Текст книги "Собаки мертвы"

Глава 5
На похоронах

Чтобы проснуться, человеку требуется более длительное время, чем заснуть – около пяти минут. Но сегодня Саше не потребовалось и минуты. Она очнулась сразу и первым делом подумала: «Сегодня похороны». Из окна лился чистый неяркий свет. Хорошо, если не будет дождя, очень хорошо. Она села на кровати под балдахином. Краешек не пришедшего в себя сознания удивился, что это за странное место и как она тут оказалась. Но запаздывающих подгонял авангард, который уже застилал койки и чистил оружие. На удивление времени не было. Сегодня придется дать бой. Она взяла со столика телефон.

6:31.

Прекрасно, время есть. Вчера она так и заснула в одежде и теперь главным ее желанием было принять душ. Она достала из сумки объемную косметичку с туалетными принадлежностями и пошлепала в ванну. Включила свет и обнаружила ту же чистоту и нетронутость, что и в спальне. Никаких следов присутствия человека, ни шампуней, ни бритвенных принадлежностей, только одинокое мыло в упаковке и аккуратно развешанные полотенца.

Сердце предупредило прежде, чем ухо услышало звук. Оно в ужасе екнуло на десятую долю секунды раньше, чем Саша услышала то свист, то ли вздох:

«Ммм… сссссс…»

Отчетливо, как и вчера. Те же слуховые галлюцинации.

Она почувствовала, как у нее похолодело под волосами. И страх родился в груди. Заломил, изнывая, причиняя почти физическую боль. Что это такое? Господи, что творится в этом проклятом доме?

На этот раз свист не прекращался дольше. С высоких нот он перешел на более низкие.

«Дддыы… Ннннн…»

Неужели в этом буравящем мозг звуке проскальзывают слова?

Нет, это не слова. Слов быть не может. Это трубы, она же в ванной! Точно, это трубы. Сознание клещами ухватилось за спасительную мысль и облегчение вытеснило ужас. Идиотка, испугалась дрожания труб. Старый дом, только и всего.

Звук замер. Но облако страха осталось.

Она постояла, справляясь с собой, потом открыла кран на полную. Ванна была чугунной, на ножках в виде львиных лап и стояла посреди комнаты, больше похожей на будуар. Подсознательно была готова к тому, что из крана хлынет кровь или что там еще бывает в фильмах ужасов. Кровь убиенных младенцев или жидкая грязь из канализации. Она не любила ужастики, у нее вообще не было времени на кино, но штампы прочно засели в голове.

Из крана хлынула чистая вода. Она смотрела, как чистая, но уже пожелтевшая ванна наполняется водой. После контрастного душа стало лучше. Она распаковала сумку и достала одежду, специально приготовленную для похорон. Облачилась в строгое элегантное черное платье, натянула черные чулки и надела черные лодочки. Гриву пепельных волос собрала в узел на затылке. Небезупречный, конечно. Она не привыкла причесываться сама, этим занимался ее парикмахер, визажист и косметолог в одном лице. Оглядев себя в зеркале, осталась довольна. Вот так, просто и строго. Голову ничем покрывать не стала. Это уже лишнее, неважно, если ее осудят селяне. Уж на них-то ей плевать с высокой колокольни. Бросила взгляд на телефон.

6:58.

Пора будить детей. Выйдя на галерею, она услышала, как внизу хлопнула дверь. И сразу за тем голос, умноженный гулким эхом:

– Это я, Сашенька! Вы уже встали?

Ксению-таки принесло. После того, как сегодня все закончится, надо будет ей сказать, что пока она с детьми тут, ноги ее в доме не было. Мягко сказать, но так, чтобы она уразумела. Времена изменились и теперь все будет так, как решит новая хозяйка.

– Сейчас мы спустимся, Ксения Васильевна.

Когда она открыла дверь в детскую, на нее дохнуло запахом раскаленной саванны. Снова этот дикий запах. Саша так и замерла на пороге. Как будто в детской ночевал целый зоопарк. С виду все было в порядке, дети спали вдвоем на кровати, вещи были на местах, но запах стоял невыносимый.

Какого черта тут творится?

Звуки, запахи – не дом, а шкатулка с секретом. Интересно, а Ксения чувствует все это? Спуститься и выложить ей напрямик: «Знаете, мне кажется, что в доме водятся призраки, которые шепчут непонятные слова и жутко воняют зверьем».

И она тут же решит, что яблоко от яблони не далеко падает. Отец свихнулся, и дочка туда же. Ведь неизвестно, что говорил ей отец.

В комнате надо проветрить. Для начала надо просто проветрить, похоронить отца, а дальше видно будет. Она решительно пошла к окну, но не дойдя до середины комнаты поняла, что запаха больше нет. Воздух был совершенно чистый, даже не спертый. Под одеялом зашевелились.

– Мама?…

Ева приподнялась на локте, сонно моргая.

– Ева, пора вставать. Буди Яна. Надо успеть позавтракать, потому что скоро все начнется.

– Что начнется?

– Похороны, Ева. Мы говорили об этом вчера, помнишь?

– Нам надо будет что-то делать?

– Я все вам расскажу. Держитесь рядом и я буду говорить, что вам делать.

– Хорошо.

Она принялась копаться в рюкзаках близнецов.

– Я разложу одежду, твою и Яна, которую надо сегодня одеть. И без пререканий, прошу тебя! Умойтесь, почистите зубы, одевайтесь и спускайтесь на кухню.

– Хорошо.

– Вот и умница.

Она бросила взгляд на кровать. Ян лежал, завернутый в кокон из одеяла и не шевелился.

– Ян, надо вставать.

Никакого движения. Ева сбросила одеяло с брата и Саша натолкнулась на злой взгляд.

– Доброе утро, Ян.

– Оно доброе? – пробормотал сын.

Вспыхнуло раздражение, но она подавила его усилием воли. Готовься, так будет все время. Не надо было тащить их с собой, надо было придумать другой выход.

– Жду вас на кухне, – холодно сказала она и вышла из комнаты.

На кухне Ксения уже вовсю суетилась возле плиты. Она была в полном боевом похоронном облачении: черная мешковатая юбка и черная кофта с прозрачными короткими рукавчиками. Голову замотала уродливым черным платком, и в целом выглядела, как пожилая ворона. Поверх траурного наряда не забыла нацепить передник. Черный ей совершенно не идет, сильно старит, отметила про себя Саша, ей нужно светлая гамма. Плита располагалась на острове посреди кухни, накрытом медным колпаком вытяжки, и подойти к ней можно было с разных сторон. Она подошла и увидела, что на сковороде шкрварчит яичница с грудинкой. На соседней конфорке грелась блестящая турка. Пахло все это весьма аппетитно, особенно если учесть, что вчера у нее был разгрузочный день.

– О, Сашенька, доброе утро! – улыбнулась Ксения. – Я все-таки решила прийти пораньше и приготовить завтрак. Такой день сегодня, такой день, думаю, надо помочь…

И хлюпнула носом. Платочек, как по команде, вынырнул из передника и приник к глазам.

– Спасибо, Ксения Васильевна, – сказала Саша не слишком тепло. Как объяснить этой женщине, что ей здесь не рады? Нет, не сейчас.

– Яишенку будете, Сашенька?

– Нет. Овсянку. На воде и без сахара. И кофе.

И уселась за круглый столик у окна. Домоправительница растерянно захлопала на нее глазами.

– Овсянку? А яишенку разве не будете?

Интересно, чем она кормила отца? Одними яйцами, что ли? Может, вчерашнее разнообразие в холодильнике было показательным выступлением?

– Яичницу не буду. Буду овсянку на воде и без сахара. И кофе.

– Конечно-конечно, я сейчас приготовлю.

И полезла за коробкой с овсяными хлопьями. Саша наблюдала, как домоправительница отмеряет овсянку, наполняет кастрюльку водой, ставит на плиту.

– Как только закипит, сразу выключайте, – скомандовала она.

– Как скажите, – сразу согласилась Ксения.

Когда кастрюлька с овсянкой забулькала, спустились дети. Они казались умытыми, приглаженными и настороженными. Еве очень шло черное платьице без рукавов, которое Саша привезла ей из Парижа, с черными лаковыми туфельками. Волосы Ева причесала, как могла, и сделала конский хвост. Ян явно чувствовал себя неловко в строгом черном костюме, который одевал всего пару раз и который уже становился ему маловат. К костюму Сашу подобрала темно-серую рубашку, а вот приготовленный галстук он не надел. В общем и целом она осталась довольна, дети выглядели прилично.

Ксения усадила детей за стол и начала подавать тарелки. Саша встала, чтобы ей помочь, но та испуганно замахала на нее руками. Закончив, придирчиво оглядела накрытый стол, чтобы удостовериться, что все в порядке, и сказала:

– Кушайте, а я пойду. У меня еще полно дел во дворе. К приходу Нели надо все успеть.

– Присаживайтесь с нами, – вежливо пригласила Саша, но энтузиазма в голосе не чувствовалось.

– Что вы, что вы, я уже позавтракала, – испугалась Ксения и шустро ретировалась.

Завтрак прошел в полном молчании, если не считать фраз «Ева, передай ложку» и «Ян, не надо так чавкать». Дети замкнулись в себе, сложились в римскую «черепаху», как она это называла, и ей не особенно хотелось что-то предпринимать по этому поводу. Ощущение смерти витало где-то неподалеку, и они чувствовали его, пусть и не осознавая, что это такое. Что ж, это тоже правда жизни, через которую необходимо пройти, подумала она чуть ли ни мстительно, вспомнив свой вчерашний разговор с сыном по поводу Федюши.

Она пила кофе мелкими глотками и смотрела на головы детей, светлую и темную, молча склонившихся над тарелками. Ох, Александра, до чего ты хреновая мать! Мамочка и папочка на небесах, небось, обливаются горючими слезами, глядя на тебя. Им только девять, твоим крошкам, они беззащитны и испуганы, а ты не можешь поддержать их. Нельзя сказать, чтобы она не любила детей, но эта была трудная любовь.

Стук двери, ведущей из столовой на террасу для утреннего кофе, оборвал ее размышления. В проеме показался Федюша и замер, как вкопанный, сжимая в руках грязную кепку. По случаю похорон он сменил засаленную футболку на черную рубашку. Брюки, правда, были все те же.

– Здравствуй, Федя, – спокойно сказала Саша. – Что-то случилось?

– Так я эта… потом приду.

А сам уставился на нее детскими глазами, в которых читался небесный восторг.

– Что ты хотел, Федя? – сегодня надо быть терпеливой, особенно терпеливой, потому что испытаний будет предостаточно.

– Мать мне велела насчет места, куда эта… гроб ставить.

– Подожди на террасе, хорошо, Федя? Мы закончим и я к тебе выйду.

Он постоял еще несколько секунд, не в силах оторвать от нее восторженных глаз, и выскользнул за дверь.

Не успели дети закончить завтрак, как пришла Неля. Она была племянницей Ксении, и жила с мужем и детьми через реку, на другой стороне села. Работала на свиноферме, но ее отличал недюжинный кулинарный талант, который она научилась успешно эксплуатировать. Она принимала заказы, которых всегда было немало, и готовила на свадьбы, проводы в армию, юбилеи и похороны.

Неля ввалилась через парадный вход, нагруженная объемными клетчатыми сумками. В них она принесла заготовки, из которых к двум часам дня должен был выйти первоклассный поминальный обед.

– Здравствуйте, Александра Всеволодовна, – пролепетала Неля, ставя сумки на пол.

На ее лице читалось смущение, смешанное со жгучим любопытством. Всем, кто сталкивался с Сашей впервые, хотелось узнать, какова она в жизни, умница-красавица из шоу «На Говерле». Неля ни за что не упустила бы такой случай, хотя от нее требовалось определенное мужество, чтобы явиться в сам Дом. Муж отговаривал, но что он понимает? Да и тетя очень уж просила помочь. Свинарка-кулинарка полночи не спала, все думала, какая удивительная встреча ей предстоит и как обзавидуются девчонки на ферме, узнав, что она вживую видела Качечку. Саша знала, что ее так называют за глаза, не только коллеги, но и телезрители: «Видели последнее „На Говерле“? Что-то Качечка была грустная, не заметили?» Или: «Слышали, как Качечка разделала того толстого жлоба у себя в передаче? Поделом ему!» Продюсер шоу «На Говерле» Литвиненко говорит, что если тебя как-то называют в народе, это и есть истинная популярность. Теперь Неля и сама приблизится к волшебному миру, доступа в который нет и не будет ни у нее, ни у ее знакомых. А значит, конкуренцию ей сможет составить только тетка, но та всегда была в селе на особом положении, потому что столько лет проработала в самом Доме.

– Соболезную насчет вашего… насчет Севолода Александровича, – промямлила Неля, потея и краснея. Она была плотной, полнокровной женщиной, какой и должна быть прирожденная стряпуха.

– Спасибо, Неля, я очень тронута вашим сочувствием, – Саша с чарующей улыбкой протянула ей руку и легонько пожала. Включать обаяние с любым незнакомым человеком давно вошло у нее в привычку, въелось под кожу, и действовало автоматически. – Надеюсь, мы вас не слишком обременили с поминками?

– Что вы!.. – воскликнула Неля. – Я только рада, что могу чем-то помочь.

Она уже попалась в тонкие, но прочные сети и сегодня будет рассказывать мужу в постели, какая же милая и простая эта Сашенька Качур. Совсем не похожа на папашу, прости Господи.

Саша сделала знак близнецам, чтобы скорее заканчивали с завтраком. С Нелей дети вежливо поздоровались, дожевали и отнесли тарелки в раковину. Так приучила их Лорик, обязательно прибирать за собой. В продолжение постельного разговора, Неля расскажет мужу и о детях: таких хорошеньких и воспитанных она в жизни не встречала. И совсем одинаковые, представляешь, девочка и мальчик, только девочка светленькая, вся в кудряшках, как ангелочек, а мальчик темненький.

Они вышли на террасу для утреннего кофе, где их ждал Федюша. Он по-прежнему мял в руках кепку и переступал с ноги на ногу. Она отослала детей поиграть в сад, строго-настрого приказав не испачкать одежду, а сама вернулась с Федюшей в дом.

Это отличный вопрос: где разместить гроб с папой и на чем его установить? Гроб с папой, который читал ей про Маленького принца и целовал на ночь. Гроб с тем папой, который в день новоселья подхватил маму на руки, переступил с ней порог нового дома и закружился по гостиной. Постоянно твердить себе «я выдержу» не имеет смысла, надо просто брать и делать, брать и решать, как ты решаешь все нерешаемые вопросы. Надо абстрагироваться от контекста задачи, сосредоточиться на конкретных моментах, и будет гораздо легче.

И она сосредоточилась.

Гроб решила разместить в прихожей. Как подставку использовали стол, благо его можно было разложить. Она не хотела заказывать в похоронном агентстве искусственные венки, хотела ограничиться живыми цветами, но Ксения убедила ее в том, что для села это будет выглядеть слишком экстравагантно. Люди привыкли к венкам, а если на могилу известного человека дочь не положит венков, могут неправильно понять. Пойдут разговоры. Вам нужны разговоры, Сашенька? Честно сказать, ей было плевать на разговоры, но она уступила.

Венки решили расставить по стенам, а для цветов, которые заказала Рита, приготовили пластиковые ведра. Венки можно положить где-нибудь с краю, но могила отца будет в белых лилиях, их так любила мама. Да, мама одобрила бы ее выбор. В свое время мамину могилу тоже украшали белыми лилиями, и могилы братьев тоже. Ни дать, ни взять, семья белых лилий. Живи они во Франции, можно было купить дворянство и выбрать себе такой фамильный герб – три скрещенные белые лилии.

В какой-то нелепой суете промелькнуло время до двенадцати. Незадолго до этого она выглянула в окно и заметила возле главного входа кучку людей в черном, нескольких женщин и двоих мужчин. Они стояли по ту сторону маминой клумбы и с опаской поглядывали на дом, не решаясь войти. Спросила у Ксении, не стоит ли пригласить их в дом, но та сказала, что если прощание назначено на двенадцать, надо дождаться, пока не приедет траурный кортеж из Смелы. Все должно совершаться согласно распорядку и если кто-то пришел раньше, это их трудности. Спустя минут десять Саша все же вышла к людям и пригласила их в дом. От лица остальных заговорил мужчина в годах, с копной седых волос, похожий на учителя. Он выразил соболезнования, но заходить в дом наотрез отказался. Сказал, что они подождут тут, в холодке. В основном это были пожилые люди, все держались с достоинством. Откровенно пялились на Сашу только две женщины помоложе.

Ровно в двенадцать Ксения, которая носилась по дому с воодушевлением организатора похорон, громко возвестила, что машины едут, и нажала кнопку автоматических ворот. Ворон и олень на въездных столбах пропустили домой своего мертвого хозяина, который по дороге на кладбище завернул попрощаться. Кортеж въехал в ворота усадьбы. Саша наблюдала, как они едут по аллее. Пора приготовиться.

На самом деле кортеж составляли лишь две машины. Старый лимузин, переоборудованный под катафалк, и микроавтобус «трафик» с грузчиками. В задачу похоронного агентства входило забрать тело из морга, привезти его в дом, а потом из дома доставить гроб на кладбище.

Когда машины остановились перед главным вход и грузчики высыпали из микроавтобуса, она первая вышла из дверей. За ней вышли дети и Ксения. Работники похоронного агентства, видимо, не знали, чьего отца будут хоронить. Когда первый узнал Сашу, грузчики стали шушукаться, как школьники, совершенно не считаясь с профессиональной этикой. Она стояла с прямой спиной, на всеобщем обозрении, пока главный грузчик, солидный пузатый мужик лет пятидесяти, не приструнил своих подчиненных. Они спохватились, вспомнили про свои прямые обязанности и достали гроб из лимузина. В это время главный подошел к Саше, поздоровался и спросил, куда нести покойника. Она провела его в прихожую и указала на стол. Главный коротко кивнул, а когда выходил обратно, достал из кармана маленькую рулетку и на ходу измерил ширину проема. На удивленный взгляд он ответил:

– Проверяю, войдет ли. А то некоторые поназакажут гробов с вагон, а двери-то узкие! Так на улице и ставим. Но вы не волнуйтесь, у вас с этим все в порядке, гроб войдет.

Она пожала плечами, не найдя, что ответить.

Гроб установили на столе и сняли крышку. Грузчики удивленно озирались по сторонам и она услышала, как один прошептал другому: «Ну и музей, твою мать!» Венки из катафалка вынимать не стали, а цветы расставили по ведрам. Лилии тут же принялись пахнуть изо всех сил. Получилось очень красиво – стол в окружении белоснежных цветов. После того, как грузчики вышли, в дом протиснулись желающие попрощаться и выстроились по стенке. За последние полчаса их количество возросло, но ей было все равно. Оказалось довольно трудно заставить себя сосредоточиться и сделать первый шаг к гробу. Первый шаг к отцу.

Дети хвостиком ходили за ней с того самого момента, как объявили о приезде кортежа. Они стояли у первой колонны, отделяющей гостиную от прихожей.

– Мам, – прошептала Ева, дотронувшись до ее рукава. – Что нам теперь делать, мам?

Ей пришлось заставить себя услышать ребенка. Гроб завораживал, она не могла отвести от него глаз, хотя лица покойника с такого расстояния было не видно.

– Мам! – еще раз потянула ее за рукав Ева.

– Если хотите, можете подойти и попрощаться с дедушкой.

– Как попрощаться?

– Подойти и что-нибудь ему сказать. Про себя. И поцеловать, но это не обязательно.

– А подходить обязательно? – спросил Ян.

Она посмотрела на сына.

– Если не хочешь, можешь не прощаться. Просто стой, где стоишь, и не отсвечивай.

Они не видели дедушку три года, он был для них чужим человеком. Дети слишком малы, чтобы кого-то хранить в сердце на расстоянии.

– Я подойду, – решительно сказала Ева. – Он был нашим дедушкой и мы его никогда больше не увидим, так ведь?

И пошла через всю необъятную прихожую. Одна, в своем черном сарафанчике, с кудрявым хвостиком на затылке. Легкий ропот у стены стих и все присутствующие уставились на ребенка. Она сама не ожидала такого от пугливой и вечно ноющей Евы. Беспомощная нота вошла в резонанс с чем-то более сильным и готова была расколоть грудную клетку пополам. Справиться с этой болью невозможно, остается только стоять и терпеть. Ева подошла к гробу, встала на цыпочки, ухватившись за край стола, и застыла. Саша не видела ее лица. Ева постояла с минуту, потом отошла. Вернулась на место и встала рядом с братом. Пальцы близнецов подобрались друг к другу и сплелись, как две лианы.

Что ж, настало время попрощаться с отцом. Внезапно она ощутила все взгляды, и почувствовала себя гладиатором, который должен умереть на арене для развлечения достопочтимой публики. Хлеба и зрелищ, таковы законы жанра. Таковыми они были и таковыми останутся навеки. Иди, лицо из телевизора, прощайся со своим сумасшедшим папашей! А мы посмотрим, не упустим ни одной детали, ни одного жеста и слова. Лучше бы оказаться перед десятитысячным безликим стадионом, чем перед этими пятнадцатью селянами.

Она посмотрела в гроб и все пропало. Взгляды, перешептывания, дети, дом – все перестало существовать, так велико было удивление. В гробу лежал маленький мертвый человечек, которого засунули в костюм отца. Кто он, этот незнакомец? Мелькнула дикая мысль, что в морге перепутали тела. Лицо, покрытое гримом, было лицом незнакомца. Выглядело оно хорошо, не живым, конечно, но вполне пристойно. Но было чужим. Она вглядывалась, пытаясь рассмотреть знакомые черты и с каждой секундой они проступали, как проступает изображение на фотобумаге. Отец проявлялся из негатива, из загримированного человечка в гробу превращался в себя.

Несомненно, это был он, в морге не ошиблись. Но такой маленький и ссохшийся, будто остался один скелет, обтянутый кожей. Неужели за последние полгода он так похудел и уменьшился? А она и не знала, даже не догадывалась. Позвонила ему четыре раза, один из которых он не взял трубку. Общая продолжительность разговоров составила шесть минут.

А теперь слишком поздно. Ты ушел, а я осталась тут, разгребать кучу дерьма. Ты ловко отделался, вовремя сошел с дистанции, не причинив никому хлопот. От тебя остались несколько чудесных зданий и одна непутевая дочь. Ну что ж, пап, прощай. Передавай привет маме и мальчикам.

Передай им, что я была тебе плохой дочерью, а ты был плохим отцом. Я не простила тебе их смерти, а ты забыл про мое существование. Ты двадцать лет упивался горем, не замечая того, что у тебя осталось. Осталось не слишком много, но даже оно могло скрасить твою жизнь. Ты не пустил меня в свое скованное скорбью сердце. Ты променял внуков на шизофрению. Нас выбросило на разные концы и нам пришлось переплывать море в одиночку, но ни ты, ни я так и не добрались до пляжа. Мы затерялись в туманах печали, не смогли найти ориентир. Я пыталась, но очертания островов ускользали от меня. Теперь ты лежишь здесь, в гробу, маленький и неузнаваемый, а я стою над тобой и прощаюсь со всем, что у меня было. А те, кто остался, стоят позади, переплетя пальцы. Но я вижу их словно сквозь мутное стекло, сквозь завесу дождя. За дождем очертания островов размываются и я различаю их слабо, как тени в ночи.

Ты ведешь меня своей дорогой, отец, и я почти готова последовать за тобой, повторить твой путь. Мое сердце разбилось точно также, как и твое. Говорят, время лечит любые раны, но это неправда. С нашими ранами, пап, время не справилось. Тебе теперь все равно, вы там все вместе: ты, мама и мальчики. А я почти в коме, пап, с каждым днем теряю что-то невосполнимое.

Мужчина-мальчик меня покинул.

Дети далеки, как созвездие Альфа Центавры.

Волгин оказался последней сволочью, о которой не хочется и вспоминать.

Ты умер, а мы даже не поговорили напоследок.

Видишь, как все вышло, так что прощай, пап, прощай. Знаешь, сегодня утром, когда я услышала этот проклятый звук в ванной и почувствовала звериную вонь в детской, я поняла, что немного завидую тебе. Не так, чтобы очень, а все же завидую. Понятие «все позади» слишком объемно и многомерно, чтобы не оценить его прелесть. Я завидую, потому что боюсь, и не хочу заглядывать в кроличью нору. Я боюсь того, что могу там увидеть. Я не хочу смотреть в зеркало.

Я прощаюсь с тобой навсегда, мой дорогой. Не забывай про приветы и веди себя на новом месте хорошо, не расстраивай маму и мальчиков. В добрый путь, и ангелов тебе в дорогу.

Господи, помилуй моего отца. Храни его бессмертную душу. Очень прошу Тебя, Господи.

Одна-единственная слеза сорвалась с ресниц и упала прямо в гроб. Этого никто не заметил. Она наклонилась и коснулась губами лба покойника. Он был холодный и твердый, как камень.

После прощания дочери к гробу потянулась вереница желающих отдать последнюю дань умершему. Сначала подошла Ксения, а за ней все остальные. Домоправительница прослезилась, Неля и еще некоторые женщины последовали ее примеру. Но в основном церемония получилась очень сдержанная. Последним подошел Федюша. Он в нерешительности переминался с ноги на ногу и терзал в руках несчастную кепку. Мать подлетела к нему, вырвала кепку из рук, и что-то яростно зашипела в ухо. Ксения ни за что не могла позволить сыну облажаться при всем четном народе, и Федюша собрался, выпрямился и промаршировал к гробу. Неловко наклонился и тюкнул покойника в лоб. На этом церемония прощания завершилась.

Она смотрела, как гроб накрывают крышкой. К тому моменту маленький мертвый человечек уже не казался ей чужим. Сердце терзала такая острая, невыносимая жалость, что если отпустить ее на волю, слезы брызнут с такой силой, что достанут до ближайшего ведра с лилиями. Казалось безумием позволить этим людям заколотить отца в ящик и унести из дома, который он так любил. Удары молотка множило гулкое эхо. Каждый из них гвоздем вонзался в незащищенную плоть.

Постепенно прихожая опустела. Все вышли на площадку перед главным входом. За клумбой попыхивали сигаретками грузчики. Саша попросила Ксению предложить желающим освежающих напитков. Домоправительница деловито кивнула. Федюша вынес из дома столик и через пять минут Неля водрузила на него поднос с графинами.

Заколоченный гроб погрузили обратно в катафалк. Туда же последовали цветы, и кортеж, сопровождаемый пешим эскортом, медленно двинулся в сторону кладбища. Сельское кладбище находилось чуть в стороне от домов и недалеко от усадьбы архитектора Качура. Катафалк и микроавтобус медленно переваливались по грунтовой дороге, периодически останавливаясь и поджидая пеших. Вскоре из-за холма вынырнуло кладбище – неогороженное скопище крестов и разнокалиберных памятников. Никакой системы в планировании не просматривалось. Захоронения располагались хаотично, где кому из родственников вздумается.

За двадцать лет кладбище разрослось и три мраморных креста мамы и мальчиков оказались в самом центре. В свое время отец огородил участок побольше, в расчете на то, что и для него там найдется местечко. В итоге так и получилось.

Катафалк остановился и грузчики опять вытащили гроб, теперь уже в последний раз. Четверо с трудом взвалили его на плечи. Гроб был деревянный, тяжелый, в отличие от содержимого. За оградой их ждала вырытая могила. Рядом никого не было, но из холма жирной масляной земли торчали две лопаты. Священник запаздывал.

Своего храма в Холодном не было и поэтому священник приезжал из соседнего села, где храм имелся. Не успели грузчики продеть веревки, чтобы опустить гроб в могилу, как она увидела священника. Он спешил к ним в развевающемся облачении, молодой человек, лет тридцати, с красивым тонким лицом. За ним в бодром темпе семенили певчие, три старушки, божие одуванчики.

Дети ни на шаг не отходили от нее. День стоял прекрасный и солнце припекало. Им было жарко в черной одежде, они устали от непривычной прогулки по пересеченной местности, но не скулили и не ныли, даже Ева. Впрочем, она этого не оценила. После того, как заколотили последний гвоздь, она погрузилась в некое состояние, что все необходимые действия совершала автоматически. Странная смесь апатии и светлой печали заполнила ее существо. Так устроена человеческая психика. Острые периоды, будь то буйная радость или невыносимая боль не длятся долго и всегда сменяются передышками. Пик самой невыносимой боли сменяется чем-то еще.

Ксения перехватила молодого священника на полпути к могиле. Она что-то прошептала ему, и он кивнул. Певчие красавицы достали из сумок необходимые атрибуты. Гроб поставили рядом с ямой и церемония отпевания началась. У священника был неплохой голос, он звучал успокаивающе. Она почти не различала слов, они слились в один приятный рокот морского прибоя. Он укачивал ее, баюкал на волнах, а резкие вступления певчих доносились, как крики чаек. Закончилось все неожиданно. Голос священника стих и тут она увидела, что гроб уже в могиле, а грузчики в роли могильщиков закидывают его землей.

– Мам! – услышала она тревожный голосок Евы. – Мам, что с тобой?

Она очнулась и ответила:

– Все хорошо.

Собственный голос прозвучал, как чужой. Оказалось, все на нее смотрят. Целое море глаз, сочувствующих и не очень. Поднесла руку к лицу и почувствовала, что оно мокрое. Сзади подошла Ксения, оттеснила детей и протянула белый носовой платочек.

– Надо бросить в могилу землю, Сашенька, – прошептала она. – Вы первая.

Она сделала все, что от нее требовалось. Потом стояла в стороне, держа Еву за руку, и смотрела, как растет могильный холм. Еще один холм среди холмов. Кто-то достал из катафалка лилии, и Ксения вместе с женщинами украсили могилу. Среди развороченной земли, которая почему-то казалась Саше отвратительно грязной, выросла гора из живых цветов. Они больше не выглядели прекрасными, как в доме. Под солнцем они тут же начали умирать.

Больше она не плакала. Она и раньше думала, что не плачет, но что-то пошло не так. Контроль превратился в абстрактное понятие, он больше не правил бал. Что-то ушло из мира. Что-то осталось под холмом из белых лилий навсегда. Впереди простиралась терра инкогнито, затянутая туманом.

– Вы нормально себя чувствуете? – раздался рядом приятный голос.

Молодой священник аккуратно взял ее под локоть, чтобы поддержать.

Нет, я чувствую себя ненормально! У меня умер отец и я только что запихала его в могилу. Разве я могу чувствовать себя нормально?

– Спасибо, все хорошо, – вежливо ответила она, – благодарю за участие.

– Если вы вдруг захотите, – священник почему-то смутился, хотя смущаться священники вроде бы не должны. – Приходите в храм, хотя бы просто поговорить. В горе людям особенно нужна помощь Бога, поверьте мне. Я буду молиться за вашего отца.

– Спасибо, – она посмотрела в его живые, участливые глаза.

Он улыбнулся.

– Большое спасибо.

Опустевший катафалк уехал и пешая процессия тронулась в обратный путь. Каждый метр дороги казался затяжным марш-броском при полной выкладке. Туфли причиняли страдания, хотелось снять их и выкинуть. Спина ныла, а внутри, за солнечным сплетением родилась отвратительная дрожь, такое гаденькое потрясывание. Близнецы плелись рядом и было видно, как они устали.

Наконец, процессия добралась до усадьбы. Проходя под литой виноградной лозой, она отметила, что фонарь по-прежнему горит. Она хотела сказать об этом Ксении, но не нашла в себе сил. Ворон и олень на столбах не сводили с пришельцев внимательных глаз. Дом освободился от хозяина и не желал, чтобы посторонние вторгались в его пространство.