Текст книги "Орел и Дракон"

Когда войско приблизилось к Асгейрову двору, там их уже ждали. Ворота были заперты, над бревенчатой стеной ходили острия длинных копий, слышался приглушенный шум.

– Эй, кто захватил силой этот дом и выгнал отсюда мирных людей? – закричал Ингвар конунг, остановившись шагах в десяти от ворот. – Я, Ингвар конунг, правитель Смалёнда, хочу получить ответ!

– Здесь я, Хард сын Халльдора, по прозвищу Богач! – ответил ему резкий голос, и над стеной показалась голова и плечи немолодого, морщинистого человека, с длинными, полуседыми, разметанными волосами, в шлеме с полумаской и острым шипом на макушке. Как видно, он встал на бочку, чтобы его было видно. – Я занял этот дом, потому что мне надо провести где-то зиму с моими людьми. У меня девять десятков человек, и все отлично вооружены. Ступайте по домам, и мы не тронем вас, если ваш харад будет давать мне по две коровы или по шесть овец каждую неделю, а еще хлеба и пива. А если вздумаете противиться, то я перебью вас всех и сам буду здешним конунгом. Как, ты говоришь, называется это болото?

– А ты даже не знаешь, куда попал! – крикнул Ингвар конунг. – Напрасно: всегда следует знать, где тебя, весьма возможно, похоронят. Послушай теперь наши условия, Хард сын Халльдора. Мы готовы дать вам возможность уйти в любую сторону, на север или на юг, и не причиним вам вреда. Если же вы не хотите уйти из нашей округи по доброй воле, то мы сложим ваши трупы в ваш разбитый корабль, подожжем и пустим в море. Так вы попадете прямым путем в Валгаллу. Но распоряжаться в нашей округе и грабить наши дома мы вам не позволим.

– Ну, попробуй выбить нас отсюда, если такой смелый! – насмешливо отозвался Хард и спрыгнул со своей бочки.

Ингвар конунг взмахнул рукой: ряды войска раздались, и самые мощные из его хирдманов побежали к воротам, неся крепкое заостренное бревно. Вместе с ними побежали еще столько же с каждой стороны бревна, прикрывая их и себя щитами сверху. Викинги не ждали нападения так быстро, но через несколько мгновений опомнились, и из-за стены в нападавших полетели стрелы. Послышались первые крики, один из державших бревно упал, один разжал руки и отскочил – в плече его торчала стрела. Но и снаружи стали стрелять. Бревно с грохотом било в ворота, и после трех-четырех ударов створка перекосилась, потом выпала: бондов двор был вовсе не приспособлен для осады.

Теснясь в проломе, люди конунга и Вемунда повалили внутрь двора. Несколько первых были немедленно зарублены, но один или двое, удачно прикрываясь щитами и отбиваясь, проникли во двор, а вслед за ними прорвался Берг харсир, размахивая твоей секирой так, что только свист стоял. Секира эта считалась большим сокровищем: на лезвии ее был выложен серебром сложный узор в виде дракона, и с одного удара она пробивала любой шлем. Берг так и звал ее – Смерть Головам.

Ворота были сметены, битва завязалась сначала во дворе, но там было слишком тесно для двух с лишним сотен человек. Сперва викинги вытеснили смалёндцев обратно, но закрыть доступ во двор им уже не удалось, и вскоре битва заняла все пространство усадьбы и пустырь перед ней. Смалёндцев было на сотню больше, но викинги дрались так отчаянно, яростно и умело, что во многих местах теснили бондов и рыбаков. Владеть мечом и секирой умел здесь каждый, но не каждому приходилось применять это умение так часто, как людям Харда Богача, «морского конунга», не имеющего другого средства прокормиться. Зная, что мощным напором можно разогнать это «пастушеское войско», викинги дико кричали, выли и ревели, нагоняя жуть на противника и притворяясь берсерками, которых на самом деле было здесь не так много.

Но один такой здесь имелся: невысокий и по виду не особенно мощный, одетый в безрукавку из косматой медвежьей шкуры, с ожерельем из медвежьих клыков на шее, с неряшливо связанными в хвост волосами, викинг с диким воем набросился один на целую ватагу. Секира в его руках так стремительно вращалась и наносила такие сильные удары, что щиты трещали и раскалывались в щепки, а клинки ломались, как глиняные. Он двигался так быстро, что секира в его руках создавала непробиваемый железный заслон. Кто-то метнул в него копье; не оглядываясь, викинг двинул плечом и уклонился от броска, таким стремительным, слепым и верным движением, словно каждая часть его тела имела свое собственное зрение. Вот к нему подскочил Асгейр бонд и, изловчившись, ударил; многие видели, как клинок обрушился на плечо, прикрытое только серым холстом рубахи, но отскочил, не причинив вреда, не оставив ни раны, ни крови! Сам Вемунд харсир вышел навстречу берсерку; все его боевое умение, вся его сила и опытность теперь потребовались для того, чтобы противостоять этому стремительному потоку силы, способной отражать удары стальных клинков только внутренним течением, без помощи доспехов.

Рери дрался в самой гуще, во дворе перед домом. Харальда он потерял из виду, Ингвар конунга тоже не видел, вокруг него были малознакомые ему люди Вемунда, и он чувствовал себя почти одиноким, но это же давало ему чувство свободы. Было жутко и весело. Это была его первая битва, и она показалась ему гораздо менее страшной, чем он ожидал. С самого детства он каждый день упражнялся, так что Торир Верный никак не мог упрекнуть его в лени; любой вид оружия был ему уже привычен, как продолжение рук, молодая сила играла в мышцах, и он никак не верил, что на лезвии какого-то из вражеских клинков припасена его смерть. Дико крича от избытка возбуждения, он рвался вперед; юный, гибкий, сильный, выносливый, он держался совсем не плохо против усталых, более зрелых и тяжелых бойцов, а еще ему помогала та безоглядная молодая смелость, которая еще не знает ран, боли и горечи поражения и просто не имеет понятия о смерти.

Вдруг он вырвался на свободное пространство: впереди были двое, и спина того, кто ближе, показалась ему знакомой. Рери узнал Ингвара конунга, а перед ним мелькало ожесточенное лицо под железным шлемом, с дикими, налитыми кровью глазами. Это был сам Хард Богач, и Рери ощутил даже обиду при мысли, что не имеет права вмешаться.

Но вдруг Ингвар конунг уклонился в сторону и исчез; даже не задумавшись, что это значит, Рери с отчаянным воплем бросился вперед, поймал расколотым щитом первый выпад Харда, который был скорее похож на отмашку, и сам нанес быстрый удар острием меча, метя противнику в шею. Он не знал, кто такой Хард Богач, не был знаком с громкой молвой об этом человеке, не мог сравнить свой ничтожный опыт с его многолетним и не понимал, как мала вероятность, что он сумеет успешно противостоять Харду в бою. И посчитал вполне естественным, ожидаемым то, что случилось: клинок его вошел во что-то мягкое и вдруг отяжелел, резко дернулся вниз. Хард, с дико вытаращенными глазами, стоял на коленях, выронив меч и щит, а клинок Рери был погружен в его шею сбоку, над ключицей, точно над верхним краем кольчуги. Из широко открытого, искаженного рта хлестала и пузырилась яркая кровь, а загрубелые коричневые руки сжимали клинок Рери, и им уже не страшно было пораниться.

– Я убил его! – в диком ликовании заорал Рери и вырвал меч. – Я убил Харда Богача! Победа теперь наша!

Смалёндцы ответили ему дружным воплем и с новой силой бросились на врагов. Кто-то из викингов видел смерть своего предводителя, кто-то нет, но без него они на миг растерялись, и превосходящие числом смалёндцы, повеселев от такой удачи, стали быстро теснить их, прижимать к строениям и ограде, убивать по углам. Когда догадались брать в плен, викингов осталось уже не так много: десяток в усадьбе и десятка полтора из тех, кто оставался снаружи. Еще сколько-то убежало в лес, но в таком количестве они уже не были особенно страшны и их можно будет выловить позже.

Весь двор был усеян телами убитых и раненых, стоял шум, стон, казалось как-то по-особенному холодно. Оглядываясь, Рери не увидел больше ни одного стоявшего на ногах и вооруженного врага. Первым его чувством было разочарование, потом усталость, а потом вдруг нахлынула гордость от такой славной победы. Он дрожал от возбуждения, от перенапряжения и от холодного ветра, студившего разгоряченное тело, и все же был счастлив, что выжил и выстоял.

– Харальд! Конунг! – закричал он, и ему хотелось запеть. – Где вы! Мы победили, и я убил Харда Богача, эту подлую собаку!

– Конунг здесь! – услышал он в ответ озабоченный, вовсе не ликующий голос Эгиля. – Скорее ищите, чем перевязать, а то плохо наше дело.

И Рери вдруг обнаружил, что лежащее тело, возле которого хлопочут Эгиль, Хроальд и Атли, принадлежит Ингвару конунгу. Ноги были точно его – в потертых башмаках коричневой кожи, с бронзовыми головками на ремешках шерстяных обмоток. Такие знакомые башмаки… И он лежит… Совсем неподвижно лежит, и нет ему дела ни до чего, что здесь происходит…

Сначала Рери ощутил только досаду, что дядя не может немедленно оценить его славную победу. А потом он сообразил, что дело еще хуже. Он как-то сразу начал мерзнуть, руки ослабели, так что Рери едва не выронил меч. Стало стыдно, что он так орал и бесновался, гордясь собой, когда конунг ранен… может быть, опасно!

Но дикое и радостное возбуждение не проходило, продолжало бурлить в глубине, зубы стучали, и Рери изо всех сил сжимал челюсти, чтобы кто-нибудь не подумал, что он теперь, задним умом, испугался!

Он подошел. Хирдманы уже сняли с конунга кольчугу и обрывками рубахи торопились перевязать рану между плечом и шеей, почти там же, куда Рери поразил Харда. Крови было много, а лицо Ингвара выглядело бледным и отрешенным.

– Несите в дом! – распорядился Рери, чувствуя дрожь и ужас при мысли, что его раненый родич лежит на холодной мерзлой земле, среди грязи и крови, как последний раб. – В дом!

Больше всего ему хотелось позвать на помощь бабку Рагнхильд, мастерицу лечить раны и хвори и вообще распоряжаться во всех мелочах, с которыми мужчинам возиться не к лицу. Уж она-то точно знает, что теперь делать: куда нести его, как положить, как перевязывать… Он даже оглянулся, точно старая королева каким-то чудом могла вдруг перелететь сюда, но ее конечно же, не было.

В разбитые ворота вошел Харальд, который с частью людей сражался снаружи, на пустыре. Его собственный меч, тщательно вытертый от крови, чтобы не повредила хорошую сталь, уже был в ножнах, а в руке он держал чей-то чужой, тоже тщательно протертый, и с почти такими же, как у Вемундова, франкскими рунами на клинке. Еще один меч из Рейнланда, стоящий столько же серебра, сколько весит, и Харальд сам добыл его, сразив прежнего хозяина! Теперь-то рыжий выскочка не будет хвастаться, что у него-де оружие лучше, чем у сыновей Хальвдана конунга!

Встретив взгляд Рери, Харальд выше поднял голову и ревниво оглядел младшего брата: не добыл ли и тот чего-нибудь? Но тут же в глаза ему бросился сосредоточенный Эгиль, вместе с другими поднимавший неподвижное тело, и Харальд изменился в лице.

Ингвара конунга понесли в дом, оба брата двинулись следом. Внутри все оказалось перевернуто вверх дном: видно было, с каким трудом в небогатое жилье втиснулась почти сотня незваных гостей, и весь пол занимали кое-как устроенные лежанки. Разбросанные ветки, сено, плащи и шкуры везде попадались под ноги и мешали пройти. Ингвара уложили в спальном чулане на неприбранную хозяйскую постель. То ли Хард ею пользовался, то ли кто-то еще, но ложился он явно не снимая башмаков. Подцепив ножом простыню, Эгиль отрезал длинную полосу с того края, где почище, свернул другой кусок материи, прикрыл рану, стал перевязывать. Потом он вдруг опустил руки.

– Ну, что ты? – обеспокоенно спросил Рери. – Что-то еще надо?

– Ничего уже не надо, – пробормотал Эгиль. – Умер.

– Ты что? – Рери ему не поверил. – Как – умер? Кто?

Это был глупый вопрос, но у Рери не укладывалось в голове, что это может относиться к Ингвару конунгу. Смерти своего отца они не видели, и даже бегства с матерью из разоряемого Хейдабьюра не запомнили – слишком были малы. Они от души горевали по королеве Хольмфрид, жалели ее среднего сына и завидовали старшему, который погиб в сражении, но все же их утешало то, что сам Ингвар конунг, защита и опора дома, оставался с ними. Они пришли под его покровительство совсем маленькими, сам Хальвдан конунг был для них скорее героем сказаний, чем родным человеком, и оба они невольно относились к Ингвару как к своему отцу. Именно он заботился о них, как во имя долга перед сестрой, так и просто по доброте души. Он просто не мог умереть, потому что он был всегда, он обязан был быть, как Мировой Ясень. Умереть, уйти, оставить мир без опоры – было бы просто легкомыслием, недопустимым для такого надежного человека, как Ингвар конунг.

– Конунг! – Рери подошел ближе и наклонился, пытаясь почти в темноте рассмотреть лицо. – Ты слышишь?

Помня, чему его учили, он почти бессознательно взял конунга за руку и стал нащупывать бьющуюся жилку на запястье. Его учили отличать живого от мертвого, но нелепо казалось применять это знание к собственному названному отцу… Тому самому, что и учил… Тем более что жилка не билась.

Надеясь на какую-то ошибку, Харальд в свою очередь наклонился и поднес к губам Ингвара клинок своего нового, тщательно вытертого меча. Клинок остался чистым. Харальд отступил и в недоумении огляделся. У него было чувство, что он по недосмотру что-то потерял. «Как же теперь?» – зависло в голове. Главным ощущением было недоумение, неуверенность: мир внезапно сдвинулся и стал совсем другим. С мира сорвало крышу, и теперь они, Харальд и Хрёрек, сыновья Хальвдана Ютландского, сами стали старшими в своем роду… Других мужчин в семье больше нет, не считая четырнадцатилетнего Гудлейва, который пока еще воспитывается у Рагнара лагмана, своего дяди по матери.

– Вот ты, Рери! – В покой вдруг ворвался Вемунд, усталый, потный, без шлема, со свежей красной ссадиной на носу. – Ты молодец! Ты просто юный Сигурд! Двадцать лет этот кусок дерьма плавал по морям и наводил ужас на людей, а ты убил его! В первой своей битве совершить такой подвиг! Ты далеко пойдешь, парень! Теперь-то никто не усомнится, что тебе досталась удача твоего отца, что бы там ни говорили про эту вашу золотую гривну! Знаешь, как смелость лучше острого меча, так и настоящая удача лучше какого-то там золота, пусть хоть сам Один подарил его твоему предку!

Вемунд радостно ударил Рери по плечу, но тут заметил, что юный Сигурд смотрит на него недоуменно-пустыми глазами.

– Ты чего? – Держа его за плечо, харсир заглянул ему в глаза. – Ранен? Куда? Где твой брат? С ним все в порядке?

– Вот. – Рери неловко повернулся и показал на лежащее тело. – Он… Его…

Выпустив его плечо, Вемунд значительно просвистел и шагнул к лежанке. Его опытному взгляду вид вытянутого тела говорил достаточно много, чтобы пояснений не требовалось.

– А я как-то не подумал… – пробормотал он, и его лицо из радостного стало даже глуповатым. – Конунг… Я как-то все про вас двоих думал… Все-таки первая битва, все такое… А конунг… Он же опытный воин…

– Хрёрек уже за него отомстил! – негромко и значительно проговорил Торир и посмотрел на Рери. И тот понял, что в нем изменилось что-то серьезное: не зря же воспитатель, помнивший его ползающим мальчонкой, вдруг назвал его полным именем. – Гордись, сын Хальвдана! Не всем удается так хорошо отомстить за убитого родича – раньше, чем наступит первая ночь!

Харальд тоже отступил от лежанки и крепко сжал губы. Он осознал, что младший брат обскакал его на пути к славе и совершил подвиг, который он, старший, уже никакими силами не отнимет!

А Рери промолчал. Он пока еще ничего не соображал, и долгожданная слава его совсем не обрадовала.

Глава 3

Асгейров двор дружина покинула не сразу. Раненых перевязали, убитых складывали в сторонке. Для погибших викингов Вемунд харсир велел приготовить несколько ям: их было больше полусотни, и в здешней каменистой местности невозможно было выкопать такую большую могилу, чтобы поместились все. Погибших смалёндцев разбирали родичи, приезжая с волокушами. Раненых и пленных викингов, десятка два, посадили пока в сарай и приставили охрану. Немного передохнув, Вемунд харсир со своими людьми пустился искать убежавших в лес, а Харальд и Рери повезли тело Ингвара конунга в Хельгелунд. Рери сам себя не помнил: в нем смешалась буйная гордость совершенным подвигом, боль по убитому родичу и тревога – что теперь со всеми ними будет? Его ужасала мысль о том, что он с такой вестью едет к Хильде, к матери, к бабке Рагнхильд. Конечно, Ингвар конунг погиб в бою и тем добыл славу и место в Валгалле, как и хотел. За него можно только радоваться. Но Рери невольно думал сейчас не о нем, а о себе и близких: смогут ли они все обходиться без него?

У него не шли из ума слова Ингвара конунга, сказанные перед битвой. «Напряжение всех сил души и тела пробуждает удачу, заложенную в человеке! Вот и выходит, что смело идти навстречу опасности, даже на хромых ногах, – это наилучший способ победить. Свою судьбу человек выращивает сам, и вскармливают ее решения, которые мы принимаем. Запомните это, дети мои, на тот случай, если мне больше не придется вам об этом сказать!»

Наверное, он знал, что этой случай поделиться мудростью с потомками – для него действительно последний. Наверное, Ингвар конунг видел свою фюльгью – белую женщину, доступную только его взору, появление которой перед человеком означает, что нить его судьбы выпрядена норнами до конца. И он сделал так, как сказал – пошел навстречу самому сильному из врагов, напрягал свои силы до предела, чтобы – одно из двух: либо пробудится удача и даст победу, либо придет смерть. Но даже второй исход нельзя считать неудачным – ведь такой смертью, какой погиб Ингвар, весь его род будет гордиться до скончания века. И именно потому, что он знал о ней заранее, но не уклонился и не дрогнул. Как истинный герой древности. И неправда, что люди нынче измельчали. По мере того как Рери осознавал это все, гордость за дядю почти вытеснила скорбь. Надо будет сказать все это Хильде… когда она будет способна его выслушать.

И он уже мечтал о точно такой же смерти, жаждал доказать, что не уступит родичу твердостью духа, когда придет его срок. Рери даже не понимал сейчас, что уже все это доказал и проверил собственным опытом: ведь и он встал против сильнейшего врага и – победил. Заложенная в нем удача проснулась и привела к победе. А из этой победы, как из зерна, вырастет дерево судьбы.

Когда страшная новость достигла Хельгелунда, фру Торгерд плакала и причитала так, что ее пришлось отправить в девичью. Она-то сразу поняла все значение произошедшего, поскольку переживала подобное не в первый раз. Королева Рагнхильд, напротив, не дрогнула и даже не удивилась: видимо, руны еще накануне открыли ей больше, чем она сказала родичам. А за долгие прожитые годы старая королева научилась стойко встречать удары судьбы. Хильда же была поначалу больше оглушена ударом, чем огорчена, и еще толком не осознала свою потерю. Она знала, но не понимала по-настоящему, что отец не просто отсутствует сейчас, а не вернется больше никогда. Пока ее отвлекали хлопоты: Рагнхильд раздавала распоряжения насчет погребения и поминального пира, будто ничего особенного не случилось, и внучка невольно брала с нее пример. Если королева, потерявшая в старости последнего сына, не причитает и держится твердо, значит, так надо.

На поминальный пир, назначенный через три дня, снова съезжались толпы людей: все «большие бонды» из четырех харадов, все простые бонды с сыновьями, так что гостей собралось сотен пять. Многие щеголяли новыми мечами, секирами, поясами, украшениями, взятыми у убитых и пленных викингов. Самих пленных, за которых на рабском рынке Готланда можно выручить по марке серебра за каждого, еще не делили, поскольку для этого сперва требовалось оценить понесенные домохозяевами убытки, а также доказать свидетельствами вклад каждого в победу над врагом. Для всего этого требовался конунг. Новый конунг, избранный и признанный тингом взамен погибшего.

Вечером, когда все встали из-за стола, Харальд отозвал Рери в сторону.

– Я тут говорил с одним человеком, – начал старший брат. – И он сказал мне, что многие люди в Смалёнде были бы не прочь увидеть новыми конунгами нас с тобой.

– Вот как? – отозвался Рери. – И кто этот человек?

– Это я, Хрёрек, – сказал сзади знакомый голос. Обернувшись, Рери увидел Берга Одноглазого. – Это я сказал. И не я один так думаю. У конунга остался только один сын, Гудлейв, который сейчас воспитывается у Рагнара лагмана, но он еще слишком юн, чтобы править по-настоящему. Власть окажется в руках Рагнара ярла, к тому же он Гудлейву дядя по матери и наверняка имеет на него самое большое влияние. Но зачем же нам выбирать в конунги Рагнара? Это многим не понравится, и Гудлейв не получит настоящей поддержки тинга. К тому же тут рядом есть Вемунд харсир. Теперь, надо думать, дочь конунга выйдет за него, потому что ей и всему дому нужна настоящая защита. А после женитьбы на ней Вемунд начнет добиваться, чтобы конунгом признали его. Рагнар и Вемунд будут бороться между собой, и вся наша страна погибнет во внутренних раздорах. А внешним врагам только того и надо. И года не пройдет, как мы увидим возле своих берегов корабли Бьёрна Упландского и будем платить ему дань, как Сёдерманланд, Вестманланд, Даларна и прочие. Короче, нам нужен такой конунг, чтобы и родом, и качествами был достоин этого звания и служил нам настоящей защитой. Вот – вы уже взрослые мужчины и доказали, что способны защитить землю от разорения и обид. Я скажу все это на тинге, и многие со мной согласятся.

Рери понимал, почему Бергу так не хочется, чтоб власть захватил Рагнар или Вемунд: его собственный род был слишком знатен, чтобы он согласился терпеть над собой людей, равных ему происхождением, давних соперников в борьбе за влияние и почести.

– А мы имеем не меньше прав, чем даже Гудлейв, – подхватил Харальд, который слушал с самым живым пониманием и одобрением. – Мы тоже внуки Хакона конунга, и по отцу наш род ничуть не хуже. Даже лучше: Гудлейв ведь получил королевскую кровь только со стороны отца, а наши предки с обеих сторон были конунгами!

– А поддержкой мы вас обеспечим, – продолжал Берг. – У меня, если вы помните, подросла внучка, Унн, вы видели ее во время йоля. Ей уже пятнадцать, она хороша собой и обучена всему, что должна уметь хозяйка большого дома. Один из вас возьмет ее в жены, например, ты, Харальд, поскольку ты старше. И уж тогда вы можете не сомневаться, что весь мой харад поддержит моего родича во всех делах. И люди будут знать, что и вы поддержите землю, где живет ваша родня.

– Да, Рери, это все справедливо. – Видно было, что Харальду нравится этот замысел. – Что ты об этом думаешь?

В душе человек горячий и увлекающийся, Харальд, однако, был не так решителен, как младший брат, и всегда с ним советовался, хотя по рожденному упрямству советы принимал не всегда и часто спорил. Сейчас Рери видел, что старший брат уже целиком заглотил Берговы наживки. И хотя Одноглазый говорил красиво и убедительно, в душе Рери шевелился червячок сомнений.

– Что-то вы слишком легко отодвинули Гудлейва, – заметил он. – Ему не три года, а все четырнадцать, он уже два года как носит меч. И он не только внук Хакона конунга, но и сын Ингвара конунга. Ну, допустим, все сложится, как вы хотите и нас, – а скорее, тебя, Харальд, ты ведь об этом мечтаешь? – провозгласят конунгами. Но всего через два-три года Гудлейв станет совсем взрослым и тоже найдет поддержку. Через два-три года он потребует вернуть ему отцовскую власть, и нам будет нечего ему возразить. К тому же наверняка найдутся недовольные тем, что власть в Смалёнде захватили датчане. То есть мы с тобой. И что здесь будет через три года? Нас попросят уйти. Здесь вам, скажут, не Сканей и не Блекинге. Ты захочешь слезать с почетного места, Харальд?

Харальд промолчал, но лицо его дрогнуло, ясно выражая: нет, ни за что!

– Вот видишь! – Рери выразительно глянул на брата. – А если мы не согласимся уйти, будет война. Ты, Берг, ведь хочешь избежать войны между смалёндцами? А вот ее-то мы и получим, если последуем твоим советам.

– А чего хочешь ты? – воскликнул Харальд, в негодовании на брата, который разрушил такое приятное и почетное будущее. – Ты хочешь всю жизнь просидеть за чужим столом?

– Я хочу сидеть за своим столом! – с напором ответил Рери. – Своим, ты понимаешь! А здесь все чужое. Чем разевать рот на дядино наследство и думать, как бы обобрать собственного младшего родича, думай лучше о том, как вернуть наследство нашего отца, нашу собственную землю! Это потруднее, чем сесть на все готовое. Зато если мы вернем Ютландию или хотя бы Съялланд, никто нас не упрекнет и мы сможем смело смотреть в глаза кому угодно!

Харальд ответил не сразу. Младший брат был прав, но ему не хотелось отказываться от соблазнительной возможности получить землю и власть конунга прямо сейчас и без усилий. Ну, почти без усилий.

– Значит, ты нас не поддержишь? – спросил он чуть погодя.

– Мне чужого не надо, – коротко ответил Рери, и по его упрямо сжатому рту, по сердито сузившимся глазам Харальд видел, что уговоры будут бесполезны.

Продолжать он не стал. Хоть Харальд и был старше на два года, не он, а Рери убил Харда Богача и отомстил за Ингвара, и у Харальда не хватало духу с ним спорить. А Рери было бы стыдно перед памятью дяди, по сути, указавшему ему единственную истинную дорогу к чести и славе, согласись он на предложения Берга. А сбить его, если уж он убежден в своей правоте, не смогла бы даже великанша Гевьюн с той бычьей упряжкой, которой она оторвала остров Съялланд от Швеции.

Но Берг Одноглазый не оставил своих замыслов. Несогласие между братьями его даже устраивало: он видел, что Харальд, которого он к тому же наметил себе в зятья, охотнее прислушивается к чужому мнению, а значит, в качестве конунга будет гораздо удобнее. А если упрямый младший брат противится, то даже хорошо: пусть отправляется на свой Съялланд или в Хель, зачем стране слишком своевольный конунг?

До весны, когда собирался общий тинг, ждать было слишком долго, и избрание нового конунга было решено провести при погребении Ингвара. За день до пира родичи погибшего собрали в гриднице самых знатных людей державы: харсиров, лагманов и «больших бондов».

Все расселись по скамьям, но место конунга между резными столбами оставалось пустым. Его мог занять только признанный наследник и только после того, как ему будет вручен «кубок Браги», иначе называемый «кубком воспоминаний».

На поперечной скамье сидели в ряд три женщины – Хильда, фру Торгерд и ее мать королева Рагнхильд. Это была полная, морщинистая старуха, с седыми волосками на подбородке, решительная и неуступчивая, но добрая, несмотря на угрюмый и неприветливый вид. Все в доме почитали и побаивались старую королеву: кроме ума и житейского опыта, она еще отличалась знанием рун и умела делать предсказания, как простые, так и весьма сложные. В детстве Харальд, Рери, Хильда, ее сестра и братья иногда просили ее показать им ставы – шестнадцать костяных палочек с вырезанными рунами, хранящиеся в особой серебряной коробочке, украшенной руной Перто. Бабка ворчала и ругалась, что, дескать, нечего всяким неучам и бездельникам пялиться на ставы, но обычно показывала. Дети рассматривали коробочку и костяные палочки, показательно сцепив руки за спиной, и им казалось, что в палочках и коробочке заключены все тайны прошлого и будущего, что именно отсюда берут начало судьбы всего мира и судьбы их самих – тоже.

– Мы на заре ходили к Змеиному камню и раскидывали руны, – шепнула фру Торгерд племяннице, глядя, как бонды и хёльды рассаживаются по скамьям. Все-таки от решения, которое сейчас будет принято, зависела дальнейшая судьба рода, и эта мысль несколько отвлекала женщин от горя. – Руны сказали, что оба мои сына будут конунгами!

Рери поглядывал на них, пока люди рассаживались. Сестра, мать и бабка, сидящие в ряд на скамье, девушка, женщина и старуха, со сложенными на коленях руками и замкнутыми лицами, казались ему тремя норнами – Урд, Верданди и Скульд, которые уже выполнили свою работу и теперь лишь наблюдают за смертными.

Берг Одноглазый первым взял слово.

– Всем вам известно, что старший сын нашего конунга, Рангвальд конунг, погиб совсем юным, – говорил он. – Гудлейв сын Ингвара, хоть и подает отличные надежды, еще слишком юн, неопытен и ничем не прославлен. Если мы провозгласим сейчас конунгом его, то враги подумают, что земля наша беззащитна, и нам еще не раз придется с оружием в руках отстаивать свою жизнь, честь, свободу и имущество. Мы должны избрать себе конунга из достойных мужей. Вот здесь перед вами, – он обернулся к скамье, где сидели Харальд и Рери, – два сына конунга Хальвдана Ютландского. Мать их, королева Торгерд, доводится родной сестрой Ингвару конунгу, а значит, их родство с нашей землей и с древним родом смалёндских конунгов нельзя оспаривать. Оба они уже доказали, что по праву носят мечи. Поэтому я предлагаю, пусть они будут у нас конунгами оба. Так бывало и в древние времена, что братья правили общей землей вместе, а значит, это справедливо.

– Погоди, Берг харсир, решать, кому из них достанется наша земля! – отозвался лагман одного из северных харадов, Кетиль Лощина. – Они по отцу – датчане, а среди датчан много наших врагов. И странно было бы отдавать престол чужакам, когда у нашего конунга остался сын и наследник!

И он показал на Гудлейва, который сидел рядом со своим воспитателем, раскрасневшийся, с блестящими от волнения глазами. Он ведь тоже с детства привык к мысли, что рано или поздно будет конунгом, и вот сейчас его мечта могла сбыться – или разбиться вдребезги. Рагнар лагман, рослый, немного угрюмого вида мужчина, явно сдерживался, чтобы не заорать, видя, как нагло попирается достоинство и право его воспитанника.

– О каких врагах ты говоришь, Кетиль бонд! – перебил его Берг харсир. – Сам Хакон конунг, отец Ингвара конунга, отдал свою дочь замуж за Хальвдана Ютландского, а значит, он нам не враг, а родич и союзник!

– Его давно нет на свете, и в державе его хозяйничают свеи! Какой он нам союзник! От него давно никакого толка!

– Не смей так говорить о моем отце! – гневно выкрикнул Рери и вскочил, невольно сжимая рукоять меча. Он знал, что ссора и тем более драка в гриднице во время совета недопустимы, но не мог слушать, как какой-то бонд позорит память его отца. – Ни ты, ни весь твой род в двадцати поколениях не совершит и десятой доли его подвигов!

– Вся его слава теперь в Валгалле! – ворчливо отозвался Кетиль бонд, несколько смущенный, но не желающий сдаваться. – Он нам оттуда не поможет, у него там другие заботы. А для нас важно, кто здесь будет защищать нас от «морских конунгов», от гаутов, от свеев, от датчан и всех прочих, кому приглянется наше добро.