Текст книги "Когда все возможно"

Вдребезги

Когда Линда Петерсон-Корнелл увидела женщину, которая целую неделю будет жить у них дома, она подумала: «О, это как раз то, что надо». Женщину звали Ивонна Таттл, а привела ее к ним еще одна участница фотовыставки, Карен-Люси Тот, которая молча стояла рядом с Ивонной и ждала, пока та познакомится с Линдой. Ивонна была очень высокая, с волнистыми каштановыми волосами до плеч, и, пожалуй, лет десять назад ее легко можно было бы назвать хорошенькой. Но теперь голубизна ее глаз успела несколько померкнуть, на лице появились первые морщинки, а под глазами пролегли темные круги. И потом, думала Линда, эта Ивонна явно злоупотребляет косметикой. Столько краски на лице сорокалетней женщины – самой Линде было пятьдесят пять – это же вульгарно. А дешевые сандалии на пробковой танкетке? Во-первых, они ей не идут, а во-вторых, делают ее еще выше ростом, хотя куда уж выше. По этим сандалиям Линда легко догадалась, что юность Ивонны, скорее всего, прошла в бедности. Обувь всегда тебя выдаст!

Дом Линды и Джея Петерсон-Корнеллов окружал сад, где стояли две скульптуры Александра Колдера – обе были помещены по одну сторону от большого ярко-голубого бассейна. В самом доме, в гостиной, на стене висели две картины Пикассо и Эдварда Хоппера. И в дальнем конце широкого покатого коридора, ведущего в гостевые комнаты, имелся еще ранний Филипп Густон[3]3
  Александр Колдер (1898–1976) – американский скульптор, известен замысловатыми фигурами из проволоки и так называемыми мобилями – кинетическими скульптурами, которые приводятся в движение ветром или электричеством.
  Пабло Пикассо (1881–1973) – французский живописец, по происхождению испанец, исповедовавший несколько направлений художественного творчества, в частности, являлся основоположником кубизма (вместе с Ж. Браком). Работал также как график, скульптор и керамист.
  Эдвард Хоппер (1882–1967) – американский художник, один из крупнейших урбанистов XX века.
  Филипп Густон (наст. имя Ф. Гольдштейн) (1913–1980) – американский художник. Родился в семье еврейских эмигрантов, выходцев из России (Одесса). Выразитель идей абстрактного экспрессионизма.


[Закрыть].

– Идемте, – пригласила Линда и пошла вперед.

Ивонна и Карен-Люси последовали за ней по коридору, плавно огибавшему угол и выходившему к довольно длинному, застекленному переходу, за которым и находилась гостевая комната. Линда кивком дала служанке понять, что та свободна, и теперь молча ждала, что Ивонна оценит обстановку и выскажет свое мнение. Но Ивонна тоже молчала и все продолжала неуверенно озираться, по-прежнему сжимая ручку чемодана на колесиках, а ведь их дом, как казалось Линде – даже если кто-то и не знает, чьи картины висят здесь на стенах (странно все-таки, что Ивонна, фотограф, не узнает работы таких знаменитых авторов!), – и сам по себе, безусловно, заслуживал не просто внимания, но и самых лестных комментариев. Несколько лет назад дом обновили и в значительной степени перестроили. Архитектор, можно сказать, всю душу в него вложил. Стены гостевой комнаты, например, были целиком из стекла.

– А где же дверь? – наконец спросила Ивонна.

– А двери здесь нет, – сказала Линда.

Хотя могла бы и пояснить, что Ивонне нет необходимости беспокоиться: никто ее личное пространство не нарушит, поскольку они с мужем обитают исключительно наверху, в передней части дома. К тому же на заднюю часть их дома и на окружающий ее сад не выходит ни одно соседское окно. Но ничего этого Линда говорить не стала. Вместо этого она молча продемонстрировала Ивонне гостевую ванную комнату в форме буквы «V», находившуюся напротив и также лишенную каких бы то ни было дверей или перегородок. В ней не было ни душевой кабины, ни хотя бы занавески. Шланг с насадкой для душа просто торчал из стены. Пол выложили плиткой, чтобы лучше стекала вода.

– Никогда ничего подобного не видела, – призналась Ивонна, и Линда объяснила, что все так говорят.

Все это время Карен-Люси Тот безмолвно стояла рядом с Ивонной. Карен-Люси считалась на летних фотофестивалях самым известным автором и приезжала сюда каждый год. Линда знала, что именно Карен-Люси просила устроителей фестиваля дать возможность Ивонне Таттл участвовать в нем, а также позволить ей провести несколько открытых уроков для желающих. Устроители дали согласие, хотя портфолио Ивонны и не произвело на них особого впечатления: здесь обычно выставлялись работы очень высокого уровня. Однако потерять Карен-Люси никому из устроителей не хотелось: студенты ее просто обожали, а ее работы были всем хорошо известны. Немаловажен также был и тот факт, что три года назад муж Карен-Люси покончил с собой, бросившись с верхнего этажа отеля «Шератон» в Форт-Лодердейле. Так что теперь ей, по мнению Линды, прощалось все, в том числе и определенная невежливость. Например, она, Линда, только что спросила у Карен-Люси: «Вы ведь тоже никогда прежде у нас в доме не бывали, не так ли?», и Карен-Люси – она была такая же высокая, как Ивонна, и волосы у нее тоже были волнистые и темно-каштановые, так что женщины, как показалось Линде, вполне могли бы быть сестрами – лишь буркнула в ответ со своим жутким акцентом типичной жительницы Алабамы: «Нет, никогда».

Почти сразу после знакомства Ивонна и Карен-Люси ушли, и Линда, глядя им вслед из окна кухни, заметила, что они оживленно беседуют на ходу – наверняка обо мне говорят, догадалась она. Линда завидовала Карен-Люси – она и сама прекрасно это понимала и даже не пыталась себя сдерживать, – потому что та была знаменита, бездетна и по-прежнему хороша собой, а теперь еще и мужа лишилась. Иногда Линде очень хотелось, чтобы ее собственный муж, умственные способности которого некогда столь сильно ее впечатлили, взял бы и тоже куда-нибудь исчез.

* * *

Их городок, в котором каждое лето проходил фестиваль фотоискусства, находился примерно в часе езды от Чикаго. В городке имелись: библиотека, церковь, магазин скобяных изделий, ярко-красное кирпичное здание, где в витрине в ряд были выставлены каменные кувшины, а также два кафе, три ресторана и один бар, где по вечерам часто играла живая музыка. Дома здесь, особенно в центре, были большие, старые и ухоженные. Летом у их парадных дверей теснились горшки с геранью и петуниями. Деревья тоже были большие и старые – в основном высокие дубы и черные грецкие орехи, а еще повсюду встречались цветущая гледичия и виргинская черемуха. Город утопал в зелени, и когда в парке или на школьной площадке не играли шумливые дети, казалось, можно было услышать, как деревья шепотом переговариваются друг с другом, и порой в этот тихий разговор вплетался легкий звон, издаваемый остроконечными листьями ясеня. Здание частной средней школы, которая обанкротилась несколько лет назад и была вынуждена закрыться, подходило – хотя бы частично – для проведения ежегодных фотовыставок. Однако добраться до бывшей школы было непросто: приходилось довольно долго петлять по тропинкам среди беспорядочно разросшихся, точно в сказке о спящей красавице, кустов и деревьев. Да и в облике самого этого зеленого городка проглядывало что-то волшебное, о чем Ивонна Таттл тут же и сообщила Карен-Люси Тот, которая с ней полностью согласилась. В этот момент они как раз подходили к зданию бывшей школы, где был устроен прием по случаю открытия фестиваля и фотовыставки.

Джой Гунтерсон, директор фестиваля, маленькая и поразительно худая женщина с пышной шапкой черных вьющихся волос, поблагодарила Ивонну за желание участвовать в фестивале и сказала, что будет рада включить в круг своих друзей любого из друзей Карен-Люси. Ивонне, правда, показалось, что во время их разговора Джой Гунтерсон странно возводила очи куда-то вверх, к потолку, и когда Джой отошла в сторону, спросила у Карен-Люси, в чем дело, и та ответила: «О, ты потом непременно мне напомни! Я тебе кое-что расскажу», потому что в этот момент к ним бросилась женщина, одетая в стиле 60-х годов: шляпа-«коробочка», короткое пальтишко и маленькая дамская сумочка в тон туфлям на высоком каблуке, – и стала обнимать Карен-Люси. И лишь через некоторое время до Ивонны дошло, что это вовсе не женщина, а мужчина.

– Я ее обожаю, нашу Карен-Люси, – сообщил Ивонне этот любвеобильный тип, а Карен-Люси послала ему воздушный поцелуй.

– Ты просто душка, милый! Ты мой самый любимый дружочек!

– Вы похожи, как сестры, – заметил «дружочек», приглядываясь к ним обеим. Сквозь слой грима у него на лице просвечивала тщательно выбритая щетина. Впрочем, черты лица у него были тонкие, почти идеальных пропорций.

– А мы и есть сестры, – тут же заявила Ивонна. – Просто нас разделили при рождении.

– Причем варварски, – добавила Карен-Люси. – Но теперь мы снова вместе. Ах, милый, какая у тебя чудесная сумочка!

– Как вас зовут? – спросила Ивонна.

– Томазина. Но это здесь. А дома – просто Том. – Он изящно пожал плечами, и сколько же в этом жесте было затаенного, совершенно девичьего самолюбования!

– Поняла, – кивнула Ивонна.

* * *

Линда не позволила себе никаких замечаний, устроившись рядом с мужем на кровати. Джей тоже никак не комментировал то, что они видели на экране компьютера. Вообще-то Линда в последнее время крайне редко наблюдала за «объектами» вместе с мужем. Но сегодня на экране ноутбука, лежавшем у Джея на коленях, была Ивонна. Она вернулась так поздно, что никто из супругов и не подумал ждать ее в гостиной. И вот сейчас они четко видели, как Ивонна, швырнув ключи на кровать, устало вздохнула – этот вздох отчетливо слышался в наушниках – и, подбоченившись, хорошенько огляделась. Затем она прошла в ванную, где ее снова поймала камера. Она так долго и внимательно смотрела на торчавший из стены шланг душа, что супругам Петерсон-Корнелл показалось, будто она смотрит прямо на них. Линде даже стало немного не по себе. Однако душ Ивонна, к большому удивлению Линды, решила не принимать; она лишь воспользовалась унитазом, затем умылась, почистила зубы и вернулась в отведенную ей комнату. Там она снова некоторое время просто стояла, глядя в сад сквозь огромные стеклянные панели, за которыми сейчас была лишь непроглядная тьма, затем наконец открыла свой маленький чемоданчик и принялась раздеваться. Ее обнаженное тело выглядело гораздо моложе, чем предполагала Линда, но это, должно быть, благодаря росту и худобе. Впрочем, и грудь у нее оказалась весьма аппетитной и упругой, а бедра – даже в зернистом изображении на экране ноутбука – были стройными и гладкими. Не сняв трусиков, Ивонна надела белую пижаму и в ней стала выглядеть – особенно стянув волосы на затылке в хвост – совсем юной, не старше дочери Линды. Хотя, разумеется, юность Ивонны давно осталась в прошлом, и теперь она была самой обыкновенной женщиной средних лет, оказавшейся далеко от своей родной Аризоны. Видимо, поэтому она и потянулась за мобильником, звон которого тихонько отозвался в ноутбуке, лежавшем у Джея на коленях.

– Говори, пожалуйста, тише, – услышали они голос Ивонны, – потому что я тебя сейчас на громкую связь переключу, а мне еще надо свои вещички разобрать. По-моему, правда, этот их гестхаус, или гостевая комната, или как там еще они ее называют, находится довольно далеко от жилища хозяев, но никогда ведь не знаешь… Черт, интересно, какая тут слышимость?

– Слушай, детка, – и супруги безошибочно узнали голос Карен-Люси Тот, – у тебя все в порядке?

– Нет, – мгновенно откликнулась Ивонна глухим голосом, да еще и к камере спиной повернулась, вытаскивая вещи из чемодана. – Понимаешь, Карен-Люси, у меня такое ощущение, словно в этом доме таится что-то гадкое, мерзость какая-то, мурашки по коже. Не уверена даже, что мне и уснуть тут удастся.

– Прими таблетку, дорогая. Мне кажется, я от кого-то слышала, что все свои немалые деньги эта парочка получила от его отца, который занимался пластмассой. Интересно, что значит – «заниматься пластмассой»? В общем, эти… странные люди, у которых ты остановилась, тоже пластмассой занимаются. Короче, куколка: можешь принять какую-нибудь таблетку?

– Да, конечно. Я прямо сейчас ее и приму. – Ивонна, присев на кровать, порылась в сумке, и Линда с Джеем увидели, как она извлекла оттуда пузырек с пилюлями, посмотрела на свет, сколько там осталось, и открутила крышечку. Затем из той же сумки она вытащила две маленькие бутылочки вина – такие обычно можно купить в самолете, – откупорила одну и залпом выпила. – Я понимаю, дорогая, что ты очень устала, – сказала она Карен-Люси, – так что ложись спать, а обо мне не беспокойся. На самом деле все у меня в порядке. – Потом она вдруг спросила: – Слушай, а жена этого Тома – или Томазины? – не возражает?

– Нисколько – но при условии, что он всем этим будет заниматься подальше от дома и от глаз своих детей.

– А я бы возражала.

– Ну, а если б ты действительно его любила?

– Не знаю. Тогда, возможно, и я бы возражать не стала. Впрочем, нет, не знаю. Ей-богу, не знаю. Ну ладно, спокойной ночи. Я тебя люблю.

– И я тебя люблю, детка.

Линда повернулась, посмотрела на застывший профиль мужа и заметила:

– Господи, она даже душ не приняла! А ведь целый день где-то моталась!

Джей молча кивнул, приложив к губам палец. Линда встала и вышла из комнаты – спать она всегда уходила к себе, на другой конец коридора. С того самого дня, когда ее дочь, высказав ей много ужасных слов, уехала из дома, Линда спала отдельно от мужа.

* * *

Семь лет назад в городе пропала девушка. Она училась на втором курсе колледжа и считалась душой студенческой компании, а помимо учебы подрабатывала в качестве бебиситтера в семьях прихожан той епископальной церкви, которую посещали и все члены ее семьи. Так что после ее исчезновения следователи были вынуждены опросить огромное количество людей, чем, разумеется, повергли местных жителей в страшное волнение. А представители СМИ вызывали у горожан настоящее чувство протеста – одно время город буквально кишел всевозможными журналюгами. Они являлись туда в поистине библейском количестве, вооруженные камерами и огромными «мохнатыми» микрофонами, а с их грузовиков смотрели гигантские сверкающие тарелки трансляторов, – и естественное возмущение ими на какое-то время даже сплотило жителей городка, но потом оно несколько улеглось, и в обществе начали возникать и почти сразу же распадаться различные довольно странные группировки в соответствии с тем, какие идеи или теории в данный момент господствовали среди населения. Например, когда в число подозреваемых попал преподаватель из автошколы, это реально раскололо городскую общественность на два лагеря. Затем появилась большая группа тех, кто утверждал, что на самом деле девушка сбежала из дома, потому что там творились ужасные вещи, о которых никто не догадывался. Впрочем, подобные заявления лишь усугубляли то состояние растерянности и ужаса, в котором пребывали бедные родители исчезнувшей девушки и все ее семейство. Такая неспокойная жизнь продолжалась в городе целых два года.

И все это время Линда Петерсон-Корнелл существовала со странным и мучительным ощущением в груди – ей казалось, что там, в самой глубине, вращается болезненный диск, состоящий из непроницаемой тьмы. И часто, наблюдая, как муж зачитывает из газеты очередной репортаж, или смотрит новостную программу по телевизору, или слушает соответствующие комментарии по интересующему их делу, она вдруг вся покрывалась потом и выбегала из комнаты. Ей стало казаться, что она, наверное, сходит с ума. Она и представить себе не могла, почему ее тело реагирует на происходящее подобным образом, а разум совсем не способен хранить спокойствие. А потом, когда все кончилось – наконец-то это свершилось! – Линда и думать забыла о тех приступах дурного самочувствия. Впрочем, изредка она все же о них вспоминала, но эти воспоминания всегда носили умозрительный характер: ни тело, ни душа ни разу не напомнили ей, какие ощущения она на самом деле тогда испытывала. И, вспоминая о случившемся, она каждый раз думала: какая же я глупая, ведь мне абсолютно не на что жаловаться, во всяком случае, страдать мне, слава богу, совершенно не из-за чего.

На второй день фестиваля, вечером, Линда, сидя с мужем в гостиной, что-то читала, когда в распахнувшуюся дверь влетела Ивонна и устремилась к пандусу, ведущему на нижний этаж. Проходя мимо хозяев дома, она лишь слегка махнула им рукой в знак приветствия и небрежно бросила что-то вроде: «Добрноч!»

– Как у вас дела? – крикнул ей вслед Джей. – Как ваш мастер-класс?

– Все отлично! – донеслось снизу. – Только вставать рано придется – мне достались первые часы. Так что спокойной ночи!

И до них донесся негромкий плеск льющейся в душе воды – впрочем, лилась она очень недолго, – после чего они просидели за чтением еще добрых два часа.

Проснувшись среди ночи и с трудом пробиваясь сквозь пелену тяжкого, вызванного снотворным сна, Линда услышала, что муж моется под душем. В этом, в общем, не было ничего необычного, но Линду, как всегда, охватило странное беспокойство. Сегодня все это как-то особенно остро напомнило ей о пережитом семь лет назад. Некоторое облегчение она испытала, лишь сумев убедить себя, что все это давно в прошлом, и тогда ей наконец удалось снова уснуть.

* * *

Каждый вечер Карен-Люси и Ивонна сидели в баре, где играла живая музыка. И каждый вечер предлагали Томазине пойти вместе с ними, но он всегда отвечал им отказом и говорил, что лучше сейчас пойдет к себе, позвонит домой, поговорит с женой и детьми, а потом ознакомится со списком мероприятий, запланированных на завтра.

– Он, между прочим, неплохой фотограф, – сказала Карен-Люси Ивонне. – А если б еще и по-настоящему любил это дело, то мог бы стать отличным фотографом. Вот только по-настоящему он это дело не любит. Он и сюда-то приходит, только потому…

И обе одновременно с пониманием кивнули, продолжая таскать из корзинки на столе кукурузные чипсы.

– Храни, Господи, его душу, – прибавила Карен-Люси.

– Да уж. И душу его жены тоже.

– Да уж, черт побери! – И Карен-Люси невольно прижала пальцы к губам. – Иви, меня предали. Пре-да-ли. Я хочу, чтобы ты это знала.

Ивонна кивнула.

– И это все, что я хочу сказать.

Ивонна снова кивнула.

– Мое сердце разбито.

– О, я знаю.

– Да, разбито. Он разбил мне сердце. – Карен-Люси щелкнула по кукурузному чипсу, и тот полетел через весь стол.

Ивонна немного помолчала, потом спросила:

– А все-таки почему Джой так вращает глазами, когда со мной разговаривает?

– Ах да… Дело в том, дорогая, что несколько лет назад сын Джой убил здесь девушку и закопал ее на заднем дворе, а потом не выдержал и все рассказал мамочке. Да-да, я совершенно серьезно. – И Карен-Люси энергично кивнула в подтверждение своих слов. – Так что теперь ему до конца своей жизни сидеть в тюрьме, как бы долго эта его жизнь ни продолжалась. Джой с мужем развелись, и все деньги забрал ее муж – они были богаты, но он все деньги забрал, – вот она теперь и живет в трейлере, за городом, а если ты к ней попадешь, то сразу увидишь у нее на полочке фотографию: она стоит рядом с сыном, положив руку ему на грудь как бы в знак большой любви, только на самом деле она просто рукой закрывает тюремный номер у него на форме, чтобы на фотографии казалось, будто на нем обыкновенная темно-синяя рубашка.

– Господи, – вырвалось у Ивонны. – Господи, боже мой…

– Вот-вот.

– Сколько же ему было лет, когда он это сделал?

– Пятнадцать, по-моему. А может, шестнадцать. Но приговор ему вынесли, как взрослому, потому что он почти два года никому об этом не говорил. Просто закопал девчонку на заднем дворе, и все. Если б он тогда сразу все матери выложил, то пожизненного бы не получил. А так получил. Без права на досрочное освобождение.

– Неужели даже собаки трупного запаха не учуяли? И тело не выкопали?

– Нет, мэм. Даже собаки. Он, должно быть, очень глубоко ее закопал. – Карен-Люси подняла два пальца. – Представляешь, целых два года прошло, и тут он вдруг говорит: «Мама, мне надо кое-что тебе рассказать!»

– А с семьей той девушки что случилось?

– Они отсюда куда-то уехали. И бывший муж Джой тоже уехал. Не пожелал иметь ничего общего с таким сыном. По-моему, просто руки умыл. А Джой каждый месяц ездит в Джолиет, Иллинойс, чтобы с сыном повидаться.

Ивонна медленно покачала головой, потом пальцами взъерошила волосы.

– Уф-ф! Ничего себе…

Они долго молчали, потом Карен-Люси сказала:

– Мне ужасно жаль, Иви, что у тебя нет детей! Я же знаю, как ты хотела ребенка.

– Ну да, но ты ж понимаешь…

– Из тебя бы очень хорошая мать получилась, я в этом не сомневаюсь.

Ивонна посмотрела на подругу.

– Что ж, такова жизнь. Такова наша поганая жизнь.

– Да уж, такова.

* * *

А наутро после той неприятной вечерней сцены, то есть через три дня после приезда, Ивонна Таттл вдруг сама подошла к Линде, когда та мыла на кухне свою чашку из-под кофе. Линде даже в голову не приходило, что Ивонна до сих пор в доме, и она даже вздрогнула от удивления, услышав у себя за спиной ее голос.

– Вы случайно не видели мою белую пижаму? – с явным любопытством спросила Ивонна.

– С чего это вдруг? И где я могла ее видеть? – Линда поставила чашку в сушильный шкаф.

– А с того, что моя пижама пропала. То есть попросту исчезла. А такие вещи сами собой не исчезают. Если вы понимаете, что я имею в виду.

– Не понимаю. – Линда вытерла руки посудным полотенцем.

– Ну что ж. Я всего лишь имею в виду то, что моя белая пижама, которую я каждое утро кладу под подушку, исчезла. – Ивонна развела руками, точно рефери на футбольном поле, оказавшийся в трудной ситуации. – Исчезла. Но должна же она где-нибудь быть! Вот я и решила у вас спросить: может, ваша прислуга ее в стирку забрала или что-нибудь в этом роде.

– Наша прислуга вашу белую пижаму не брала!

Ивонна некоторое время молча смотрела на Линду, потом с некоторым сомнением хмыкнула, и это хмыканье привело Линду в ярость, скрыть которую оказалось выше ее сил.

– У нас в доме чужих вещей не крадут! – выкрикнула она.

– Я же просто спросила, – пожала плечами Ивонна.

* * *

Последний день фестиваля пришелся на уик-энд. В том же зале бывшей частной школы, где проходил прием по случаю открытия фестиваля, на одной стене были вывешены фотографии наставников, а на другой – их учеников. Ивонна, Карен-Люси и Томазина стояли в сторонке, наблюдая за медленно движущимися по залу людьми.

– Господи, до чего гнусно! – сказала Ивонна.

Томазина, щелкнув замочком, прикрепил клатч к другому запястью и спросил:

– Ну, а ты, Карен-Люси, наверняка привыкла к тому, как эти глупые люди пялятся на сделанные тобой снимки, не так ли? Посмотри, как качает головой вон та женщина. Она явно недоумевает, зачем было снимать вдребезги разлетевшиеся тарелки, и думает: что же могут означать все эти осколки?

– Они означают, что жизнь моя разбита вдребезги, – отозвалась Карен-Люси.

Томазина улыбнулся и сказал, нежно глядя на нее:

– Нет, это у меня от тебя мозги вдребезги.

– Давай-ка лучше поедем домой, дорогая, – предложила Карен-Люси. – По-моему, вон та дама – типичный гриф, богатая пожирательница культурной падали; да мне достаточно на ее затылок взглянуть, чтобы с уверенностью это утверждать. Такая особа даже в сортире пользуется не туалетной бумагой, а салфетками из тонковолокнистого хлопка! Господи, да возьми ты и купи эту чертову фотографию! – Карен-Люси демонстративно отвернулась.

– Слушай, это ведь та самая! Ну, та, у которой я сейчас живу. Ох, давайте и впрямь поскорей отсюда уйдем.

– Да, куколка, мы немедленно уходим, – кивнула Карен-Люси.

Все трое вышли и несколько мгновений постояли на деревянном крыльце, щурясь от слепящего, невероятно яркого солнечного света. Томазина даже полез за темными очками.

– Жарко, между прочим, – заметил он. – Я и не предполагал, что снаружи так жарко. А я в нейлоновых чулках!

– Они очень мило на тебе смотрятся, – сказала Ивонна. – И сам ты тоже выглядишь очень мило.

– А разве он не всегда выглядит очень мило? – И Карен-Люси чмокнула губами, как бы посылая Томазине воздушный поцелуй. – Господи, да тут жарче, чем в шерстяном носке, когда там два кролика трахаются!

Все трое вздрогнули от неожиданности, когда сзади вдруг раздался громкий мужской голос:

– Приветствую вас, девушки и юноши! – Оказалось, это Джей Петерсон-Корнелл, который вышел из зала следом за ними. – Выставка вам, похоже, поднадоела? – И он, протягивая руку Карен-Люси, представился: – Меня зовут Джей. – Сперва его глаза скрывали блестевшие на солнце темные стекла очков, но затем он очки снял. – Счастлив с вами познакомиться. Я ваши работы просто обожаю.

– Благодарю вас.

– Могу я угостить вас, девушки, чем-нибудь прохладительным?

– Боюсь, что нет, – сказала Карен-Люси. – Мы спешим, у нас назначена встреча…

– Понятно. – Джей повернулся к Ивонне. – А вас мы за всю эту неделю почти не видели. Не знаем даже, понравилось ли вам в нашем маленьком городке. Вы, должно быть, нашли его скучным по сравнению с вашим прекрасным и развратным Тусоном?

– Нет, мне ваш городок очень понравился, – сказала Ивонна, чувствуя, как по спине у нее течет пот.

– Ну, нам пора, друзья мои. Приятно было с вами познакомиться, мистер Джей, – попрощалась Карен-Люси и начала спускаться с крыльца. Ивонна и Томазина тут же последовали за нею. Затем все трое гуськом прошли по тропинке, ведущей через рощицу, и скрылись за деревьями. Ни один из них не произнес ни слова, пока они не оказались на поляне возле церкви.

– Господи, мне просто необходимо выпить! – воскликнула Ивонна.

В баре Томазина спросил:

– А вы обратили внимание, что он меня как бы и вовсе не заметил?

– Ну, естественно, дорогуша, он постарался тебя не заметить, – сказала Карен-Люси. – Он и не намерен замечать тех, кого не может использовать.

– Не знаю, почему он мне так омерзителен, – поддержала разговор Ивонна. – Он меня пугает.

– Да потому, что он мерзкий и скользкий тип. Это я тебе говорю! – И Карен-Люси ткнула в сторону Ивонны соломинкой для коктейля.

– И дело даже не в том, что он как-то странно выглядит. С виду-то он нормальный. – Ивонна машинально взяла из корзинки чипс, потом сунула его обратно.

– О-хо-хо, детка! – протяжно вздохнула Карен-Люси. – Мне в юности целых сто лет довелось официанткой проработать, тогда я и научилась кое-что понимать. Например, мужские взгляды. – Карен-Люси потыкала соломинкой для коктейля в собственную скулу под глазом. – В общем, этот тип, куколка, считает тебя высоченной старой дылдой, то есть попросту куском дерьма. Он и обо мне был бы того же мнения, только я успела получить кое-какие на-гра-ды, так что теперь он бы, наверно, с удовольствием повесил меня на стену. А когда ты получишь свои на-гра-ды, Иви – а ты точно их получишь, – он и тебя захочет повесить на стену рядом с этими гребаными, леденящими душу картинами Пикассо. А пока что он удовлетворяется тем, что нюхает твои трусики и каждую ночь прячет себе под подушку твою хорошенькую белую пижамку.

Ивонна растерянно покивала, потом сказала:

– Спасибо тебе, – и прибавила: – Нет, я серьезно: спасибо.

– Я понимаю, что ты серьезно.

– О господи! – вмешался Томазина. – Ну, что за печальную чушь вы тут несете!

Карен-Люси очень внимательно, даже настойчиво посмотрела на его повернутое в профиль лицо.

– Ну, тебе-то беспокоиться не о чем. У тебя все отлично.

* * *

Линда и Джей Петерсон-Корнелл сидели в гостиной, поджидая, когда им наконец можно будет поговорить со своей постоялицей. Каждый вечер она являлась все позже и, войдя в дом, всего лишь бросала небрежное: «Добрноч!», а потом, не замедляя хода и почти неслышно ступая в своих сандалиях на пробковой танкетке, удалялась по пандусу вниз.

Вечером после того, как Джей и Линда побывали на фотовыставке, Джей сказал:

– Днем она не желает уделить нам ни минуты своего времени.

Не глядя на него и продолжая листать журнал, Линда заметила:

– Когда я впервые ее увидела, то подумала, что ты, вполне возможно, сбежишь с ней.

Джей рассмеялся.

– Правда? Это на тебя ее вид такое впечатление произвел? Типичная, довольно-таки шлюшистой внешности, девица из рабочих кварталов.

– Вряд ли дело только в том, как она выглядит.

– Нет, конечно же, нет.

Линде следовало бы почувствовать – да она, собственно, и почувствовала, – что ее супруг слегка возбужден. В последнее время она не смотрела вместе с ним, чем там Ивонна занимается у себя в спальне или в ванной комнате. Она также не сказала ему, что от Ивонны знает об исчезновении белой пижамы. Но сегодня был последний вечер пребывания Ивонны у них в доме, и Линда, поджидая ее, упорно сидела рядом с мужем в гостиной. Ивонна пришла где-то около полуночи.

– Вы совершенно себя не жалеете, жжете свою свечу с обоих концов! – крикнул ей вслед Джей, когда она уже начала спускаться по пандусу.

– Это правда. Спокойной ночи, спите крепко! – крикнула в ответ Ивонна, исчезая внизу.

– А вы не могли бы на минутку вернуться сюда, к нам? Прошу вас! – снова крикнул Джей, но не встал, а остался сидеть, и Линда тоже продолжала сидеть с ним рядом, держа на коленях раскрытую газету.

Ивонна мгновенно поднялась к ним и удивленно спросила:

– Что-то случилось?

– У вас есть семья? – спросил Джей. – Или вы в разводе?

– В разводе ли я?

– Ну да, я ведь именно так и спросил.

– В общем… О господи! – Ивонна даже ладонь ко лбу приложила. – Ничего себе начало разговора! Это что, первое, о чем вы спрашиваете у женщины средних лет, когда с ней знакомитесь?

– Вы выглядите как разведенка, – заявил Джей.

Ивонна как-то странно помотала головой, словно отгоняя от себя что-то.

– Ну, ладно. Прошу прощения, но я бы очень хотела поскорее лечь спать.

– Вы прожили в нашем доме больше недели, – вступила Линда, – но ни разу не нашли времени хотя бы просто поговорить с нами. Так что вам, должно быть, понятно, что мы чувствуем себя… э-э-э… отвергнутыми. А ведь мы, можно сказать, распахнули перед вами двери нашего дома.

– Ох да, я понимаю. Ладно, извините меня, пожалуйста. – Упрек Линды, похоже, попал в цель. Во всяком случае, она сразу поняла, что эта Ивонна – человек, весьма мало в себе уверенный. Возможно, мать и старалась воспитывать ее правильно, и все же она явно унаследовала от своих предков этакую покорную безнадежность. Ивонна сделала к ним еще шаг и сказала: – Поверьте, я не хотела быть грубой. Просто всю эту неделю я к вечеру ужасно уставала.

– Присядьте, – любезно предложил ей Джей, кивком указывая на кресло.

Ивонна села. У нее были такие длинные ноги, что в неудобном низком кресле ее колени торчали вверх, как у кузнечика. Линда без малейшего сочувствия смотрела на это, понимая, как неловко Ивонна себя чувствует.

– Ну что ж, расскажите немного о себе, – усмехнувшись про себя, попросила Линда. – Вы ведь в Аризоне живете? И долго вы там прожили?

– Да, большую часть моей взрослой жизни, наверное.

– Наша дочь подумывала о переезде в Нью-Мексико, но вместо этого уехала на восток, – с улыбкой сказал Джей. – И теперь живет в Бостоне.

– Да? А сколько ей лет?

– Двадцать три. И она страшно довольна, что полностью от нас независима. В ее возрасте это так естественно. – Джей все еще улыбался. – У нее есть брат-близнец, но он живет в Провиденсе. И тоже наслаждается своей независимостью, – прибавил он.

– Карен-Люси в последнее время сделала несколько замечательных снимков, – сказала Линда.

– Вы находите? – Ивонна попыталась было наклониться вперед, но ей мешали слишком высоко задранные колени. В итоге она снова откинулась на спинку кресла и просто вытянула ноги перед собой, приняв, с точки зрения Линды, непристойно призывную позу. – По-моему, вся ее серия, посвященная землетрясению, великолепна. Особенно эти вдребезги разбитые тарелки. – Ивонна восхищенно тряхнула головой и снова попыталась сесть прямо.