Текст книги "Свенельд. Зов валькирий"

– Пусть лежит здесь, – Свен положил обнаженный меч на одеяло, сбоку от Витиславы. – Ты шевелись осторожнее. Он будто змей тебя сторожить станет.

Через одеяло девочка не могла порезаться, но у Свена и самого слегка занимался дух от вида обнаженного корляга на брачной постели. Конечно, он хотел сравняться доблестью с Сигурдом Убийцей Дракона, но предпочел бы начать с какого-нибудь другого подвига. Но уж что выпало, за то и берись.

– То такий звычай?

– Звы… обычай такой, да, – Свен важно кивнул, ощущая себя лжецом, но в то же время зная, что все делает правильно.

Он снял кафтан, разулся, осторожно лег на одеяло в сорочке и портах, накрылся кафтаном и вытянулся. Приподнялся, задул два светильника, оставил один на всякий случай.

– Спи, – тоном законного мужа и господина велел он Витиславе.

Хотя чувствовал себя скорее как тот, кто нежданно-негаданно стал отцом.

– И ты спий, – долетел ответ, произнесенный голосом, похожим на нежный звон серебряных подвесок. – Добра ночь.

Свен закрыл глаза. От выпитого меда слегка шумело в голове. Не забыть про меч под боком, внушал он себе, чтоб самому не порезаться.

Вот и кончился один из самых важных дней в его жизни. Ни в семье, ни в дружине Свена не считали большим мудрецом – первое место всегда и во всем принадлежало Годреду, – но он не был склонен относиться к важным вещам легкомысленно. Кажется, с этим делом он дров не наломал. Само собой, в брачную ночь бывают занятия повеселее, чем сказки жене рассказывать. «В «криночки» поиграть», – вспомнилась Годредова насмешка в день приезда. А вот ётун тебе в корму! Свен втайне гордился тем, что способен смотреть на годы вперед. Подумаешь, одна ночь! С кем спать – найдется, этого добра и без женитьбы хватает. А за эту козявку он не просто так пять взрослых девок отдал и священного Перунова коня в придачу. Это мать его будущих детей, что будут правнуками князей и конунгов с обеих сторон.

Можно дать мечу имя в память этой ночи, думал Свенельд, уже в полусне. Страж… Страж Валькирии… Люди не поймут, что за имя такое… А и нечего в чужие дела соваться. Вот детям он, может быть, расскажет об этой ночи, когда подрастут и поумнеют. Важно, чтобы до их рождения будущая мать сама выросла и как следует окрепла, иначе что это будут за дети? Цыплята!

Ну и чтобы она не возненавидела его, как Брюнхильд возненавидела Сигурда за ту ночь с мечом в постели…

Глава 2

– Твоей жене нужен кожух хороший, – сказала Свенельду мать незадолго до йоля.

За два месяца Радонега привыкла, что внезапно и почти без своего участия сделалась свекровью, и уже без улыбки произносила «твоя жена», имея в виду Витяшу. Другая бы попеняла Свенельду – у добрых людей мать сыну жену выбирает, – да он, осляда[9]9
  Осляда – жердь, дубина.


[Закрыть] этакая, привез такую, что лучше по всей земле словенской не сыщешь. «Что мала – так даже лучше, если рассудить: сами вырастим и выучим, как надо, – рассуждала она с мужем. – А то приехала бы этакая куница, как Улька, ломливая вся и неповадливая, наплакались бы с ней».

– Так она же навезла там с собой разного… – Свенельд нахмурился, вспоминая короба и укладки с приданым.

– На серой веверице у ней кожушок. Пока девчонкой бегала, было впору, а по-хорошему приданое собрать ты ей не дал! – Мать усмехнулась. – Да и холодов таких, она говорит, не бывало у них. А тут ее Улька гулять зовет, на санях кататься, а я не пускаю – замерзнет в своем, а в моих утонет. Та-то гуляет, что твоя княгиня, в куницах да в щипаном бобре!

– И нам надо бобра щипаного! – вскинулся Свен. – С чего нам Ульке уступать! Есть у нас, из чего сшить? Или покупать будем?

– Рано ей бобра! – Радонега засмеялась. – С горки кататься – истаскает. И вырастет скоро. Через год-другой, как созреет, вот и пойдет расти! Не поспеешь сорочки шить.

– А ну и что? Истаскает – еще сошьем! А вырастет – надставим. Или я бобров не достану? Сейчас в дань пойду – привезу. Доли моей не хватит – на серебро куплю.

– Не дури! – одернула его мать. – Куда в куницах с горки кататься! И серебро прибереги, тебе еще хозяйство заводить. Лисиц есть полсорочка, ей как раз хватит. А там справим получше, как из этого вырастет.

По своему происхождению Витислава имела право носить меха, предназначенные для людей королевского рода, – куницу, щипаного бобра, даже соболя, которого изредка, раз в несколько лет, привозили из далеких лесов на северо-востоке, из земель югры. В тех краях никто из людей Олава не бывал – путь туда лежал через страну булгар, а те не допускали чужаков к торговле таким дорогим товаром. Зато куниц, бобров, лисиц рыжих и черных достать было нетрудно – этими шкурками собиралась для Олава дань с чуди, веси, мере. Свенельд с четырнадцати лет участвовал в этих походах, и его дорогущий корляг, с недавних пор носивший имя Страж Валькирии, был лишь наполовину подарен отцом, а наполовину оплачен из его собственной доли с тех сборов. Раздобыв жену княжеского рода, он с обычной своей дотошностью следил, чтобы она получала все, на что имеет право. Чтобы она, став взрослой, никогда не упрекала его в том, что он-де ее обездолил, из дома против воли увезя. Знатная женщина и в замужестве сохраняет право на защиту родной семьи, но такого, чтобы велиградская родня Витиславы явилась проверять, не обижают ли дочь в семье мужа, едва ли стоило когда-нибудь ждать. Поневоле сделавшись для юной супруги единственной опорой, Свен еще больше стремился не дать ей и самому себе повода для упрека.

– Ну… – упрямо набычившись, Свенельд подумал немного. – Надо сделать два кожуха: один на горке валяться, другой в хорошие люди выйти. Вот будет йоль, приедут гости, и варяжинские, и словенские, и люботешские, и будгощские – все приедут, а моей жене, княгине родом, выйти не в чем!

Радонега поддразнивала среднего сына, что-де сидит и смотрит на жену, как на едва проклюнувшийся гриб, мысленно подгоняя расти поскорее. На самом деле сидеть и смотреть Свенельду было особо некогда. Деды Олава утвердились сперва в Ладоге, а потом в Хольмгарде более ста лет назад; благодаря их упорству и доблести он теперь собирал дань с весьма обширной земли, от Луги на западе до Неро-озера и Огды-реки на востоке. Для объезда одной только восточной части владений требовалось месяца три-четыре. Путь от Хольмгарда до Ваугед-озера, или до Огды и Южных Долин растягивался переходов на двадцать, да столько же обратно. К тому надо прибавить разъезды на местах и всякие дорожные сложности, и эти дела занимали всю вторую половину зимы – от йоля до равноденствия, пока сохранялся санный путь.

Чтобы управляться с такими просторами, Олав держал постоянную дружину из семи-восьми десятков человек, а для зимних объездов еще нанимал людей из словен – до сотни. Его хирдманы (по-славянски называемые отроками) по большей части жили в двух дружинных домах в Хольмгарде, на хозяйском дворе. Иные, имеющие средства завести свое хозяйство, женились и ставили избы на посаде, который постепенно рос южнее крепости, между нею и протокой.

Альмундов двор был внутри городца, неподалеку от княжьего. Предполагалось, что к женитьбе сыновей им будет поставлено свое жилье, но у Свенельда после свадьбы все осталось почти по-старому. Юная «княгиня» вести хозяйство пока не могла, а он сам слишком мало времени проводил дома. Альмунд, правда, заказал нарубить зимой леса для будущего строительства, но пока Свен по-прежнему жил в родительской избе и спал на полатях с братьями, а Витяна обитала в девичьей, вместе с женской челядью и своими служанками, и жила так, будто поступила в дочери к Радонеге. Своего мужа она видела редко, только за столом, и то когда Свен бывал дома. Время она проводила по большей части со свекровью, та обучала ее вести хозяйство, как это принято в здешних местах. Из рукоделья Витислава знала не больше, чем любая девочка, – только прясть, шить, ткать пояса и тесьму на бердышке. До настоящего ткацкого стана она еще не доросла, а ведь не умеющая ткать, как считается, и детей иметь не может[10]10
  Интересная особенность народного сознания, отмеченная этнографами: именно сексуальная зрелость невесты ставилась в прямую зависимость от ее умения ткать. Связано убеждением в общей основе процессов сотворения – ткани либо детей.


[Закрыть].

Со временем Витислава немного приободрилась и уже не так боялась чужих людей, к которым ее забросила недобрая судьба. Лишь вечерами, бывало, она сидела за прялкой, глядя в полутьму, и тогда в глазах ее проступало прежнее отчаяние, а в складке губ появлялась совсем не детская горечь, и от этого она делалась старше на вид, оставаясь такой же маленькой. Шли дни, недели, месяцы, а этот дурной сон все не кончался, потрясение потихоньку сменялось привычкой к мысли, что былого не вернуть, но от этого становилось лишь тяжелее на сердце. Она была достаточно взрослой, чтобы понять суть произошедших перемен, но слишком незрелой, чтобы иметь силы с ними справиться.

Даже Радонега не могла решить, на какие супрядки невестку посылать: и среди настоящих взрослых молодух, и среди девочек-ровесниц та была чужой. Поэтому выпадавшие досуги, особенно вечерние, Витислава отдавала Ульвхильд. Та все же признала «малявку» достойной подругой: невысокая, телом еще ребенок, Витислава считалась замужней женщиной и с утра после свадьбы носила на голове белое покрывало, под которым были уложены пушистые светлые волосы, заплетенные в косы. Вот коса у нее с восьми лет была на зависть многим взрослым – длиной до пояса и в ее руку толщиной. Вид этой маленькой госпожи, скромно и величаво проходящей по двору, трогал сердца; одни улыбались ей вслед, другие вздыхали. По вечерам они с Ульвхильд пряли и шили, вместе сидя в девичьей или в гриднице у Сванхейд, а по утрам, если была хорошая погода, гуляли над Волховом. Их разделяло около двух лет, но это были именно те годы, когда девчонка обращается в деву, и разница бросалась в глаза. Ульвхильд была заметно выше, тонка в поясе, и растущая грудь уже проступала под платьем. С ярким румянцем, с бойким блеском в глазах и вызывающим взглядом, она смотрелась юной женщиной, а Витислава казалась рядом с ней еще моложе, чем была. Глядя на нее, Ульвхильд испытывала и тайную зависть – у юных дев чем раньше выйдешь замуж, тем больше чести, – и чувство превосходства: ее жених будет не десятским на сборе дани! Он будет господином, которому привозят дань со всех сторон!

– Моя матушка раньше говорила, что я тоже выйду за князя, – рассказывала ей Витислава. – Моя сестра Радмила замужем за князем вагров. А Бальдруна – за одним человеком у саксов, он не князь, но тоже никому не платит дань.

– Почему ее зовут варяжским именем? – удивилась Ульвхильд. – У вас разве тоже есть варяги?

– Там есть даны, но мы с ними почти никогда не роднимся. А это саксонское имя. Так звали нашу прабабку. А Мистина – это мой старший брат – женат на девушке из франков. Ее зовут Тусинда. Ее отец – граф, это все равно что князь. Она хорошая…

– Франки же христиане, – не поверила Ульвхильд.

– Мистина… тоже христианин, – поколебавшись, вымолвила Витислава. – Иначе, вестимо, ее бы за него не выдали. Но он это держит в тайне, иначе наши люди огневаются. У нас с ним одна мать, а с Рункой и Радкой – разные. Их мать давно умерла. Мистина давно уже взрослый, как Св… Свен.

Витислава как будто опасалась произносить имя мужа. Он ее не обижал, и страха перед ним она не испытывала, только робость, но ее смущала мысль о том, что она крепко связана с таким человеком, с каким у нее нет совсем ничего общего. Когда свадебный пир отошел в прошлое, Свен почти перестал обращать на нее внимание; с девочкой ему было не о чем говорить и в ближайшие несколько лет было незачем о ней думать. Даже с Велерадом она сблизилась сильнее. Шестнадцатилетний парень, более дружелюбный и общительный, всегда тайком жалел, что боги не послали им сестер, и теперь охотно рассказывал Вито разные байки и позволял смотреть, как он режет что-нибудь из дерева или кости: этому искусству его обучили родичи матери в Ладоге. В нем и в Радонеге Витислава скорее нашла некую замену потерянным родным, чем в законном муже.

– После него, – Витислава имела в виду своего брата, – у матушки были еще детки, и братики, и сестрички, но их всех забрала Марена еще маленькими. Потом родилась я, и я была последняя, и меня не забрала. Мы с Мистиной были вдвоем. Матушка говорила, боги защитили первого и последнего. Он всегда меня любил, и я его тоже. Всегда скучала по нему, если он куда-то уезжал. И просила, чтобы он брал меня с собой, если можно.

Она замолчала, вспоминая, к чему это привело. Матушка бранила ее за непоседливость, что вечно норовит увязаться за взрослым братом. Детей пугают: не шали, а то даны заберут. Правду, выходит, говорили… Даны налетели как снег на голову – шествие двигалось вкруг священной рощи, две девушки вели коня, на котором сидела Витислава в пышном венке Живы… Вдруг все замолчали, а вместо пения раздался дикий крик и вой – какие-то чужие люди мчались к ним от реки. Поначалу замерев от изумления, потом все опомнились и стали разбегаться. Коня уже никто не держал, он заволновался, и Витислава изо всех сил вцепилась в поводья, чтобы не упасть. Потом конь шарахнулся, она закричала; рядом возник некто огромный, незнакомый, страшный. В прыжке поймав поводья, он одной рукой выдернул ее из седла, вскочил в него сам, подтянул ее и положил перед собой, и они бешено помчались по лугу к реке, через беготню и крики… Она даже не разглядела, кто ее схватил, и потом, когда уже сидела на берегу возле кораблей, среди прочих девок, связанных их собственными поясами, не смогла бы отличить его от прочих данов. Позднее другие пленницы ей рассказали, как он дрался с двумя другими из своих за то, чтобы оставить ее себе, а она и не понимала, что происходит… Кое-кто из тех девушек отправился обратно домой – их отвели к Мистине, а ее почему-то нет. Она еще долго не могла понять, почему ее неволя должна была стать выкупом их свободы.

– У меня тоже есть брат, – заметила Ульвхильд.

– Тот, которого забрала Марена? – Витислава уже кое-что знала о прошлом конунговой семьи.

– Нет, тот был чадо Сванхейд, а то мой родной брат. У моей матушки тоже есть сын. Он родился в Киеве, мы тогда жили там. Моя матушка из Киева родом. А потом, когда умер дед Хакон, мы приехали сюда, а Харальд остался. Он в тальбе.

– Что это?

– Это когда два князя посылают друг другу своих наследников в залог мира и дружбы. Видела Грима? Он – таль у нас от Хельги киевского. А Харальд – таль от нас у Хельги в Киеве.

– Скучаешь по нему?

Ульвхильд изогнула губы, не зная, что сказать. Когда Олав с семьей покинул Киев, Ульвхильд было два года отроду, а ее брату – только год.

– После нового лета ему придет пора получать меч, – это было почти единственное, что она о нем знала. – Отец говорил, что нужно послать для этого людей. Он, Харальд, станет мужчиной. Наверное, еще лет через пять его там женят, как моего отца. А ты по твоему брату скучаешь?

Витислава только вздохнула. Она была достаточно взрослой, чтобы хорошо понимать, какой оборот приняла ее судьба: забросила за тридевять земель, за пару месяцев пути от дома, и родных своих ей увидеть почти так же невозможно, как умерших. Полгода спустя ей и правда уже казалось, что они умерли – такими далекими и расплывчатыми виделись когда-то знакомые лица. Она привязалась к Радонеге, да и Альмунд всегда был с ней добр и часто забавлял рассказами, но при мысли об отце, матери, брате и сейчас еще щемило в груди, и сердечная боль выжимала слезы.

Ульвхильд многозначительно сморщила губы: у нее мелькнуло опасение, что ей предстоит то же самое. Уж конечно, в Люботеш или Словенск, что через реку, отец ее не выдаст. Когда случится то, чего она ждет, ей тоже предстоит дорога на другой край света.

Хотелось бы еще знать – в какой стороне света будет тот край?

* * *

Главный зимний праздник Йоль в Хольмгарде отмечали дважды. По старинному обычаю Северных Стран он приходился на три ночи полнолуния после самой долгой ночи года. Но за поколения жизни среди славян русы переняли их обычай отмечать жертвоприношениями и пирами сам Карачун-солоноворот, поэтому теперь «пить Йоль» принимались дважды: сначала приходил «новый Йоль», а потом «старый Йоль»[11]11
  В зависимости от даты полнолуния, примерно третья неделя января.


[Закрыть]. На «новый Йоль» Олав объезжал Ильмень-озеро, пировал в каждом из городцов, что платили ему дань. Из них большинство было населено старыми словенскими родами, уже лет триста-четыреста сидевшими в этих местах, а два – варягами, в числе коих был и родной брат Олава Ветурлиди с многочисленным семейством. На «старый Йоль» все окрестные старейшины и малые князья съезжались на угощение к Олаву в Хольмгард. Многие видели юную жену Свенельда на осенних пирах, но всем хотелось поглазеть на нее теперь, после нескольких месяцев замужества. Повесть об этой удивительной женитьбе уже разошлась вокруг на много дней пути, на лету превращаясь в сказание. Несозревшая девочка, добытая за тридевять земель, так дорого выкупленная, осыпанная почестями жены и хозяйки в знатном роду, в глазах людей была окружена божественным сиянием, и люди жаждали увидеть это диво, как если бы Свенельд исхитрился снять звезду с неба.

В последний день «нового Йоля» Олав снова отправился с дружиной в святилище – оно было устроено на небольшом возвышении берега, у северной протоки, петлей огибавшей Хольмгард, – и принес жертвы богам за благополучный зимний объезд. Сванхейд окропила жертвенной кровью всех хирдманов, кому предстояло отправиться в дальний путь за данью. Когда мужчины вернулись с пира домой, Витислава вскрикнула от испуга: их лица, руки, волосы, одежда на плечах и груди были в темных брызгах засохшей крови.

– Не бойся! – успокоил ее Альмунд. – Ничего страшного не случилось. Конунг зарезал черного барашка, а госпожа дроттнинг обрызгала людей его священной кровью, чтобы к ним в пути не могло пристать никакое зло: ни вражда мужчин, ни колдовство женщин. Теперь боги и дисы будут хранить их от стрелы, копья и другого оружия, отгонять болезни, сильные холода и всякие дорожные неудачи. А наша хамингья, сытая этой кровью, не сомкнет глаз ни на миг и принесет нам успех и богатство.

– Хами… кто это?

Родным языком Альмунда был датский, а его сыновья от славянки Радонеги с детства знали оба языка одинаково хорошо. В семье часто употребляли датские слова; поначалу Витислава из-за этого не понимала почти ничего, потом привыкла к здешнему выговору и начала, с помощью свекрови, и северные слова запоминать по одному.

– Хамингья – это дух-помощник благородного человека, такого, как мы – потомки Халльмунда Старого, – охотно пояснил ей свекор, пьяный после пира, но вполне добродушный. Его сыновья уже сняли кафтаны и умывались у лохани, смывая красные пятна. – Хамингья – это наша удача, она приносит успех в делах и отгоняет зло. Но она приходит только к тем, кто сам ищет себе славного дела. К тому, кто сидит всю жизнь дома, она и не заглянет.

Витислава задумалась, пытаясь представить эту хамингью. Так варяги называют добрую суденицу? Мысленно она рисовала себе рослую женщину в белой одежде, внушительного облика, только неприятно было видеть ее ладони, красные от свежей крови.

– Ты идешь на войну? – спросила она Свенельда, когда он отошел от лохани, концом длинного рушника вытирая мокрые волосы. От движения глухо позвякивали железные подвески-обереги на железной же гривне из перекрученного прута – такие здесь носили многие местные варяги и свеи.

– Надеюсь, что нет, – ответил он из-под рушника. – Мы пойдем в дань. Собирать для конунга меха и все прочее, чтобы потом продать хазарам и получить много серебра. Воевать мы ни с кем не собираемся, если на нас не нападут. У нас мир с теми землями, куда мы пойдем. Еще со времен Хакона конунга – не того, который отец Олава, а того, что был до него… ну, очень давно.

– А скоро ты уйдешь? – Витислава наконец осознала, что в их домашнем укладе намечаются значительные перемены.

– Дней через пять-шесть, как все товары подвезут и купцы соберутся. Из Ладоги еще обоз ждем.

– Тебя долго не будет?

– До самой весны.

«Успеешь соскучиться», – хотел Свен добавить, но не стал: едва ли она станет о нем скучать. Скорее вообще позабудет за этот срок, что у нее где-то есть муж!

– Привезу тебе красивых куниц, – пообещал он, потому что из странствий полагается что-нибудь привозить женам в подарок, – если… будешь матушку слушаться.

Он чуть не сказал «будешь себя хорошо вести», но самому было неловко обращаться с Витиславой как с ребенком. Все-таки это его жена, покрывало носит. Но только скорее бы уж она росла! А то и не знаешь, как быть с ней. Когда поуспокоилась гордость летним подвигом, Свену стало казаться, будто у них с братьями вдруг обнаружилась младшая сестра. И что с ней делать – не в «криночки» же играть!

– Это опасно?

– Моя удача сильнее опасности. Мы же от Халльмунда Старого происходим, а он был из рода конунгов, – снова начал объяснять Свенельд.

Он уже рассказывал об этом и Мистиславу, и самой Витиславе, но понимал, что незнакомые имена живо испарились из памяти девочки. В глубине души ему было приятно, что она проявляет к нему участие. Беспокоится. Случись с ним беда какая – с ней что станется? Овдовеет прямо из невест. Само собой, Радонега ей пропасть не даст – за такую знатную невесту, да с приданым, женихи передерутся. Подумав об этом, Свенельд невольно разозлился на этих женихов – слетелись уже, воронье! А ётун вам в корму, не дождетесь!

– Я когда родился, матушке нагадали, что у меня жизнь будет долгая и удача сильная, как у дедов наших. Родовая наша удача у меня есть, потому и с тобой мне так посчастливилось! – Свен улыбнулся, поскольку дочь ободритского князя в его доме как законная жена и служила доказательством его большой удачи.

– Ей-то, бедной, думается, что ей не очень-то посчастливилось! – Радонега взяла Витяну за плечо.

– Чему быть, того не миновать! Так решили наши норны, и я думаю, они желали нам добра. Мы достаточно знатного рода, чтобы удача помогала нам. Но для этого нам самим нужно дело делать, а не на месте сидеть. Тогда от меня удача не уйдет и детям моим достанется. Не бойся за меня. Мы еще внуков увидим! – Свенельд подмигнул Витяне и засмеялся: упоминание о внуках этой девочки казалось шуткой.

Сколько еще до тех внуков!

«Новый Йоль» закончился, и дружина Олава принялась готовиться к ежегодному зимнему походу. Сам он в дань не ходил, рассылая отряды своих людей в разные стороны: на Ваугед-озеро, к тамошней веси, отправлялся Бергфинн, а Свенельд и Велерад – к мере на озеро Неро. При каждом отряде было по три десятка хирдманов. Река Луга и западная часть владений досталась Ветурлиди – тамошнюю дань Олав передал своему брату. Велерад уже два раза бывал в зимнем походе с отцом, и вот пришло ему время приобрести больше собственного опыта. Годред, после летнего похода к хазарам, зиму должен был провести дома, но в былые годы случалось и так, что на всю вторую половину зимы Радонега оставалась дома одна с челядью.

И Альмунд, и все трое сыновей целыми днями были заняты: осматривали лошадей и сани, готовили съестные припасы в дорогу и товар, который предстояло развезти до самых отдаленных уголков. Даже за едой оживленно обсуждали предстоящий путь.

Наконец пришел ладожский обоз – Эйлав ярл прислал ножи, которые чудь и мере охотно брали в обмен на меха. От свеев, давних тамошних жителей, ладожане выучились ковать ножи, которые сами себя затачивали по мере работы, и в Гардах они считались лучше всех прочих. Теперь до выступления в поход оставалось всего два-три дня.

– Ложись теперь спать, а к полуночи я тебя разбужу, пойдем ворожбу творить, – однажды вечером, тайком от мужчин, шепнула Радонега своей юной невестке.

– Ворожбу? – удивилась Витислава.

– Да. В баню пойдем, а там я тебя научу, что делать.

Глухой ночью свекровь осторожно разбудила Витиславу и повела прочь из городка, к протоке. С ними пошла челядинка, Лучинка, средних лет молчаливая худая женщина. Она несла какой-то мешок, откуда, к удивлению Витиславы, торчали палки.

Зевающие дозорные у ворот выпустили трех женщин, ни о чем не спрашивая: понятно, зачем они идут в баню ночью, когда париться нельзя. Витиславе было страшно, и она по дороге крепко держала Радонегу за руку.

– Обожди тут, я сама зайду, у банного хозяина позволения попрошу, – сказала хозяйка, когда они дошли до бани на берегу протоки, за внешним причалом.

Лучинку хозяйка увела с собой, и Витислава осталась одна посреди снеговой тьмы, под стеной темной бани. Замерла, будто мышь, боящаяся привлечь к себе внимание, и казалось, она одна, как луна, посреди пустой черноты. Перед ней была замерзшая, заснеженная протока, дальше такой же заваленный гладким снегом луг, искрящийся острыми звездочками. Справа, за избами посада, спал подо льдом широкий Волхов. В реке живет огромный ужасный змей – Радонега уже немало ей о нем рассказала. Иногда он заставляет воду в реке течь вспять, не к морю, а из моря, и это значит, что он требует себе жертву – невесту. Радонега знала немало преданий о таких невестах – среди них были и девы из прежних поколений ее собственного рода. Витиславе, как замужней, волховский Ящер не грозил, но она была еще в таком возрасте, когда от подобных рассказов бросает в холод. Снова она ощутила, как далеко от всего привычного занесла ее судьба, но и прежняя жизнь в Велиграде, мать, отец, тамошняя родня и челядь в мыслях отодвинулись так далеко, как если бы все они жили на звездах. От чувства беспредельного одиночества щемило сердце. И никакого просвета впереди! Витислава знала, что она здесь теперь навсегда, что положение ее не изменится. Но не понимала еще, что со временем изменится она сама и станет куда лучше подходить к своей новой жизни. Знание это утешило бы ее, но оно из тех, что приходят лишь с опытом перемен и превратностей.

Но вот дверь скрипнула, наружу высунулась Лучинка:

– Иди, кличет госпожа.

Витислава боязливо шагнула в баню: ночью банный дух опасен, тем более для такой как она – чужачки. На сердце веяло холодом, в каждом углу темнота казалась живой, ждущей… Ни за что бы она не пошла сюда в такую пору по своей воле. Только тепло порадовало – здесь слегка протопили печь-каменку. Витал слабый запах дыма и березовой листвы от веников. Но если снаружи было светло от луны, отраженной в снегах, то в бане стояла глухая тьма.

– Туда, – Лучинка показала ей на приоткрытую дверь самой бани, откуда пробивалось слабое желтоватое мерцание.

Витислава, нашаривая ногами путь перед собой, пробралась ко второй двери, перелезла через порог. За порогом стоял кто-то, огромный, черный и страшный; едва не вскрикнув, Витислава узнала Радонегу и смолчала. Но полегчало ей несильно: сама свекровь в этой темноте, наполненной запахом распаренных трав, выглядела иной, не то что дома. Радонега зажгла светильник, сняла кожух и платок и теперь расплетала косы, будто тоже собиралась мыться. Мелькнула даже мысль: это и есть банный дух, только он принял облик хозяйки. Витислава замерла у двери, сдерживая страх. Дух это или не дух – ослушаться и убежать ей все равно не приходило в голову. Оставалось ждать, к чему приведет это ночное приключение.

– Распусти волосы, – велела Радонега.

Дрожащими руками Витислава стала распутывать платок: с семи лет девочка распускает волосы только в бане и чтобы причесаться. Казалось, она все катится и катится в черную пропасть, вокруг все темнее, страшнее и непонятнее, но спасения ждать не от кого. С удивлением она вдруг заметила, что на банной скамье стоит прялка – донце, столбушка, и к ней уже приколот железной иглой пучок белой «волны» – овечьей шерсти осенней стрижки.

– Что это? – Витислава замерла, уставившись на прялку.

– Будем оберег творить, чтобы сыновей в пути никакие беды и хвори не брали.

Радонега села к прялке; распущенные светло-русые волосы двумя волнами лежали у нее на груди, и этот непривычный вид простоволосой свекрови нагонял на Витиславу трепет. Легкая седина поблескивала в ее густых волосах, придавая ей вид небесной пряхи, озаренной лунным сиянием. Витислава смотрела, от удивления приоткрыв рот: она знала, что ее свекровь – мудрая и сведущая женщина, но теперь как никогда ясно ощущала силу этой мудрости. Темная баня среди снегов, возле огромной спящей реки, стала серединой мира, где при единственном во мраке лепестке огня прядутся все судьбы рода людского…

– Обережную нить прядут не как всегда, а веретено крутят противусолонь – от себя прочь, – стала объяснять Радонега. – Чтобы не сбиваться, здесь лучше и руки поменять: правой нить тянуть, левой веретено держать. Поняла?

Витислава кивнула: она заметила, что свекровь сидит у столбушки не тем боком, что обычно, – не левым, а правым.

– Теперь ничего не спрашивай, молчи – если слово скажешь, вся сила пропадет. Сперва я буду прясть, потом ты. Старайся как следует – мужу своему оберег будешь делать, чтобы воротился он от мери невредимым. Мерянские бабы своей колдовской силой славятся, если пустить к ним парня без защиты – обморочат, околдуют, живым не вернется.

Витислава содрогнулась, представив колдуний неведомого племени. Разве она что-то может сделать против них?

– А ты Свену жена, – мягко напомнила Радонега. – Сколько лет я его хранила, с братьями наравне, но коли у него теперь жена есть, то твой черед мужа хранить. У вас теперь одна судьба – какую ты ему долю напрядешь, ту он и проживет.

Радонега вздохнула тайком: уж больно юна и неопытна была та, от которой зависела доля, счастье, сама жизнь ее среднего сына. Но что поделать – сам так решил, сам такую хранительницу судьбе своей назначил. «Куда судьба хочет, туда все и катится», – датской поговоркой отвечал Альмунд на ее сетования. Но разве плохо, если самой научить ее всему, что требуется? Приехала бы взрослая дева, а ее уж дома бы выучили невесть чему…

– Ты не робей, – подбодрила Радонега невестку, у которой в испуганных глазах отражался огонек светильника. – Тебя ведь не в грядах нашли. Ты – княжеская дочь, тебя боги слышат.

Мать не успела обучить Витиславу ворожбе – для этого приходит срок, когда дева надевает поневу и обретает женскую силу. Теперь этому ее учила женщина, которая больше самой Витиславы хотела, чтобы она эту силу обрела.

Сперва Витислава только смотрела, как Радонега прядет, вытягивая нитку правой рукой вместо левой. У свекрови, опытной и в таких делах, получалось так же ловко, как обычно, не сразу и поймешь, что не так. Зато сама Витяна намучилась, когда пришел ее черед! Тянуть нить из кудели правой рукой получалось неплохо, но левая все время сбивалась, куда крутить веретено. А крученная не в ту сторону нить никуда не годится – не скручивается, а расползается. Досадливо вздыхая, Витислава сращивала нить и начинала заново. И пожаловаться нельзя – слово скажешь, вся сила пропадет! Однажды она чуть не заплакала, да Радонега, взяв ее руку в свою, показала, как нужно. Успокаивала знаками: не тревожься, получится. У нее уже было готово полное веретенце, а Витяна и не надеялась до утра спрясть годной нити хоть пару локтей.