Текст книги "Утренний всадник. Книга 2: Чаша Судеб"

– Скоро судьба твоя будет решаться, – говорила тем временем старуха Дароване. – Дай мне волос твой, и священный живой огонь Сварожич скажет тебе твою судьбу.

Дарована перебросила через плечо косу со спины, провела по ней рукой, вытянула волосок и подала старухе.

– Но я хотела спросить о моей судьбе саму Макошь. Отсюда мы отправимся к ней, – сказала княжна, и Смеяна обрадовалась, что невеста уже согласна сделать то, о чем ее просил Светловой.

Слепая старуха потрясла головой.

– Не нужно далеко ездить тому, кого судьба ждет у порога! – резко ответила она, словно княжна хотела противоречить воле богов. – Твоя судьба придет к тебе сама. Но не сейчас. А сейчас…

Не договорив, она безошибочно точно выхватила волосок из руки княжны, сжала своими темными цепкими пальцами и бросила в огненную чашу. На миг пламя вспыхнуло так ярко, что княжна невольно отшатнулась, но тут же взяла себя в руки и снова шагнула к старухе.

Шепотуха протянула обе ладони к огню и замерла, на лице ее с опущенными веками было напряженное внимание, как будто она ловит слухом очень далекие тихие голоса. Княжна ждала, стараясь казаться спокойной. Потом старуха заговорила, выбрасывая слова по одному, с перерывами:

– Вижу я дорогу… Человек чужой, черный, стережет ее. Сия дорога – неверна…

Женщины вокруг заохали, услышав такое сумрачное предсказание.

– Вижу я и другую дорогу… – продолжала старуха. – Дорога на гору… Светлый человек идет за тобой, но не пускай его…

Княжна учащенно дышала от волнения и прижимала руки к груди; князь Скородум хмурился, стараясь лучше расслышать и понять, какими страхами грозит его любимой дочери эта безумная вестница Надвечного Мира. А Шепотуха тянула дальше:

– Вижу я и третью дорогу… Дорогу по осколкам… И красный человек встретится тебе…

– Что же дальше? – поспешно спросила Дарована, не в силах терпеть это напряженное ожидание. – Кто он?

Но старуха молчала, точно у нее кончились слова, и только трясла головой.

– Ты наговорила так много, а мы хотели знать только об одном, – сказал князь Скородум, подойдя к костру и обнимая дочь за плечи. – Что же ты скажешь про княжича Светловоя?

– Пусть княжич подойдет! – велела в ответ старуха.

Все оглянулись к толпе речевинов, где стоял среди своих кметей Светловой. Под десятками взглядов он медленно подошел, подал старухе свой волос. Лицо у него было спокойное до равнодушия. Пламя ярко вспыхнуло. Шепотуха послушала голоса огня и заговорила. Теперь ее голос звучал ровно, как будто она видела перед собой прямую и ясную дорогу.

– Ликом ты светел, княжич, потомок Сварога, но семя думы тяжелой точит тебя, ест твое сердце. Сам ты не знаешь, но помысел твой уже есть дело недоброе. Ты хочешь взять себе то, что принадлежит всем.

– Да нет же! – возразил Светловой, едва старуха замолчала. – Ничего я такого не хочу…

– Хочешь! – непреклонно повторила Шепотуха. – Взор твой смотрит в свет, но ноги идут во тьму. Глаза твои на свет глядят, а тьма тебя за руку ведет. Берегись!

Стоявшие вокруг ничего не понимали. Понимала одна Смеяна, не сводившая со старухи очарованных глаз. Княжич Светловой стремится за Лелей, но путь его направляет Вела, темная и недобрая хозяйка подземной воды, мать засух. Ведун ее рода, Творян, еще дома говорил ей о черном зерне, затаившемся в душе Светловоя. Так сказала ему Вода, а теперь и Огонь подтверждает пугающее пророчество.

Устав с дороги, в этот вечер Смеяна рано отправилась спать, но долго не могла уснуть. Сквозь щели оконных заслонок она видела огненные отблески со двора – священный огонь будет гореть все двенадцать дней новогодних праздников, до Велесова дня. Стоило Смеяне закрыть глаза, как те же отблески вспыхивали перед ее взором. Неприятные слова старухи не давали ей покоя, она ворочалась, мечтая, чтобы скорее пришло утро, чтобы наконец что-то начало происходить. Самые большие опасности казались ей лучше, чем ожидание их.

* * *

Сквозь темную чащу ночного леса свет большого костра на поляне был виден далеко, но если бы кто-нибудь и заметил его, то не посмел бы подойти. Не то люди справляют в лесу конец старого года, не то лешие… «Лешие» князя Держимира жарили над костром двух застреленных утром оленей, но разговоры все время прерывались, и каждый невольно вслушивался в тишину зимнего леса. Дозоры не дремали, обеспечивая безопасность стану, но каждый боялся не тайком подобравшихся врагов, а чего-то совсем другого. Хуже ничего и не придумаешь – ночевать в глухом лесу в самом конце старого года, когда вся нечисть и нежить входит в наибольшую силу. И сейчас, раз уж их сюда занесло, десятки сильных вооруженных мужчин видели своего главного защитника в немолодой усталой женщине с серебряными подвесками в виде лягушиных лапок на одежде.

Чародейка сидела на еловых лапах перед костром. Между нею и огнем тремя лучами блестели клинки трех мечей. Звенила раскладывала на клинках и на земле между ними какие-то тонкие высохшие косточки, бормотала что-то, закрыв глаза.

Князь Держимир стоял позади нее и смотрел на пламенеющие клинки. Средний меч принадлежал ему. Он вглядывался в огненные блики на клинке, сквозь которые проступали темные пятна. Эти пятна оставила засохшая жертвенная кровь – тоже его собственная. Кровь князя – самая угодная жертва Перуну*. Держимир вглядывался до боли в глазах, кровь и пламя сплетались в непонятные знаки. И он ждал, чувствуя, как сильно истомлен ожиданием. Если сейчас боги откажут ему в удаче, то найдет ли он в себе силы продолжать все это? Ведь говорят, что выше головы не прыгнешь, злой судьбы не переспоришь.

– Я вижу! – вдруг громко, исступленно закричала Звенила. – Я вижу знак воли богов! – Ее вытянутая рука указывала на средний меч. – Я вижу резу* дороги и резу удачи! Удача ждет тебя, княже! Теперь ты добьешься ее, Огонь говорит ясно!

Держимир вскинул голову, щурясь от рези в глазах. Кмети бросили свои дела и столпились вокруг, стараясь ничего не упустить. А Звенила, стоя на коленях, схватила руку князя и бешено трясла, как будто хотела разбудить.

– Я клянусь тебе именем Перуна, именем Грома и Молнии, – я вижу знак удачи! – кричала она, и в голосе ее звучало такое дикое торжество, что становилось ясно: она сама не очень-то верила в такое счастливое предзнаменование, но теперь говорит правду. – Ты добудешь ее! Твой меч и мое слово – мы добудем твою удачу! Добудем!

Держимир молчал, пламя гудело, словно подтверждало слова чародейки. Байан-А-Тан вдруг выхватил с пояса нож и полоснул себя по запястью. Подняв руку над огнем, он дал нескольким крупным каплям крови стечь в пламя. Один за другим, по кругу, кмети стали делать то же самое, жертвуя Перуну и Огню свою кровь за исполнение добрых предзнаменований. У них одна судьба с князем и одна удача на всех.

* * *

Наутро, пока велишинцы еще спали, в город прискакал гонец из Славена.

– Княгиня Жизнеслава занемогла, из горницы* не выходит, не встает! – объявил он встревоженному Светловою. – Просит тебя, княжич, с невестой и со всей дружиной скорее домой возвращаться.

– Да как же теперь ехать? – изумился Кремень. – Дай Велес здоровья нашей княгине, да только сейчас пора не для разъездов.

– Верно, верно! – сочувствующе закивал князь Скородум. – Жаль княгиню, да ведь сейчас ехать опасно.

Люди в гриднице переглядывались, качали головами, озабоченно поджимая губы. В последние дни месяца студена* никто не выходит из дому без большой надобности, а пускаться в дальний путь и вовсе безумие. В дни безвременья между смертью старого и рождением нового года, в дни младенчества нового солнца, когда новорожденный Золотой Ягненок едва держится на ногах и лучи его почти не достигают земного мира, нечисть гуляет по земле в небывалой силе. И тем более опасно жениху отправляться в дорогу с невестой – нечисть стережет всякого, чья судьба на переломе: нареченных, молодоженов, беременных женщин, новорожденных детей.

Но Светловой, тревожась о матери, ни о чем таком не думал.

– Нет, надо ехать! – уговаривал он Скородума и Кременя. – Матушка моя меня ждет! Надо ехать! Ты, князь Скородум, с княжной оставайтесь, конечно, зачем вам зимней нечисти в пасть соваться, а я поеду!

– Поедем и мы, батюшка! – подала голос княжна Дарована, сочувственно глядя на Светловоя. – Уж вместе, так вместе.

Дружинам был отдан приказ собираться в дорогу. Решительно никто этому не обрадовался.

– Дави меня Полуночник, если князюшка наш не нарочно это все придумал, – бормотал себе под нос Миломир. – Нарочно гонца прислал, чтобы жених и невеста не слишком долго думали.

– Да что ты? – Товарищи ему не верили. – Княгиня наша всегда была здоровьем слаба. Не станет князь такого выдумывать! Не может он хотеть, чтобы его сын с невестой в безвременье ехал! Эдак совсем не доехать можно – ни сына, ни невесты!

Миломир не спорил, но оставался при своем мнении. И по крайней мере один человек в Светловоевой дружине был с ним полностью согласен.

Около полудня длинный обоз – князь Скородум с дружиной, княжной и ее прислугой, с приданым, дружина Светловоя и Кременя – выехал из Велишина. Впереди их ждал маленький речевинский городок Журченец, где Светловой ночевал по пути сюда в последний раз, и Кремень надеялся попасть туда засветло.

День выдался серым и хмурым, все широкое ложе Истира было засыпано снегом, на котором еще виднелись вчерашние следы Светловоевой дружины. Лес по обоим берегам дремал в сугробах, а вдали сероватый снег сливался с серыми снеговыми облаками. Перун спал в снежной туче, и весь мир спал, видя во сне весеннее пробуждение. Но до него еще было так далеко!

Княжна Дарована ехала на рыжем, как солнце, коне, на узде и на стременах звенели серебряные подвески и бубенчики. Поглядывая на нее, Смеяна не уставала восхищаться: княжна Дарована казалась ей прекрасной и величавой, как сама Солнцева Дева. Такой и должна быть княжна: статная, гордая, смелая! Неудивительно, что князь Держимир сватался к ней дважды. Украдкой Смеяна переводила взгляд с Дарованы на Светловоя, но он едва поздоровался с невестой и, казалось, больше о ней не вспоминал. Тревога о матери захватила его целиком. А может быть, его сердце не замечало земной красоты, стремясь к небесной.

«Кто науз* наложит, только тот и снимет! – вспоминала Смеяна, что сама когда-то говорила Грачу. – А на него науз сама Лада* наложила. Снимет ли? Или… или кто-то другой? Может быть, я…» Пугаясь собственной смелости, закрывала рукавицей рот и толкала коленями лошадиные бока, скакала впереди всех, взрывая снежные вихри и звеня бубенчиками на сбруе, как сама Зимерзла. А почему бы и нет? Ведь освободила же она Грача! Знать бы только, что тут перегрызть…

* * *

Звенила первой поднялась на высокую прибрежную гору. Князь Держимир шел за ней, стараясь не наступать в следы чародейки. За ним шуршали сапоги дружины, но снег не скрипел – было не очень холодно, для сурового месяца студена почти тепло. С горы открывался вид далеко во все стороны, и все же мир казался тесным. Вершины деревьев упирались прямо в серые тучи.

Сумерки медленно и неотвратимо надвигались на земной мир. Синяя зимняя мгла, ненадолго отпрянув, стремительно возвращалась на свое широкое ложе, окутывала леса и реки, в эти короткие дни принадлежащие ей безраздельно. Стояла тишина, только изредка мелкими порывами холодил лицо ветерок.

Оглядевшись, Держимир ощутил неприятную робость. На этой горе он был открыт всем ветрам, всем злым вихрям, несущим сглаз, болезни, смерть. И Звенила, в длинной белой рубахе, в волчьем полушубке, с распущенными волосами, казалась живым воплощением этих бед, одной из лихорадок, Ветровой Матерью. Держимиру стало страшно рядом с ней, и он крепче сжал зубы, отчего лицо его сделалось еще более суровым и ожесточенным. Никто не должен знать о его страхе. Ворожба Звенилы послужит его благу, поможет переломить злую судьбу и заставит ее подобреть! Даже зная, как это опасно, упрямый князь готов был отдать хоть всю свою кровь, но добиться удачи.

Кмети, поднявшись вслед за вожаком к вершине, встали широким полукольцом за спинами князя и чародейки. Звенила вышла вперед, повернувшись лицом к заснеженному Истиру. Ветерок трепал длинные пряди ее волос, в которых скопились снежинки… или это седина? Внезапно заметив эту седину, на которую раньше не обращал внимания, Держимир поразился – неужели она так стара? Он попытался сообразить, сколько лет чародейке, но не мог. Она появилась в горницах его матери, когда ему было лет десять, и он не замечал перемен в ней, как обычно не замечаются перемены во всех близких.

Держимир вспомнил седую прядь у себя на виске, нашел глазами Байан-А-Тана. Тот выглядел мрачным и спокойным, как сам куркутинский повелитель мертвых Таму-Эрклиг-хан. Чуть не лишившись любимого брата, сам Держимир едва не поседел в неполных тридцать лет. А чего лишилась Звенила? Да и имела ли она хоть когда-нибудь что-то хорошее, кроме трудной и опасной близости с Надвечным Миром?

В руках Звенила держала большую неуклюжую метлу из дубовых веток. Подняв ее над головой, чародейка стала кружить по широкой площадке, двигаясь против солнца, запела, изредка опуская метлу и сметая снег вниз, на лед Истира. Снежинки летели, подхваченные ветром, а Звенила пронзительно тянула под беспорядочный звон своих бубенцов и подвесок:

 
На тридевятом небе стоит город медный,
А в том городе медном терем железный!
А в том тереме сидит сам Стрибог-Ветровей,
Дух Бурен*, с устами затворенными!
Закован он в семьдесят семь цепей,
Заточен за семьдесят семь дверей,
Заперт на семьдесят семь замков,
На семьдесят семь крюков!
Собирались облака издалека!
Собирались птицы серые, клювы железные!
Стали бить-клевать замки и оковы!
У небесной мельницы жернова вертятся!
Ты вставай, Стрибог-Отец, выпускай своих сыновей!
Первого сына – Ветер Восточный,
Второго сына – Ветер Закатный,
Третьего сына – Ветер Полуночный!
 

Отвечая заклинанию, серые снеговые облака заколебались, побежали по небу чуть быстрее. Сильнее потянуло ветром; Держимир вдруг осознал, что промерз до костей, но постарался собраться с силами, как будто это ему сейчас предстояло вести облачную битву. А может быть, так и есть?

Он взмахнул рукой. По его знаку кмети разом выпустили в небо два десятка стрел, стараясь дострелить как можно выше, чтобы железные наконечники, как клювы серых облачных птиц, разбили тучу и выпустили ветер.

Звенила закружилась на месте, затрясла волосами, сильнее замахала метлой. Снег летел с горы целыми тучами, ветер загудел громче, словно пробуя заново голос, и чародейка пронзительно кричала, чтобы не дать ветру заглушить заклинание до того, как оно обретет полную силу:

 
Вы летите, буйные ветры,
Не зеленого леса ломати,
Не на поле коренья вон корчевати!
Вы, буйные ветры, летите,
Снежны облака гоните!
Быстрою метелью землю завейте!
Небо затмите, солнце запорошите!
Небо и земля содрогаются,
Горы и долы колебаются,
Снежны облака распадаются,
Снеги велики на волю вырываются!
 

На краю небосклона загудела многоголосая суровая буря; Дух Бурен, посланник Стрибога, мчался к земле.

Кмети дружно ударили мечами о щиты, вплетая железный звон в шум надвигающейся бури, приглашая ее ответить, поспорить.

И Дух Бурен ответил: резкий порыв ветра едва не снес с вершины Звенилу, но она продолжала исступленно кричать, упираясь в снег рукоятью метлы:

 
Ветры-ветерочки, вихори-вихрочки!
Спущу я с вами свои слова, свою силу,
На свою сторону, на весь простор!
Где ее найдете, там и возьмете,
На зеленом лесу, на крутой горе,
на сыром коренье!
 

Байан-А-Тан первым опустил меч и самозабвенно завыл, подражая волку, и вой его подхватили кмети, словно волчья стая, поющая хвалебную песню своей зимней повелительнице – Зимерзле*.

Они уже почти не видели друг друга: над Истиром сомкнулись темные облака, тучи снега неслись с неба к земле, метель мчалась со всех сторон, заглушала голоса, слепила взоры. Недавняя тишина пропала, дикие ветры, спущенные Стрибогом с ледяных цепей, порвали ее на клочки и разнесли по свету, побросали в лесу на ветви и коряги. Весь мир стал серым мглистым кружением, верчением, завыванием.

А где-то у края обрыва вертелась и завывала Звенила. Сама Зимерзла вошла в нее и плясала дикую пляску своего торжества.

* * *

– Бросай коня, садись ко мне за спину! А не то снесет! – Наклонившись к уху Смеяны и крепко держа ее за плечо, Светловой кричал во весь голос, но девушка едва слышала его.

Второй рукой он держал перед собой щит, пытаясь прикрывать себя и ее, но дикие порывы снежного вихря рвали щит из рук, едва не сбрасывая с коня самого всадника. Казалось, что наступила ночь – так потемнело от хмурых туч, затянувших небо. Но и самих туч уже давно нельзя было разглядеть; не удавалось даже толком открыть глаза, поднять голову – плотный снежный вихрь слепил, душил, колол кожу сотнями ледяных стрел, сек ледяными бичами. Выронив щит, Светловой просто обнял Смеяну, прикрывая ее руками.

Люди закрывались от ветра локтями, кони топтались на месте, не в силах сделать ни шагу.

«А коня куда?» – хотела крикнуть в ответ Смеяна, но не смогла открыть рот – его тут же залепило снегом, и она плотно сжала холодные губы. Сказать «тпру» у нее уже не получилось бы, а стало быть, еще немного, и надо будет срочно в тепло, отогреваться. Ей казалось, что кожа у нее на лбу уже заледенела, и не верилось, что день начинался хмурым, но тихим и теплым. Сегодня утром – это когда? Бушующий Дух Бурен сожрал время, растянулся на дни и месяцы, поглотил весь белый свет.

В реве бурана послышался обрывок странного низкого звука. Это было похоже на вой, но в нем угадывался голос живого существа.

– Волки! – кашляя, хрипло крикнул кто-то из кметей, но крик растаял в реве ветра.

– Обо… ротни… – кое-как прохрипел кто-то.

Кажется, это был Кремень, и у Смеяны перехватило дух от ужаса: он прав! С самого начала она чуяла что-то неестественное в этой внезапной буре, как будто решившей в один день исчерпать все силы, отпущенные ей на долгую зиму. Какие-то тени носились в этих злобных вихрях, кто-то торжествовал и визгливо смеялся, свистел пронзительно и зловеще.

Светловой сорвал с пояса нож и не глядя метнул его в крутящийся снежный вихрь. Из глубины плеснул отчаянный низкий вой и тут же растворился в гуле и свисте. Вихревой дух был ранен или даже убит, но ни пятен его синей крови, ни сам нож увидеть не удавалось. А вокруг вертелись и носились в дикой пляске сотни таких же вихрей, стремясь сбить, закружить, сожрать без разбора людей и лошадей, знатных воевод и простых отроков*.

Кто-то, облепленный снегом от сапог до шапки, выскочил под самой мордой Смеяниного коня и схватил его за узду. Человек попытался что-то крикнуть, но голос его порвало на клочки и унесло. Тогда он просто потянул коня за собой. Упираясь, с трудом ступая и мотая головой, ослепший конь медленно пошел за ним. Смеяна пригнулась, стараясь спрятаться за шеей коня, но животное тоже пригибалось, и Смеяна цеплялась изо всех сил – вот-вот ее сдует, заметет снегом так, что никогда не найдут!

Нельзя было понять, в какую сторону они двигаются и двигаются ли вообще или топчутся на месте. В толпе дружинников Смеяна изредка видела только своего проводника. Она надеялась, что Светловой где-то рядом, но не могла его разглядеть.

Наконец порывы ветра стали слабеть, вой и визг снеговой нечисти поутих, а потом и совсем умолк. Но снег продолжал валить густой пеленой, ослепляя, весь мир казался темно-серым. Смеяна догадывалась, что еще не ночь, но тучи так плотно укрыли небо, что белый свет запутался в них и не достигал земли.

Впереди меж снежных хлопьев показалась большая куча каких-то темных, косматых, заснеженных зверей. Конь Смеяны почти уперся мордой в крайнего и остановился. Зверь обернулся, провел лапой по морде, из-под снега показались рыжая борода и прищуренный глаз.

– Вот она, твоя красавица, княжич! – закричал зверь вполне знакомым человеческим голосом, обернувшись в другую сторону. – Нашлась!

Смеяна очень обрадовалась – значит, Светловой где-то поблизости.

Дружина сбивалась в кучу, пересчитывая своих и перекликаясь, все ли живы. Ветер почти стих, уже можно было различать голоса, и Смеяна слышала, как где-то поблизости за снежной пеленой спорят Прочен и Кремень.

– До Журченца мы по такому снегу до ночи не доберемся! – доказывал Кремень. – Нечего и думать!

– Здесь нам тоже нечего стоять! – возражал ему смолятич. – Ты в снегу хочешь ночевать? Лучше мы дойдем до жилья попозже, но будем спать у огня! Ты о княжне подумай!

– Нас никто не пустит в Журченец! Когда стемнеет, они закроют ворота и не откроют никому! Сам знаешь, дни-то какие нехорошие.

– Ох, Матушка Макошь, Дажьбоже пресветлый! – причитала где-то рядом кормилица Дарованы.

– Уймись, матушка! – ответил ей голос княжны. – Все живы, не зови нечисть напрасным плачем.

– Давай, батюшка, шатры ставить! – крикнул впереди голос Преждана. – Не доедем мы в темноте, заблудимся! До утра переждем, а там и снег перестанет!

С трудом откопав занесенные волокуши обоза, кмети и отроки принялись ставить шатры. К счастью, первым под руку попался шатер Скородума, покрытый медвежьими шкурами. Его поставили прямо посреди Истира, где ехали, и туда же Миломир отвел Смеяну.

– Побудь пока, передохни, а там, захочешь, мы тебя к себе заберем, – пообещал он.

– А княжна меня пустит? – боязливо шепнула Смеяна.

– Иди быстрей! – Миломир поднял тяжелый полог, уже из бурого ставший белым, и подтолкнул ее внутрь.

Она вошла и сразу вздохнула свободнее: в шатре хотя бы снег не шел, и уже оттого казалось теплее. Было темно, но в дальнем углу посверкивали искры: кто-то старался выбить огонь.

– Княжна светлая! Овечка золотая! – почтительно позвал Миломир, шагнув вслед за Смеяной.

Щурясь, он пытался разглядеть в темноте хоть что-то, но измученные ветром глаза слезились.

– Я здесь, – ответил из глубины знакомый мягкий голос. – Кто там?

Смеяна быстрее привыкла к темноте и уже различила несколько женских фигур, в том числе и шубку княжны с белой горностаевой оторочкой.

– Овечка золотая! – Миломир вслепую поклонился на голос. – Благополучна ли ты?

Боярский сын был хорошо воспитан: в отличие от иных, владеющих только конем и оружием, он знал, как следует вести себя в княжеских хоромах и как положено обращаться к дочери того или иного княжеского рода.

– Спасибо, внук Сварога! – ответила княжна Дарована, не видя, кто к ней обращается, но по выговору распознав речевина. – А благополучен ли княжич Светловой и его дружина?

– Княжичу и дружине дороже твое здоровье, золотая овечка, и доброе расположение! – заверил ее Миломир и попросил: – Не согласишься ли ты, светлая княжна, принять под свой кров эту девицу, нашу ведунью?

– Это ваша ведунья? – спросила княжна и даже шагнула вперед, пытаясь разглядеть получше. – Вот как? Почему вы раньше не сказали, что у вас есть своя ведунья?

– Велес и Макошь хранили нас здоровыми…

– Почему же она не предсказала этот дикий буран? Мы бы не выезжали из Велишина.

– Это не настоящий буран! – воскликнула Смеяна. Ее вежества не хватило дождаться, пока спросят. – Его не Стрибог послал! Он навороженный! Я снежных духов чую – они веселые, они играли с нами, их кто-то послал!

– Ох, Матушка Макошь! – охнула где-то в углу нянька.

Загорелся глиняный каганец*, желтый огонек разлил тусклый свет по шатру, и он сразу показался тесным. Две девушки жались друг к другу, нянька сидела на мешке и терла лицо мокрым платком. Княжна Дарована шагнула назад, в тень – Смеяна успела разглядеть, что ее лицо раскраснелось от снега и ветра, веки опухли и глаза невольно жмурились.

– А что же ты их не успокоишь? – недоверчиво спросила княжна у Смеяны.

Ей не очень-то верилось, что такая молодая, пусть не особенно красивая, но веселая и бойкая девица может быть ведуньей и ездить с дружиной именно в этом качестве.

– Я не умею, – Смеяна развела руками. – Я снежную нечисть чую, а гнать ее меня никто не учил.

Она вздохнула – может, и сумела бы, и хватило бы сил, если бы знать, как взяться.

Поклонившись на прощание, Миломир вышел.

– Садись. – Дарована кивнула Смеяне на кучу сваленных мешков и сама села в стороне.

Смеяна едва успела поблагодарить, как вдруг издалека послышался далекий, тягучий, заунывный волчий вой. Он шел откуда-то из края небес, рождался в дремучих лесах и едва достигал слуха, но в нем звучало что-то столь тоскливо-угрожающее, неотвратимое, что леденела кровь, волосы шевелились на голове, слезы неодолимой жути выступали на глазах.

– Оборотни, – осевшим от страха голосом охнула нянька княжны. – Дебрические… Мать Макошь! Оборони от волков, от оборотней, от лихих людей…

– Да будет тебе, матушка! – с досадой прервала ее Дарована. – Ну какие тут оборотни? Мы ведь уже на земле Огнеяра.

Она говорила так, как будто пребывание на землях князя-оборотня обеспечивало им полную безопасность. Удивленная Смеяна посмотрела на княжну, а та вдруг ахнула:

– Да у тебя глаза светятся! Ты сама-то – не оборотень?

– Нет, нет! – Смеяна поспешно зажмурилась, желая погасить желтый блеск своих глаз, и потрясла головой. – Меня и дома оборотнем дразнили, а я вовсе нет. Ты не бойся, княжна!

– А я и не боюсь! – с насмешкой ответила Дарована, и две ее замерзшие девушки тоже захихикали. – Чего мне бояться, если самый могучий оборотень, что только в говорлинских землях есть, – мой брат названый?

– Ты про Огнеяра говоришь? – с любопытством спросила Смеяна. – А я слышала, он тебя украсть хотел?

– Это было давно, – ответила Дарована и непонятно вздохнула, словно жалела о прошедшем. – У меня тогда… Ну, ладно! – Она махнула рукой, не желая об этом говорить. – Бояться нечего. Огнеяр нас не обидит и другим не даст.

За стенами шатра слышались звон оружия, торопливые приказы. Дружины готовились отражать нападение оборотней.

– Поди скажи им, – велела княжна одной из своих девушек.

Та встала с несчастным видом, поежилась: вылезать из шатра под снегопад не хотелось.

– Я пойду! – Смеяна вскочила с места.

Из слов княжны она сразу сделала вывод: если буран нагнал не князь дебричей Огнеяр, то, значит, кто-то другой. А кто еще был врагом Светловою и желал помешать ему? Только Держимир дрёмический. Пугать понапрасну княжну незачем, но Светловой должен знать, с каким противником ему предстоит сейчас столкнуться.

Полог шатра не сразу поддался: за это время снегопад успел насыпать под ним целый сугроб. Кое-как выбравшись через щель, Смеяна сразу провалилась по колено. В лицо ей будто кто-то бросил горсть снега: порывы ветра опять усилились.

– Тебе чего? – окликнул ее возле самого полога незнакомый голос кого-то из смолятических кметей.

– Княжич где? – спросила Смеяна, закрывая руками лицо от снега и стараясь прокричаться через посвист метели.

– Да там у них шатры! – Кметь неопределенно махнул рукой в белую мглу. – Не знаю!

– Позови мне княжича или хоть кого из речевинов! – нетерпеливо потребовала Смеяна. – Скажи: идет на нас беда не слабее громового колеса! Они поймут! Иди! Иди же!

Смолятичу вовсе не хотелось тащиться куда-то в метель, но в голосе Смеяны была такая убежденность, что он не посмел перечить. Упираясь в снег древком копья, как посохом, он сделал шаг и тут же растворился в белой мгле.

Смеяна мерзла, но не шла назад в шатер, а стояла под снеговыми вихрями, пытаясь хоть что-то разглядеть. Совсем как в тот страшный вечер пожара, ее переполняло ощущение тревоги. Кто-то наслал на них небесный огонь, кто-то наслал буран, а велишинская волхва предрекала княжне чужого человека на дороге. «Как я раньше не догадалась! Дура безголовая!» – казнила себя Смеяна. Сообрази она сегодня утром – и ни за что не дала бы Светловою уехать из Велишина. Как бы ни спешил он домой к матери, она сумела бы его удержать!

Издалека снова донесся протяжный волчий вой, и Смеяне захотелось зажать уши, не слышать его. Он служил подтверждением ее самым неприятным догадкам. Все-таки и в ней жила сила леса, позволявшая распознать обман.

Вой был весьма искусным, но это пел не настоящий волк.

* * *

– Не нравится мне этот вой! – прокричал Баян, склонившись к самому уху Держимира.

Держимир отвернулся, не ответив. Ему и самому не нравился вой, долетевший из невидимого сквозь буран леса, но отступать было поздно.

– Скорее, княже, иди, иди! – кричала Звенила, из последних сил размахивая метлой с разлохмаченными и наполовину обломанными прутьями. – Силы Духа Бурна не бесконечны! Он выдыхается! Иди! Облачная Дева ждет тебя, Отец Грома!

Держимир поморщился – чародейка сама не понимает, что несет, да и никому этого не понять. Похоже, ее дух сейчас находится в Верхнем Небе* и разговаривает с самим Перуном. Но из Держимира сейчас Перун никакой – еле ноги держат.

Спускаясь с прибрежной горы вслед за Озвенем и Баяном, Держимир упирался в снег древком копья и повисал на нем всей тяжестью. Его била дрожь, ноги ослабли, руки плохо слушались. Силы Духа Бурна не бесконечны? А его силы бесконечны? У кого безумная старуха берет силы для своей ворожбы, как не у него? Держимир уговаривал себя, что все это делается для его же блага, но смириться не мог. Да, ему нужен этот буран, но где взять силы для самого дела? Это только в кощунах младшего брата посылают за невестой – Держимир хотел все сделать сам.

Идти следом за Озвенем и другими было чуть легче, и скоро Держимир уже стоял на льду под горой. Два десятка его кметей собрались вокруг, закрываясь щитами от летящего снега, но порывы ветра рвали щиты из рук. Зимняя нечисть не разбирает, кто и на кого ее призвал, а рада сожрать без остатка все, что дышит и движется.

Говорить что-либо не имело смысла: слова услышала бы одна только буря, а кмети и сами знали, куда и зачем им идти. Держимир молча сделал первый шаг, и все двинулись за ним. Увидев, как тяжело идет князь, как покачивается при каждом шаге, Байан-А-Тан пристроился рядом, готовый поддержать, если понадобится.

– Перун-Громовик гонит по небу Облачную Деву, невесту свою! – завывал в ушах у Держимира голос Звенилы.

Услышать ее на самом деле было невозможно. «Мерещится», – решил Держимир, а голос продолжал выть:

– Перун настигнет ее и возьмет в жены, и благодатный дождь прольется на земной мир! Иди, княже, и ты настигнешь невесту свою, и дождь благодати прольется на твою землю, на твое племя!

Неужели Перуну тоже бывает так плохо?

* * *

– Так, по-твоему, это не настоящие волки? – с беспокойством спросила княжна Дарована.

Смеяна неопределенно повела плечами.

– Если не настоящие, то это Стая! – со смешанным чувством облегчения и неуверенности сказала Дарована.

– Какая стая?

– Дружина Огнеярова. У него все кмети волками так воют, что настоящие волки не отличают.

– Нет, – Смеяна качнула головой. – Настоящие волки всегда отличат. Я же отличаю.