Текст книги "Осталось одно воскресенье"

11

Суббота. Жара. Металлический, оглушительный и пронзительный скрежет цикад режет раскаленный воздух. Над бассейном зависла красная стрекоза, прозрачные крылышки вспыхивают солнечными бликами. На шезлонге в узкой тени навеса Анна пьет ледяную кока-колу из высокого запотевшего стакана. В доме тишина – персонал распущен на выходной, Роберт с Джессикой уехали в морской клуб, девчонка или с ними, или носится по округе на велосипеде. Редкое мгновение абсолютного одиночества – жестокого, беспощадного, полного мыслей, от которых ни скрыться, ни убежать. Анна устала быть молодой и беспечной. Зеркала все еще дарят щедрые комплименты, но стоит рядом с ней мелькнуть отражению Джессики, и изображение Анны мутнеет, покрывается зернистой сепией, уходит вглубь, уступая первенство гладкой лучистой коже, упругому движению, безразличной энергии физического превосходства. Джессика, само ее существование, как кислота, разъедает, разрушает всё, что так скрупулёзно и терпеливо строила Анна. Пять лет рядом с Робертом. Пять лет надежды на приглашение к постоянству в его жизни. Интеллект, образованность, утонченность манер, элегантность вкуса, грация воспитанного танцами тела, преданность и безотказное служение, наконец, оказались ненужным, неоцененным жертвоприношением. На алтарь любования Роберт возложил новую игрушку.

Решение пригласить на лето Софи – а это была именно ее, Анны, идея – стало если не роковой ошибкой, то огромным тактическим просчетом. Близкое знакомство с дочерью – до сих пор существование девочки обозначалось цифрами алиментов и счетами за пансион – не смогло изменить мировоззрения старого ловеласа. Софи не укладывалась в корону величия центральным драгоценным камнем, не светила даже фальшивым блеском поддельного бриллианта – повисла пятном на лацкане парадного фрака. Не такая. Не такая милая. Не такая красивая. Не такая забавная. Не такая умная. Она не приехала завладеть умом и сердцем своего отца. Она здесь исключительно с целью узнать, кто он, каков и почему отказался от нее. Софи изучала Роберта, как мерзкое насекомое под линзой увеличительного стекла, отстраненно и холодно. Трудно было разглядеть разочарование и презрение на маленьком разрисованном личике за шторой волос. Оно читалось в молчании, пустотах пауз, повисших в воздухе вопросах без ответов, испуге случайного прикосновения, панического бегства к любой возможности уединения. Враждебность сочилась из ребенка и, как ядовитые пары, убивала всё вокруг себя. Ради справедливости – поначалу Роберт пытался наладить с девочкой контакт, но, привыкший ко всеобщему беспрекословному подчинению, почитанию и восхвалению, быстро почувствовал себя оскорбленным в лучших побуждениях. Анна до сих пор не может без содрогания вспоминать сцену, которую ей устроил Роберт вскоре после приезда Софи.

– Мерзавка! Неблагодарная дрянь! Вон! Чтоб ноги ее здесь не было! Я столько плачу за ее школу, что можно было…

И тут он осекся, подсчитывая свои упущенные выгоды. Деньги Роберт любил. Расставался с ними легко, но любил. Они давали власть и чувство собственного превосходства. Служили барьером между его персоной и остальным миром.

– Можно было хотя бы благодарность к отцу испытывать! Иди и скажи, пусть собирает свое барахло, завтра же ее отвезут к матери!

Чего Анне стоило успокоить этот праведный гнев! Сколько рассудочных аргументов, знаний в области психологии и призывов к родительскому долгу ей пришлось привести, прежде чем Роберт выпил достаточно много виски и уснул на диване, некрасиво раскрыв рот, выпустив складки живота над пижамными брюками. Наутро, казалось, он всё забыл. Во всяком случае, Софи осталась на вилле.

Девочка чудила: красила волосы, разрисовывала лицо, наряжалась в немыслимые наряды, населяя роскошный дом образами уличных фриков, целыми днями пропадала невесть где, ехидно улыбалась или вызывающе врала в ответ на любые расспросы. Роберт каждый раз готов был взорваться, Анна усмиряла его, заговаривала, становилась буфером между отцом и дочерью. И чувствовала, как с каждым днем ее женская власть над немолодым любовником становится всё слабее и слабее, уступая более молодой сопернице. Еще немного – и ее роль сведется к опекунству над девочкой. Девочка уедет – и что останется Анне?

Джессика была не первой временной любовницей Роберта. Анне хватало ума «пересидеть» их всех. Гордость перестала страдать уже давно – ровно тогда же, когда последняя ее любовь закрыла за собой дверь, оставив ей голые счета и перспективу одинокой бездетной старости. Доверие к мужчинам, людям вообще вымерзло так, что не осталось даже инея на стенках души. Анна сосредоточилась на выживании, благополучном и сытом. Да и делить ложе со старым мужчиной было в большей степени обременительной платой за благополучие, чем радостью. Порой она даже испытывала некоторое подобие благодарности к этим забавным зверушкам в хозяйской спальне. И эта пройдет. Насытившись, Роберт неизменно искал покоя в ее объятиях. С Анной он не боялся показать слабость своего стареющего тела – храпел, мучился животом, умирал от давления… Анна была ему нужна. А если нет, то ее банковский счет ежемесячно пополнялся симпатичной суммой. Анна любовалась растущей цифрой и утешалась чувством финансовой защищенности. Всегда можно вернуться в семейный бизнес. Отец будет рад. Господи, какая же это скука…

Итак, проблема не в Джесс. Проблема в маленькой вредной девчонке. Как всякому мужчине, Роберту было неприятно ежедневно иметь подле себя свидетеля собственного фиаско, даже родительского. Предстояла большая работа.

Ночью вышел из строя двигатель единой системы кондиционирования воздуха. Ремонтники приехали, развели руками, обещали привезти необходимую деталь не раньше понедельника. Вилла постепенно разогревалась, превращаясь в духовую печь. Роберт заночует в клубе – не в его правилах подвергать себя малейшему страданию. Джесс с ним. А девочка?

Утро на вилле прошло без Анны – накануне вечером она отравилась устрицами в рыбном ресторане, надо же случиться такому невезению. После бессонной ночи женщина полдня провела в постели, не принимая участия в жизни дома.

Анна набрала номер Софи. Та, как обычно, не ответила. Ладно.

Анна чувствовала себя лучше – тошнота отступила, живот благородно молчал и радовал глаз голодной впадиной. Полюбоваться на ее красоту прилетела недавняя красная стрекоза и привела с собой синюю подружку с перламутрово-зелеными крылышками. Стрекозы покружили над ней, вальсируя под симфонию цикад, и резко, друг за другом, не теряя дистанции, рванули в сторону сада.

Захотелось подвигаться. Анна сбросила вязкую меланхолию и нырнула в бассейн красивой блестящей рыбкой. Вода, приятная, немногим прохладнее воздуха, скользила вдоль гладкого тела, оставляя крошечные пузырьки на его невидимом пушке, обнимала, поглаживала. Приласкала, но бодрости не принесла. Анна завернулась в полотенце и пошлепала в ванную, оставляя мокрые следы на плитке пола. Стояла в душе под холодной водой, пока не начало сводить мышцы. Кайф. Теперь можно погреться. Второй, жилой, этаж дома превратился в настоящую сухую сауну. Сейчас это приносило удовольствие.

Спальня Софи была дальней, в самом конце коридора. Впервые Анна зашла в эту комнату – кроме девочки, здесь бывала только горничная. Один день без уборки – и наследница организовала образцовый бардак. Одежда неопрятными комками валялась на кровати, кресле, полу, свисала со спинки стула… На полках приоткрытого шкафа бельишко лежало ровными стопочками – едва заметные усилия прислуги. В ванной всё заставлено баночками и флаконами. Вокруг раковины разложены палетки теней, кисти, спонжи, тюбики тональных средств, карандаши… Анна переступила через брошенное на пол полотенце и выдвинула верхний ящик под раковиной. Всё та же косметика. Кажется, у девочки ее больше, чем у Анны за всю жизнь. Ну нет, конечно. Это всё дешевая массовая продукция. В нижнем ящике царил близкий к хирургическому порядок. Интересно. Антисептик, спиртовые салфетки, стерильные салфетки, бинты, бониацин, пачки опасных лезвий… Гм. Заглянула в ведерко для мусора, шевельнула пакет из непрозрачной пленки – лоскуты окровавленных салфеток. Фу.

Анна возвращается в комнату, садится за письменный стол. Здесь тоже относительный порядок. Стопка блокнотов. Пучок наточенных карандашей в стакане. Книга. А мы, оказывается, читаем… Франсуаза Саган, «Здравствуй, грусть!». Анну передергивает – слишком прямая аналогия. Фантики от шоколадных батончиков аккуратной горкой. Недопитый апельсиновый сок. Анна открывает верхний блокнот. Он пуст. И второй. И третий. Нижний заполнен рисунками и записями на французском. Ну-ну, и я учила когда-то французский…

Карандашные рисунки в стиле манга, нехитрые диалоги персонажей. Кто-то кого-то не любит и мстит. А вот рисунок во всю страницу – статный юноша с ярко-синими глазами держит на руках девочку в короткой юбочке с длинными волосами, собранными в два хвоста. На колене девочки красная клякса. Алые капли, тщательно прорисованные, падают на землю. Так, появляется цвет. На следующей странице запись сплошным потоком. Размашисто, неразборчиво, с зачеркиваниями и исправлениями. Ну-ка. Хм, что-то вроде «люблю-нимагу», какой ты красивый, а обо мне думаешь, что я маленькая дура. Всё в рамках возрастных отклонений. Даже некоторая связность текста наблюдается. Молодец, Софи. Венчало живописную подборку изображение висельника. Человек, точнее, мужчина корпулентного телосложения был подвешен художником под потолок, опрокинутый табурет растопырил ноги, на тумбе завял маленький букетик в пузатой вазочке, штору на окне раздуло ветром. Зритель видит лишь затылок свесившейся к плечу головы, личность жертвы неизвестна. Но мы можем ее при желании угадать, подумала Анна. Неприятный осадок. Захлопнула тетрадь, положила на место.

Капельки пота выступили над верхней губой, всё тело покрылось липкой испариной. Невыносимая жара. Как люди раньше жили без кондиционеров?

На первом этаже потолки были выше. Разогретый воздух цеплялся за потолочные балки, каменный пол казался упоительно прохладным. Анна открыла все окна. Солнце садилось, деревья отбрасывали длинные густые тени. Решила немного полежать на полу, на сквозняке – дождаться, посторожить приход вечернего бриза. Задремала. Так ее и нашла перепуганная Софи.

– Я думала, ты умерла!

– Не кричи, пожалуйста. Просто жарко. Кондиционер пока не починят. Хочешь, к отцу тебя отвезу, в марину?

– Ты одна в доме? – Софи подбирает пакеты с покупками, которые бросила, увидев Анну на полу.

– Да. И мне это очень нравится. Знаешь, мне нездоровится. В холодильнике есть какая-то еда, но если ты не умеешь сама разогреть, накрыть для себя стол и есть в одиночестве, я правда с радостью отвезу тебя.

– Спасибо, не надо. Тебе не нужна моя помощь?

– Нет. Я прогуляюсь по саду.

Анна всегда ужасно себя чувствовала после пробуждения. Не справилась с эмоциями и в этот раз. Черт, девочка ни в чем не виновата, корила себя женщина, вышагивая между узловатых корней старых плодовых деревьев. Сорвала румяный нектарин, вонзила зубы в оранжевую мякоть. Сок потек по подбородку.

– Мм… как вкусно, – промычала ничего не евшая весь день Анна.

Бур-бур, пробурчал недовольный живот. Ой.

В конце концов, надо было подумать о том, как им прожить эту ночь. Диваны на террасе были короткими, раскаленные камни дома продолжали отдавать тепло остывающему вечеру. Сняли все подушки с мягкой мебели в гостиной, выстелили себе ими шикарное ложе возле бассейна. Анна и Софи бегали, как две озорные девчонки, ровесницы, подружки: им неожиданно было весело и хорошо вдвоем.

Лежали под звездным небом, голова к голове. Слушали скрипы насекомых, крики птиц, шорохи деревьев, плеск воды. Вышла узкая скобка луны, подсветила голубым маленькие комковатые облака.

– Ты знаешь про звезды? – спросила Софи.

– Есть специальная программа для андроидов, она все созвездия, которые попали в объектив, показывает. Я знаю Большую и Малую Медведиц. И вот скопление длинное, светлое – Млечный Путь. Твой папа может очень много про звезды рассказать.

– А… всё. Я скачала. – Софи наводит камеру телефона на звезды над головой. – Да! Да! Это Медведицы! Хи-хи! Жираф!

– Правда интересно?

– Ага. Только вообще не похоже. Кто придумал все эти названия…

– Спроси у папы. Он всё знает. Роберт – такой умный, интересный человек…

– Анна, как ты себе это представляешь? Я сяду напротив и скажу: а давай поговорим, папочка! Расскажи наконец сказочку своей доченьке!

– Не так, конечно. Да вот хоть за ужином как-нибудь спроси про рыцарей Круглого стола… Вы же проходили уже?

– Угу.

– Тамплиеров, масонов… Все эти тайные общества – одно из увлечений твоего отца, он невероятно талантливый рассказчик…

– То есть можно обозначить любую интересующую его тему – и дело в шляпе? Ты его любимая девочка, даже если дура, да? Так ты его охмурила?

– Ты хочешь меня обидеть? – Анна сжимает челюсти. Она старше, она сдержится.

– Да нет. Ты тоже умная. Это про меня он думает, что я идиотка. Никто не знает, какая я. – Софи садится и смотрит в лицо Анны. – Вот странно, ты старше моей мамы.

Анна задерживает дыхание и пытается не выдать себя ни одним мускулом.

– Мама говорит, у Роберта стоит только на молоденьких.

Софи опять укладывается рядом с Анной, задирает мордочку, заглядывает в глаза подруге по ночлегу, подползает той под руку и устраивается у нее под боком, прижимается, как маленький котенок. Анне ничего не остается, как опустить руку и начать перебирать непросохшие после душа волосы девочки.

– Стоит ли, Софи, повторять всё, что говорят, даже если это говорит мама? – Анне кажется, что она проваливается в кроличью нору. Сюр.

– А… Я теперь понимаю, что многое из того, что рассказывала мама, неправда. Но многое – правда. К сожалению. Я думала, всё, что она говорит, обида брошенной женщины, а папа – ангел, которому не давали со мной видеться.

– Ты почему такая жестокая, Софи?

– Жестокая? Это называется жестокостью? Странные вы все люди. – Софи поворачивается спиной к Анне, продолжая прижиматься. – Давай будем спать.

Вставляет наушники, включает телефон и начинает листать картинки: цок-цок-цок.

В шесть часов Анну разбудил чистильщик бассейна – молоденький смуглый парнишка. Анна натянула на себя и Софи простыню. Завтра давай приходи! Софи перевернулась на другой бок, поерзала, посучила ногами, пока простыня не сползла полностью, зарылась под подушку. Ночью Анна спала ужасно – ей мешали мысли, звуки, брыкания Софи… Сходила в дом – настоящая душегубка. Легла обратно. Еще бы поспать. Косые солнечные лучи пробивались сквозь густые кроны деревьев, плясали по векам. Анна прикрыла глаза руками. Какая красотка она будет сегодня после второй бессонной ночи! Села, посмотрела на девочку. Тонкие пижамные шорты задрались, открывая белоснежное бедро. Пятно солнца скользнуло по нежной коже, вычерчивая на ней мелкую перфорацию. Анна присмотрелась – участок кожи, чуть больше ладони, был вдоль и поперек густо исполосован тонкими, почти невидимыми линиями. Софи будто почувствовала взгляд на себе – свернулась калачиком, засунула ладошки, сложенные лодочкой, между колен. Футболочка натянулась, короткий рукав пополз вверх, приоткрывая красные вздутые линии на плече. Анна аккуратно подцепила и отвела край ткани – свежие порезы.

Женщина поднесла ладонь к гортани, сглотнула. Уткнула лоб в колени. Сквозь зажмуренные веки сочилась соленая влага. Когда на шелковой рубашке расползлось большое мокрое пятно, а плечи начали вздрагивать, Анна резко встала, не раздеваясь, скользнула в воду. Бесшумным кролем, три гребка – вдох, загоняла вглубь слезы.

Здравствуй, Карла!

Мама приехала и устроила еще один праздник для всех детей.

Всем были подарки. Мама была феей. Все ее полюбили и сказали, что она очень красивая.

Потом всех забрали на выходные. Меня мама оставила в интернате на воскресенье. У нее спектакль.

Мистер Йохан подарил мне маленькую лопату, и мы вместе чистили снег.

Я его главный помощник. Потом мы ходили проведать Ириску и угощали ее яблоками.

Она была рада. Ириске одиноко. Другие лошадки с ней не играют.

Бабушка, ты сделала мне самый хороший День рождения! ♥

Люблю тебя! ♥

Твоя Софи, 7 лет ♥

12

На центральной площади студенты театрального училища разыгрывали средневековую сценку: Принц и его Шут в окружении разряженной свиты обменивались рифмованными колкостями, оппонируя к случайным людям из толпы туристов, окруживших импровизированную сцену. Маленькая нищенка в драной белой блузе и широкой бордовой юбке обходила место действия, предлагая зрителям рекламки вечернего спектакля. «Лучше свободно говорить, чем говорить о свободе», – донеслось до Стефании. Она остановилась, девочка с пачкой листовок тут же оказалась напротив нее, вскинула свои огромные глазищи светлого зеленовато-синего цвета и протянула флаер.

Стефа ворвалась в заполненное кафе, окинула взглядом небольшой зал – Машка сидела у окна за столиком для двоих и махала ей рукой: я здесь! Стефания кивнула и устремилась навстречу пожилой хозяйке заведения, Кармелле. Расцеловались как родные.

– Привет, Маш! Сто лет тебя не видела! Соскучилась! Ну, что сказали?

– У нас будет девочка! Привет! – Машка переливается от счастья, как розовая перламутровая бусина. – Первой тебе рассказываю. Слава, конечно, со мной был. Сейчас у него в городе какие-то дела, попозже меня заберет. Все так обрадуются!

– Представляю себе. Уж-жасно рада за вас! Поздравляю! В остальном всё хорошо?

– Всё отлично. Растет моя рыбка как положено. Ты собралась?

– Вроде да. Главное, сессию закрыла, студентов распустила, ведомости сдала, учебный план на следующий год согласовала – свобода! Ты голодная?

– Я сейчас всё время голодная. – Машка смеется. – Уже заказала себе яблочный пирог. А ты?

– Кармелла меня никогда не спрашивает, сейчас посмотрим, что принесет. Тоже десерт попросила. Я у нее, как и Кристиан, практически домочадец – что дадут, самое лучшее на сегодня, то и ем. Не расслабляйся – будешь помогать.

– Ну не знаю. Кристиан с вами в Осло останется?

– Нет. Отвезет нас, пару дней побудет – и назад. Хотим маму уговорить провести с нами часть лета. Лия сняла домик на август у знакомых – поживем все вместе, познакомимся, так сказать, поближе.

– Оливия с Лией – нормально?

– Они еще не знакомы. Точнее, общались только по телефону. Пока никаких противоречий. Мама может и не согласиться. С потерей части воспоминаний она стала не очень уверена в себе. Легкая социофобия. Посмотрим.

– Было бы здорово познакомиться с твоей мамой. Хоть бы она приехала! Жаль, что она не увидит Прокопия.

– Дед классный, в него невозможно не влюбиться… скучаю. Даже Ханна скучает. Ой, сейчас покажу.

Стефания активирует телефон и показывает Маше фотографию. Прокопий, мосластый, весь в складках кожи, в аляповатых шортах для плавания, стоит на доске для сёрфа, правда, на песке. Подпись гласит: «Мой птеродактиль еще взлетит!»

– Что это, откуда? – Маша увеличивает снимок. – Блин, он выглядит очень счастливым, мне кажется, я его таким никогда не видела.

– Семья, родные… Это его пятнадцатилетняя правнучка, Пенелопа, нашла меня в соцсетях и теперь бомбит вот такими шуточками. Прикольная деваха. Я рада, что деду хорошо с ними.

Снаружи доносится шум – артисты сдвигают тяжелые столики под полосатым, красно-белым тентом террасы кафе. Кармелла торопится к выходу, помогает ребятам с расстановкой стульев. «Нищенка» обращается с вопросом к хозяйке и заходит внутрь. Осматривается, замечает Машу, дергает головой, но собранные на затылке волосы туго стянуты зеленой лентой – спрятаться не удается. Девочка робко улыбается, приподнимает ладонь и едва поводит ею: привет. Маша, удивленная, отвечает таким же сдержанным жестом.

– Вы знакомы? – Стефания проследила за взглядом подруги.

Девочка скрывается в туалетной комнате.

– Да. Это дочь соседа Людовика.

– У которого вы дом купили?

– Ага. Я бы не узнала ее в этих лохмотьях, не уставься она на меня так. Странная девочка.

– Почему?

– Приезжает к нам когда вздумается. На Славу таращится…

– Я с ней столкнулась на улице, когда бежала к тебе. Взгляд у нее правда запоминающийся… Идет сюда.

Маша не успевает обернуться и вздрагивает от неожиданности, когда Софи останавливается у нее за спиной и касается плеча.

– Маша, никто не знает, кто я. И не говори, что видела меня здесь, – шепчет на ухо и убегает к своим друзьям.

Кармелла выносит подругам их десерты и кофе. Молодые женщины приступают к еде. Дойдя до половины лакомств, не сговариваясь, обмениваются тарелками. Им есть кого и что обсудить – погружены в девичьи разговоры.

Артисты покурили, выпили кофе, отдохнули. Официант вынес счет. Софи сорвалась с места, приложила платежную карту к терминалу. Никто за большим столом не шевельнулся, не посмотрел в сторону девочки. Приняли как должное.

Слава предупредил, что задерживается. Маша со Стефанией распрощались с Кармеллой и прогулялись по маленьким магазинчикам возле площади. Купили Машке белый, с огромными сине-зелеными цветами по подолу, сарафан-разлетайку – на вырост. Он был такой красивый, что Маша решила не откладывать обновку, а нарядиться, как только приедет домой.

Не захотелось.

На веранде дома сидела Лена.

– Привет, Слава-раззява! А ты, Машка, не похожа на беременную, – встретил их дом подначками тетки.

Из-за угла выскочила Лила и тут же бросилась вылизывать Маше ладони: где ты была?! Спаси! Следом появились запыхавшиеся Катя со Светой: здрасьте! Здрасьте! А где Ян?

– Дратути, – промычала всем Маша. – Сейчас мы его привезем.

И развернулась обратно к машине, уводя за собой Славу. Как можно было забыть о гостях?!

– Маша! Маша, ты мне нужна! – Лариса, руки в муке, стоит в дверном проеме. – Пусть Слава сам съездит. Привет, сынок.

– Хорошо, – с сожалением Маша расстается с мужем, подхватывает вымотанную Лилу под брюшко и закрывает за собой дверь в дом. – А где Макар?

– Где-где, в кабинете прячется. – Лариса не злится, она просто устала.

– Отнесу к нему Лилу, переоденусь и вернусь.

– Спасибо, зайчик. Я одна не справлюсь.

– А Лена совсем ничего не… – Маша даже не пытается сформулировать свою мысль – и так всё ясно.

– Пусть отдохнет. И я от нее отдохну…

– Хотите приятную новость? – Маше становится так жалко свекровь, так жалко.

– Конечно хочу!

Маша приближается к Ларисе, тихо произносит:

– На УЗИ сказали, что будет девочка.

Лариса охает, выпускает слезы на раскрасневшиеся щеки, обнимает Машу и целует в волосы за ухом:

– Ура! Макару тоже скажи.

Никому не хотелось делиться своей радостью с тем, кто радоваться не умеет.

Слава вернулся, оставил Яна с девочками и сразу прошел в кабинет к отцу. Макар возился с разобранным корешком книги. Лила, сидя на его коленях, внимательно следила за манипуляциями. Увидела Славу, спрыгнула на пол – побежала здороваться.

– Пап, я проект дома привез.

– На краю стола оставь – место надо освободить. Ты мать видел?

– Да, они с Машей на кухне.

– И как она тебе? – Макар осторожно отодвигает в сторону препарированный том, берет папку с чертежами.

– Мама?

– Мама. Похудела, дерганая вся…

– Да вроде нормальная.

Слава уселся на диван, Лила раскинулась рядом, подставила нежное брюшко: гладь!

– Мать со мной разговаривать по-человечески не может. Я ей слово, она в крик.

– О чем же вы говорили?

– Ни о чем. Это вообще не важно. Я чувствую, она на грани нервного срыва. Эта вампирица всю психику ей уже выжрала! Даже Лила сбежала и прячется у меня!

– Это показатель… Пап, а что мы можем сделать? Мама сама их позвала.

– Мы должны забрать мать.

– Как?

– Я устрою скандал. Это просто: стоит посмотреть на Лену – и меня уже трясет от бешенства.

– Допустим, а о чем скандалить будешь?

– Я мужик! Мне нужна моя женщина! Почему на кухне хозяйничает сноха? У меня, может, от ее стряпни… – Макар перебирает в уме варианты. – Изжога! Вот, у меня изжога!

– Изжога? Пап, вы же почти всегда вместе готовите…

– Это я понарошку придумал. Думаешь, плохо? Ладно, тогда всё, я заболел, умираю. Убирайтесь с моего дивана. Зови Ларису.

– Не, пап, пусть лучше будет изжога. Я только Машу предупрежу. А ты будешь бить посуду, мебель крушить?

– Посмотрим, не решил еще.

– Угу, предупреди меня как-то перед началом шоу – детей уведу, и тогда жги. Я уже жалею, что всё пропущу. Чертежи посмотрим?

Ужин, во время которого всем хотелось исчезнуть, оказаться в любом другом месте, лишь бы не здесь. Всем, кроме Лены. Та, в любимом своем амплуа, поливала грязью всё сущее: соседи – хамы и снобы, туристы – вороватые черти, цены на базаре – грабительские, фрукты – гнилые, дом – развалина, кровати – жесткие, солнце – жаркое, море – соленое, птицы – орут… И даже Лариса уделяет ей мало внимания, вечно возится с девчонками, не посидит, не поговорит с сестрой по душам! А они все вообще никакого уважения к ее персоне не проявляют! Весь мир ополчился против нее, бедняжки Лены!

Макар играл желваками, Маша хлопала глазами, Слава сторожил реакции близких, Лариса краснела, бледнела, ерзала, подпрыгивала, пыталась предложить мирную тему – и всё без толку! Дети копались в своих тарелках, переглядывались, то хихикали, то затихали.

Слава уже отложил приборы и собрался предложить ребятне игру на улице, как дверь в дом распахнулась и на пороге материализовалась Софи. Она стояла в контуре дверного проема, точно кукла в подарочной коробке: черное короткое платьице, рукава-фонарики, белые кружевной воротничок, нижняя юбка и высокие гольфы, черные ботинки, волосы подобраны в высокую прическу. Дети ахнули.

– Эт-то что еще за чучело огородное? – Лена откинулась на спинку стула, вывернула шею, выпятила подбородок.

Девочка вздрогнула, будто ее ударили. Посмотрела с вызовом. Пружинки накрученных прядей, красными спиралями свисающие из собранных в гульки волос по бокам головы, задрожали. Пальцы на лямках рюкзака сжались в кулаки, тельце напряглось; разворот – и ее здесь не будет.

Слава успел подскочить раньше. Нагнулся, шепнул на ухо. Пружинки резко подпрыгнули вверх-вниз.

– Это наша соседка. Хорошая девочка. – Слава припечатывал взглядом тетку к месту.

– Здравствуйте! – мелодично, с улыбкой пропела Софи. – А я хотела попросить, чтоб мне кто-нибудь помог сделать фотосессию на закате. Но я не вовремя, извините!

– Дети поели. Ян, я же учил тебя фотографировать? Справишься? – Макар уже подгоняет внука, выводит из-за стола.

Девочки сорвались следом:

– И мы! И мы хотим!

Теперь ничто не мешало случиться образцовому скандалу, и он случился. Лена ввязалась в «драку» с бешеной энергией, самозабвенно плевалась злобой, щедро сыпала оскорбления. В столовой бушевала разрушительная сила нелюбви. Но стоило повернуть голову к большому окну – и можно было смотреть увлекательное кино о беззаботных детях на фоне ярко-зеленой травы. За край сцены торжественно опускалось солнце. Яркое, круглое, без изъяна теней, оно веером разбросало по голубому фоновому занавесу стада аккуратных овечек. Подвижные детские фигурки были благосклонно подсвечены живительным розовым светом.

Софи собрала всех вокруг себя, выставила камеру, демонстрируя ребятне красоту кадра. Ян несется к краю берега, замирает. Софи командует, он бежит ей навстречу, сияя счастливой мордахой. Девочка подзывает его к себе, показывает изображение, проходит перед ним – важно, медленно. Еще раз! Ян пытается повторить. Он очень смешной и серьезный одновременно. Непонятно, довольна ли Софи, но Ян получает телефон – и на стартовую позицию отправляется режиссер постановки. Софи стоит, ветер играет подолом юбки, вытягивает кудри. Девочка поднимает руки вверх, делает несколько движений, поворотов головы, начинает ход, вышагивая длинными, тонкими ногами. Ян немного пятится, когда Софи приближает лицо к камере, глаза восторженно расширены, губка закушена от старания. Без слов большая девочка отбирает у него телефон, просматривает кадры, хмурится, недовольно качает головой. Нет! По жестикуляции можно понять, что не всё важное попало в видоискатель. Софи усаживает детей вокруг себя, прямо на траву. Девочки и мальчик ловят каждое ее слово.

В доме хлопает входная дверь.

– Катя! Света! Мы уезжаем! – истерический вопль Лены.

Дети срываются с мест.

– Я всегда говорила, твой отец – подонок! И он испортит моей сестре жизнь! И вот! Любуйся! Лариса рыдает, а он доволен собой! Гадина! – Лена тычет толстым пальцем в грудь Славы, туда же летят желчные брызги. – Лари-иса-а-а! Ты не должна здесь оставаться! Едем со мной!

Слава невозмутим, он крепко держит тетушку под локоть и почти волочет ее к машине. Лена оглядывается, продолжает вопить, отчего ее шаги похожи на брыканье. Катя со Светой прижались к пассажирской дверце автомобиля, на личиках тревога, фигурки вытянуты стрункой – два маленьких испуганных суриката. Маша выходит из дома, дверь остается открытой. В глубине комнаты, подсвеченная со спины всё тем же нежным розовым сиянием, Лариса беззвучно трясется, спрятав лицо в ладони. Ее волосы растрепались, домашнее платье сбилось. Макар стоит перед женой на коленях, пытаясь завладеть ее руками, заглянуть в глаза:

– Ларкин, извини меня, Ларкин! Милая, я не ожидал, что так всё выйдет…

Лариса начинает подвывать, раскачивается, наконец машет на мужа ладошками – ее лицо и правда мокро от слез, но она смеется.

– Всё, всё. Фух. Меня Маша предупредила. Ну ты даешь… Принеси мне водички. Ой, не могу, не могу я от тебя. Это ж надо такое придумать. Артист. Фу-ух…

Лариса пьет большими глотками, вода проливается и капает на грудь.

– Я думал, ты будешь ее защищать: это моя сестра! Не смей! И всё такое…

– Нет, Макар, я больше не могу с ней. Выпита до донышка. Можно я прямо сейчас лягу спать? Завтра подумаем, что делать.

Макар уводит жену наверх.

Слава увозит гостей.

Маша садится на ступени веранды. Ян пристраивается с одной стороны, Софи – с другой.

– И что это было? – спрашивает девочка.

– Одна очень неприятная родственница.

– Понятно. Хочешь посмотреть фотографии? – Софи вкладывает Маше в руки свой телефон. – Листай влево.

– Как красиво!

– На закате всегда красивые кадры. Свет комплементарный, добрый. Хочешь, тебя сфотографирую?

– Ой, нет. – Маша отстраняется и обнимает Яна, который с придыханием следит за разговором. – Я не такая красивая.

– Мама! Ты красивая! – Ян подскакивает от возмущения. – Давай!

– Все красивые. Все добрые люди красивые. А ты добрая. – Софи примеряется к Маше. – Я делаю красивые фотографии.

– Да, я вижу. – Маша часто моргает под прицелом камеры, морщится.

– Отклонись назад, плечи опусти, расслабь рот. Нет, не открой, а челюсти разожми. Да. Теперь поверни голову влево, меньше, так. Теперь совсем отвернись от меня. Ай! – Девочка вскрикивает громко, пронзительно.