Текст книги "И снова Оливия"

Дитя без матери

Они опоздали.

Оливия Киттеридж терпеть не могла, когда опаздывают. Будем к ланчу, сказали они, или около того. То есть с двенадцати до часу, прикинула Оливия и заготовила еду: арахисовая паста и джем старшим детям, сэндвичи с тунцом для сына и его жены Энн. Как быть с самыми маленькими, Оливия не сумела придумать, крошке в ее полтора месяца нельзя есть ничего твердого, а маленькому Генри исполнилось два, но чем кормят двухлеток? Оливия, хоть убей, не помнила, что ел Кристофер в этом возрасте. Она прошлась по гостиной, глядя на все вокруг глазами сына, – он наверняка сразу все поймет, стоит ему войти в эту комнату. Зазвонил телефон, и Оливия поспешила на кухню, чтобы ответить.

– Так, мам, мы выезжаем из Портленда, нам пришлось задержаться здесь ради ланча.

– Ланча? – удивилась Оливия. Времени было два часа дня. В окне виднелось мутноватое позднеапрельское солнце, почти гладкий залив отливал сталью, никаких тебе белых барашков сегодня.

– Надо же было покормить детей. Короче, мы скоро приедем.

То есть через час. Столько уходило на дорогу из Портленда.

– Хорошо, – ответила Оливия. – Полдничать будете?

– Полдничать? – переспросил Кристофер, словно ему предложили слетать на Луну. – Да, наверное. – Рядом с ним раздался вопль, и Крис повысил голос: – Аннабель, замолчи! Прекрати орать сию минуту. Аннабель, считаю до трех… Мама, я перезвоню. – И телефон умолк.

– Господи прости, – пробормотала Оливия и опустилась на стул у кухонного стола.

Она пока не сняла картинки со стены, но все здесь выглядело определенно не так, как раньше, будто – да так оно и было на самом деле – она готовилась к переезду. Оливия всегда думала, что она из тех, кто не хранит всякие безделушки, однако в дальнем углу кухни стояла коробка, набитая подобным барахлишком, а когда она, не вставая со стула, заглянула в гостиную, у нее возникло такое чувство, будто там было совершено преступление. В гостиной осталась только мебель и две картины на стене. Книги исчезли – неделей ранее она отдала их в библиотеку, – а лампы, за исключением одной, были тоже упакованы в коробки.

Опять телефон.

– Извини, – сказал сын.

– Это нормально – разговаривать по сотовому и вести машину? – спросила Оливия.

– Я не веду. Энн за рулем. Ладно, мы доберемся, когда доберемся.

– Прекрасно, – ответила Оливия. И добавила: – Я буду страшно рада тебя видеть.

– Я тоже, – сказал сын.

Я тоже.

Повесив трубку, она отправилась бродить по дому, и что-то подрагивало у нее внутри.

– Ты все не так делаешь, – тихо сказала она себе. – Ох, черт возьми, Оливия.

Сына она не видела почти три года. Оливия не считала это ни естественным, ни правильным. Тем не менее, когда она навещала сына в Нью-Йорке – Энн тогда была беременна маленьким Генри, и это было задолго до того, как у них родился еще один ребенок, теперешняя полуторамесячная Натали, – визит протекал настолько безобразно, что сыну пришлось открытым текстом попросить мать уехать. И она уехала. С тех пор она видела сына лишь однажды, когда Кристофер прилетел в Мэн на похороны отца и произнес речь в церкви, заполненной людьми, и слезы текли по его щекам. «Я никогда не слышал, чтобы мой отец хоть раз выругался», – сказал сын в тот день кроме многого прочего.

Оливия заглянула в ванную проверить, на месте ли чистые полотенца, она помнила, что положила их, но не могла уняться, проверяя снова и снова. Ей велели не переживать из-за того, что у нее нет детской кроватки, но Оливия переживала. Маленькому Генри два с половиной года, Натали шесть недель – как они обойдутся без кроватки? Впрочем, судя по тому, что она видела в их нью-йоркском жилье (господи, какой же там был бардак!), Оливия поняла, что они способны обойтись без чего угодно. Аннабель скоро исполнится четыре, Теодору было шесть. Чем занять шестилетнего мальчика? И зачем им так много детей? Энн родила Теодора от одного мужчины, Аннабель от другого, а потом они с Кристофером состряпали еще двоих. Что, скажите на милость, у них в голове? Ведь Кристофер уже не молод.

* * *

Да еще как не молод. Когда он вышел из машины, Оливия не поверила своим глазам – не могла поверить. Это что, седина просвечивает в его шевелюре? Ее Кристофер седеет?! Она шагнула к нему, но сын открывал дверцы автомобиля, откуда вываливались детишки.

– Привет, мам, – кивнул он Оливии.

Темноволосая девочка в громоздкой розовой нейлоновой куртке и высоких резиновых сапожках пронзительно-голубого цвета тут же отвернулась от Оливии, а светловолосый мальчик постарше, наоборот, уставился на нее; Энн тем временем неторопливо вынимала новорожденную из машины. Оливия подошла к Кристоферу, своему сыночку, обняла его и почувствовала, что этому стареющему мужчине неловко в ее объятиях. Она отступила назад, и Крис сунул голову в салон автомобиля, где на заднем сиденье в приспособлении, напоминавшем кресло астронавта, пилотирующего космический корабль, сидел ребенок; Крис вытащил малыша и сказал матери:

– Знакомься, это Генри.

Малыш взглянул на нее большими сонными глазами, а когда его поставили на землю, ухватился за штанину отца.

– Здравствуй, Генри, – сказала Оливия. Мальчик слегка закатил глаза и уткнулся лицом в отцовские джинсы. – С ним все в порядке? – встревожилась Оливия.

Тревогу у нее вызвала внешность ребенка – темноволосый в мать и такой же кареглазый, – и у Оливии мелькнула мысль: «Это не Генри Киттеридж!» Что она себе воображала? Надеялась увидеть своего мужа в этом маленьком мальчике, но увидела совершенно чужое ей существо.

– Просто он только что проснулся. – Крис подхватил ребенка на руки.

– Что ж, прошу в дом, – сказала Оливия и поймала себя на том, что до сих пор ни словом не перемолвилась с Энн, терпеливо дожидавшейся своей очереди с младенцем на руках. – Энн! Привет! – поздоровалась Оливия.

– Привет, Оливия, – ответила Энн.

– Сапожки голубые и шапочка в тон, – сказала Оливия маленькой девочке, и озадаченная девочка прижалась к матери. – Это присказка такая, – пояснила Оливия; шапки на девочке не было.

– Мы купили сапожки специально для путешествия в Мэн, – сообщила невестка, чем несколько смутила Оливию.

– Отлично, только снимите их на крыльце, прежде чем войти в дом, – сказала она.

В Нью-Йорке Энн спросила, можно ли ей называть Оливию «мамой». Теперь же Энн держалась отстраненно, поэтому и Оливия не спешила заключать невестку в объятия. Она развернулась и зашагала к дому.

Они пробудут здесь три дня.

На кухне Оливия внимательно наблюдала за сыном. Он оглядывался вокруг с неподдельной радостью:

– Мам, какой же ты порядок тут навела. Вау. – И вдруг тень пробежала по его лицу: – Стоп, ты что, раздала все папины вещи? С чего вдруг?

– Нет, разумеется, нет… Ну, кое-что отдала, конечно. Его уже довольно долго нет с нами.

– Что? – Крис смотрел ей прямо в глаза.

Она повторила, но отвернувшись от сына. И переключилась на старшего мальчика:

– Теодор, хочешь водички?

Мальчик поднял на нее свои огромные глазищи, качнул головой и направился к матери, которая – не спуская с рук новорожденную – стягивала с себя толстый черный свитер. Оливия отметила, что у Энн под черными брюками-стрейч выпирает живот, зато руки под белой нейлоновой блузкой совсем тощие.

Энн уселась за кухонный стол.

– Я бы не отказалась от стакана воды, Оливия.

А когда Оливия, налив воды, снова повернулась к невестке, она увидела грудь – торчавшую прямо тут, посреди кухни, словно напоказ, с большим темным соском, и Оливии сделалось слегка не по себе. Энн прижала к себе младшенькую, и кроха, закрыв глаза, присосалась к груди. Невестка улыбнулась Оливии, но той эта улыбка показалась фальшивой.

– Уф, – выдохнула Энн.

Кристофер больше не заводил речь об отцовских пожитках, и Оливия увидела в этом доброе предзнаменование.

– Кристофер, – сказала она, – чувствуй себя как дома.

Кристофер скорчил гримасу, давая понять, что это больше не его дом – по крайней мере, так истолковала Оливия выражение его лица, – однако сел за стол напротив жены, вытянув длинные ноги.

– Чего ты хочешь? – спросила Оливия.

– В смысле? – Кристофер взглянул на часы, затем опять на мать.

– В смысле, дать тебе воды?

– Я бы предпочел выпить.

– Хорошо. Выпить чего?

– Выпить выпивки, но сомневаюсь, что у тебя водится нечто подобное.

– Отчего же. – Оливия открыла холодильник. – У меня есть белое вино. Хочешь белого вина?

– У тебя есть вино?.. Да, я с удовольствием выпью белого вина, спасибо, мама. – Он встал. – Погоди, я сам себя обслужу. – Взял бутылку, наполовину полную, и налил вина в высокий стакан, словно это был лимонад. – Спасибо. – Он поднял стакан в знак благодарности и сделал глоток. – Когда ты начала пить вино?

– Ну… – Оливия осеклась. Наверное, не стоит сейчас упоминать Джека. – Просто начала выпивать понемножку, вот и все.

– Нет, мама, не все, – саркастически ухмыльнулся Кристофер. – Скажи правду, когда ты начала пить вино? – Он сел за стол.

– Иногда ко мне приходят друзья, и я угощаю их вином, – ответила Оливия, повернулась к нему спиной и полезла в шкафчик за коробкой крекеров. – Хочешь крекеров? У меня даже сыр найдется.

– К тебе приходят друзья? – Ответ Кристофера, кажется, не слишком интересовал.

Сидя напротив жены, он съел весь сыр и почти все крекеры, а Энн потягивала из его стакана, пока он не опорожнил его, что произошло довольно быстро.

– Можно еще?

Кристофер подтолкнул стакан к Оливии, и хотя она полагала, что вина с него достаточно, но возражать не стала.

– Почему нет? – И вручила ему бутылку.

Крис снова наполнил стакан.

Оливии очень хотелось присесть, но стульев было только два. Как она раньше не сообразила добавить стульев на кухню?

– Пойдемте в гостиную, – предложила она. Однако сын с невесткой не шевельнулись, и Оливия так и стояла у длинного рабочего стола на подгибающихся ногах. – Расскажите, как вы добирались.

– Долго, – ответил Кристофер с набитым ртом.

– Долго, – эхом отозвалась Энн.

Никто из детей Энн не сказал Оливии ни слова. Ни единого. Ни «спасибо», ни «пожалуйста» – вообще ничего. Они следили за ней, но опускали глаза всякий раз, когда она пыталась с ними заговорить. «Ужасные дети», – думала Оливия.

– Вот арахисовая паста и сэндвичи с джемом, – Оливия показала им на рабочий стол. Дети молчали. – Что ж, ладно.

* * *

Зато маленький Генри оказался милым ребенком, хотя и своеобразным. В гостиной – куда они наконец перешли после повторного приглашения Оливии – он подошел к ней, спотыкаясь, поскольку на ногах стоял еще нетвердо, вынул пальцы изо рта, положил ладошку на колено Оливии, сидевшей на диване, и похлопал.

– Генри, привет! – сказала Оливия.

– Пивет, – откликнулся он.

– Привет! – поправила она внука.

– Пивет, пивет. – И это было так забавно.

Но когда Оливия – только потому что ей казалось, будто от нее этого ждут, – попросила подержать малютку Натали, девочка мгновенно раскричалась у нее на руках. Орала как резаная.

– Хорошо, хорошо, – сказала Оливия и вернула кроху матери, которой пришлось постараться, чтобы успокоить ребенка.

В конце концов Энн опять вынула грудь, Оливии уже было тошно на это смотреть, на такую голую грудь! Набухшую молоком, с просвечивающими синими венами. И, решив, что с нее, пожалуй, хватит, Оливия встала:

– Займусь-ка я полдником.

– По-моему, мы еще не проголодались, – сказал Кристофер.

– Ничего страшного, – бросила Оливия через плечо.

На кухне она включила духовку и поставила разогревать приготовленные утром гребешки в сметане. После чего вернулась в гостиную.

* * *

Оливия ожидала хаоса. Чего она не ожидала, так это молчания старших детей и тем более молчания Энн, чье поведение, насколько помнила Оливия, раньше было совсем иным.

– Я устала, – обронила Энн посреди вялой беседы.

– Надо думать, – откликнулась Оливия.

Так что, может, дело именно в этом.

Кристофер был куда разговорчивее. Растянувшись на диване, он рассказывал о безумных пробках, в которые они угодили на выезде из Уорчестера, о том, как они провели Рождество, о своих друзьях и о своей работе подиатром, врачевателем стоп. Оливия могла бы слушать его часами. Но вмешалась Энн:

– Оливия, где вы ставили елку? У окна, что выходит на улицу?

– У меня не было елки, – ответила Оливия. – Да и зачем мне елка, скажи, пожалуйста?

– Но ведь Рождество.

Оливию подобными штучками было не пронять:

– Только не здесь, не в этом доме.

* * *

Когда Энн отвела старших детей в кабинет, где им было постелено на диване, Оливия осталась в обществе Кристофера и маленького Генри, ерзавшего на коленях у отца.

– Очаровательный ребенок, – сказала Оливия.

– Так и есть, правда ведь? – подхватил Кристофер.

Из кабинета доносилось бормотание Энн и высокие, режущие ухо голоса – но не речь – ее детей.

– Ой, Кристофер, я же связала шарф маленькому Генри. – И Оливия направилась в кабинет.

Пока она искала шарф в кабинете, старшие дети молча стояли и наблюдали за ней, а найдя, отнесла шарф – ярко-красный – Кристоферу.

– Эй, Генри, – сказал он, – посмотри-ка, что бабушка для тебя связала. – Малыш засунул уголок шарфа в рот. – Глупенький, – Кристофер аккуратно вытащил шарф изо рта мальчика, – это не едят, это носят, чтобы не замерзнуть.

Маленький Генри захлопал в ладоши.

«Поистине необыкновенный ребенок», – думала Оливия.

В дверях показалась Энн в окружении своих старших детей, уже переодевшихся в пижамы.

– Хм, Оливия… – Энн на секунду поджала губы, затем спросила: – У вас есть что-нибудь для других детей?

В тот же миг темное тяжелое чувство овладело Оливией. Стараясь не поддаваться этому чувству, Оливия ответила:

– Не понимаю, о чем ты, Энн. О рождественских подарках? Я отправляла детям подарки на Рождество.

– Да, но… – мямлила Энн, – это было на Рождество, а сейчас…

– Ну, от вас не было никаких известий, – сказала Оливия, – так что, возможно, подарки до детей не дошли.

– Нет, мы их получили. – Энн наклонилась к Теодору: – Помнишь тот грузовик?

Мальчик вздернул плечо и отвернулся. Тем не менее они продолжали стоять в дверях, эта свиноматка с ее двумя отродьями от разных мужчин, стояли в ожидании, словно Оливия была обязана им что-то выдать, – что, интересно знать? Она буквально прикусила язык, чтобы не ляпнуть: «Похоже, грузовик тебе не понравился». И не спросить девочку: «А как насчет куклы? Очевидно, она тебе тоже не понравилась?» Оливия заставила себя не произнести вслух: «В мое время мы благодарили людей, присылавших нам подарки». Далось ей это с большим трудом, однако она промолчала. Вскоре Энн сказала детям:

– Ладно, давайте ложиться спать. Поцелуйте папочку.

Дети подошли к Кристоферу, чмокнули его в щеку, а на Оливию даже не взглянули. Ужасные, ужасные дети и их ужасная мать. Но маленький Генри вдруг сполз с отцовских колен и, волоча шарф по полу, поковылял к Оливии.

– Пивет, – сказал он. И улыбнулся ей!

– Привет, – ответила Оливия. – Привет тебе, маленький Генри.

– Пивет, пивет. – Малыш протянул Оливии шарф: – Сасибо.

Нет, все же он Киттеридж. Настоящий Киттеридж.

– Твой дедушка гордился бы тобой, – сказала Оливия внуку, и тот разулыбался, пуская слюни.

Кристофер оглядывал комнату.

– Мам, здесь все выглядит как-то по-другому, – с неудовольствием заметил он.

– Ты долго отсутствовал, – сказала Оливия. – Все меняется, а твои воспоминания остаются прежними.

* * *

Оливия была счастлива.

Она осталась наедине с сыном. Маленького Генри уложили спать наверху, его мать с самой младшенькой устроились там же. Старших детей упаковали в кабинете на раскладном диване. Свет от торшера в углу падал на Кристофера. Больше Оливии ничего не надо было – только сидеть вот так вдвоем с сыном. Глаза Криса казались такими ясными, а лицо спокойным. Седина в его волосах по-прежнему изумляла Оливию, но выглядел сын хорошо. Он много и подробно рассказывал о своей подиатрической практике, о молодой женщине, работавшей у него ассистенткой, о том, какую страховку ему приходится выплачивать, и о страховках его пациентов, – Оливии было неважно, о чем он говорил, лишь бы его слова были обращены только к ней… Крис рассказал об их жильце, но не о парне с попугаем, визгливо выкрикивавшим «хвала Господу» каждый раз, когда кто-нибудь неприлично выражался, а о новом жильце, молодом парне, и его девушке, которые, вероятно, скоро поженятся. Он говорил и говорил, ее сын. Оливия устала, но подавляла зевоту – она могла бы слушать его вечно. Даже если бы он читал ей алфавит, она бы сидела и внимала.

Когда он наконец ушел спать, растопырив ладонь на прощанье – «ладно, мам, спокойной ночи», – она задержалась в гостиной. Из-за того, что горела лишь одна лампа, вода за окном казалась черной, а маяк на Хафуэй-Рок – крошечным красным огоньком; вместительное крыльцо, где она совсем недавно поставила деревянные стулья, безмятежно и терпеливо дожидалось рассвета. За последние месяцы это был первый вечер, когда она не разговаривала с Джеком, и ей не хватало беседы с ним, но в то же время она сейчас была где-то очень далеко от него. И вдруг в кабинете раздался дикий вопль: «Мама!» Сердце у Оливии заколотилось, она вскочила настолько проворно, насколько смогла, и двинула к кабинету. На пороге стояла Аннабель. Увидев Оливию, девочка отшатнулась и опять завопила: «Мама!»

– Будь добра, прекрати, – сказала Оливия. – Твоя мама страшно устала. Дай ей поспать.

Аннабель с треском захлопнула дверь. Оливия выждала немного и отправилась наверх в свою спальню. Но чуть позже она услышала шаги ребенка – Аннабель, кто же еще, поднималась по лестнице, а затем девочка вошла в комнату родителей. «Ну разве не паршивка», – подумала Оливия. Послышался усталый сонный голос Энн, но Оливия уже сидела за компьютером, читая письмо от Джека: «КАК У ВАС ТАМ???? Я скучаю по тебе, Оливия. Пожалуйста, очень прошу, напиши, как только сможешь».

И она ответила: «Тут столько всего! Долго рассказывать. Я тоже по тебе скучаю».

И в то же время она была бы не прочь одернуть его: «Кончай, Джек. Дел у меня по горло. Не могу же я разорваться между гостями и тобой!» Казалось, будто пять сотен пчел жужжали у нее в голове.

* * *

В ту ночь Оливия долго не могла заснуть. Словно восторженная школьница, она припоминала снова и снова разговор с Крисом – как же она по нему соскучилась! – а когда проснулась, на кухне уже было шумно. Она торопливо вылезла из постели; обычно она вставала очень рано и никак не ожидала, что Энн с Крисом – и все их дети – соберутся завтракать раньше нее. И однако, спустившись на кухню, она обнаружила там всех своих гостей, одетых и причесанных. Оливия была не из тех, кто расхаживает в халате перед людьми, с которыми она, по сути, мало знакома.

– О, привет, – сказала она, запахивая халат поплотнее.

И не услышала в ответ ни звука. Старшие дети смотрели на нее с нескрываемой враждебностью, которую Оливия кожей чувствовала, и даже маленький Генри помалкивал, сидя на коленях у матери.

– Мама, ты не купила «Чириос»? – спросил Кристофер. – Я же говорил тебе, нам нужен «Чириос».

– Разве? – Если сын и упоминал об этом, в памяти Оливии ничего подобного не отпечаталось.

Крис и Энн переглянулись.

– Я съезжу, – вызвалась Энн. – Только объясните, куда ехать.

– Нет, – сказал Кристофер. – Я поеду, ты останься.

Крис договорить не успел, как слово взяла Оливия:

– Нет, поеду я. Всем оставаться на месте.

Оливия поднялась к себе, наспех оделась, прихватила куртку и большую черную сумку, миновала кухню почти бегом и поехала в торговый центр «Коттл». День выдался солнечным. И хотелось Оливии лишь одного – поговорить с Джеком. Но она выскочила из дома без сотового! И куда подевались телефоны-автоматы? Она была расстроена и спешила, зная, что дети дома ждут «Чириос». «Джек, Джек, – мысленно звала она. – Помоги мне, Джек». И зачем он покупал ей сотовый, если она забывает брать телефончик с собой? Наконец, отъезжая от магазина с пакетом, набитым «Чириос», она заметила в глубине стоянки телефонную будку; заново припарковавшись, Оливия рванула к будке. Четвертак в кошельке она нашла не сразу, а когда нашла и сунула монету в автомат, гудка в трубке не услышала. Чертов телефон не работал. Оливия была готова разгромить эту будку.

На обратном пути ей пришлось держать себя в руках, иначе она бы врезалась в кого-нибудь. Плюхнув бумажный пакет с «Чириос» на кухонный стол, она сказала:

– Прошу прощения, но я отлучусь на минутку.

Поднялась к себе в комнату и слегка дрожащими пальцами написала Джеку. «Помоги мне, – печатала она. – У меня голова кругом». И вдруг сообразила, что он не сможет ей помочь, не сможет позвонить – они договорились, что не будут разговаривать по телефону, пока она не сообщит Крису… Оливия стерла написанное и начала сначала: «Все в порядке. Только я скучаю по тебе. Будь на связи! – И добавила: – Скоро напишу поподробнее».

На кухне ее опять встретили гробовым молчанием.

– В чем дело? – поинтересовалась Оливия и услышала раздражение в своем голосе.

– Мама, у тебя молока не очень много. Совсем капля. Поэтому молоко отдали Аннабель, а Теодору приходится жевать «Чириос» всухую. – Кристофер стоял, прислонившись к рабочему столу и скрестив ноги.

– Ты серьезно? – опешила Оливия. – Что ж, поеду обратно…

– Нет, мам, сядь, успокойся. – Кристофер показал на стул, на котором сидел Теодор. – Все нормально. Теодор, уступи бабушке место.

Не поднимая глаз, мальчик сполз со стула и остался стоять.

Энн сидела спиной к Оливии с маленьким Генри на одном колене и грудной дочкой на руках.

– А что насчет остальных? – спросила Оливия. – Что вам дать? Может, тост с маслом?

– Все нормально, мам, – повторил Крис. – Я сделаю тосты. Ты садись.

Оливия села напротив своей невестки, и та улыбнулась ей своей лицемерной улыбкой. Теодор придвинулся к матери и зашептал ей на ухо. Энн погладила его по руке и негромко сказала:

– Знаю, лапа. Но люди живут по-разному.

– У тебя проблемы, Теодор? – спросил Крис.

За него ответила Энн:

– Он просто обратил внимание на бумажный пакет, в котором лежали «Чириос», и удивился, почему Оливия не пользуется многоразовым пакетом. – Энн глянула на Оливию и пожала плечами: – В Нью-Йорке мы пользуемся многоразовыми. Приходим в магазин со своим пакетом.

– Потому что так правильно, да? – отреагировала Оливия. – Что ж, молодцы. – Развернувшись на стуле, она открыла нижний ящик кухонной тумбы и выложила на стол многоразовый продуктовый пакет: – Если бы не спешка, я бы взяла с собой этот.

– Ой, – сказала Энн. – Теодор, смотри-ка.

Мальчик попятился от стола, а затем удалился в кабинет. Энн сунула в руку маленькому Генри колечко «Чириос». Этим утром малыш пребывал в не очень хорошем настроении.

– Привет, маленький Генри, – обратилась к нему Оливия. Он даже не посмотрел на нее, но долго разглядывал колечко «Чириос» на ладошке, прежде чем положить в рот.

* * *

День был ослепительно солнечным, вчерашние тучи развеялись, и солнце просвечивало дом насквозь. Снаружи, за большими окнами гостиной, сиял залив, буйки на сетях, расставленных для лобстеров, лишь слегка покачивались, и к ним подплывало рыбачье судно. Было решено поехать в Национальный парк Рида посмотреть на прибой.

– Дети никогда не видели океана. То есть настоящего океана, – сказал Кристофер, – а не ту вонючую лужу, что омывает Нью-Йорк. Хочу, чтобы они увидели побережье штата Мэн. Верно, оно у нас прямо под носом, – он кивнул на окно, за которым сверкал залив, – но я хочу, чтобы они увидели и другие места.

– Ну, тогда вперед, – согласилась Оливия.

– Придется ехать на двух машинах, – предупредил Крис.

– Значит, поедем на двух. – Оливия соскребла со стола недоеденный Теодором тост и бросила в мусорное ведро.

Ни разу в жизни Оливия не позволила Кристоферу отправить в помойку добротную еду, но теперь это была не ее забота. Пусть этот противный ребенок всю свою еду выкинет на свалку.

Во дворе Кристофер огорошил Оливию вопросом:

– Мама, когда ты обзавелась «субару»? – Судя по тону, Крис не слишком обрадовался этому приобретению. За день до приезда гостей Оливия поставила машину в гараж, но после поездки в торговый центр забыла упрятать обратно.

– Хм, – ответила она, – мне нужна была новая машина, и я подумала, что старой леди, живущей одной, хороший автомобиль в снегопад не помешает. – Еще вчера могла ли Оливия вообразить, что солжет собственному сыну?! Причем глазом не моргнув.

На самом деле машина принадлежала Джеку. И когда «хонде» Оливии потребовались новые тормоза, Джек сказал: «Возьми мою “субару”. У нас на двоих три машины, это неприлично, так что бери “субару”, а мы с тобой будем кататься на моем спортивном автомобиле, потому что я его люблю».

– Поверить не могу, ты ездишь на «субару», – не унимался Кристофер.

– Да, езжу, – сказала она. – И хватит об этом.

Чему Оливия поверить не могла, так это тому, сколько времени у них заняли сборы в дорогу. Кристофер с Энн что-то долго обсуждали в дальнем углу двора, и Оливия то надевала, то снимала темные очки. Наконец Крис вернулся.

– Теодор, ты поедешь с мамой. Генри, твое автомобильное кресло мы перенесем в машину бабушки.

Несмотря на яркое солнце, Оливия ежилась от холода, пока Крис ставил детское кресло в ее машину, ругаясь из-за того, что ремень безопасности не пристегивался.

– Это подержанная машина, Крис, – сказала Оливия.

Наконец он закончил с креслом:

– Все, можем ехать.

– Ты поведешь, – сказала его мать, и он не возражал.

* * *

Энн сидела на камне с видом на океан, хотя камень наверняка был ледяным – ветер обдувал его, вмиг высушивая влагу, но не нагревал; Кристофер же бегал по пляжу с детьми. Оливия наблюдала за ними с парковки, обхватив себя руками. Через несколько минут она подошла к Энн, та подняла голову, малютка мирно спала у нее на руках.

– Привет, Оливия.

Оливия раздумывала, как ей быть. Камни широкие, но сидеть на них ей будет неудобно, да и не хотелось. Поэтому она просто стояла рядом с невесткой и молчала.

– Как твоя мама, Энн? – спросила она наконец.

Энн ответила, но ее слова унесло ветром.

– Что? – переспросила Оливия.

– Я говорю, она умерла! – прокричала Энн, повернувшись лицом к Оливии.

– Умерла? – крикнула в ответ Оливия. – Когда?

– Пару месяцев назад, – старательно перекрикивала ветер Энн.

Оливия опять не знала, как ей быть, но затем решила попытаться сесть рядом с Энн. Нагнулась, положила обе ладони на камень и кое-как уселась.

– Выходит, она умерла накануне рождения Натали? (Энн кивнула.) Кошмар.

– Спасибо, – сказала Энн.

И Оливия поняла, что эта девочка, эта странная девочка – хотя и женщина средних лет – горюет.

– Она умерла внезапно? – спросила Оливия.

Энн, прищурившись, смотрела на воду.

– Наверное. То есть она никогда не заботилась о своем здоровье. Так что инфаркт никого не удивил. – Энн помолчала, затем повернулась к Оливии: – Кроме меня. Я удивилась. И до сих пор не оправилась от удивления.

– Угу, конечно, – кивнула Оливия. И добавила: – По-моему, это всегда неожиданность. Даже когда они лежат месяцами, а потом вдруг уходят. Жуткое дело.

– Помните песню? – сказала Энн. – Кажется, это был негритянский спиричуэл… «Порою я словно дитя без матери…»

– «И дом родной далеко, далеко», – подхватила Оливия.

– Да, точно… Но я всегда себя такой чувствовала. А теперь я настоящее дитя без матери.

Оливия задумалась над ее словами и после паузы сказала:

– Мне очень жаль… А где она жила, когда умерла?

– В пригороде Цинциннати, где и всегда. Я там выросла.

Оливия кивнула. Краем глаза она наблюдала за этой девочкой-женщиной и думала: «Какая ты, Энн?» Она знала, что у девушки был брат, ей о нем что-то рассказывали, но что? Оливия запамятовала. Помнила только, что с братом Энн не общалась, – парень наркоманил? Очень может быть. Их мать пила. А отец развелся с матерью много лет назад и вскоре умер.

– Мне ужасно жаль, – сказала Оливия.

– Спасибо. – Энн поднялась – с поразительной легкостью, учитывая, что у нее был младенец на руках, – и зашагала прочь. Просто взяла и ушла! Оливии понадобилось изрядно времени, чтобы подняться, пришлось опереться на одну руку и немного перекатиться набок, прежде чем встать на ноги.

– Господи, воля твоя. – К машине она возвращалась, тяжело дыша.

* * *

По дороге обратно Оливия спросила Криса:

– Почему ты не сказал, что у Энн умерла мать? (Он издал нечленораздельный звук и пожал плечами.) Нет, почему ты мне не рассказал? Ведь это важно.

Вдоль шоссе стояли все еще голые деревья, их черные ветки тянулись к небу. Они проехали мимо поля, мокрого, с грязными прогалинами, под струящимся солнцем они были хорошо видны.

– Ее мать была не подарок. О чем тут говорить.

На заднем сиденье запел Генри:

– Ту-ту-ту, едем, летим! Папа, мама!

Оливия обернулась, и он улыбнулся ей.

– Вот так он выпевает знакомые слова, – сказал Крис. – Ему это очень нравится.

– Я все равно не понимаю, – продолжила Оливия, помахав маленькому Генри. – Не понимаю, Кристофер. Она моя невестка, и я бы хотела знать, что происходит в ее жизни.

Крис на миг повернул к ней голову и опять уставился на дорогу; он вел одной рукой.

– Я и не знал, что тебя это волнует. – Он снова глянул на мать: – Что-нибудь еще?

– Почему… – начала Оливия.

– Я уже объяснял тебе почему.

И Оливия кивнула. Вопрос, на котором ее прервали, прозвучал бы так: почему ты женился на этой женщине?

* * *

Они продержались еще один вечер и еще один день и наконец добрались до финала – последнего вечера вместе. Оливия была вымотана. Кроме маленького Генри, никто из детей так и не заговорил с ней, пока они были у нее в гостях. Но они пялились на Оливию – с возрастающей наглостью, как она думала, потому что, когда они на нее смотрели и Оливия отвечала тем же, они не опускали глаза, но продолжали пялиться, Теодор огромными голубыми глазищами, Аннабель – маленькими черными. И откуда только берутся такие дети.

Когда они отправились спать, а маленький Генри – до чего же славный мальчик! – уснул наверху, Оливия села на диван рядом с Энн, кормившей малютку. Оливия постепенно привыкала к кормлению грудью у всех на виду; ей это не нравилось, а она привыкала. И ей было жаль Энн, явно пришибленную горем. Оливия решила не играть в молчанку, а завести с невесткой легкую беседу, и Энн старалась, как могла, выдерживать тон.

– Аннабель захотела резиновые сапожки, потому что мы собрались ехать в Мэн. Разве она не умница? – сказала Энн.

Оливия, понятия не имея, что на это ответить, кивнула. В конце концов Энн с малышкой поднялась наверх, и Оливия, оставшись наедине с сыном, поняла, что момент настал.

– Кристофер. – Она заставила себя смотреть прямо на сына, хотя сам он разглядывал свои ступни. – Я выхожу замуж.

Минула вечность, прежде чем он перевел на нее взгляд и растерянно улыбнулся:

– Стоп, что ты сейчас сказала?