Текст книги "Ясень и яблоня. Книга 2: Чёрный камень Эрхины"

– Ты верно говоришь, фрия! – сказал подошедший вслед за ней Фуиль, тот самый, что якобы погиб и тем предоставил Торварду свое «осиротевшее» оружие. – Я готов подарить ему этот меч, раз уж он доказал, что умеет с ним обращаться! Правда, он сейчас малость туповат, но это дело поправимое!

– Я хочу услышать, кто ты по рождению и что привело тебя на наш остров! – заявила Эрхина. – Мы готовы выслушать твою повесть.

От облегчения Сэла чуть не села на землю. Их тайна осталась при них. Эрхина не знает, что это – Торвард конунг. Она по-прежнему видит облик Коля. Но, не будучи совсем дурой, она заподозрила, что настоящую правду о себе этот человек скрывает, и подстроила это нападение, чтобы посмотреть, как Коль себя поведет. Ну, и выведала, что перед ней – человек благородного происхождения. Если это все, то пока ничего страшного… Все ли?

Уже принесли и постелили ковер, и женщины вернулись, пересмеиваясь и споря, чей возлюбленный показал себя лучшим в этой поддельной схватке. Воины вытаскивали из-под доспехов и бросали пузыри, наполненные куриной кровью с морской водой, чтобы не сворачивалась. Пучками травы они стирали с лиц и доспехов красную жидкость и рассаживались на гребне и склонах вала. Все были веселы, как после отличной игры, и теперь собирались отдохнуть и занимательным рассказом вознаградить себя за проявленную доблесть. Из Дома Четырех Копий уже тащили большие бочонки пива и множество ковшей и чаш, чтобы благородные воины могли освежиться после схватки.

– Только не рассказывай нам, что ты попал в плен на Квиттинге и был продан в рабство! – говорила фрия Эрхина Торварду, который, хотя и подошел к указанному месту возле ее ног, не садился и молчал. Он еще не остыл и дышал от возбуждения битвы чаще обычного и тоже, видимо, пытался угадать, что из его тайн раскрыто, а что еще нет. – С такой выучкой тебя нелегко было взять в плен, и, уж верно, ты сто раз нашел бы случай вернуть себе свободу. Ты умеешь одерживать победы и с оружием, и без оружия, а значит, сделаться пленником и рабом ты мог только по доброй воле. Расскажи же нам, какая неодолимая страсть сковала тебя цепями ложного рабства?

Торвард молчал: всю жизнь он пользовался завидным правом говорить только правду. Колев шрам на лбу мог бы объяснить, как он стал рабом, но Эрхина теперь знала, что оставаться рабом он мог только по какой-то особой причине. Какой? Его побратим Роллауг Зашитый Рот справился бы с такой задачей шутя, но Торвард не отличался быстрым и буйным воображением.

И тут Сэлу осенило. Помня, что он дважды готов был отдать жизнь за ее спасение, она теперь стремилась защитить его – так, как ей по силам. Слова Эрхины о неодолимой страсти навели ее на нужную мысль.

– Ему трудно произнести слова признания, и все поймут, почему это вышло, если узнают то, что знаю я! – храбро сказала она и даже поднялась с краешка ковра, на который перед этим в растерянности опустилась. – Я сделаю это за него, потому что не годится так долго томить благородных людей. Знайте же, что по рождению Коль не уступает знатностью никому здесь и что рожден он свободным человеком, исполненным благородства и доблести.

– Не уступает никому здесь? – с живостью подхватила Эрхина. Себя она, конечно, не считала. – И тебе? Он – из рода конунгов?

– Да! – с решимостью отчаяния заявила Сэла. – Он – побочный сын конунга слэттов!

По валу пролетел общий вскрик, но удовольствия в нем было больше, чем изумления. Туалы и ждали чего-то в этом роде. Сам Торвард глянул на нее широко открытыми глазами, но гром не грянул, небеса не разверзлись, и Сэла уверенно продолжала:

– Поскольку он приходится конунгу слэттов побочным сыном, а у того есть двое законных сыновей, Коль знал, что едва ли ему выпадет в будущем случай приехать на остров Туаль с должным почетом, чтобы встретиться с прекрасной невестой-богиней. И тогда он, движимый неодолимым желанием увидеть тебя, фрия, явился сюда под видом раба, подаренного тебе, чтобы неотлучно находиться в твоем доме и служить тебе. И если его замысел покажется тебе слишком дерзок, то ты все же простишь его, потому что невозможно смертному противиться духу Богини, который есть любовь и восторг.

Сэла говорила гладко и вдохновенно, словно на двух лошадиных косточках во весь дух неслась по гладкому свежему льду. Правда, и рухнуть в воду она тоже могла каждое мгновение, но тут ей сыграло на руку равнодушие туалов ко всему, что происходило за пределами земель Богини. Здесь хорошо знали родословные конунгов Морского Пути, поскольку каждый новый конунг перечислял своих предков, но в промежутке между сменами конунгов пребывали в неведении об их семьях и детях. Хеймир, конунг слэттов, правил в Эльвенэсе уже более двадцати лет, и все эти двадцать лет о нем здесь ничего не знали. Он мог иметь десять сыновей или ни одного – разоблачить ложь Сэлы было некому. Из осторожности она все же сделала Коля побочным сыном Хеймира, а о побочных зачастую и в родном их племени не знают, но эта предосторожность оказалась даже лишней. На лицах слушателей было написано неподдельное удовольствие: их наилучшие ожидания оправдались, и они как будто слушали знакомую песнь о любви и доблести.

– Ну, что ж, я рада приветствовать в Аблах-Бреге того, кто повинуется воле Богини! – Эрхина рассмеялась, и лицо ее сияло как солнце. – И чем больше превратностей перенес ты по пути к цели, тем обильнее будет твоя награда! Отныне тебя будет здесь окружать должный почет, при условии, что ты будешь служить мне… один год и один день![5]5
  Один год и один день в кельтской мифологии символизируют вечность, поэтому расторгнуть соглашение, заключенное на такой срок, невозможно.


[Закрыть]

– Один год, фрия, – негромко, но непреклонно поправил Торвард, намекая, что понял смысл ее условия. Даже под чужим обликом он не мог давать неисполнимых обещаний. – У меня ведь есть и своя земля.

– Но все же хотелось бы знать… – произнес Бран. Он один не выглядел довольным и вид имел замкнуто-враждебный. Соглашаясь участвовать в поддельной битве, он в душе надеялся, что исход «разоблачения» будет совсем иным. Даже рабом Коль уже принес ему немало бед, а его превращение в сына слэттенландского конунга только ухудшило дело. – Не так-то легко поверить в такие чудеса! К счастью, у нас есть отличный способ выяснить правду. Камень Фаль, на котором утвержден Трон Четырех Копий, издает крик, если к нему прикоснется смертный не из рода Харабаны Старого. Хотелось бы мне услышать, как камень… промолчит, когда к нему прикоснется рука… этого человека!

По толпе пробежал гул удивления и одобрения, Эрхина глянула с новым любопытством на Брана и на Торварда, потом кивнула. Столь неприкрытая и пылкая ревность была для нее приятной приправой к блюду нежданной любви.

У Сэлы упало сердце, но на лице Торварда отразилось некое удовлетворение, и она, тоже сообразив, открыто усмехнулась. А пусть их проверяют на здоровье!

– Думаю, нет причин отказываться от этого испытания! – с торжеством воскликнула она. – Пусть Камень Фаль подтвердит мои слова! Мы все здесь с удовольствием услышим… молчание камня!

– Конечно! – спокойно сказал и сам Торвард. Голос его звучал немного хрипло, но к нему в полной мере вернулась обычная уверенность. – Пусть люди убедятся, у меня нет причин возражать!

Вся толпа повалила в Дом Четырех Копий и набилась в Срединный Покой. Сэла стояла в сторонке: ей пришло в голову, что ведь и ее саму могли в свое время подвергнуть этому испытанию, которое неминуемо разоблачило бы ее невольную ложь. А теперь бояться нечего. В главном она сказала правду: тот, кто стоит сейчас перед фрией Эрхиной, действительно является прямым потомком Харабаны Старого. И это уже проверялось тем же самым способом, всего полгода назад.

И все же у нее замирало сердце, когда она смотрела, как Торвард подходит к трону и кладет загорелую руку – руку бродяги Коля – на черный гладкий бок священного камня. Народ затаил дыхание, и, кажется, сам испытуемый при этом волновался меньше всех. Он подозрительно мало волновался, Сэле хотелось посоветовать ему изобразить побольше благоговения… Но Торвард сын Торбранда был мало способен к этому чувству. «Это у меня от мамочки!» – как сказал бы он сам.

Среди общей тишины люди смотрели, как его рука лежит на черном боку камня, и камень молчал. Что, съели, как сказал бы Аскефьорд. Потом все закричали, загомонили, сияющая Эрхина подошла к Торварду ближе, говорила что-то, чего Сэла не могла за шумом разобрать, он что-то отвечал, глядя на нее сверху вниз спокойно и с достоинством, как равный. Во всей его фигуре, в каждом движении отражалась такая независимость, что даже прекрасная фрия рядом с ним как-то терялась и уже не казалась такой божественно-возвышенной. К счастью, она не видела его и себя со стороны. Торвард все еще был одет в бедную рабскую одежду, но все в Срединном Покое невольно осознавали: рядом с фрией стоит мужчина, равный ей. Способный стать хозяином в доме, куда его привели рабом.

В честь новоявленного «сына конунга слэттов» устроили пир, и все веселились до самой ночи, но после пира, уже раздеваясь перед сном, Эрхина вдруг наклонилась к Сэле, убиравшей ее красные башмаки в резную шкатулку, крепко схватила ее за руку и строго потребовала:

– Признавайся! Ты знала Коля раньше, пока не явилась сюда к нам?

– Знала, – быстро созналась Сэла. Если бы она отрицала прежнее знакомство, то ее осведомленность в его тайных помыслах и побуждениях выглядела бы неправдоподобно. – В Морском Пути люди разных племен много путешествуют и много знают друг о друге. Семьи всех конунгов часто встречаются на разных торжествах, а сыновья конунгов даже проводят зиму друг у друга или вместе ходят в походы летом. Он зимовал у нас.

– Он не был обручен с тобой?

– Нет, клянусь Богиней! – чистосердечно воскликнула Сэла. Она, дочь и внучка кузнецов, никак не могла быть обручена со своим же конунгом!

– Но все же он кинулся защищать тебя от того старого медведя.

– Ему это велели честь и долг благородного человека! – отчеканила Сэла. – Он сделал бы то же для любой другой девушки, за которую было некому заступиться!

– И ты можешь поклясться, что между вами никогда не водилось… ничего такого? – пронзительно глядя на нее, понизив голос, словно пытаясь заглянуть ей в душу, спросила Эрхина. – Поклянись именем Богини!

Сэла отвела глаза. «Клятв не давай заведомо ложных!» – предостерегал Отец Ратей. Ей вспоминался борт «Ушастого», потом прошлогодний день Середины Лета и тот памятный Праздник Дис, когда Аринлейв довольно невежливо вытащил ее из этих смуглых мозолистых рук, весьма откровенные ласки которых не оставляли сомнений в намерениях… Самое «такое», тут и говорить нечего.

– Ну… – приняв вид глупой девочки, которую допрашивает строгая мать, пробормотала Сэла. – Может быть… Несколько раз… Сущие пустяки… Но это было на весенних праздниках. И до того, как он узнал о тебе! – заверила она, отважно подняв глаза на фрию.

И это была правда. Даже в тот день на «Ушастом», не говоря уж о более ранних временах, Торвард не знал и не думал о фрие Эрхине с острова Туаль, как не думают о луне, на которую не собираются.

Похоже, в это Эрхина поверила. И осталась довольна, что перехватила чью-то любовь. Ее пристальный взгляд погас, она даже улыбнулась: дескать, я тебя прощаю. Но и отпущенная спать, Сэла долго еще не могла успокоиться. Ее терзали тревога и недоумение. Фрия Эрхина, лицо Богини на земле, такая умная, обученная тайным знаниям, близкая к мудрейшей из богинь, – и как же легко ее обмануть! Неужели ее самовлюбленность заслонила от нее все на свете! Но ее пристальное внимание к Торварду – чего теперь не миновать – для них смертельно опасно! У нее есть свои способы узнать правду о них, когда они и подозревать ни о чем не будут. А до Праздника Цветов еще так далеко!

Сэла старалась даже не смотреть на Эрхину, не касаться взглядом маленького черного камня на ее груди, «глаза богини Бат», не спящего в ночи. Дотерпеть до срока, не подавая вида, было так же трудно и тревожно, как идти по едва застывшему льду. Но приходится. Сэла знала, что справится. И Стуре-Одд не будет стыдиться своей внучки!

Глава 2

«Разоблачение» Торварда в очередной раз наделало много шуму, но мало что изменило. Теперь, конечно, он уже не носил дрова и не выгребал золу из очагов, а сидел за столом воинов и по утрам упражнялся с ними на зеленой площадке, одетый в роскошные цветные одежды, подаренные фрией. Но Сэла, хоть и видела его каждый день, могла лишь изредка обмениваться с ним пустыми словами. Эрхина зорко следила, чтобы они не проводили времени вместе: сидя дома, фрия держала Сэлу при себе, а во время ее ежедневных отлучек в храм Богини от Сэлы не отходила одна из девиц, Даголин. Мудрая, но опрометчивая от ревности Эрхина видела опасность там, где ее вовсе не было, при этом не подозревая о той, что была на самом деле. Она и думать забыла о Торварде конунге, о его оскорбленной любви, о разграблении и поругании его дома, о пленении той, что считалась здесь его сестрой. Никакой мести со стороны фьяллей она не ждала и не опасалась и, похоже, вообще забыла, что такое племя существует на свете. Опасалась она лишь того, что в сердце Коля, которое она считала своим, проникнет маленькая фьялленландка с золотистыми мягкими волосами, и всякий раз отсылала ее прочь, когда Торвард появлялся в Срединном Покое.

Сэла поначалу волновалась, не зная, как он будет чувствовать себя среди благородных туалов, но оказалось – напрасно. Торвард и здесь расчистил себе место, как умел только он, обладающий, во-первых, прекрасно развитым и закаленным телом, а во-вторых, несокрушимым убеждением, что достоин всего самого лучшего. «Это у меня от мамочки», – ответил бы он, если бы его спросили об источнике последнего. На другой же вечер на пиру, когда воины делили право резать кабана, похваляясь своими подвигами, он молчал: придумывать подвиги за «Коля сына Хеймира» означало лгать, а рассказывать о своих собственных означало выдать себя.

– Я был в войске рига Мойдима, когда он приплыл на остров Инис Тан, преследуя свою жену, бан-риг Месс, которая изменила ему и убежала с ригом Суиримом Кровавым! – кричал Криодайм Яростный. – Я отбил у него неверную жену Мойдима и взял с него дань для примирения: сто плодовитых кобыл, сто коней, лучших из тех, что когда-либо направлялись уздой, сто золотых блюд и кубков, сияющих на солнце, а прочего скота столько, что хватило бы наполнить долину у моря!

– А я самого рига Мойдима взял в плен двумя годами позже, надел ему веревку на шею и пригнал к берегу весь его скот, в том числе и ту твою дань! – перебивал его Туигим Яростный. – Мой подвиг побольше твоего!

– А я бился с маормором Уайне-И-Наром! – наступал Деальгар Упрямый. – Семь раз по двадцать его лучших воинов пало от рук моих и моей дружины!

– И все-таки он остался жив, и только я сразил его самого, когда он сразил у нас четырежды двадцать мужей! – осаживал его Аэр-Суиль. – Я буду делить!

Торвард спокойно слушал это все и только иногда усмехался про себя. В землях Морского Пути обычай «сравнения мужей», как это называлось, тоже был известен, но бытовал в основном среди самых молодых, тех, кто еще чувствует потребность кому-то что-то доказывать.

– Я совершил наилучший подвиг! – перекрикивал всех Кадарн Копьеметатель, который теперь, без Ниамора, пользовался любым случаем покричать. – Восемь дней я бился без перерыва с могучим ригом Эбронагом Минд-Ниагом и добыл его голову! Вот, у меня здесь один его зуб в доказательство! – И он хлопал себя по поясу, где среди золоченых бляшек действительно был пришит чей-то зуб. – Если никто не совершал более значительного подвига, значит, право делить отныне принадлежит мне!

Доблестные герои молчали.

– Твое право было бы неоспоримо, доблестный Кадарн сын Эхне, но я не слышала голоса еще одного отважного мужа! – заметила Эрхина. Изящно опираясь на подлокотник и свесив белую руку, сверкающую золотыми браслетами, она с милой улыбкой смотрела на Торварда. – Может быть, сыну конунга слэттов тоже есть что сказать?

Все посмотрели на Торварда. Он пожал плечами и неспешно поднялся с места.

– Выходи. – Он кивнул Кадарну на свободное пространство перед очагом. – Ничьих зубов я не прихватил, но, если они нужны, сейчас я пару свеженьких добуду…

Гости опешили: «сравнение мужей» на пирах проводилось словесно и никак иначе. Фрия рассмеялась: ей этот ответ показался вполне достойным. Кадарн, удивленный, тоже не стал отказываться и вышел из-за стола.

Не давая ему времени опомниться, Торвард мгновенно напал; они схватились, народ в изумлении столпился вокруг, так что даже места им осталось очень мало, и сама фрия стояла на ступеньках трона, чтобы хоть что-то увидеть.

Сэла взобралась на скамью; она-то лучше всех знала, в чем тут дело. Кадарн видел не то, что было: он видел фигуру ниже ростом, не такую мощную, как на самом деле, а Торвард видел все как есть. Каждое неверное движение Кадарна Сэла встречала тихим восторженным визгом, который тонул в гуле толпы. А у Торварда имелся богатый опыт схваток с бондами, рыбаками и охотниками, которые мало думают о правилах и хотят одного – победить. Через небольшое время Кадарн уже лежал на спине между очагами, а Торвард встал и слегка оправил одежду, как будто ничего особенного не случилось. Он даже не запыхался.

– Ну? – невозмутимо спросил он, остановившись над остывающим кабаном и окинув небрежным взглядом толпу доблестных воинов. – Еще кто-нибудь?

Ответа не последовало. Торвард все еще был в глазах воинов скорее гостем из сказания, чем одним из них.

– Садитесь за столы, доблестные воины! – весело сказала Эрхина и опустилась на трон. – Кажется, я знаю, кто теперь будет делить кабана!

В награду она послала победителю кубок, в увлечении не успев помешать, когда из рук кравчего его выхватила Сэла. Подойдя с ним к Торварду, Сэла не удержалась и шепнула:

– А ты наглец, сын конунга слэттов! Ты что, забыл, что они при свете дня непобедимы?

Взяв кубок, Торвард застыл, глядя на нее, потом недоуменно усмехнулся:

– Тролль их подери! И правда забыл!

Он засмеялся над своей забывчивостью, принесшей такие удачные плоды. От него на близко стоявшую Сэлу веяло жаром, она охотно поцеловала бы его, если бы это не было «покушением» на священное достояние фрии. В глазах Торварда мелькнуло понимание, удовольствие… но тут же Сэла затылком ощутила острый взгляд Эрхины и поспешно отошла. И тут же была отослана в спальню, где у нее снова появилось время подумать: действительно ли туалы непобедимы для тех, кто об этом не знает? Или хотя бы не помнит? Или здесь повлияло то, что уже вечер, то есть силы туалов и всех прочих примерно уравниваются? Ночью-то их и ребенок одолеет… Или потомки Харабаны Старого неподвластны общему закону?

С тех пор дележом кабана занимался Торвард, а все остальные перечисляли свои подвиги только в порядке привычного развлечения. Эрхина относилась к мнимому слэтту благосклонно, часто посылала ему кубки, но только теперь не через Сэлу, и изредка обращалась к нему с приветливыми словами. Он отвечал так же немногословно, и Сэла, тайком наблюдавшая за этим, не знала, что подумать. Такая сдержанность Торварду была совсем не свойственна, и Сэла не понимала, о чем это говорит: о его равнодушии к Эрхине или наоборот.

Иной раз фрия приглашала его с собой, прогуливаясь по валам, на крутом склоне охотно опиралась на предложенную руку… Вся ее свита держалась в отдалении, и фрия никого не звала. Того единственного, кто находился при ней, вполне хватало. Она говорила много и оживленно, но о чем – никто не знал. Торвард выглядел спокойным, держался почтительно-бесстрастно, но никаких пылких излияний от него и не требовалось. Фрия знала, что своим вниманием доставляет ему несказанное блаженство, а какие-либо поползновения на большее с его стороны были бы дерзостью! И он, похоже, прекрасно это понимал. Такой ум и учтивость вполне возмещали его некрасивость, и вскоре фрия уже совсем не замечала его черных волос.

О самой Сэле Эрхина почти забыла и едва разговаривала с ней. Она больше не думала о Торварде конунге: ее мыслями завладел другой. Ее трогали и восхищали смелость и пылкость мужчины, который из-за любви к ней из сына конунга добровольно превратился в раба и переносил все лишения рабской жизни ради удовольствия раз в месяц мельком видеть ее. Для такого переворота требовалась отвага не меньшая, чем для всех подвигов Ниамора! Коль полюбил ее больше собственной жизни, больше собственной чести, и Эрхина невольно чувствовала признательность за такую жертвенную любовь. Но и сейчас, когда его жертва благосклонно принята, он молчит, не навязывается ей с признаниями, не наседает, требуя награды, не выпячивает свои подвиги… Он полностью признает ее право выбирать, и оттого Эрхина чувствовала все более сильное желание употребить свое почетное право в его пользу. Этот человек умеет ценить ее. А к тому же он молод, строен, украшен шрамами и ко всему прочему оказался более искусным воином, чем бывший военный вождь. Она хотела выбрать его. Сознание того, что он в ее власти, приятно грело ее самолюбие и заживляло тайную рану, которую нанес тот, другой… Другой, которого она уже забыла… или почти забыла… или твердо решила больше не вспоминать!

– Похоже, что твоему спасителю уготована редкая честь! – как-то заметила Сэле Даголин, когда однажды девушки вот так же сидели на опушке рощи, не нужные своей госпоже. – Ведь скоро – Праздник Цветов. И военного вождя у нас все нет. Но и не видно, чтобы фрия была к кому-то благосклонна. Так что, может быть…

– О чем ты?

– К Празднику Цветов должен быть избран Рогатый Бог. Господин Тьмы.

– Зачем?

– Господин Тьмы – это священный супруг Богини, – пояснила ей Дер Грейне. – А Богиня спускается в тело фрии. Избранный должен участвовать в обряде призывания луны. Обычно у нас это дело достается военному вождю, как самому доблестному из мужчин. А теперь у нас военного вождя нет. Но фрия имеет право выбирать, потому что через нее выбирает Богиня. И кого она выберет, тот будет ее мужем на весь предстоящий год. Старая фрия Эрхина выбирала Ниамора лет пятнадцать подряд.

– Только Коль не наш и в нем не возродился никто из наших древних героев! – вставила Даголин.

– В нем мог возродиться сам Харабана Старый, Всеотец! – возразила Сэла. – И не ты ли мне рассказывала, что в родах древних конунгов священный брак между братом-воином и сестрой-жрицей был частью служения Богу и Богине?

– Да, в древности так бывало, – подтвердила Дер Грейне. – Но в последние века не было таких случаев, чтобы мог быть избран потомок Харабаны. Ведь все его сыновья ушли с острова добывать себе земли, здесь осталась только его дочь Меддви, от которой и идет наш род. Но раз уж потомок Харабаны здесь есть, то я не знаю, кого можно ему предпочесть.

– В конце концов, он убил Ниамора, – сказала еще одна жрица, Торхильд. – А кто более достоин занять место военного вождя, как не тот, кто сумел одолеть предыдущего? В древние века выбирали именно так: устраивали состязание, и победитель становился вождем. И даже раб мог принять в нем участие, если боги благословляли его силой и удачей. Все происходящее сейчас уже происходило ранее. Что наверху, то и внизу.

«Уж это верно!» – подумала Сэла, вспомнив Сигурда, который добивался любви Брюнхильд в обличье Гуннара… Все, что случилось в древности, может случиться и теперь. Потому что основные законы бытия за века не меняются. Мужчины и женщины остаются те же самые, а значит, настоящие саги не стареют.

Теперь фрия Эрхина много времени проводила в храме на вершине Аблах-Брега. Она брала с собой и Дер Грейне, и Даголин, и всех прочих. Однажды, за пару дней до праздника, и Сэла, чтобы не сидеть одной, увязалась за ними, но осталась у ворот чудесного сада, скрывавшего самое святилище, – туда ей как непосвященной входить не дозволялось. День выдался теплым совсем по-летнему, и сквозь бронзовую решетку сада виднелись яблони, окутанные облаками бело-розового цветения. Узорная решетка сияла на солнце, так что было больно смотреть, на зеленой траве лежали причудливые тени, перемежаемые пятнами солнечного света, было тихо, безветренно, воздух наполняли сладкие запахи весны. Из глубины сада доносилось пение жриц. Никого не было видно, и оттого казалось, что поют сами яблони, счастливые и юные в своем весеннем уборе.

Сэла сбросила плащ на траву и села на него, с удовольствием оглядываясь вокруг и вдыхая теплый свежий воздух. Аблах-Брег не зря считался священным местом, обиталищем Богини: из самой земли здесь поднималось теплое чувство умиротворения, везде ощущались теплые токи, пронизавшие землю, воздух, тело самой Сэлы. Ни одна ветка, ни одна травинка не шевелилась здесь сама по себе, а каждое малейшее движение было частью единого слаженного танца. Хотелось встать, поднять руки и плавно двигаться в лад с движением трав и деревьев, ощущать свое родство с ними и подчиняться этому родству. Шепот ветвей был полон смысла, и этот смысл был так прост, что для его выражения не требовались слова, и притом так важен, что важнее этого еще ничего не было сказано от самого сотворения вселенной. Богиня присутствовала здесь и ласково улыбалась из ветвей цветущей яблони, радостно приветствуя Сэлу, как и каждого, чьи помыслы чисты. «Я, Богиня – души бесконечный восторг, я есть радость земли, и любовь – мой закон…» – вспомнилось Сэле, и она вдохнула полной грудью, чувствуя, что вдыхает сам дух проснувшейся и расцветшей земли, земли-невесты, готовой к встрече со священным супругом.

 
Я – цветущая радость зеленой весны,
Белизною луны я сияю средь звезд,
Шепчет голос мой в тайне текучей волны,
И живу я в мечтах человечьих сердец…
 

Слова Богини оставались живы и свежи в ее памяти, и каждая строка была как зеленая ветка, обрызганная росой. Это значит, что Богиня приняла ее в круг своих детей. Ибо путь к Богине есть любовь и восторг перед ее вечной красотой. Чтобы войти в нее, надо впустить ее в себя.

Вдруг на нее упала тень. Быстро подняв голову, Сэла увидела Торварда и вздрогнула от неожиданности. В ней вспыхнула радость – только его ей и не хватало до полного счастья, – но тут же Сэла в испуге огляделась: не видит ли кто? Все старания фрии не допустить их встречи приучили ее смотреть на такую встречу как на нечто недозволенное.

Торвард кивнул и сел на траву возле нее. Волосы у него уже начали отрастать, он их зачесывал назад и перевязывал куском тесьмы через лоб, чтобы не падали на глаза. Вид у него стал непривычный: усталый, равнодушный и отрешенный. Его как будто заколдовали!

– Это ты или твоя тень, о Господин Тьмы? – тихонько спросила Сэла.

– Пока еще я, – ответил он и посмотрел на нее. – Но это, похоже, ненадолго.

– Что с тобой?

Он помолчал, сорвал травинку, пожевал, потом опять бросил и вздохнул:

– Надоели мне эти туалы! Только и разговоров, что о подвигах. Может, это они передо мной так выделываются, а между собой как люди, но… Надоели, сил нет. Как свои подвиги кончатся, так за чужие принимаются. Ты знаешь, когда Ки Хилаинн жил? Шестьсот лет назад! А они все его подвигами упиваются, как будто с тех пор больше ничего не случилось! Нет, я домой хочу!

– И я хочу! – Сэла вздохнула. – Богиня Фригг! Я чуть не забыла, я же тебе так и не рассказала! Слушай меня!

Она придвинулась к нему вплотную, схватила за руку и зашептала:

– Я видела Сольвейг! Ну, Сольвейг, сестру моего отца! На рассвете после Праздника Птиц, помнишь? Она стояла в воде, и я говорила с ней! Она пообещала, что проведет меня по воде через море и через Землю Тьмы. Я должна в ночь Праздника Цветов взять черный камень, и тогда она уведет меня! Я только не знаю, как я оставлю тебя!

– Вот это да! – Торвард свистнул и повернулся к ней. – Сольвейг! Ну, да, она нам поможет, она ведь меня с Зеленых островов домой прислала! И по пути сюда помогала вести корабль. Ты не боишься?

– Не боюсь. Я боюсь только за тебя.

– Ну, это зря. Обижаешь! – Торвард усмехнулся. – Я как-нибудь за себя постою. Тем более теперь у меня руки развязаны. Вот только… А что с ней будет, если она останется без амулета?

– Что будет?

Сэла слегка пожала плечами: она не задумывалась о том, как скажется на Эрхине потеря «глаза богини Бат». Это ее уже не занимало. Но, глядя в глаза Торварду, она поняла, что с ним дело обстоит иначе. И не только потому, что она, Сэла, уйдет с острова вместе с амулетом, а он останется. Потому что для него Эрхина – не только враг, которому надо отомстить. Для него она – самая замечательная женщина, которую он встретил в жизни, женщина, которую он полюбил и для которой не смог полностью закрыть свое сердце. Ее будущее было ему небезразлично. И он даже не отказался от мысли, что будущее у них может быть общее.

– В чем его действие? – спросил Торвард. – Что он ей дает?

– Он… – Сэла старалась получше вспомнить свой давний разговор с Дер Грейне. – Он помогает ей одолеть земные страсти, забыть человеческое и приблизиться к божественному. А если она его потеряет, то ей грозит стать несправедливой. И тогда остров погибнет, потому что несправедливый правитель – гибель любой страны.

– Но она и раньше была не очень-то справедливой. Когда напала на нас, когда хотела принести тебя в жертву.

– Дер Грейне говорила, что «глаз богини Бат» не справился.

Торвард помолчал. Теперь, когда он часто виделся с Эрхиной и она дружески обращалась с ним, ему с трудом удавалось поддерживать в своей душе ту жажду мести, которая вторично привела его на остров. Он снова готов был восхищаться Эрхиной и желал ее любви. И она обещала ему свою любовь, обещала каждым значительным взглядом, звуком голоса. В таких вещах Торвард не ошибался. Он помнил, что в сердце этой светлой девы живет самовлюбленная гордость, мстительность и коварство, но они казались ему болезнью, проклятием, которое можно снять. Если она наконец изменится, он простит ей все прежнее.

– Может быть… – неуверенно начал он, глядя в глубину священного сада сквозь блестящую решетку, будто надеялся высмотреть там подсказку. – Если этот камень глушит в ней человеческое… может быть, оттого-то все и вышло? Может быть, это он заставляет ее считать себя богиней, которую никто не смеет любить как женщину? Может, если камня не будет, она вспомнит, что богиня богиней, а сама она – женщина, как все?

Сэла не ответила. Рассуждения Торварда ее не убеждали, но она видела, что имеет дело с любовью, а здесь доводы бесполезны.

– Она как та красотка, которую превратили в чудовище, пока ее кто-нибудь не полюбит, – добавил Торвард чуть погодя. – А наутро она будет человеком. Может, у меня получится в конце концов?

– Скорее всего, да, – обронила Сэла. Она не так чтобы ревновала, но ее вовсе не радовала возможность после всего случившегося увидеть-таки женой Торварда и хозяйкой Аскегорда «расколдованную» Эрхину. Тем более, как Сэла подозревала, расколдоваться она могла только в его слепых от любви глазах! – У тебя будет отличный случай попытаться. Целая ночь. Это правда, что она тебя Рогатым Богом выбрала?