случае: будь у вас все деньги мира или сиди вы без единого пенни в грязи – вы все равно не привлекли бы мое внимание.

Аса не сразу осознал сказанное, но когда до него дошел смысл ее слов, откинулся на спинку дивана и от души расхохотался. Да, это она, гарпия, которую он едва начал узнавать. Прошло несколько секунд, прежде чем он сумел взять себя в руки, и когда ему это удалось, вытер слезы и сказал:

– Будь я проклят, мисс Динвуди, но мне куда больше нравится ваш острый язычок, чем бесконечные потоки сладкой лжи, что льются из прелестных уст.

Он подумал, что она может оскорбиться на его прямоту, но, подняв глаза, увидел на ее лице довольную улыбку, которая, впрочем, быстро исчезла.

– Может, вы примете наконец нужную мне позу?

– С удовольствием, – сообщил он почти искренне и опустил подбородок, как было велено.

В такой позе он мог смотреть на нее только исподлобья, но и это не мешало видеть, с какой увлеченностью она работает. Она бросала взгляд то на его лоб, то на нос, то на губы, а когда их взгляды встречались, в ее глазах горел вызов, ноздри едва заметно раздувались, аккуратные белые зубки кусали нижнюю губу. Эва откровенно изучала его, анализировала, исследовала, и это невероятно возбуждало.

Почувствовав, что в паху стало тесно, он вытянул ноги подальше вперед и негромко спросил:

– Что вы видите, когда так смотрите на меня?

Что она видит?

Эва вздохнула, попыталась отвести взгляд в сторону, но не преуспела.

Мистер Харт развалился на ее изящном диванчике, словно мародер-викинг в разграбленной христианской церкви. Его широкие плечи занимали больше половины дивана, а раскинутые руки доставали от одного конца до другого. Его яркий фиолетовый сюртук был расстегнут и резко контрастировал со спокойным серо-голубым цветом диванных подушек. Одна длинная нога была вытянута, вторая согнута в колене. В такой позе его бедра были обтянуты, пожалуй, больше, чем того требовали приличия, и не надо было обладать особенно острым зрением, чтобы заметить отчетливую выпуклость. Эва почувствовала, что краснеет.

Что она видит? Прежде всего гнев и угрозу насилия: пока еще под контролем, но, по ее мнению, довольно-таки слабым. А еще силу, которая могла не только причинить ей боль, но даже убить ее, если бы он захотел, внутреннюю безжалостность, присутствовавшую в той или иной степени в каждом мужчине.

Она видела в нем воплощение своих самых ужасных страхов.

Но – и это ранее не имело прецедента – Эва видела в нем кое-что еще: искушение – ее искушение, – одновременно влекущее и пугающее: видела его мужественность, заполнявшую пространство между ними.

Ее тянет к нему и все в нем привлекает: и этот дерзкий взгляд, и насмешливый рот, и длинные мускулистые ноги, и широкие мощные плечи, очень-очень мужские.

Это сущее безумие – умом Эва это понимала. Никогда раньше она не желала мужчину, да и, честно говоря, панически их боялась.

Она вздохнула в надежде, что мистер Харт не умеет читать мысли, а лицо ее не выдаст, но поняла, что надеется зря: его глаза под тяжелыми веками были слишком проницательны.

– Я вижу… – она облизнула внезапно пересохшие губы, – …что ваша линия волос – почти идеальной формы арка над высоким лбом. Ваши брови слегка изгибаются вверх по краям, а правую пересекает шрам. Когда вы серьезны, уголки губ у вас находятся на одном уровне со зрачками, но когда улыбаетесь, равновесие нарушается. Я вижу, что ваш подбородок и челюсть имеют практически классические пропорции, а справа заметен белый шрам в форме запятой.

Эва, наконец, отвела взгляд – ей надо было перевести дух. Разумеется, на него не могли произвести особого впечатления эти наблюдения, поэтому, еще раз глубоко вздохнув, она закончила:

– Я вижу каждую линию вашего лица, каждое их пересечение и взаимосвязь. Вот что я вижу, когда смотрю на вас.

– И это все? Линии? – уточнил он, явно разочарованный.

Она покосилась на своего натурщика, а он продолжал смотреть на нее, причем совершенно невозмутимо, никак не показывая своего отношения к ее наблюдениям.

Нет, похоже, ей не удалось его обмануть.

Эва опять облизнула губы, выигрывая время, и добавила, тщательно подбирая слова:

– А еще я вижу: очень сдержанного человека.

– Сдержанного, – повторил Аса, словно пробуя слово на вкус. – Откровенно говоря, не уверен, что понимаю значение этого слова, но мне кажется такой ответ не вполне… достоверным.

Глаза Эвы вспыхнули гневом, но прежде чем она успела что-то сказать, он тихо засмеялся и спросил:

– Скажите, мисс Динвуди, вам хотелось бы знать, что вижу я, когда смотрю на вас?

«Нет, конечно же, нет!»

– Да! – выпалила она и поморщилась, поскольку хорошо знала, что видят мужчины, глядя на нее: ничем не примечательную серую мышь, да и то, если пребывают в доброжелательном настроении, но чаще дурнушку.

Она приготовилась услышать что-то подобное, но когда осмелилась взглянуть в лицо своего натурщика, взгляд его был горячим и тяжелым, совсем не мягким и определенно не добрым, но и не брезгливым, не насмешливым.

Он смотрел на нее как на равную, словно она его интересовала и даже… привлекала.

– Я вижу женщину, которая страшно боится показаться слабой, которая держится как королева, не допуская даже мысли, чтобы ее жалели, которая, как я подозреваю, запросто может управлять всеми нами.

У Эвы перехватило дыхание, страшно было, что от какого-нибудь звука или жеста чары развеются.

Уголок его губ дрогнул и медленно пополз вверх.

– И еще я вижу очень любознательную чувственную женщину, которая чего-то смертельно боится: себя? Других? Не знаю. – Аса подался вперед, нарушив позу, в которой должен был сидеть, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отодвинуть свой стул подальше. – Только я думаю, что у нее внутри горит огонь. Возможно, это лишь угли слабо тлеющего костра, но если к ним добавить сухих дров и раздуть пламя… – он улыбнулся, и почему-то его улыбка показалась ей опасной, – …то оно так разгорится, что уничтожит все вокруг.

Эва забыла, что надо дышать, и смотрела на него, словно птичка на кота, изготовившегося к прыжку. Он говорит о ней? Огонь? От одной только мысли ее бросило в жар.

– Я… – Слова застряли в горле, и она опустила глаза на свои рисунки. Да что, черт возьми, с ней происходит!

Ситуацию разрядил Жан-Мари.

– Вы велели сказать, когда часы пробьют два.

Чернокожий гигант перевел взгляд с хозяйки на гостя и подозрительно нахмурился.

– Да, спасибо, Жан-Мари, – сказала Эва, почувствовал укол разочарования.

Она дала лакею соответствующие инструкции на случай, если во время сеанса что-то пойдет не так. Сеанс действительно получился странным, но совсем не таким, какого она опасалась.

Аса вздохнул.

– Если уже действительно два часа, то мне пора: надо еще попасть на Бонд-стрит.

– А зачем? – не сумела сдержать любопытство Эва.

– Нужно купить люстру для театра.

Эве нередко приходилось принимать и спонтанные решения, что она сделала и сейчас:

– В таком случае я иду с вами.

Аса явно растерялся, а мисс Динвуди невозмутимо улыбнулась. Куда подевалось запуганное существо, то красневшее, то бледневшее от его слов? Исчезло, испарилось, превратилось в туман.

– Мы возьмем экипаж брата, он вроде бы еще в конюшне, я брала его сегодня утром.

Конечно, на экипаже удобнее, а у него не было даже лошади.

Аса нахмурился. Пусть ему понравилось позировать ей, но нянька для покупки театральной люстры ему уж точно не нужна.

– Это всего лишь люстра, будет скучно.

Эва взглянула на него с недоумением:

– Мистер Харт, разве в магазинах на Бонд-стрит может быть скучно?

Десятью минутами позже Аса стоял рядом с мисс Динвуди и ее чернокожим громилой в ожидании экипажа, который как раз показался из-за угла дома.

Как только карета остановилась, Аса поспешил ухватиться за ручку дверцы и открыл ее для мисс Динвуди, тем самым заработав свирепую гримасу Жана-Мари, на которую, к своему стыду, ответил, но так, чтобы она не видела.

– Спасибо, – сказала Эва, устраиваясь на сиденье.

Аса забрался в экипаж следом за телохранителем и, взглянув на его злобную физиономию, предпочел выбрать нейтральную тему для разговора:

– Итак, французский и немецкий. Чему еще вас учили в школе?

Она пожала плечами.

– Танцы, вышивание, математика, классическая литература, немного географии – в общем, ничего особенного, обычный набор. Девушкам, посещавшим школу, это нужно было для того, чтобы удачно выйти замуж.

– Но не вам, – устраиваясь поудобнее, констатировал Аса.

– Простите?

– Вы ведь не собирались выйти замуж?

Последовала короткая пауза, и Жан-Мари метнул на него такой взгляд, что у любого другого кровь застыла бы в жилах.

Эва сжала губы и опустила глаза.

– Нет.

Странно. Пусть и незаконнорожденная, но все-таки дочь герцога, а значит, вполне могла бы очень удачно выйти замуж, если бы захотела, и особенно если бы Монтгомери выделил ей приданое.

– А вы? – Она взглянула на него в упор. – Где вы получили образование?

– Дома. – Он хотел было ограничиться этим лаконичным ответом, но то, что она не пожелала особенно распространяться о своей жизни, вовсе не означало, что он должен поступить так же. – Вместе с моими братьями и сестрами.

– У вас есть семья? – удивилась Эва.

Аса ухмыльнулся.

– А вы думали, что я выполз из-под камня? У меня три сестры и два брата.

По какой-то причине эта информация не оставила ее равнодушной: в глазах вспыхнул интерес.

– Мне всегда было любопытно, как это – иметь большую семью.

Аса поморщился, припомнив свою последнюю встречу с Конкордом, старшим братом, которая завершилась скандалом. У Кона как-то получалось обходиться без крепких выражений, чего не скажешь о нем самом.

– Ну, это больше проблем, чем радостей.

Эва нахмурилась, в явном недоумении.

– Что вы имеете в виду?

– В семье нужно соблюдать определенные правила, и каждый ребенок должен оправдывать ожидания родителей, особенно в моей семье. А у меня всегда с этим было напряженно. – Он никогда по-настоящему не вписывался в семью – кукушонок в чужом гнезде. – Так что я предпочел держаться от них подальше.

Эва с шумом втянула воздух.

– Держаться подальше от семьи? Вы не видитесь с ними?

Аса поморщился.

– Нет, если получается.

– Значит, вы их не любите, – заключила Эва со странным напряжением в голосе.

– Это не я сказал, – буркнул Аса, глядя в окно. Экипаж двигался чертовски медленно.

Эва какое-то время молчала, а потом заявила:

– Я могу себе представить, что вы не в восторге от правил, но, полагаю, ваша семья считает вас весьма успешным.

Аса фыркнул: если бы она только знала! – и обернулся. Эва внимательно смотрела на него, и ее лакей – тоже.

– Моя семья… как бы это сказать… не очень интересуется театром.

– Но ведь вы владеете «Хартс-Фолли», – заметила она возмущенно. – Пока это заведение не сгорело, оно пользовалось огромным успехом. Мне кажется, семья должна гордиться вами.

Гордость – совсем не то чувство, которое выказал его отец, когда Аса в последний раз видел его живым. Он тряхнул головой, стараясь избавиться от этой мысли.

– Потребовались годы непрерывного труда, чтобы «Хартс-Фолли» начал приносить доход. До этого я вкладывал в заведение каждое заработанное пенни. Полагаю, моя семья до сих пор думает, что я борюсь с судьбой; впрочем, из-за пожара это, по сути, чистая правда.

– Думает? – Эва внимательно всмотрелась в лицо собеседника. – Когда вы в последний раз видели своих родителей?

– Их уже нет в живых. Мама умерла, когда мне было пятнадцать, отец – пять лет назад.

– Тогда вы и унаследовали «Хартс-Фолли»?

– Что? – Аса грустно улыбнулся, вспомнив своего сурового отца, который никак не мог быть связан с чем-то столь фривольным, как театр. Старый Джозайя Мейкпис в гробу бы перевернулся от одного только упоминания о театре. – Нет. Я же сказал: моя семья терпеть не могла увеселительные заведения.

– Тогда как к вам попал «Хартс-Фолли»?

– Ладно, – вздохнул Аса и почесал затылок. – Я обычно никому не рассказываю об этом, но поскольку вы мой главный инвестор – точнее, сестра моего главного инвестора, – скажу. Собственно, никакой тайны в этом нет. Я получил парк по завещанию сэра Стэнли Гилпина, большого друга моего отца.

– Правда? – Эва казалась искренне заинтересованной. – Наверное, он вас очень любил, если оставил такое наследство.

– Вероятно, да, – кивнул Аса. – Сэр Стэнли и мой отец не имели почти ничего общего. Отец всю жизнь был пивоваром, а умеренное богатство сэра Стэнли позволяло ему увлекаться театром. Он купил «Хартс-Фолли» еще молодым человеком, а потом много лет отстраивал его. Когда мне было семнадцать или около того, я начал ускользать от семьи и всеми правдами и неправдами пробирался в театр. Обнаружив, где я шатаюсь, отец был рассержен… и это слишком мягко сказано…

– Но если сэр Стэнли был его другом… – Эва нахмурилась, явно пытаясь разобраться в ситуации.

Аса тряхнул головой.

– Я думаю, он искренне любил сэра Стэнли, но вместе с тем считал его занятие греховным. Мне было девятнадцать, когда он обнаружил, что я всячески помогаю сэру Стэнли. Я сказал ему, что хочу работать в его театре. Отцу это не понравилось.

Аса замолчал, вспомнив слова, которые выкрикнул ему в лицо отец, и те, что он ему ответил, и понурился.

– Сэр Стэнли принял меня как родного: он был добр, научил всему, что знал: о театре, опере и управлении местами развлечений. У него не было собственной семьи, и с годами он стал доверять мне все больше.

Аса мечтательно улыбнулся, вспоминая мальчишеский энтузиазм сэра Стэнли и неиссякаемую любовь к театру.

– Судя по всему, и вы к нему относились очень хорошо, – тихо сказала Эва.

– Я любил его как отца, – признался Аса, – и когда узнал, что он оставил «Хартс-Фолли» мне, поклялся сделать его самым замечательным местом на земле.

– Таким образом, вы работали в парке развлечений с семнадцатилетнего возраста, иными словами – больше десяти лет.

– Да, – ответил Аса. – Мне тридцать четыре года, и я посвятил этой работе всю свою сознательную жизнь.

Она медленно кивнула.

– Все же есть кое-что, чего я не могу понять.

– И что же это?

– Если парк принадлежал сэру Стэнли Гилпину, то почему носил ваше имя еще до того, как вы его унаследовали?

Экипаж остановился. Они приехали на Бонд-стрит.

Эва с любопытством наблюдала за мистером Хартом. Он оказался куда более многогранной личностью, чем она думала, и ей хотелось узнать о нем больше и понять, что сделало его таким… непредсказуемым и что прячется под этой, прямо скажем, неординарной внешностью.

Губы ее собеседника скривились, и, отвернувшись, он медленно проговорил:

– Ну, если уж быть до конца правдивым… Мое имя вовсе не Харт.

Жан-Мари громко фыркнул, а Эва ждала продолжения, вдруг ощутив, как учащается дыхание и ускоряется сердцебиение. Узнавать информацию о мистере Харте – или как там его зовут – оказалось так волнующе.

– Меня зовут Аса Мейкпис.

Аса. Какое оригинальное имя, но ему подходит. А фамилия ей почему-то показалась знакомой. И вдруг она вспомнила.

– Мейкпис. Это не один из основателей приюта для сирот и беспризорников? Я встречалась с ним и его супругой на благотворительном вечере, когда как раз и собирали средства для этого приюта.

Аса кивнул.

– Уинтер – мой младший брат. Значит, вы бывали в приюте?

– Да.

Эва не стала уточнять, при каких обстоятельствах: гордиться было нечем. К счастью, дверца экипажа открылась, и разговор прервался.

Уже на улице, глядя на него с любопытством, она спросила:

– Значит, вы взяли имя Харт в честь парка, а не наоборот.

Мистер Мейкпис помрачнел.

– При нашей последней встрече отец дал мне понять, что не потерпит использования нашего имени в любом предприятии, связанном с театром.

Эва поняла, что под встречей подразумевался семейный скандал, итогом которого стало лишение Асы наследства. Мистер Мейкпис – человек гордый, это понятно. Что должен он был почувствовать, когда отец лишил его собственного имени?

Он предложил ей руку, и на несколько секунд она замешкалась. Как правило, никому, кроме брата и верного лакея, дотрагиваться до нее не позволялось. Для нее стало настоящим подвигом положить кончики пальцев на его рукав.

Аса, похоже, не заметил ее колебаний, и они пошли по Бонд-стрит. День выдался теплый, без дождя, и настроение у Эвы было ему под стать. Жан-Мари был рядом и мог вовремя прийти на помощь, если понадобится.

– Куда мы идем? – спросила Эва.

Если есть желание и деньги, на Бонд-стрит можно купить все, от канцелярских принадлежностей до мебели, кружев, табака и всего прочего. Товары со всего света, которые привозили в Лондон, продавались именно здесь. Улица состояла из одних магазинов, и перед каждым на прилавках были разложены товары. Но Бонд-стрит – это не просто торговая улица: здесь прогуливались леди и джентльмены, чтобы на других посмотреть и себя показать.

– К Торпу, – ответил Аса, обходя с ней очередную лужу.

– Он изготавливает люстры и канделябры?

– Да. Думаю, для освещения сцены нам понадобится большая люстра, а еще подсвечники и канделябры.

Эва кивнула, но тут же замерла, заметив важно шествовавшую в их сторону матрону с маленькой пушистой собачкой на поводке.

Аса взглянул на животное, потом на свою спутницу и ловко повернул ее так, что собака оказалась у нее за спиной и быстро исчезла из поля зрения.

Эва с облегчением вздохнула, хотя и чувствовала огромное раздражение на саму себя. Она понимала, что страхи беспочвенны, но тело в определенных ситуациях реагировало само по себе, не консультируясь с умом.

Аса наклонился к ней и тихо спросил:

– Это касается всех собак?

Эва уныло кивнула и в этот момент ощутила его аромат: то ли древесины, то ли кожи… Может, у него такой одеколон или мыло?

– Да, особенно больших.

Он выпрямился, больше ничего не сказав, но положил ладонь на ее руку, лежавшую на его рукаве, и легонько пожал. Простое прикосновение заставило все ее внутренности перевернуться, пришлось затратить немало усилий, чтобы не выдать своих чувств.

– Мы пришли, – услышала она голос мистера Мейкписа.

Вывеска магазина Торпа, выполненная замысловатыми черными буквами, болталась над головами, а на двух широких прилавках были выложены свечи всех цветов и размеров. В магазине не было витринных окон, но когда хозяин открыл двери, Эва оказалась в помещении, с пола до потолка наполненном всевозможными светильниками. Многие из них были зажжены, и казалось, что вся комната горит.

Потрясенная увиденным, чувствуя жар от сотен горящих свечей, она остановилась на пороге, но мистер Мейкпис, не обращая внимания на внешние эффекты, прошел сразу в центр магазина и, внимательно рассмотрев ассортимент, указал на самую большую люстру.

– Вот то, что мне нужно.

– Она, наверное, очень дорогая, – пискнула Эва, разглядывая причудливые завитушки, позолоту, изгибы и множество хрустальных подвесок. – Как насчет этой? – Указала она на медную люстру, куда скромнее первой и не столь обильно украшенную хрусталем.

– Эта не подойдет! – отрезал Аса раздраженно.

Эве тут же захотелось сбежать, спрятаться от мужского гнева, но гигантским усилием воли она заставила себя остаться на месте.

– Не подойдет? Но почему? – Ей показалось, что он сразу же начнет спорить, поэтому она коснулась его руки и тихо попросила. – Пожалуйста, объясните, я хочу понять.

Он покосился на нее.

– Свет в театре очень важен. Если зрители не могут что-то рассмотреть, то не получают удовольствия от пьесы, им становится скучно, и больше они не придут.

Эва с неохотой признала, что в его доводах есть смысл.

Должно быть, эти мысли были написаны у нее на лице. Аса взглянул на нее и усмехнулся.

– Вы подумали, что я выбрал ее из-за того, что она самая дорогая?

– Возможно. – Эва нерешительно кашлянула. – Значит, вас интересует количество свечей, а не позолота?

Аса прищурился.

– Естественно, внешний вид люстры тоже важен.

– Но ведь она висит высоко над головами зрителей. – Эва внимательнее рассмотрела выбранную им люстру. – Интересно, можно ли сделать точно такую же, но без позолоты? Хрусталя там будет столько же. Сомневаюсь, что снизу можно заметить, если она будет из меди, а экономия получится весьма значительная. Понимаете?

– Да, – проговорил он медленно, – думаю, что понимаю.

Теперь Аса взирал на нее с восхищением, она почувствовала это и покраснела, а он улыбнулся. Его зеленые глаза искрились весельем, и она не могла не смотреть на него.

– Могу я помочь вам с выбором, сэр?

Эва растерянно моргнула. Продавщица в одночасье развеяла чары, поклонившись ее спутнику и не обратив никакого внимания на нее. Ей стало любопытно, как повела бы себя эта дамочка, если бы знала, что финансами заведует не он, а она.

Эва молча наблюдала, как мистер Мейкпис расспрашивает продавщицу относительно сроков изготовления люстры, цены и времени доставки, и заметила на его лице ту же улыбку, которая – как ей казалось – была обращена только на нее.

Эва отвернулась, чтобы он не увидел, как она расстроена и, уж тем более, что испытывает боль. Его очаровательная улыбка вовсе не ее собственность, а средство достижения своей цели. Она не должна забывать, что мистер Мейкпис умеет убеждать, особенно женщин, поступать так, как нужно ему. И неважно, кто перед ним: артистка, певица, танцовщица, продавщица или она, Эва. Его особенная загадочная улыбка такова, что каждый, на кого она обращена, принимает ее на свой счет, только на свой. Ей придется к этому привыкнуть, чтобы не думать, будто он относится к ней по-особенному.

Эва прекрасно знала, как выглядит, и не обольщалась на сей счет, как знала, что слишком замкнута, а для многих – со странностями. Впрочем, какая разница? Если какой-то джентльмен и заинтересуется ею, что крайне маловероятно, она все равно не сможет ему ответить. Она давным-давно поняла, что все это не для нее.

– О чем вы думаете? – неожиданно прервал ее размышления мистер Мейкпис.

На его лице играла та же улыбка: теплая, манящая, и было трудно, очень трудно, напомнить себе, что эта улыбка принадлежит не ей. Она, если можно так выразиться, общая собственность, он дарит ее всем.