Текст книги "Валентайн"

Дебра Энн

В другую субботу, в другом году она могла бы и не увидеть его. Могла бы с кем-нибудь играть баскетбольным мячом в парке луговых собачек, или болтаться по спортивному полю начальной школы имени Сэма Хьюстона, или ехать на велосипеде к бизоньей луже, искать трилобитов и наконечники стрел в сухом водоеме. Когда в нем была вода, Дебра Энн с мамой ездили туда смотреть, как спасаются люди. Хоть какое-то развлечение, всегда говорила Джинни, расстилая махровое полотенце на капоте машины, и Дебра Энн взбиралась на него, стараясь не коснуться раскаленного металла голыми ногами. Они прислонялись спиной к ветровому стеклу и передавали друг дружке пакет с чипсами; святые стояли на берегу, пели: «омылся ли кровью агнца», а грешники брели босиком по илистому дну, и только вера берегла их от водяных щитомордников и осколков стекла. Если проповедник призывно махал им рукой, Джинни мотала головой и махала в ответ. Сейчас у тебя всё хорошо, говорила она Дебре Энн, но если однажды покажется, что тебе непременно надо спастись, – спасайся в церкви. По крайней мере, обойдешься без столбняка. Соскучившись, Джинни собирала вещи, и они ехали в город есть гамбургер. Куда теперь? спрашивала она дочку. Хочешь, поедем посмотреть могилы в Пенуэлле? Хочешь в Монаханс, гулять по песчаным холмам? Или поедем на аукцион скота в Эндрюсе и сделаем вид, что торгуем бычка?

Но этой весной Джинни нет, и все толкуют о девушке, которую увезли и обидели. Её изнасиловали – взрослые думают, что Д.Э. не понимает, но она не маленькая – и теперь родители на Ларкспер-Лейн, в том числе её папа, постановили, что детям нельзя выходить из квартала без надзора взрослых или, по крайней мере, не предупредив, куда идут. Это оскорбительно. За ней с восьми лет не надзирали, и почти всю весну она нарушала правила – даже после того, как папа сел за стол на кухне и нарисовал ей карту.

Северная граница разрешенного гуляния – Кастер-авеню, южная отмечена пустым домом на повороте. Западная граница – переулок за домами Шепарда и Дебры Энн, там стоит миссис Шепард и хмуро глядит на грузовики, подъезжающие к «Клубу заек» и отъезжающие от него. Это сисечный бар, Д.Э. знает. В другом конце квартала, где живут Кейси Наналли и Лорали Ледбеттер, миссис Ледбеттер пристально следит за всем и за каждым. Ей ничего не стоит ухватить ребенка на велосипеде за руль и устроить допрос. Ты куда едешь? Ты что делаешь? Когда ты последний раз мылась? Остальные девочки на два года младше Дебры Энн, еще не смеют правила нарушать – так она думает – или просто матерей боятся.

Человека этого она находит так же, как находит свои сокровища. Она смотрит. Она ездит взад-вперед по переулку за домом миссис Шепард, виляя между пивных банок, гвоздей и зубастых битых бутылок. Отворачивает от камней, таких больших, что перелетишь через руль головой в стальной контейнер для мусора или в шлакоблочный забор. Острым глазом выискивает на дороге монету, неразорвавшуюся петарду, панцирь саранчи, резко сворачивает при виде змейки – вдруг это молоденький гремучник. Десятками ловит рогатых ящериц, держит на ладони и гладит пальцем твердый гребешок между глаз. Когда они засыпают, опускает их в стеклянную банку, которую возит в корзинке на руле.

В переулке за домом миссис Шепард она почти останавливает велосипед и, балансируя, смотрит на поле. Всё, что там – запретная зона: сухой паводковый канал, забор из колючей проволоки, грунтовая площадка, дом на повороте, пустующий с тех пор, как мальчика Уоллесов убило током от приемника, упавшего к нему в ванну, и, наконец, то место, где канал сужается и уходит в две стальные трубы, такие широкие, что Дебра Энн может встать там во весь рост. За этой запретной территорией – стрип-бар, открывающийся ежедневно в половине пятого. За всю жизнь её отшлепали всего несколько раз и не очень сильно, но в марте, когда миссис Ледбеттер позвонила папе и донесла, что его дочь катается на велосипеде перед этим зданием и заглядывает в дверь, когда там входит или выходит мужчина, он побелел и шлепнул её так, что зад жгло до самого вечера.

Д.Э. едет вдоль паводкового канала, в нескольких шагах от поворота перед пустым домом соскакивает с велосипеда, влезает на металлический ящик из-под молочных бутылок, заглядывает через шлакоблочный забор, а потом садится на него. Через несколько секунд спрыгивает на задний двор и, ушибшись коленом о твердую землю, охает, а потом вскрикивает. В последнее мгновение она успевает откатиться от кучки щебня – иначе пришлось бы с плачем бежать на веранду к миссис Шепард, и старуха пришла бы на выручку с пинцетом и спиртом.

Посреди двора три молодых вяза, к задней стене дома прислонены выгоревшие почти добела доски. Перед раздвижной стеклянной дверью лежат три перекати-поля, словно долго стучались в неё и в конце концов сдались. В верхнем углу двери наклейка: «Собаки не бойтесь. Дом охраняют Смит и Вессон». В прошлом июле, когда девочки бродили свободно, она, Кейси и Лорали пробрались на этот двор и запустили целую коробку петард М-80, которую нашли под трибунами в школе.

Все дома на Лакспер-Лейн более или менее одинаковы, и в этом, как у Дебры Энн, два окошка спальни выходят на задний двор. На них ни занавесок, ни жалюзи; пустые, смотрят на траву, бесстыдно и печально, как темные глазки мистера Бонэма, который живет в соседнем квартале, весь день сидит на веранде и грозит всякому, кто хотя бы одним колесом заедет на паршивую лужайку. Из-за солнца заглянуть в черное нутро дома невозможно, но легко вообразить, что убитый током мальчик смотрит с той стороны стекла и волосы у него до сих пор стоят дыбом. Прямо дрожь берет, сказала Лорали, когда они были здесь прошлый раз.

Дебре Энн хочется есть и пописать, но ей надо получше рассмотреть пустое поле между переулком и каналом. Да и картонная гадалка, которую она возит в корзинке, согласна. Не сомневайся! Когда Д.Э. спрашивает еще раз для надежности, вставив указательные и большие пальцы в четыре прорези, и считает до трех, гадалка подтверждает: Да! Иногда она задает ей вопросы, зная ответ – убедиться, что всё без балды.

Я выше буровой вышки? Нет.

Победит Форд на выборах? Вряд ли.

Папа когда-нибудь закажет в «Баскин-Роббинсе» не клубничное мороженое, а какое-нибудь другое? Нет.

С этого конца переулка ей виден угол клуба джентльменов за каналом. Сейчас стриптиз почти пустует – на стоянке всего несколько пикапов и автолебедок. У безбортового грузовика двое мужчин, один высокий, другой очень маленький. Высокий поставил ногу на бампер, они разговаривают, передавая друг другу бутылку. Бутылка опорожнена, высокий уходит в клуб, а маленький бросает бутылку в стальной контейнер. Оглянувшись кругом, он перемахивает через изгородь, рысью бежит вдоль бетонного борта канала и скрывается в широкой водоотводной трубе.

Д.Э. перетаскивает большой картонный ящик из-под холодильника на середину поля и канцелярским ножом, который нашла в гараже миссис Шепард, проделывает в ящике окошко по размеру глаз. Влезает в ящик и ждет. Через несколько минут человек высовывается из трубы. Смотрит налево, направо, снова налево – как суслик, высунулся из норы, глядит, нет ли поблизости змеи, – и вылезает из трубы головой вперед, словно на свет родился. Когда он встает и потягивается, Д.Э. зажимает рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Никогда не видела она такого маленького мужчины. Он низенький и тощий, печальный, как пугало, запястья – как куриные косточки, и весит, наверное, не больше ста фунтов вместе с ботинками. Если бы не щетина на подбородке – совсем мальчик.

В конце канала он пригибается, смотрит вдоль русла в одну сторону и в другую и взбегает по крутому склону. Поднявшись, он быстро идет вдоль изгороди к тому месту, где колючая проволока легла на землю. Дебра Энн знает это место. Она перепрыгивает там проволоку, чтобы срезать путь к передвижной библиотеке или к «7-Eleven».

У контейнера за клубом он останавливается, чтобы пописать. Потом, застегнув штаны, стучится в заднюю дверь клуба, и ему открывают. Дебра Энн вылезает из ящика, стряхивает пыль с футболки, потом, размахнувшись, бросает камень. Он долетает до середины поля и падает с мягким стуком, подняв пыль. Она не может понять, почему человек живет тут – или с ним что-то не так. Её папа говорит, надо быть наполовину глупым, наполовину сумасшедшим или наполовину мертвым, чтобы не найти сейчас работу в Одессе. Нанимают всех подряд. Может, он – и то, и другое, и третье, глупый, сумасшедший, больной – но, все равно какой, для неё он не опасен. Ей это душа говорит, она утверждена в этом, так же, как знает, что ничего плохого не может с ней случиться, если не наступать на трещины в тротуаре, и есть только растения, и не разговаривать с незнакомыми мужчинами. Уверенность её поколебалась весной с отъездом Джинни, и для неё утешение – наблюдать за этим человеком и знать, что он её не обидит.

Она плюет на землю и подбирает другой камень. Этот долетает до мескитовых деревьев, где земля спускается к каналу. До конца лета перекину канал, говорит она вслух.

* * *

Всю неделю она бегает после школы наблюдать за ним. Первые три дня собирает информацию: когда он выходит? Всегда в одно время? Всегда идет в сисечный бар? Потом ждет случая разглядеть всё поближе.

Почти пять часов, и солнце бьет по макушке как кулак. Во рту и в горле пересохло до боли. Жар давит на грудь, стесняет дыхание, пропотевшая футболка высохла час назад, пот больше не охлаждает её – его не осталось. Она вытаскивает гадатель из кармана шорт, он сухой и ломкий в пальцах. Посмотреть его стоянку? Да. Посмотреть его стоянку? Не сомневайся!

Дренажная труба широкая – можно войти, чуть-чуть наклоняясь. Она видит мусорный мешок с грязным бельем и свесившимися носками. Рядом с мешком аккуратная стопка штанов и рубашек. Рядом с проволочным молочным ящиком пара ботинок; ящик перевернут, служит столиком; на нем керамическая чашка, бритва и два желтых конверта. На одном черным маркером надпись: «Рядовой первого класса Белден. Уволен». На другом: «Медицина».

Шагах в пяти он построил стенку, чтобы отгородиться от остальной трубы, которая выносит воду из города в поле во время ливней. Последнее время это означает – никогда. Последний раз, когда канал заливало, у Д.Э. на велосипеде были еще боковые колесики сзади. Приглядевшись, она узнает старый картонный ящик с прошлого лета – девочки бросили его, когда его помяла пыльная буря. На одном боку еще видна прыгающими буквами надпись Лорали «Укрытие» с большим улыбающимся лицом и двумя сердцами, пронзенными стрелами.

У картонной стенки – рюкзак и свернутый спальный мешок. Дебра Энн подходит к столу и осторожно проводит пальцем по трещине в чашке для брится. Берет бритву и маленькую черную расческу, вертит в руках, глядя на конверт с увольнительными документами. Может быть, он герой, решает она. Может быть, ранен на войне. С тех пор, как мама уехала, Д.Э. ищет, чем заняться в выходные дни. Нужно какое-то постоянное дело – может, он как раз и будет таким. Может, он для того и появился, чтобы помочь ей стать лучше, не бесить маму до такой степени, что она уезжает из города, никому не сказав, куда едет и когда вернется. Джинни вернется домой до фейерверка Четвертого июля? Да.

* * *

Первый подарок ему она оставляет в бумажном пакете перед входом в трубу и убегает к своей коробке – наблюдать, что будет дальше. Он открывает пакет осторожно, словно ожидает увидеть там тарантулов или, в лучшем случае, коровью лепешку. Но достает вместо этого банку кукурузы, жвачку, коричневый карандаш с тупым грифелем и с улыбкой озирается. Там и записка, сложенная пополам, с липкими от конфет краями, и Дебра Энн видит, как он читает её, шевеля губами. Не беспокойтесь, мы о вас позаботимся. Напишите, что вам нужно, и положите под большой камень у забора. Никому не говорите. Д.Э. Пирс.

Д.Э. смотрит, как он затачивает карандаш перочинным ножом, а позже, когда он стучится в заднюю дверь бара и входит туда, она бежит вдоль бетонного берега за запиской. Там: Одеяло кострюля кансервный нож спички, спасибо, храни тебя Бог. Джесси Белден, РПК, армия США.

В понедельник после Пасхи она приносит всё нужное в бумажном мешке из «Пиггли-Уиггли». Туда же она положила два крутых яйца, кусок кукурузного хлеба в фольге, ломтик ветчины и наполовину оттаявшую запеканку с частично оторванным ярлычком миссис Шепард. Остались только буквы КОР, по ним он не сможет понять, кто это. Там же два спелых помидора и шоколадные зайцы из пасхальной корзинки, которую оставил на кухонном столе папа.

Он читает записку, а она радостно следит за этим из своего наблюдательного пункта в поле, шевеля губами вместе с ним. Светлой Пасхи. Джесси Белден, РПК, армия США, вы замечательный американец. Вы любите окру и коричневые бобы? Искренне ваша Д.Э. Пирс.

В начале мая, через три недели после того, как она увидела его впервые, Д.Э., дождавшись, когда он войдет в трубу, спускается в бетонный канал с пакетом еды и двумя банками «Доктора Пеппера». Светит фонариком в трубу. Вы здесь? Голос её уходит в темноту. Я никому не скажу, что вы здесь. Вам нужна помощь?

Позже, когда они немного познакомятся, Джесси объяснит ей, что лежал на голом бетоне – так прохладнее, пересчитывал свои деньги и думал, как выручить свой грузовичок у Бумера, своего родственника, который говорит, что Джесси задолжал ему за два месяца постоя и еды. Джесси скажет ей, что лежал хорошим ухом на полу – мир тогда гораздо тише, – вот почему они друг друга не увидели, пока Д.Э. чуть не наступила на него.

Напугали друг друга до смерти, а? – говорит Джесси.

Я чуть не обоссалась. Она внимательно смотрит на него – не выругает ли за сквернословие, но он не ругает. Джесси, может, и взрослый, но ведет себя не так. Может, он глуповатый, думает она, и уж точно не знает, как разговаривать с детьми. Он говорит ей, что глаза у него были сухие, как пыль, на которой он спит, как полудохлая змея, которую кот притащил однажды утром и оставил у входа в трубу, и все же намокли, когда Дебра Энн посветила ему в лицо фонариком и спросила. Что для вас сделать? И Джесси, неделями не говоривший ничего, кроме да, сэр, нет, сэр, до сих пор страдавший от боли в ребрах после того, как его огрели трубой на парковке, и умолявший родственника остановить грузовик, – Джесси сказал. Я хочу домой.

Она не говорит, что наблюдала за ним неделями. Она говорит, да, сэр, и обещает, что всегда будет сидеть справа от него, чтобы её слова слышались так же чисто, как холодные ручьи, про которые он рассказывает ей – у него на родине в восточном Теннесси, где он жил с мамой и сестрой Надиной.

* * *

Ему двадцать два года, ей десять, и оба тощие, как спички. У обоих шрамик на правой щиколотке – у него после нехорошего воспаления в Юго-Восточной Азии, у неё от шутихи, когда она не успела отскочить. Они едят сэндвичи с колбасой и наблюдают за тем, как кот гоняется за лузгой, которую они выплевывают на бетон. Говорят, что надо бы добыть для кота ошейник – если потеряется, кто-нибудь позвонит Дебре Энн, и она придет за ним.

Она приносит шоколадные батончики, размякшие у неё в кармане, и они слизывают шоколад прямо с фольги. Когда она спрашивает, зачем он работает в стрип-баре, у него краснеет шея, и он смотрит в пол. Без грузовика он не может получить работу на нефтянке. Я там только полы подтираю и мусор выношу, а раньше с родственником баки промывал с соленой водой.

Он не говорит ей, что в Техас приехал потому, что в Теннесси нет работы, а Бумер божился, что деньги гребет почем зря. Не рассказывает и о двухнедельном пребывании в госпитале для ветеранов в Биг-Спрингсе, где спал на хорошей кровати, и давали хорошую еду, и разговаривал с доктором, который в конце проводил Джесси до грузовика, дал ему конверт и сказал: Тебе двадцать два года, сынок, и ничего с тобой нет такого, от чего не вылечит труд. Он не рассказывает Д.Э., что почувствовал на плече твердость и вес докторского университетского кольца. Сколько ехать до Одессы, спросил его Джесси, и доктор показал на запад. Шестьдесят миль, и не забудь запирать грузовик на ночь, сказал доктор, и Джесси пожалел, что не он его отец.

Д.Э. рассказывает ему, что искала вчера кота и увидела «Линкольн» миссис Шепард на дорожке перед домом. И удивилась – потому что миссис Шепард ездит только на грузовичке покойного мужа. Постучала в дверь, никто не отозвался, и подумала, что миссис Шепард захотела вздремнуть. А потом открыла дверь гаража, посмотреть, не найдется ли чего в морозильнике, и увидела, что миссис Шепард сидит в старом грузовичке мужа, и мотор работает. Как вы тут оказались, спросила Дебра Энн, а Корина посидела несколько секунд не шевелясь, потом вздохнула, сказала: Черт возьми, и выключила мотор. А ты как здесь оказалась?

Я ищу острый нож.

Корина показала на верстак с садовыми инструментами, все в пыли. Когда закончишь, верни, сказала она. И с ножом в руках не бегай.

Вы не видели кота?

Нет, не видела я чертова кота. Уйдешь ты, наконец, из моего гаража?

Джесси и Дебра Энн жуют бизонову траву – она надергала её на лужайке миссис Ледбеттер и принесла в пластиковых пакетах. Пьют апельсиновый сок из большой бутыли, которую дал Джесси один из барменов. Играют в покер – она стибрила колоду из ящика на кухне у миссис Шепард. Он показывает ей кожаный мешочек с агатами, собранными дома, около реки Клинч, так близко от их лощины, что можно камнем добросить. Выбирай два, какие понравятся, говорит он. Они приносят удачу.

До войны, рассказывает он, у него такой был слух, что дядя хвастал: Джесси за сто ярдов услышит, как олениха сбила хвостом слепня с задницы. Услышит, как клещ отпустил собачье ухо или сом булькнул в омуте. Он не рассказывает ей, что, вернувшись домой после трех лет за морем, зашел в лес и стоял там, ждал. И когда звуки наконец вернулись: ветка, сорванная ветром, упала на землю, олень пробежал в чаще, винтовка выстрелила за лощиной, – не мог понять, действительно ли слышит эти звуки или только вспоминает их. Стрекот цикад, кваканье лягушек в ручье, две вороны воюют с голубой сойкой, пытающейся украсть их яйца, жужжание москитов и ос, плеск радужной форели, когда Джесси вытягивал её из реки… может быть, он слышал эти звуки, когда вернулся с войны, может быть, только хотел их слышать.

Д.Э. говорит ему, что всегда заглядывает в унитаз, перед тем как сесть: она слышала, что водяные щитомордники влезают через канализационную трубу и лежат, свернувшись под бортиком. Одна девочка в Стентоне села ночью пописать, и четырехфутовая змея укусила её прямо в письку.

В письку? Джесси помирает со смеху. Да, смеется Дебра Энн. Она раздулась, как клещ. Д.Э. набирает воздуха в грудь и надувает щеки. Потом переворачивает кота на спину и шарит в его меху. Нащупав шишку, вытаскивает и давит клеща, раздувшегося, величиной с ноготь; он лопается и обливает кровью её пальцы.

Она говорит, что спрашивала гадателя – мама вернется к фейерверку четвертого июля? В следующий раз она принесет гадателя, чтобы Джесси мог задать свои вопросы. Заберет ли он свой грузовик у Бумера? Успеет ли вернуться домой и поудить в реке Клинч до того, как похолодает и рыба перестанет клевать? Рассказывает ему, что все время ходит в библиотеку на колесах, и две пожилые дамы, которые там работают, незамужние сестры из Остина, даже грозили взять её на жалованье. Они позволяют смотреть столько книг, сколько хочется, и бывает так, что утром она уже сидит там на шаткой железной лесенке, когда подъезжают на своем «Бьюике» сестры. Иногда одна из сестер бросает ей ключи от трейлера и позволяет самой открыть дверь. А потом Дебра Энн ложится на пропахший псиной коврик перед охладителем и читает весь день.

В каждой книге есть хотя бы одно что-то хорошее, рассказывает она Джесси – она почти уверена, что он не умеет читать как следует. Любовные истории, дурные известия и коварные злодеи, сюжеты густые, как тина, места и люди, которых она хотела бы знать в реальной жизни, слова, от красоты и музыки которых хочется заплакать, когда произносишь их вслух.

Она встает, вытирает кровь клеща о шорты, протягивает руки над головой и произносит слова – из самых красивых, что ей довелось прочесть. «Сверчки считали своим долгом всех предупредить, что лето не может длиться вечно. Даже в самые красивые дни в году – дни, когда лето переходит в осень, – сверчки разносят весть о переменах и печали»[6]6
  Уайт Э.Б. (1899–1985). Паутина Шарлотты.


[Закрыть]. Понимаете, говорит она Джесси, я даже представить себе не могу место, где бывает осень, но печаль и перемену, по-моему, могу понять не хуже любого. Я тоже, говорит он.

* * *

Школа заканчивается в конце мая, и теперь она приходит к нему каждый день, хотя бы на час, до того, как он отправится на работу в 4.30. Кот дремлет на армейском мешке Джесси, а они сидят рядом на двух ящиках из-под молока, которые Джесси подобрал возле мусорного контейнера позади «7-Eleven». Джесси называет это место террасой, и она говорит, что терраса неплохая, хотя уже обдумывает план пригласить его как-нибудь на обед, когда миссис Ледбеттер уедет по делам. Она хочет показать ему настоящую веранду, посадить в настоящее кресло за настоящим кухонным столом – показать, как это бывает.

Она приносит две вилки, и меньше чем за пять минут они съедают запеканку, которую она украла у миссис Шепард. Даже не оттаявшие куски вкусны, говорит он. Вот что значит сделано с любовью и старанием. Доев, она кладет на картонную коробку между ними кусочек листка из блокнота. Дает ему карандаш и слегка смущается, увидев мелкие следы от зубов на металлическом пояске. Говорит ему: напишите всё, что вам нужно. Принесу, если удастся.

А ты не можешь написать? Он возвращает ей бумажку и карандаш. Я устал.

Ему пригодилась бы старая простыня. Слишком жарко уже под одеялом, которое она принесла ему в прошлом месяце. И сигареты прекрасные добыла, хотя при ней он не курит. Можно еще таких? И еще кукурузного хлеба, если найдется, и коричневых бобов, и овощного маринада. Запить это всё чашкой пахты – и живи, радуйся.

А что вы ели самое вкусное в жизни? спрашивает она.

Наверное, жаркое с картошкой. Может, стейк, что мне дали на базе в тот вечер, когда вернулись с войны.

А сладкое?

Печенье с шоколадной крошкой, мама его делала на раз.

У меня тоже, говорит она, и оба на минуту замолкают. Она смотрит на его лицо, словно старается запомнить. Принесу вам зубную щетку, говорит она, и Джесси смеется. Единственный, кому было не наплевать, чистит Джесси зубы или нет, это его сержант; он без конца доставал Джесси. Теперь он дома, в каком-то городе Каламазу. Похоже на какое-то выдуманное место, говорит Д.Э., а Джесси отвечает, что сам так думал, но потом посмотрел в атласе и нашел его – в каком-нибудь дюйме от Канады.

Когда гудок возвещает о конце рабочего дня на заводе, Джесси говорит, что ему скоро на работу, но не помешал бы еще ошейник от блох для кота, если ей удастся добыть, и пару-другую банок с тунцом. И еще бутыль воды и, может, спрей от насекомых. Она всё это записывает, а потом замечает скорпиона, который вышел из трубы в том месте, где Джесси складывает мусор, – Джесси идет и давит его ботинком. Д.Э. смотрит на свои тонкие пластиковые сандалии, на бледно-розовый лак, которым ей намазала ногти Кейси, и представляет себе, как скорпион взбегает ей на ступни, подняв хвост, чтобы горячо, мучительно ужалить. Она думает: как хорошо, когда тебя кто-то от чего-то спасает, даже если спасать тебя не надо.

* * *

Она может проехать на велосипеде без рук всю Лакспер-Лейн, даже поворот. Может сделать колесо двадцать шесть раз за минуту, висеть вниз головой на турнике чуть не до обморока. Может тридцать секунд простоять на руках, а на руках и голове – минуту, а на одной ноге – десять. Всё это она показывает ему на горячем бетонном дне канала. Может спрятать в карман шоколадный батончик в «7-Eleven», утащить в рюкзаке запеканку из дома миссис Шепард и, если футболка свободная, выслушать лекцию миссис Ледбеттер с банкой чили за поясом шорт.

В другой год, в обычный, она считала бы себя воровкой. Но когда Джинни уехала, Дебра Энн задумалась о том, что значит жить честно. Она убирает кухню, заботится, чтобы папа отдыхал в воскресенье. Ходит проведать миссис Шепард и играет с Питером и Лили – знает, что они воображаемые, ей все равно – у них остренькие уши и крылья, блестящие на солнце; они прилетают из Лондона в те дни, когда ей тяжело, когда она дергает брови, не может остановиться, и думает, где сейчас мама и какого черта она вообще уехала. Д.Э. немало размышляла над вопросом о мелком воровстве, вспоминая, чему их учили прошлым летом в недельной библейской школе, и поняла: воровать лучше, чем оставить человека без еды и без общества.

Днем, когда Джесси уходит на работу, она едет на велосипеде к Кейси или к Лорали – вдруг они дома. Едет домой и сидит по-турецки на полу в гараже, роется в старом сосновом сундуке с вещами Джинни. Хочет послушать пластинку Джонни Митчелла, вырученную из мусорного ведра на кухне, но музыка напоминает ей, как они с Джинни разъезжали по западному Техасу, убивали время, смотрели, что было посмотреть. Читает в «Лайфе» статью о праздновании двухсотлетия независимости в Вашингтоне. Съедает хлеб с маслом, посыпанным сахаром, и аккуратно вытирает со стола просыпавшийся сахар. Закончив, идет к дому миссис Шепард с банкой «Доктора Пеппера» и пакетом чипсов и, если видит, что пикапа нет, забирается в боярышник изгороди, лежит в пятнистой тени и думает о Джинни, пока щеки и подбородок не покроются грязью из пыли и слез. Здесь хорошо плакать – одна, прохладно и никто не видит.

Люди стареют и умирают. Мистер Шепард уже был болен до несчастного случая на охоте, но не хотел об этом говорить. У него выпали волосы, стал ходить с палкой, всё забывал, а под конец не всегда мог назвать Дебру Энн по имени. Все знали.

Мужчины всё время погибают – в драках, при взрывах трубопроводов, утечках газа. Падают с градирни, или хотят перебежать перед поездом, или спьяну решают почистить пистолет. Женщины гибнут, когда заболевают раком, или неудачно выходят замуж, или садятся в машину к незнакомцам. Папу Кейси Нанелли убили во Вьетнаме, когда она была еще грудной, и Дебра Энн видела его фотографии у них в передней – школьный снимок, прямо перед тем, как он отправился в лагерь начальной военной подготовки; свадебное фото, когда он приехал в отпуск, и самое любимое у девочек – снимок его в аэропорту Даллас/Форт-Уэрт: в зеленой форме с одной нашивкой на рукаве, с зубастой улыбкой показывает камере грудную дочь.

Я его совсем не знала, говорит Кейси. Для неё Дэвид Нанелли – это флаг, который миссис Нанелли держит сложенным в комоде. Это три медали в деревянной коробочке, обитой изнутри пурпурным атласом, и краска, облезающая с деревянной отделки их дома. Он – работа миссис Нанелли в боулинге, в продовольственном магазине, в универмаге, и её молитвы о помощи в десятках разных церквей, одна другой строже. Он – это длинные юбки Кейси, даже летом, как у всех адвентисток, женщин и девушек, и церковь по субботам, а не по воскресеньям. Он в словах, что Кейси говорит Дебре Энн: всё было бы по-другому, если бы…

Когда умирают люди, есть доказательство и ритуал. Хозяин похоронного бюро надел на бабушку Лорали её любимый парик и блузку. Он попытался спрятать её рак под толстым слоем пудры и уложил её руки на груди – одна морщинистая бледная рука поверх другой. Лорали сообщила, что бабушкина щека холодная и резинистая, и Дебра Энн взяла уже Кейси за руку, чтобы та потрогала в гробу, но миссис Ледбеттер схватила обеих девочек за мягкое место над локтями, сильно сжала и, наклонившись к Дебре Энн, прошептала ей в ухо: Это что тебе взбрело?

А Джинни Пирс не умерла. Она уехала – уехала из города, оставила записку и большую часть своих вещей, оставила Дебру Энн и папу. Теперь миссис Шепард потрепала её по плечу и предлагает подровнять ей челку, а миссис Нанелли поджала губы и качает головой. В воскресенье утром папа готовит им завтрак. Днем по воскресеньям они жарят бифштекс на решетке и едут в «Баскин-Роббинс». Вернувшись, он садится в гостиной, слушает пластинки или идет на задний двор мистера Ледбеттера пить пиво.

Дебра Энн не хочет, чтобы в доме был хаос: мама приедет, увидит его, повернется и снова за дверь; так что она наводит в доме порядок и думает, как помочь Джесси вернуть грузовик. Она беспокоится за отца – он мало спит, и за миссис Шепард, которая, бывает, притворяется, что её нет дома, даже когда Дебра ложится на пол веранды и кричит: я вижу ваши кеды под дверью! Ждет, что позвонит мама, каждый раз бежит к телефону и, услышав в трубке голос отца, вздыхает. Она обдумывает, как ей говорить, когда мать наконец позвонит домой. Она ответит будничным голосом, как будто Джинни звонит с телефона администратора салона и спрашивает, купить ли в дом мороженого. Когда она позвонит, Дебра Энн отзовется приветливо, но без ликования, и задаст вопрос, который не отпускает её с 15 февраля, когда пришла с баскетбольной площадки раньше обычного и нашла пришпиленную к подушке записку от Джинни.

Когда ты вернешься домой?