Текст книги "Собаки мертвы"

Поминальный обед удался на славу. Неля на кладбище не ходила и к приходу гостей стол ломился. Ксения по традиции пригласила всех вымыть руки, а потом гостей провели в столовую. Многие были внутри впервые и удивленно озирались по сторонам. Дом, который они называли Домом, произвел на них должное впечатление. Перед началом поминальной трапезы молодой священник, которого тоже пригласили, произнес короткую речь и прочитал положенную молитву. Обед начался. Гости чувствовали себя скованно, как на приеме у королевы. Им были чужды эти огромные помещения, вся эта строгая, изысканная красота. Неля подала традиционную кутью, и некоторое время слышался только стук ложек о мамин фарфор. Вилки на поминках не подавали.

Весь этот час, пока длился обед, Саша провела, как в тумане. Она почти ничего не ела, только проглотила ложку кутьи. Не слышала, о чем говорят за столом люди, а они, выпив по рюмке вина, разговорились. Вино для поминок поставляла домоправительница; Ксения славилась своими наливками. Гости по-прежнему чувствовали себя зажато, но алкоголь и отменные блюда сделали свое дело. Мужчины произнесли несколько речей. Выступали немногословно, но достойно. Правда, некоторые фразы типа «был добрым другом» или «был хорошим соседом», прозвучали не слишком убедительно, если учесть, что архитектор Качур последнее время совсем не общался с людьми и не выходил из дома. Но говорить что-то было надо и они по-своему старались. Женщины нет-нет, а бросали на Сашу любопытные взгляды. Пусть пялятся сколько хотят, ведь ради этого в том числе они сюда и пришли. Она не жалела, что все увидели ее слезы на кладбище. Она слишком устала, чтобы переживать о таких мелочах. Единственное, чего ей хотелось – чтобы поскорее все закончилось.

Все ждали, что новая хозяйка Дома произнесет прощальную речь, но так и не дождались. Она сделала вид, что не понимает, чего от нее хотят. Молодой священник сидел напротив и не сводил с Саши глаз. В его взгляде сквозило то ли сомнение, то ли вопрос, и он не имел отношения к прощальному слову. Его как будто что-то беспокоило, но он не решался высказаться вслух.

Наконец, обед закончился. Надо было отдать Ксении должное, все прошло на уровне. Регламент соблюдался строго, еда была вкусная, никто не позволил себе ничего лишнего (любопытные взгляды не в счет). Священник опять прочитал молитву и гости организованно, гуськом, словно боялись потеряться, покинули не слишком гостеприимные стены.

Ксения с Нелей встали в дверях и каждому, кто покидал Дом, вручали кулек с угощением. На улице сиял майский день и выходящие вздыхали с облегчением. Прихожая опустела и вновь стала гулкой и мрачной. Когда люди ушли, близнецы, которые не отходили от Саши ни на шаг, пока длилось мероприятие, попросились переодеться и погулять в саду. Она рассеянно кивнула. Дети убежали, а она поймала себя на мысли, что не может отвести взгляд от разложенного стола, на котором стоял гроб.

Внезапно из-за колонны вышел молодой священник. Она услышала шаги и обернулась.

– Это вы! Я думала, что все ушли.

– Простите меня великодушно, но я хотел поговорить с вами наедине.

– Со мной? – она чувствовала в себе какую-то заторможенность. Ей было тяжело сосредоточиться на разговоре. – О чем вы хотели поговорить?

– О вас.

– Простите, не понимаю.

– О вас, Александра Всеволодовна. Мне кажется, что в ближайшее время вам может понадобиться помощь, причем серьезная. Скажу сразу, я не знаю, в чем тут дело. Можете назвать это предчувствием, но мне кажется, что вокруг вас… вокруг всего этого, – он обвел рукой холл, – сгущаются тучи.

– Простите, но я совершенно не понимаю, о чем вы говорите.

Вдруг этот нелепый разговор показался Саше смешным. Она не сдержалась и прыснула, как школьница. Священник удивленно посмотрел на нее, и она с ужасом поняла, что не может остановиться. Она смеялась и смеялась, плечи тряслись, на глазах выступили слезы. Она торопливо вытащила Ксенин носовой платок и уткнулась в него, как в спасательный круг.

– Мне кажется, вам не очень хорошо, – озабоченно сказал священник.

Нет, отчего же, вполне хорошо! В день похорон родителя любой будет рад поболтать с незнакомцем о всякой чертовщине. Чего они хотят от меня, все эти люди? Что им всем нужно? Хватит запредельной муры, хватит покойников, хватит домов с приведениями! Бежать, сейчас же, запихать детей в машину и прочь из этого места, из этой дыры!

– … вы слышите меня? Александра Всеволодовна, послушайте еще только минуту. Если вдруг вам покажется, что нужно к кому-то обратиться, можете в любое время приехать ко мне. Но есть еще один вариант. Сам не знаю почему, но хочу оставить вам телефон моего друга, Виктора Нарбута.

– Зачем мне телефон вашего друга Виктора Нарбута? – спросила она, мрачно глядя на священника. Слезы отступили, но навалилась мигрень. От внезапной боли было тяжело фокусироваться, тяжело думать. Когда все это закончится? Она захотела послать заботливого служителя церкви куда подальше, но вместо этого тупо спросила:

– Кто он, этот Виктор Нарбут?

– Он сантехник.

– Кто?

– Сантехник.

– Я не собираюсь делать ремонт, мне не нужен сантехник.

– Мне кажется, он сможет вам помочь.

Какой настырный, этот батюшка!

– Я приехала сюда только на похороны и не нуждаюсь ни в чьей помощи. Извините, но сейчас я слишком устала.

Он молча подошел к столу, начеркал телефон на обрывке бумаги и протянул ей.

– Возьмите, – упрямо сказал он, протягивая клочок бумаги. – Просто возьмите.

Она машинально взяла, и священник широкими шагами пересек прихожую. Ряса его красиво развевалась. Он открыл входную дверь, ненадолго впустив любопытный гостя, солнечный свет, и ушел. Она огляделась, не зная как избавиться от ненужной бумажки, зажатой в руке. Подошла к сине-белой вазе, которую переставили в угол, и бросила обрывок туда.

Глава 6
Смела – город шикарных женщин

Остаток дня прошел, как в тумане. Саша не могла с точностью сказать, что делали дети, Ксения и все остальные. Сама она бродила по дому и саду с пустой головой и выпотрошенным сердцем. Боль ушла, горе ушло, грусть, и та куда-то подевалась. Не осталось ничего, вакуум, космос, и среди пустоты где-то подсвистывает, будто через щелку выходит воздух.

«ссссс…»

Куда бы она ни забрела, везде ее сопровождал этот звук. Он жил на грани, на самой кромке физического восприятия, и был неумолим. Стоило прислушаться, а он тут как тут. Такое монотонное

«ссссссссссссс…»

Как зуд под кожей. Всегда. Везде. Куда бы ты ни пошел, чтобы ты не делал, как бы не баррикадировался в собственном кабинете. Тебе не спрятаться, не скрыться. И вот (кажется, тогда она поднималась по лестнице) в голове прозвучали слова: «мальчик силен». Свист оборвался и ясно прозвучали два слова. Из ниоткуда, из пропасти безумия.

Мальчик силен.

Мой мальчик силен.

Саша Качур стояла на галерее своего дома, смотрела вниз на гостиную, и вдруг поняла, что так страшно, как теперь, ей не было никогда в жизни. Даже когда умерла мама и мальчики. Даже когда мужчина-мальчик ее покинул. Слышать голоса в голове оказалось почище, чем схватка с самыми злобными продюсерами, почище, чем похороны близких, почище, чем сама смерть. Умереть, сломав себе шею, это еще полбеды, а вот провалиться в пучину безумия, все еще ощущая себя нормальным человеком – это самый главный приз.

Кто-то ясно сказал у нее в голове: «мальчик силен».

В чем дело? В самом смысле фразы? Глядя с галереи вниз, она подозревала, что главное не в смысле, а в голосе. Где-то она уже слышала этот голос, но не могла вспомнить где. В нем смешалось шипение змеи низкочастотное рычание волка и крик выпи на болоте. Вселенная пыталась дотянуться до нее, излучая голос ужаса, обитающего на границе между сознанием и подсознанием. Голос был мертвый, парализующий, приглашающий умереть без всякого сопротивления. Голос, рождающий страх, который заставляет бояться шелеста листвы, солнечных бликов на асфальте, прохожих, детей на роликах, бабулек в соломенных шляпках, машин, воркования голубей – всего. Голос, который сводит с ума.

Слышать голоса в голове – это чертовски плохой признак. Все, кто когда-либо этим баловался, как правило, плохо кончали. Все, кто слышит голоса, не могут называться здоровыми членами общества. Люди изгоняют их прочь, как в животном мире стая избавляется от неспособных передать грядущим поколениям здоровые гены. Их заклевывают насмерть, линчуют и сжигают на костре, а с недавнего времени сажают в комнаты с белым потолком без права на надежду. Я не хочу слышать ни свиста, ни голосов, я хочу убраться прочь! Я ни минуты не могу оставаться в этом проклятом доме.

Господи, помоги мне!

Интересно, насколько велик риск передачи шизофрении по наследству?

Когда поздно вечером она зашла в детскую посмотреть, как там близнецы, она даже не удивилась, ощутив тяжелый зной раскаленной саванны. Как будто самолет сел в Африке, прямо посреди гребанного национального заповедника. Люк открылся и на пассажиров пахнуло жаром. Острый запах диких животных стоял в комнате, как в клетке с хищниками. Ночник горел, дети спали и все было в совершеннейшем порядке, только невыносимо обдавало зноем и воняло животными.

Она прикрыла за собой дверь, постояла, а потом пошла спать. Вторую ночь подряд она падала на кровать не раздеваясь и проваливалась.

Утром она проснулась от того, что сон все-таки был.

Ей снились собаки.

Собаки бежали рядом в траве, и она тоже бежала. Убегая от собак, или бегая вместе с ними – она боялась задумываться. Дыхание было рядом, дикое и горячее, и жесткий шелест травы напоминал трение о наждачную бумагу. Дыхание и шелест увлекали. Она бежала рядом с собаками и чем дальше, тем больше увлекалась. Это было дико и весело. В мозгу еще шла борьба, но бег и шелест уже завладели сердцем. С каждым рывком бег уносил ее прочь от всего ненужного. Она с радостным изумлением поняла, что только ЭТО и имеет значение. Только он, этот бег. Вокруг все свистело и шуршало, трава с ее жестким шелестом проносилась перед глазами… проносилась на уровне глаз. И рядом бежали собаки. Собаки дышали и бежали рядом.

Она проснулась в панике.

Голова вспотела, сердце колотилось, а солнце, как ни в чем ни бывало, просвечивало сквозь полог кровати. Она лежала на простынях, а трава все еще шуршала вокруг. Постепенно острый, режущий шелест уходил, замирал вдали. Хотелось сбросить с себя сон, сорвать с головы, как шапку. Она заставила себя выбраться из кровати и подошла к окну. На ковре резвились, сменяя друг друга, теплые пятна, а за окном качался огромный куст жасмина. Створки были плотно закрыты, жасмин за окном качался бесшумно, кивая головой и настойчиво утверждая: «Нет-нет, волноваться не стоит, все в порядке! Опасности нет, это сны и нервы, это похороны и предстоящий развод, все ненастоящее и не стоит внимания! Трава не шуршит, как наждачка, никаких голосов в голове нет, и завтра ты вернешься в Киев. Будешь готовить программу, ругаться, носиться, перевозить вещи и вообще заниматься тем, чем положено».

Она вздохнула полной грудью и задержала дыхание. Ничего. Прекрасно, она хочет мыться и она помоется, всем страхам назло. С колотящимся сердцем рывком открыла дверь в ванную. Та выглядела совершенно нормально. Было прохладно и тихо. Поблескивали краны, и чаша, белая и чистая, мирно покоилась на львиных лапах. Так и продолжаем, пусть все так и идет. Никаких тебе свистов, никаких мальчиков и собак, шуршащих в траве.

Намыливаясь губкой, она внезапно подумала, что уехать можно и сегодня. Да-да, сегодня же и плевать на поминки на третий день! Можно устроить их в Киеве, а можно и не устраивать совсем. Ксения, конечно, осудит, но и плевать на Ксению, плевать на всех, кто они ей, эти люди? Никогда в жизни она не будет здесь жить. Продать дом сразу, может, и не удастся, но можно все законсервировать. Выплатить Ксении и Федюше щедрое пособие и пусть катятся ко всем чертям, а собак… С собаками можно что-то придумать. Отдать в хорошие руки. Не возьмут, усыпить. Не она их заводила, не она брала на себя ответственность, не ей и отвечать за последствия.

Странно, но мысль об усыплении собак вызвала чуть ли не физическую боль.

Да, ситуация некрасивая, но выбирать не из чего. Она просто действует согласно обстоятельствам, которые ей неподвластны. Но было что-то еще, от чего она с удовольствием отказалась бы, но оно прочно сидело в ней. Уехать сегодня – позорно сбежать. И от чего, от собственных невротичных страхов? От обыкновенных ротвейлеров, запертых в вольере? Уехать – значит не оказать уважения умершему отцу. А представить себе тонкую усмешечку Яна и его всепонимающий взгляд… неприятно.

Принятие душа прошло на ура. Трубы свистеть перестали. Мозг работал в штатном режиме, без выкрутасов. Обернутая в халат, она покопалась в сумке и извлекла чистые джинсы. За ними последовал простенький хлопковый свитер, белый в синюю полоску, и белые кеды. Волосы в хвост. Только дневной крем, никакой косметики, пусть лицо отдыхает. Кто узнает в этой юной красотке светскую львицу?

Выйдя из комнаты, она услышала внизу голоса. Заглянула в детскую, но никаких детей там не обнаружила. Запаха не было. Ага, они на кухне, и судя по всему, не одни. Ах ты старая перечница! Нет, надо сегодня же с ней поговорить. Придется им с Федюшей искать другое место.

Во время завтрака Ксения косилась на Сашу. Новая хозяйка молчала, сосредоточенно налегая на овсянку. Заводить разговоры при детях она не собиралась. Близнецы, умытые и причесанные, уже доели и пили какао. Ян смотрел исключительно в чашку. Покончив с какао, унесли за собой тарелки и попросились в сад – идеальные дети. Она молча кивнула. Когда они ушли, домоправительница робко спросила:

– Вы еще не определились с планами, Сашенька?

– Что вы имеете в виду, Ксения Васильевна?

– Ну… как быть с домом. И с нами тоже. Как я понимаю, мы с Федюшей больше не нужны.

– Вы правы, нам надо это обсудить, но предлагаю не прямо сейчас. Я собираюсь остаться тут на несколько дней. Нужно оформить документы. Свидетельство о смерти и прочее. Вы считаетесь на службе, но в дом приходить пока не нужно. Пусть Федя смотрит за собаками, а в доме мы сами управимся.

– Как же так, Сашенька! – воскликнула домоправительница. – Как я могу бросить дом, если вы еще тут! А кто же будет… Я не могу получать зарплату и ничего не делать.

– Прекрасно можете, – отрезала Саша. – Вы столько лет заботились об отце, и заслужили оплачиваемый отпуск.

На Ксению было жалко смотреть. Она сморщилась и даже как будто постарела. Ее отлучили от любимого детища, от Дома. Впрочем, ее тоже можно понять: если двадцать лет опекать одинокого мужчину в роскошном доме, так просто от этого не отвыкнешь. Теперь из привилегированной особы, окутанной ореолом таинственности, она превратится в просто тетку с дебильноватым сыном. Ведь Федюша тоже не сможет прятаться за живой изгородью Дома. Ему придется идти работать, и тогда все сразу увидят, что никакой он не тугодум, а самый настоящий идиот.

Саша прекрасно понимала ее чувства, но помочь ничем не могла. Рано или поздно дом будет продан, а до тех пор будет пустовать. Не держать же обслуживающий персонал при пустом доме? Хотя ты вполне можешь себе это позволить. Сколько платил им отец? А когда найдется покупатель, можно будет передать их новым хозяевам вместе с ключами, или хоть попытаться их пристроить.

– Ксения Васильевна, мы обсудим ситуацию позже. Пока вы в оплачиваемом отпуске. Договорились?

– Договорились, – домоправительница побрела из кухни прочь, старая и ненужная.

– Можете быть свободны прямо сейчас, – крикнула вдогонку Саша. – Если возникнут вопросы, я вам позвоню.

– А вещи? – вдруг обернулась Ксения. – Вы будете разбирать его вещи? Я могла бы помочь. Я знаю, что где лежит.

– Я справлюсь, Ксения Васильевна, я со всем разберусь. Это не только ваш дом, но и мой. Теперь он мой.

Она вздрогнула, как будто ее ударили. После ухода домоправительницы Саша почувствовала себя свободнее. Дел и правда было невпроворот. Надо ехать в Смелу, собирать справки, оформлять свидетельство о смерти. Она вышла на террасу для утреннего кофе. Из сада доносились голоса детей. Лучи невысокого еще солнца пронизывали благоухающие розоватые соцветия. Ветра не было и стояла гладкая утренняя тишь. Из-за угла дома вышел Федюша с ведром свежих опилок. Увидев ее, он замер, как вкопанный. Слюна струйкой стекала по небритому подбородку, а лицо было как будто неподвластно хозяину: части двигались отдельно, сами по себе. Зрелище если не отвратительное, то уж точно не самое приятное.

– Я тут эта… собакам несу, – выдавил он из себя.

– Доброе утро, Федя, – улыбнулась она. – Рада тебя видеть.

– И я того… тоже. Рад.

– Хотела спросить тебя насчет собак.

Ведро в мощных ручищах Федюши жалобно скрипнуло. В глазах идиота мелькнул страх.

– Ты выпускаешь их погулять? Когда это происходит?

– Так эта… ясно дело, выпускаю. Им надо того, этого самого… Вот покормлю, и выпускаю. В этот, как его… латирин.

– Наверное, лабиринт?

– Точно, латирин.

Они оба, не сговариваясь, посмотрели в сторону лужайки, за которой высились темно-зеленая стена лабиринта. Вон вход, еле видная арка. Дорожки, заросшие травой. Вечно сырая земля, потому что солнечный свет не проникает сквозь давно нестриженные кроны. Кусты брабанта разрослись, вытеснили из лабиринта веселых гостей и теперь там царит одна трава. Которая шуршит во тьме, как наждачка.

– Собаки сами приходят назад?

– А то! – ухмыльнулся Федя. – И звать не надо. Погоняют маленько и домой.

– Послушай, Федя, – она легонько тронула его за предплечье, – пообещай мне, что никогда не будешь выпускать собак, если дети не в доме. Давай договоримся, что ты будешь выпускать их только рано утром илм поздно вечером.

– Оно и хорошо… оно и правильно будет… утром-то я так и делаю, – пробубнил Федя, покрываясь испариной. – Но вечером Селод Лексаныч не велел. Сказал, когда я умру, Федя… а я еще подумал – как же так?… а он все за свое: когда я умру, все равно ночью их не выпускай, так и сказал.

– Он сказал «когда я умру»? Ты ничего не путаешь, Федя?

– Да вроде бы ничего… Я слушал, когда он что говорил. Он всегда ласково говорил. И денег лишних давал, чтобы мамка не видела. Она отбирает у меня все. – Он опасливо оглянулся. – Их надо пораньше выпускать, пока светло.

– Хорошо, – согласилась она. – Давай выпускать, пока светло. Но если мы дома, ты должен подойти ко мне и сказать, что выпускаешь собак. Это очень важно, ты меня понял? Посмотри на меня, Федя, ты понял?

Идиот крутил головой, сопел, но никак не мог поднять глаза и посмотреть на Сашу. Ей пришлось сжать его руку и добиться своего силой. Наконец, он поднял от земли свои свинячьи глазки и уставился на нее как загипнотизированный.

– Ты понял меня, Федя? – она сильно дернула его за руку.

– Понял, – промямлил он.

– Хорошо, – она поощрительно улыбнулась, ослабляя хватку. – Предупреждай меня каждый раз, когда будешь выпускать собак, ладно?

Идиот расплылся в улыбке и согласно закивал. Кто-то невидимый отпустил рычаг и судорожное напряжение ушло из большого тела. Он побрел со своим ведром дальше.

«Когда я умру».

Отец сказал: «когда я умру, все равно ночью их не выпускай». Он знал, что скоро умрет, потому что на то существовала некая причина, и это вовсе не инфаркт.

Из телевизионного шоу «На Говерле», вышедшей в эфир на канале Интер 4 сентября 202… года.

Ведущая:

Как ты расцениваешь то, что твой когда-то жесткий и неудобный андеграунд со временем превратился в часть шоу-бизнеса?

Сергей Коровин, по прозвищу Каравай, лидер группы «Ворошиловград», популярной по обе части донбасского рва:

Эх, мать твою, Сашка, туды его растуды… хреново отношусь! Продались мы, мать его, продались за бабло, как последние ссаные мудозвоны! Самим противно, веришь? Ой, ты прости, я знаю, у тебя в передаче не принято так выражаться, но если оно так и есть, чего я буду врать? Я за правду-матку! Не привык я за кого-то прятаться.

Ведущая:

С этим связан тот факт, что на данный момент группа «Ворошиловград» фактически распалась?

Сергей Коровин:

Нет, мы еще играем, но кое-что ушло из мира, ты права. Куда-то все подевалось, не стало того драйва. Мы стали похоже на тех, над кем всегда звездели, а это, согласись, обидно. Наверное, нельзя вечно рваться на части, рано или поздно части кончаются. Может, надо просто переждать, зарядиться, как аккумулятор… не знаю.

Ведущая:

Сереж, а вот ты стал такой причесанный, красивый – это сознательный шаг по укреплению имиджа «небунтаря» или часть тех изменений, про которые мы говорили?

Сергей Коровин (широко улыбаясь):

Тебе нравится? Многим так больше нравится. Говорят, пахнуть от тебя стало клево, французскими духами. Вот, больше времени стал себе уделять, своему душевному развитию, так сказать. Гете в подлиннике почитываю, по-французски.

Ведущая:

Мы всегда казалось, что Гете был немцем.

Сергей Коровин (реплика, впоследствии удаленная редактором и не попавшая в эфир):

Сань, ну чего ты вечно лезешь? Слишком ты умная, девушке это не к лицу.

Ауди плавно вырулила с трассы местного значения Черкассы-Новомиргород и свернула налево, на Зеленое шоссе. Оно пронзало город, как стрела охотника заячье сердце, и через центр вело на другой конец, к городской больнице имени Софии Бобринской. Саша не спеша проехала мимо супермаркета «Деликат», кофейни «Кофе Тут» с белыми столиками под красными зонтами и пиццерии «Челентано», где покупала пиццу, когда училась в Смелянской гимназии. В этом заведении прогуливало уроки уже не первое поколение юных смелян. Саша заметила, что за последние годы город изменился, но не совсем. Он слегка взбодрился, слегка причесался, немного посвежел, но остался все тем же узнаваемым провинциалом, склонным к мнительности и ранним засыпаниям. Центральная площадь по-прежнему была услана потрескавшимся асфальтом и обсажена голубыми елями. На лавочках отдыхали роллеры и велосипедисты, неспешно прогуливались старушки с кошелками, но иногда, словно кометы, через общую расслабленность проносились озабоченные молодые люди с припаянными к уху телефонами.

На территории больницы, в двухэтажном домике, спрятанном в кустах сирени, располагался городской морг. Смерть архитектора Всеволода Качура наступила при необычных обстоятельствах и поэтому по решению полиции проводилось вскрытие. В случае проведения вскрытия для получения свидетельства о смерти в отдел регистрации гражданских состояний необходимо было предоставить медицинское заключение.

Она оставила близнецов в машине. В морге детям точно делать нечего, справедливо решила она. Хватит с них и похорон. На черной металлической двери белой краской было выведено одно слово – МОРГ. Надпись светилась издалека, видимо, чтобы никто ничего не перепутал. Она заставила себя открыть дверь и ступила на порог. Атмосфера была не бодрящая. Тухлыми покойниками как будто не воняло, но с воздухом было явно что-то не в порядке: тягучий, холодный и безжизненный. Почему-то у нее возникла ассоциация с пролитой ртутью – запах смерти, остановившейся в дверях. Линолеум в коридоре вытерся до дыр и сквозь них проглядывали крашеные доски старого пола. Стены тошнотворного коричневого цвета навевали мысли о депрессии.

В маленьком кабинетике с чахлой геранью на окне, куда не было никакой очереди, Сашу встретила усталая женщина в нечистом халате. Женщина была не в настроении. Может быть, у нее самой что-то случилось, кто-нибудь заболел или она просто разругалась с мужем и тот ушел, хлопнув дверью. Я бы на его месте поступила точно также, подумала Саша.

– У меня обед скоро, – с ходу заявила женщина, близоруко щурясь на посетителя. Сказано было таким тоном, будто Саша пришла просить денег в долг. – Вам заключение? Какого числа делали вскрытие? Как фамилия?

– Фамилия Качур. Вскрытие делали семнадцатого.

Вдруг нечистоплотная женщина удивленно приоткрыла рот. Она любила смотреть по телевизору шоу «На Говерле» и узнала ведущую. Сначала не поверила глазам, но фамилия совпадала. Тон мгновенно изменился.

– А вы родственница?

– Я его дочь. Нужен паспорт?

– Паспорт? – в женщине боролись противоречивые чувства: хотелось и в паспорт заглянуть, и произвести хорошее впечатление. – Да нет, мне паспорт не нужен. Ой, простите, а вы случайно не та самая Александра Качур? – решилась женщина и часто-часто заморгала.

– Случайно та самая. Могу я забрать заключение?

– Ой, ну конечно, конечно!

Женщина стала торопливо рыться в залежах на столе, потом в выдвижном ящике стола, потом опять на столе, пока не извлекла из кипы нужную бумажку. Она была написана от руки, Смелянский морг явно отставал от современности. Саша взяла заключение в руки, убедилась, что фамилия указана верно, но при женщине вчитываться не стала. Она хотела изучить документ в спокойной обстановке.

– Что-нибудь от меня нужно?

– От вас ничего, – пожала плечами сотрудница морга, еще не пришедшая в себя от такой удивительной встречи. – Вскрытие уже оплатили, так что все порядке. Можете получать свидетельство и оформлять субсидию.

– Какую субсидию?

– На похороны, две минимальные пенсии. Так положено.

– Это обязательно?

– В общем-то нет, но у нас все оформляют.

– Понятно.

– А вы, наверное, можете и не оформлять, если вам не нужно.

– Спасибо за совет.

– Жаль, что с вашим папой так… А мы все очень любим вашу передачу. Всей семьей смотрим, каждый выпуск.

– Я рада.

– А следующая с кем будет?

– С Вероникой Степановой.

– Ой, а это кто?

– Одна известная блогерша. Семейный психолог.

– Интересно, будем ждать.

– Благодарю, но мне нужно идти.

– Конечно-конечно, счастливо вам!

Женщина расплылась в широкой улыбке, которая обнаружила отсутствие некоторых зубов. Интересно, была бы ты такой вежливой, не будь я телеведущей? Ты вынесла бы мне мозг, извела придиркам, а то и довела бы до слез. У родственников новоиспеченных покойников с этим просто, зато собственное настроение сразу улучшается. Вот ведь слава, великая вещь, узнают даже в морге.

Она не стала просить сделать копию медицинского заключения, опасаясь продолжения беседы, и чуть не бегом покинула ужасное заведение. Возле машины ее передернуло так, что плечи заходили ходуном. Сирень еще не зацвела, но шелест молодых листьев показался блаженной музыкой, а легкий ветерок – лучшей из спа-процедур.

– Мам, ты закончила? – спросила Ева, когда она села за руль.

– Да.

– Мы теперь домой?

– Нет.

– А куда?

– В центр, за свидетельством о смерти.

– Это надолго?

– Я не знаю.

– А потом куда?

– Потом домой.

– Я хочу мороженое, – заявила Ева.

– И я, – подключился Ян.

– Да, мы хотим мороженое, – объявлено хором.

В тоне чувствовалось желание биться за свои права. За священное право каждого ребенка на огромный рожок с тремя разноцветными шариками мороженого. Вот они сидят там, на заднем сиденье, пальцы сплетены, приросли друг к другу, как сиамские близнецы. Дети хотят мороженого, а я хочу оказаться за миллион километров отсюда. Но никто меня не отпустит.

Как здорово было бы еще раз глотнуть той упоительной свободы, бега и горячего дыхания!

К пиццерии «Челентано» в свое время пристроили летнюю площадку, увешенную разноцветными петуньями. Теперь петуньи цвели на полную катушку, затопив узкий деревянный помост с крошечными столиками ароматом и буйством красок. Было еще утро, заведение недавно открылось и народа почти не было. Девушка в красном фартуке приняла заказ, стрельнув на посетительницу быстрыми глазками. Несмотря на то, что Саша надела кепку и очки в пол-лица, к концу дня весь город будет в курсе, кто к ним пожаловал. Смела спит под одним одеялом, любила говорить мама. Мама давно умерла, а в Смеле ничего не изменилось. В этом прелесть небольших городов, в них мало что меняется. Все призраки, обитающие в них, остаются квартировать навечно. Все циклы повторяются вновь и вновь, и кровь, пролитая в землю, сначала становится травой, а потом превращается в новую кровь.

Вдруг из петуний на Сашу посмотрели две пары ореховых глаз. Внимательные умные глаза давно наблюдали за ней. Петуньи жестко зашуршали, как те искусственные цветы, что делают из армированной бумаги. Или из наждачки. Наждачный шелест нахлынул, как во сне. Она в ужасе дернулась, задев локтем чашку. Чашка опрокинулась и темная жидкость пролилась на блюдце. Близнецы, как по команде, оторвались от своих рожков и уставились на мать.

– Мам, ты чего? – спросила Ева.

– Все в порядке, это я случайно.

– Позвать тетеньку, чтобы принесла тебе другой кофе? Ты такая бледная, с тобой точно все в порядке?

Заботливая, добрая Ева. Чудо, а не ребенок. Ян только презрительно фыркнул.

– Нет, спасибо, Ева, я не хочу.

Но девушка в красном фартуке была уже тут как тут.

– Принести еще кофе? – спросила она.

– Нет, не нужно.

Девушка без слов забрала чашку и вытерла столик.

Сердце неприятно дергалось и подскакивало в груди, как будто дирижер-провокатор специально сбил его с ритма. Ладони стали холодными и липкими. Отвратительно. Ей показалось, что ее опустили в гигантский шнек, и она увидела тошнотворные лопасти, перемалывающие кровавую массу. Она определенно видела, что из петуний на нее смотрели ореховые глаза. Как это истолковать? Я знаю, что видела, а теперь пусть кто-нибудь научит, что мне об этом думать. Слуховые и обонятельные галлюцинации, это, конечно, плохо, но зрительные – ни в какие ворота не лезет! Неужели она сходит с ума прямо здесь, у всех на глазах? Пила кофе в кафе, и вдруг из-за петуний на нее посмотрели две пары глаз, слишком умных и внимательных для собак.

Передается ли шизофрения по наследству? Гены передаются, это ясно, но насколько велики шансы заболеть у следующего поколения?

Расправившись с мороженым, близнецы заявили, что хотят поиграть на детской площадке, которую заприметили по дороге в морг. Ей хотелось поскорее уйти из «Челентано». Тем более, что площадка находилась в двух шагах от здания мэрии, где располагался отдел регистрации гражданских состояний. Они перешли дорогу с пиликающим светофором. «Личный подарок мэра Смелы маленьким смелянам», гласила горделивая табличка на разноцветном заборчике вокруг детской площадки. Где-нибудь в Швеции такое заявление было бы немыслимым. Там мэры ездят на работу на трамвае, а не дарят детям детские площадки. Да и люди живут совсем по-другому, по-другому мыслят. Далеко нам до Швеции. Впрочем, это просто вешки, характерные маркеры украинского бытия, их не замечаешь, как фон.

Она оставила близнецов на площадке, а сама зашла в нотариальную контору, чтобы сделать копию медицинского заключения. После происшествия в «Челентано» она ощутила себя уставшей, как после ночной смены. Девушка с ногтями, украшенными потрясающей росписью, ее, к счастью, не узнала. Она вообще не смотрела по сторонам, уткнувшись в свой телефон. На просьбу сделать копию отреагировала, протянув руку. Не глядя, ухватила бумажку.