Текст книги "Не тяни леопарда за хвост"

Глава 5

Пока Кевин с коллегой шепотом обменивались любезностями, я развернула газету. Мисс Минтон, естественно, вручила мне «Миррор» – свежайший номер, еще тепленький, если можно так выразиться. Прямо из типографии, судя по моим почерневшим пальцам.

«Очередное убийство», – заявила журналистка. Насчет «очередного» не знаю, поскольку смерть музейного сторожа и врачи, и полиция сочли естественной, но убийство – это точно. Человек, конечно, может самостоятельно перерезать себе горло, но не до позвоночника же! Боюсь, с диагнозом «смерть от естественных причин» у эскулапов будут проблемы.

Бросалось в глаза и еще одно отличие от предыдущей трагедии. На сей раз жертва оказалась более высокого ранга. В убитом опознали помощника хранителя египетских и ассирийских древностей, некоего Джонаса Олдакра.

– Так-так... Тело было найдено на набережной Виктории, а не в музее...

– Да, но где именно! – встрепенулась мисс Минтон. – У подножия Иглы Клеопатры!

– Угу. Клеопатры... – Я еще не добралась до конца статьи. – Очень жаль, что в Британии так мало образованных журналистов. Кто-то из ваших коллег назвал этот памятник «Иглой Клеопатры» – так оно и пошло. А между прочим, Клеопатра тут ни при чем. Да и памятник точнее было бы назвать обелиском. Он был воздвигнут царем Тутмосом III и носит его имя. Мисс Минтон, я вас предупреждаю. Если не прекратите строчить в блокноте, останетесь без своего арсенала.

– Понятно, мэм. – Журналистка послушно захлопнула блокнот и опустила в сумочку. – Но памят... обелиск-то все-таки египетский?

– Разумеется. Одну минуточку, дайте дочитать... Вы утверждаете, что в руке жертвы был зажат какой-то обрывок. Копия этой записки у вас есть?

– Нет, – неохотно призналась мисс Минтон.

– Откуда же вы взяли текст? Здесь он приведен слово в слово, да еще и в переводе с арабского.

Поразительно! Мисс Минтон сконфузилась. Вот уж не думала, что доведется увидеть такое зрелище. Кевин все это время нетерпеливо ерзал в кресле, кусал губы и хрустел пальцами. Наконец его прорвало:

– Она же подкупила констебля! Серебром не удалось – сам пробовал, – так пустила в ход свои женские чары...

– Как вы смеете! – вспыхнула мисс Минтон.

– Улыбочки, ямочки на щечках и прочие нежности, – не унимался О'Коннелл. – Нужно было видеть, как эта проныра строила глазки и тыкала пальчиком. «Ах, какие му-ускулы! Ах, какой вы сила-ач! Должно быть, вы гроза всех престу-упни-ков!» – писклявым голосом передразнил он.

Журналистка вскочила, перелетела через комнату, влепила ирландцу пощечину и с достоинством вернулась на место. Поделом!

– Стыд и позор, мистер О'Коннелл! – Я всецело была на стороне его противницы.

Кевин с потерянным видом прижал ладонь к багровой щеке.

– Да уж... – глухо донеслось из угла. – Хватил через край, и точка.

Я отложила газету:

– Не буду спрашивать, кто вам перевел записку, мисс Минтон. Догадываюсь. Если, конечно, записка вообще была...

– Была, была! – подтвердил О'Коннелл. – Даже полиция не отрицает.

– Не удивлюсь, если один из вас ее и сочинил. Мне лично подобная фраза никогда не встречалась. Гм... Ситуация понятна...

– Понятна?! Разве что человеку с вашим умом, миссис Амелия, с вашим опытом! Ну а мне так ничего не понятно. Тупик, и точка!

Я уж было собралась его просветить, как вдруг заметила, что мисс Минтон украдкой вытащила блокнот, а ирландец весь напружинился и сверлит меня настырно-профессиональным взглядом.

– Тупик, говорите? Там вам и место, Кевин. Полагаю, вы заявились из Лондона в надежде на интервью? Промахнулись. Какая наглость! Ворваться в чужой дом, рыскать тут, вынюхивать, точно...

– Не-ет! – в унисон завопили коллеги. Из их слаженного хора мне следовало понять, что это страшная ошибка... Что они приехали не расспрашивать меня, а облагодетельствовать... Предложить всемирную славу и баснословное состояние в придачу к должности официального консультанта в «Дейли йелл» и «Миррор» – самых представительных и уважаемых лондонских газетах.

Заманчивое предложение. Крайне заманчивое и интригующее. А еще более интригующей оказалась оплата, за пару минут взмывшая до небес – с пятидесяти гиней до ста пятидесяти. Ах, как же не хотелось прерывать этот божественный хор! В конце концов, не каждый день даме представляется уникальная возможность узнать, в какую сумму ее оценивает индустрия печати. Я прервала молчание только из опасения нарваться на неприятности со стороны... вы сами знаете, с чьей стороны, любезный читатель.

– Исключено, молодые люди! И речи быть не может! Разговор окончен. Прошу прощения, чаю не предлагаю, поскольку вы явились без приглашения. Всего вам доброго.

Отказ, как ни странно, не вызвал бурю протестов. Судя по блеску голубых глаз, ирландец от своей идеи не отказался. Не иначе как лелеял надежду повторить попытку в Лондоне. Мисс Минтон нашла утешение в другом:

– Раз уж вы и ему отказали...

Я рассчитывала выпроводить нахальную парочку и поставить на этом точку, однако занавес, к несчастью, опускать было рано. Многострадальная дверь гостиной вновь подверглась штурму, и толкнувшая ее рука могла дать огромную фору руке мистера О'Коннелла.

Эмерсон убежден в том, что «телесный покой подстегивает мыслительные процессы». Неудивительно, что в гостиную он заявился в рубашке без галстука и уж тем более без жилета. Прическа у него была не в лучшем состоянии, чем у нашего ирландского знакомца, а щеки, лоб и даже ямочка на подбородке в чернильных отметинах – свидетельство жестокой, но победоносной схватки с исторической прозой. Синие глаза сверкали, брови хмурились, на скулах сквозь загар проступил румянец.

– Ага! О'Коннелл... Так я и думал, – ровным тоном произнес профессор. – Узнал ваш голос.

Кевин малодушно ретировался за прочный диван резного дерева, с пухлыми малиновыми подушками. Изобразив галантный полупоклон в сторону мисс Минтон, Эмерсон обратился ко мне:

– Ты не в курсе, почему Уилкинс сидит на полу, Амелия?

– Понятия не имею, дорогой. У самого Уилкинса не пробовал спросить?

– У него язык отнялся.

– Это не я! – взвыл Кевин. – Пальцем не тронул, и точка! Обидеть старика...

– Не трогал, значит, – с угрозой протянул Эмерсон, закатывая рукава рубашки.

– Нет! Эмерсон, нет! – Я повисла у него на руке. – С ума сошел? Мистер О'Коннелл только того и ждет! Будет о чем накатать в газету!

Сработало. Аргумент оказался убедительнее физических усилий.

– Ты, как всегда, права, Пибоди. Слишком велика честь. Вышвырни его вон из моего дома – и дело с концом. Я человек уравновешенный, но подобные провокации терпеть не намерен. Каков наглец! Решил за моей спиной...

– Да нет же, Эмерсон, ты не понял. Им не интервью нужно. Молодые люди приехали потому, что вчера произошло еще одно убийство.

– Еще одно, Пибоди?

– То есть... Словом, убийство – и все. Погиб мистер Олдакр, помощник хранителя...

– Помню. Напыщенный идиот, как и все остальные протеже Баджа. И что с ним стряслось?

Я вкратце пересказала статью. Эмерсон вежливо выслушал.

– Печальная история. Но к нам отношения не имеет. Самое время распрощаться с молодыми людьми и вернуться к своим делам.

Используя мебель как прикрытие, Кевин украдкой продвигался к двери. Ирландец слишком хорошо знал «неистового профессора», чтобы клюнуть на его обманчиво любезный тон. Профессор краешком глаза следил за манипуляциями репортера и втихаря ухмылялся. У самой двери Кевин затормозил.

– Что-то забыли, мистер О'Коннелл? – нежно поинтересовался Эмерсон.

– Я... э-э... с вашего позволения... хотелось бы сопроводить мисс Минтон... Ее ждет экипаж, а я...

– Ах да. Мисс Минтон... – Под пристальным взглядом синих глаз юная дама нервно поправила шляпку. – Я не спрашиваю, каким образом удалось вломиться в мой дом мистеру О'Коннеллу. Он использовал насилие. Безобразно грубое, откровенное насилие, направленное на человека, который годится ему в дедушки. В случае с мистером О'Коннеллом мы имеем ярчайший пример классического ирландского воспитания, верно, Пибоди? Но вы, мисс Минтон?! Как вам удалось провести Уилкинса? Да-да, именно провести! Уверен, если бы вы передали через дворецкого свою карточку, в приеме вам было бы отказано.

– Точно, Эмерсон, – подтвердила я. – Мисс Минтон не соизволила назваться, но Уилкинс почему-то решил, что дело не терпит отлагательств. Не могу понять...

– Наверняка не можешь. А я попробую догадаться. Сходство-то оказалось на руку, мисс Минтон? Какую байку вы сочинили для Уилкинса? Что вы приходитесь мисс Эмерсон сестрой?... Плодом ошибки младых лет...

Боюсь, возмущенный возглас мисс Минтон был не многим громче моего.

– Эмерсон!!! Как ты смеешь!

– Очень младых лет, – снизошел он до поправки. – Итак, мисс Минтон?

– Ничего я не сочиняла, – насупилась журналистка. – Вашему дворецкому что-то почудилось – с него и спрашивайте. А моей вины здесь нет.

– Неужели? Ну а я другого мнения, – неожиданно весело отозвался Эмерсон. – На выход, мисс Минтон. – Он шагнул к притихшей дамочке.

У мисс Минтон вытянулось лицо.

– Вы не... Вы не посмеете ударить даму!

– Прискорбно, что такая мысль вообще пришла вам в голову. Согласитесь, однако, что даже мне ничто не помешает взять вас на руки и со всей осторожностью и уважением вынести вон из дома.

– Ухожу, ухожу. Сама ухожу!

– Рад слышать. – Эмерсон следовал за мисс Минтон, тесня ее к двери.

– Вы так легко от меня не отделаетесь, профессор! – напоследок сверкнув глазами, сообщила незваная гостья. – Я не сдамся!

Кевин схватил ее за руку и выволок из гостиной. Уилкинс так и не двинулся с места, но теперь он не был одинок. Рядом стоял Рамсес и с мрачным любопытством вглядывался в его окаменевшие черты. В том, что наш сыночек услышал все сказанное – или, точнее, выкрикнутое – в гостиной, я не сомневалась. Удирающих О'Коннелла и мисс Минтон он проводил еще более пытливым взглядом.

– Поднимайтесь, Уилкинс! Выпроводите их. Не забудьте про засов. – Отдав приказ, профессор развернулся ко мне и захлопнул дверь. – Боже мой, Пибоди! Боже мой!

– Что за ерунду ты нес, Эмерсон! Никакого сходства и в помине...

– Если тебе нравится отрицать очевидное, Пибоди, – на здоровье. Это ваше несуществующее сходство – штука занятная, но не существенная, прошу прощения за каламбур. – Он взял со стола газету и опустился в кресло.

– Сейчас ты заявишь, что убийство Олдакра – трагическое событие, которое не имеет никакого отношения к мумии...

– Не спеши с выводами, Пибоди, и позволь для начала ознакомиться с фактами... пардон, с газетными фактами, что далеко не одно и то же. Угу, угу. Так. «Обескровленный труп найден у подножия обелиска... зажат клочок бумаги... кара богов падет на голову того, кто осквернил гробницу... таинственная фигура в белых одеяниях возникла на набережной и растворилась в тумане...» А слог-то у мисс Минтон живой, верно, Пибоди? Внешностью ваше сходство не ограничивается.

– Как видишь, твой «бедолага» не так уж безобиден, Эмерсон. – Последнее идиотское замечание я пропустила мимо ушей.

– Если верить газете, полиция сомневается в присутствии жреца на набережной. Свидетель, похоже, не является сторонником трезвого образа жизни. Не удивлюсь, если Олдакра прирезал мистер О'Коннелл. Эти писаки ни перед чем не остановятся, лишь бы...

– Смешно и нелепо, Эмерсон.

– Почему же? Без Олдакра общество только выиграет. Мерзкий был тип. Невыносимый сноб, пресмыкающийся перед титулами; игрок, развратник, завсегдатай притонов...

– Притонов?

– Именно. Заведений, где в ходу опиум и прочая дрянь. – Отшвырнув газету, Эмерсон по привычке припечатал палец к ямочке на подбородке. Знак обнадеживающий.

– Выходит, ты считаешь, что делом стоит заняться?

– Разумеется. По-твоему, лондонская полиция недостаточно расторопна?

– Да ладно тебе! Ты прекрасно понял, что я имела в виду.

– Понял, Пибоди, понял. – Эмерсон упорно терзал подбородок. – Вот что меня привлекает...

– Египет! – не выдержала я. – Дело связано с Египтом!

– Нет, Пибоди. Меня привлекает тот факт, что в этом деле голубой кровью и не пахнет. Ни тебе лорда или леди, ни пэра... ни одного, самого завалящего аристократишки. Сначала ночной сторож. Затем помощник хранителя... Ей-богу, я готов вмешаться.

– О господи! Ну и юмор у тебя, Эмерсон! – Я чуть не поперхнулась. – Ты сам-то понял, что сказал?! Сначала сторож, а затем помощник хранителя. Подумай! Убийца движется вверх по социальной лестнице! Кто следующий?

У Эмерсона вспыхнули глаза.

– Бадж!!! Вот это да! Вот здорово, Пибоди!

– Мой дорогой, умерь свой иезуитский пыл. Он может быть неверно истолкован. Меня ты не обманешь; ни за что не поверю, что гибель мистера Бад-жа от руки маньяка доставит тебе радость.

– Тут ты права, Пибоди, – со вздохом признал Эмерсон. – Куда приятнее наблюдать его страдания. При жизни.

– Представь-ка лучше... Что, если в жертвы намечен не мистер Бадж? В Лондоне хватает ученых-востоковедов. Там же очень скоро появится и еще один... величайший из них, самый признанный!

Судя по улыбке, муж купался в сладких мечтах о страданиях Баджа. Моя версия не просто оторвала его от этого блаженного занятия, но поразила как гром среди ясного неба. Густые темные брови поползли вверх, глаза округлились, рот сложился в трубочку, открылся, захлопнулся... как будто Эмерсон подыскивал слово поточнее, пометче. Нашел наконец.

– Безумие! – заорал он. – 0безумела! Наслушался я твоих безумных теорий, Пибоди, но эта превзошла их в безумстве! Ничего безумнее... Спокойно, спокойно... Мне не привыкать... Нужно взять себя в руки...

– Не мешало бы, – согласилась я. – Видел бы ты свое лиловое лицо. Того и гляди, удар хватит. Умоляю, не пренебрегай советом опытного человека. Либо обуздай эмоции – либо выплесни их. Вот хоть газету разорви. Разбей что-нибудь. Мне, к примеру, никогда не нравилась эта ваза. Чудовищно уродли...

Эмерсон взвился из кресла. Ринулся было к вазе... опомнился на полпути и замер, стиснув кулаки и бормоча что-то сквозь сцепленные зубы. Очень-очень медленно краска с его лица схлынула. Еще через несколько минут профессор со смешком выдавил:

– Один – ноль в твою пользу, Пибоди. Ты меня подцепила. Ну и шутница. Сама же не веришь, правда? Просто дразнишь...

Я промолчала. Сказать правду значило бы вызвать очередной приступ безудержной ярости. Солгать? Ложь моей откровенной, прямолинейной натуре не свойственна.

– Да-да... Дразнишь... – вслух размышлял Эмерсон. – Выискиваешь оправдания... Могла бы найти что-нибудь более правдоподобное, Пибоди. Вечно ты суешь свой нос куда не просят... Уже решила вмешаться?

– Ты о чем, Эмерсон? Я никогда никуда не сую нос.

Чистая правда, любезный читатель. Клянусь, я не вмешиваюсь в чужие дела, но в жизни бывают моменты, когда один-единственный намек или мудрый совет может уберечь человека от трагедии или ненужных переживаний. Предложить такой совет – мой христианский долг. А от исполнения своего долга Амелия Пибоди Эмерсон не имеет привычки уклоняться. Но чтобы сунуть нос куда не просят? Да ни за что!

Ах, дорогой мой Эмерсон! Он наконец пришел в себя. Багровость щек сменил здоровый румянец, заразительный смех сорвался с губ, за которыми блистал ряд ровных белоснежных зубов.

– Лгунья, – привлекая меня к себе, пророкотал любимый. – Ведь ждешь не дождешься, когда можно будет приступить к делу. Признавайся, к кому помчишься по приезде в Лондон? Кого будешь допрашивать? Констебля? Баджа? Или уж сразу мумию?

– Твои несправедливые, чтобы не сказать двусмысленные, намеки... – Закончить не удалось. Действия мужа нередко лишают меня... способности... соображать... Но не совсем. – Эмерсон! У тебя же руки в чернилах! Испачкаешь блузку... что скажет Уилкинс... О-о-о, дорогой...

– Плевать, что скажет Уилкинс.

Как тут не признать, что Эмерсон, со свойственной ему проницательностью, смотрел в самый корень.

* * *

Никто, надеюсь, не посмеет назвать меня суеверной. Чтобы Амелия Пибоди Эмерсон опустилась до нелогичных, безотчетных предрассудков? Смех, да и только.

И все же, любезный мой читатель... и все же... Жизнь уже убедила меня в силе вещих снов. Был случай, когда мой сон сбылся наяву вплоть до мельчайших, самых зловещих деталей. Не буду настаивать на том, что любой из наших снов – вещий, хотя... все может быть. Психология движется вперед; нынешние ученые утверждают, что сны являются отражением потаенных и не слишком привлекательных желаний и фантазий человека. Я всегда стараюсь шагать в ногу со временем и воспринимать новые идеи, какими бы немыслимо чудовищными они ни выглядели на первый взгляд.

Однако довольно философских раздумий. Речь, собственно, о моем сне в ночь после визита журналистов. Сне?! О нет! Точнее будет сказать – кошмаре, при воспоминании о котором я покрывалась холодным потом еще много-много лет.

* * *

Мрак. Непроницаемый, липкий. Он давит на плечи, пригибает к земле. Босые ступни окоченели на мокрых камнях. Тягостное безмолвие внезапно нарушает странный звук. Поначалу чуть слышный, как биение моего собственного пульса, он неуклонно нарастает... превращается в мелодию... Кровь стынет в моих жилах. Мне знаком этот зловещий мотив.

Свет возникает и усиливается вместе с музыкой. Огни... Бездна огней... Из крохотных точек они превращаются в горящие факелы. Мрак отступает перед их мертвенным сиянием.

Я стою... нет... скорчилась на каменном выступе, нависшем над колоссальной, вырубленной в скале пещерой. Гладкая и блестящая, словно китайский шелк, поверхность стен отражает и множит огни. Факелы горят в руках призраков, облаченных в белое... с жуткими масками вместо голов. Кого здесь только нет... Аллигаторы и ястребы, львы и ибисы – целая процессия монстров вливается в пещеру. Безмолвные и торжественно-грозные факельщики занимают места вокруг алтаря у подножия громадной статуи. В каменной фигуре я узнаю Озириса, владыку царства мертвых, олицетворение высшего правосудия. Руки его сложены на груди, в каждой – по королевскому скипетру. Высокая корона и алебастрово-снежные плечи кажутся еще белее в сравнении с матовым черным блеском лица и рук.

Плавной поступью вслед за факельщиками к алтарю приближается верховный жрец. Лицо жреца скрыто за маской не животного, но человека. Жрец меня не пугает. Невообразимый ужас леденит мое сердце при виде фигуры, что вносят на носилках обнаженные рабы.

Несчастный закован в цепи, против которых бессильны даже его железные мускулы. Обнаженные руки и грудь лоснятся от благовонных масел и испарины; рот неистово оскален, и глаза извергают яростный огонь.

Носилки опускают на алтарь... Верховный жрец заносит жертвенный нож... В этот страшный миг пронзительно-синий взгляд находит меня в моем укрытии...

– Пибоди! Пибоди-и...

– Эмерсон!!!

* * *

– Дьявольщина! Что это с тобой, Пибоди? Скрипишь зубами, стонешь, вертишься как черт на сковородке!

Первые лучи весеннего солнышка коснулись потемневшей утренней щетины, такого любимого лица... заиграли в черных вихрах, высветили глубину заспанных синих глаз.

– О, Эмерсон! – Мои руки вмиг обвились вокруг загорелой шеи.

– М-м-м... – удовлетворенно заурчал Эмерсон. – Я, собственно, не возражаю. Стони себе на здоровье. Можешь даже повертеться, если и меня пригласишь...

О дальнейших его действиях умолчу. Поверьте, читатель, на ход событий, о которых идет речь в этой книге, они не повлияли.

* * *

Пересказывать свой ночной кошмар Эмерсону я не рискнула. Истинная мудрость в том и заключается, чтобы в нужный момент смолчать. Предположим, поделилась бы я с Эмерсоном... и что? Во-первых, этот кошмар вызвал бы неприятные воспоминания о другом моем сне, воплотившемся на глазах у мужа. А во-вторых... К чему лишний раз нарываться на хорошо мне знакомые шпильки и грубости?

Эмерсон не пытался мною помыкать. Не требовал, чтобы я сделала то и не делала другого. И вовсе не потому, что деспотизм не в его характере; просто ему отлично известна бесполезность подобных попыток.

Нет, приказы он не отдавал... Он лишь слезно умолял «воздержаться от применения своего детективного дарования».

– У меня и без того дел по горло этим летом, Пибоди, – вновь и вновь повторял Эмерсон. – Не желаю отвлекаться по пустякам, слышишь?

Все это, разумеется, были пустые разговоры. Уж я-то точно знала, что в конце концов мы сплотимся и сообща возьмемся за расследование, – точно так же, как сообща трудились на раскопках. Профессор получит счастливую возможность заняться тем, о чем он втайне мечтает, и еще более счастливую возможность обвинять во всем происходящем меня. Этот излюбленный мужской прием не чужд даже Эмерсону, одному из самых разумных представителей своего пола.

Я же решение приняла. Окончательно и бесповоротно. Страшный сон, конечно, не мог быть буквальным воссозданием грядущих событий. Допустим, верховный жрец из кошмара – это то самое «леопардовое привидение», что наводит ужас на посетителей Британского музея... Нет, не получается. Мой привычный к научным исследованиям интеллект продолжал и ночью трудиться, и я не могла не заметить огрехи в спектакле. Человеческое жертвоприношение среди египтян не было в ходу... по крайней мере в тот период.

Я дала самой себе твердое обещание основательно изучить этот вопрос. Позже. А сейчас мои мысли занимал Эмерсон, и только Эмерсон. Нет, ему не грозила опасность гибели на алтаре, давным-давно превратившемся в пыль. Никто не собирался приносить его в жертву божеству, чьи почитатели исчезли с лица земли сотни тысяч лет назад. Тот сон был предупреждением... символом пока неведомой угрозы, что нависла над моим обожаемым супругом. Суеверие, скажете? О нет! Безотчетные страхи мне не знакомы, но я настаиваю и впредь буду настаивать, что нас с Эмерсоном объединяет такое глубокое чувство, которое способно творить чудеса. Мистика, говорите? Что ж. Пусть мистика. Сбрасывать со счетов нашу мистическую связь с Эмерсоном я не могла. Доказательств моей правоты не было... А вдруг?... Вдруг по улицам Лондона действительно бродил маньяк, выискивая не беззащитных женщин, а выдающихся египтологов?! Что тогда?!

Не брать в расчет эту страшную возможность значило бы не исполнить свой долг и потерять все, что только есть у меня дорогого в жизни (кроме Рамсеса, конечно). Вот почему я за день закруглилась с делами, и на следующее утро мы отправились в Лондон.

* * *

Первая часть путешествия прошла довольно мило, в любовании придорожной зеленью и цветущей черникой. Правда, экипаж оказался тесноват для пятерых человек, трое из которых дети. Ворота Амарна-хаус еще не скрылись из виду, а им уже не терпелось увидеть Лондон. Изнывающий от безделья Эмерсон вел себя не многим лучше. Еще дома он предложил нам разделиться:

– Давай я поеду на поезде, Пибоди. Так будет лучше.

– И бросишь на меня детей? Нет уж, благодарю покорно. Как-нибудь разместимся.

Я устроилась на скамье вместе с Перси и Виолеттой, а Эмерсон с сыном заняли скамью напротив. При таком варианте оставалась надежда избежать баталий между мальчиками.

Но Рамсесу, судя по всему, было не до драк. Он был угрюм и сосредоточен более обычного, поскольку остался без своей верной спутницы. Бастет пропала.

Причины ее нездоровья стали ясны в первый же день в Амарна-хаус. На десять миль вокруг не осталось ни одного кавалера кошачьего племени, который обошел бы вниманием нашу барышню. Я с пониманием отношусь к амурным слабостям, но немыслимое количество обожателей, должна признаться, крайне осложнило мне жизнь. В конце концов Бастет приняла ухаживания одного из донжуанов и исчезла на пару с ним. Несколько дней я радовалась тишине и ждала возвращения блудной дочери. Бастет не вернулась. Рамсес умолял отложить отъезд; пришлось объяснить ему, что отлучка Бастет может длиться очень долго. Или вечно. Видя тоску сына, вслух я этого не повторила, но осталась при своих сомнениях. Бастет в наших краях ничто не угрожало. Выросшее в суровых египетских песках, это создание сильнее и выносливее многих здешних худосочных животных. Дитя природы, Бастет к природе же и вернулась. Рамсесу эта мысль в голову не приходила; он был уверен, что привязанность к нему любимицы так же сильна, как и его к ней. Поистине трогательное заблуждение... Раньше я и не подозревала, что в нашем сыне сохранилась детская наивность.

Одним словом, Рамсес всю дорогу пребывал в печали. Эмерсон ерзал на сиденье с видом безвинного мученика; Перси сыпал вопросами, как егерь дробью на охоте, а Виолетта давилась леденцами (единственное средство удержать эту плаксу от нытья – снабдить ее неиссякаемым запасом сладостей, другого не существует)... Так что в целом путешествие выдалось не из приятных. К счастью, все имеет конец. Настал конец и моим мукам. Сельский пейзаж сменился городским, колеса экипажа затарахтели по мостовой. Потолкавшись между кебами на шумном Стрэнде, мы добрались до относительно пустой и покойной Сент-Джеймской площади.

Нас уже ждал ленч, от которого Эмерсон наотрез отказался.

– Уходишь? – поинтересовалась я.

Мой ровный, как всегда любезный тон обманул бы кого угодно, только не Эмерсона. Нервно теребя в руках шляпу и старательно избегая моего взгляда, любимый промычал:

– Э-э... вот что, Пибоди... Мне здесь нечего делать. Помочь я тебе не могу...

– Ну что ты, дорогой. Я тоже совершенно свободна. Всего-то и дел, что устроить детей, распаковать вещи, обсудить с кухаркой ужин, распорядиться, чтобы горничные ни в коем случае не мешали опытам Рамсеса и не прикасались к его «мумиям», ответить на дюжину-другую писем...

– Каких таких писем? – грозно свел брови Эмерсон. – Дьявольщина! Предупреждаю, Амелия, я не стану тратить время на визиты и приемы. Откуда эти твои... писаки узнали о нашем приезде?

– Слухами земля полнится. Эвелина сообщила слугам, когда нас ждать. Те разнесли по округе. Да будет тебе известно, прислуга – самый верный и безотказный источник информации.

– Ну да. Слуги разнесли новость, а ты разослала всем знакомым и малознакомым личностям приглашения.

– Только тем коллегам, которых ты всегда рад видеть, Эмерсон. Говарду Картеру и мистеру Куибеллу, Фрэнку Гриффиту из колледжа...

– Отлично! Вот и читай свои письма, будь они прокляты. Можешь зазвать весь Лондон, но не надейся, что я буду торчать на твоих светских приемах! Меня работа ждет, Пибоди!

Нахлобучил шляпу – и был таков.

По правде говоря, моя милая подруга сделала все возможное для нашего удобства. Даже в отсутствие хозяев в доме всегда хватало слуг. Я бы сказала – с избытком. Эвелина, сама мягкость и доброта, не могла видеть человеческого горя, и Шалфонт-хаус стал приютом не для одной юной заблудшей души. Здешнюю экономку никто не назвал бы заблудшей и уж тем более юной, но бесконечное добросердечие Эвелины осчастливило и ее. Дальняя родственница Эвелины по материнской линии, экономка вышла замуж за деревенского пастора, а после его безвременной кончины оказалась на улице. Женщинам среднего класса очень нелегко приходится в жизни. Ни образования, ни каких-либо профессиональных навыков, ни средств к существованию... Если не образование, то все остальное миссис Уотсон получила в доме Эвелины и Уолтера, и ее преданность хозяевам была безгранична.

Зная эту расторопную, заботливую женщину, я не сомневалась, что она и сама прекрасно справится с детьми и вещами. Каюсь, читатель. Мои жалобы мужу были преувеличены... слегка. Совсем немножко. Проблем все равно оставалось предостаточно, о чем я немедленно и сообщила экономке.

Мы не взяли в Лондон ни одного из своих кентских слуг. Роза – моя правая рука; Амарна-хаус без нее просто не выстоит. От Уилкинса, честно говоря, здесь больше забот, чем пользы. С удовольствием прихватила бы Джона, но разве можно было оторвать его от молодой жены и новорожденного сына?

– Не тревожьтесь, мэм. Мы справимся, – заверила меня миссис Уотсон. – Правда, трое из девушек недавно вышли замуж и покинули дом, но таких бедолаг в Лондоне хватает.

– К сожалению, – вздохнула я.

– Да, мэм... – Экономка покачала головой. Она не изменила моде своей юности и никогда не появлялась без чепчика на убеленной пышными сединами голове. Чепчики эти выдавали некоторую игривость характера: каждый новый головной убор отличался от предыдущего экстравагантностью отделки, яркостью ленточек и немыслимым количеством цветочков. В день нашего приезда миссис Уотсон выглядела так, словно целое облако розовых, сиреневых и лиловых бабочек вспорхнули с цветущего поля и опустились ей на голову.

– Нужно будет дать объявление в «Пост», – сказала я. – Детей нельзя оставлять без присмотра. Пригласим к малышке Виолетте няню, а для мальчиков наймем кого-нибудь... м-м... повыносливее и покрепче.

– Гувернера, мэм?

– Скорее конвоира. Как вы считаете, среди лакеев не найдется...

– Ребята они неплохие... – с сомнением отозвалась экономка, – но образования никакого, и манеры... Вряд ли вы их одобрите.

– Бог с ними, с манерами! Меня одно заботит: чтобы Рамсес не покалечился сам и не угробил своего кузена. Они не ладят, миссис Уотсон. И это еще мягко сказано. Каждую минуту готовы вцепиться друг другу в глотку.

– Мальчишки есть мальчишки, – добродушно улыбнулась экономка. – С девочкой пока побудет кто-нибудь из наших горничных. Кейт, скажем... или Джейн. Ну а мальчики... Боб, на мой взгляд, крепкий парень...

– Положусь на вас, миссис Уотсон. Полностью вам доверяю.

Сбросив с плеч домашние проблемы, я отправилась решать другие, не менее важные.

Денек выдался на редкость славный. Порывы ветра с моря слегка развеяли дымные облака, и в небе над Лондоном местами даже проклюнулись голубые островки. Шаг мой был свободен и легок. Я с сожалением поглядывала на встречных дам: затянутые, словно в панцирь, в корсеты, они семенили на каблуках высотой в добрых пять дюймов, ежеминутно рискуя сломать себе шею. Бедные, бедные жертвы безвкусицы, навязанной обществом. Жертвы, однако, добровольные – такие же, скажем, как и неразумные индуски, которые покорно ныряли в могилу вслед за своим «хозяином и повелителем». Гуманный закон Британии положил конец этой варварской традиции. Какая жалость, что закон Британии недостаточно гуманен по отношению к моим соотечественницам...

Погрузившись в раздумья, я не замечала поспешного цоканья чьих-то каблучков, пока за спиной не раздался задыхающийся голос:

– Здравствуйте, миссис Эмерсон!

– Здравствуйте и до свидания, мисс Минтон. – Замедлить шаг я и не подумала. – Вам незачем меня преследовать. Мои сегодняшние планы читателям «Миррор» неинтересны.

– Пожалуйста, миссис Эмерсон... Остановитесь... на секундочку! Я за вами не поспеваю. Хотелось бы... извиниться.

Журналистке повезло. На Риджент-стрит нам пришлось затормозить, поскольку улица была запружена экипажами.

– Я вела себя отвратительно, – хватая ртом воздух, лепетала мисс Минтон. – Мне очень стыдно, честное слово. Но это он... он во всем виноват! Вы не представляете, как он меня раздражает!