Текст книги "Полет «Феникса»"

Глава 3

Снаружи, куда выбежал, прикрыв лицо руками, Тилни, сквозь пелену взмывающих песчинок фильтровалось золотое свечение. Кольцо окрестных дюн отбрасывало горбы теней. Среди следов валялась опора шасси. Порывы ветра едва не валили с ног худого Тилни.

Пассажиры выбрались наружу, чтобы размяться, и разглядывали золотое небо и причудливые горбатые дюны; молча они бродили взад-вперед.

Крепко прижав к груди обезьянку, Робертс сидел на земле, пытаясь успокоить животное. Открытый рот обезьянки исказила гримаса страха, сквозь рубашку Робертс чувствовал ее острые зубы. Она испачкала его, но он этого не замечал, повторяя раз за разом: "Бимбо... все хорошо, Бимбо", – и гладил похожую на кокосовый орех головку.

Моран очнулся, как только кончилось дерганье. Отстегнул ремень, выбрался из кресла и с удивлением вслушался в шорох песка.

Таунс высвободился из своего ремня и какое-то время продолжал сидеть, уставившись прямо перед собой. Его лицо было пепельным.

– Ты цел, Франки?

После показавшейся долгой паузы Таунс ответил; "Угу". Он встал и, качаясь, прошел в дверь, а Моран вспомнил, что кто-то дико кричал. Он пошел следом.

Свет в главном отсеке был тусклым. Кто-то открыл дверь, ее качало на ветру. При посадке скалой пропороло фюзеляж, и ботинки Морана ступили прямо в песок. Один из пассажиров поинтересовался:

– Свет работает?

Выключатели потерялись в жеваных складках обшивки, и Моран, вернувшись в кабину, попробовал включить аварийную цепь, но и она не работала. У Кроу и Бедами оказался электрический фонарик. При его свете они увидели на полу, там, где скала пробила фюзеляж, безжизненное тело. Кроу отвел в сторону фонарик и осмотрелся. К ним присоединились Моран и Лумис; Таунс принес из кабины аварийный фонарь, о котором забыл Моран.

Жертв оказалось две. Оба трупа уложили рядом, в задней части главного отсека. Среди груза была незакрепленная клеть с тяжелыми буровыми наконечниками. Она проломила переборку и вдребезги разнесла несколько задних сидений. Целый час ушел на то, чтобы вытащить из-под обломков юношу-немца. Таунс дал ему морфий из аварийного набора, и он затих. Уложив его на два передних сиденья и закрепив тело привязными ремнями, Кроу с Бедами вышли наружу и закурили, заслонив от ветра зажигалку. Они молчали, прислонясь к корпусу самолета. Слушали, как внутри бравый вояка Харрис отдавал какие-то команды своему сержанту.

– Утихает, Дейв, – заметил Кроу.

– Что?

– Ветер.

– Поздновато.

В песчаной пелене мелькнула чья-то фигура. Вот она вовсе исчезла из виду, и Кроу сказал:

– Что там за идиот?

Они с Бедами отправились посмотреть, кто это, и вскоре привели Тилни.

– Будешь слоняться, Тили, запросто потеряешься.

Юноша не отрывал рук от лица. Он хныкал, и его усадили к Робертсону.

– Вот еще с ним понянчись, Роб. Ради бога, не отпускай его от себя. В этой кутерьме отойдешь на десять шагов и уже не найдешь дороги обратно, – сказал Кроу.

В самолете капитан Харрис разговаривал с юношей-блондином, припоминая те немногие слова по-немецки, которые знал. Глаза у Кепеля были ясные и спокойные, хотя зрачки оставались расширенными от наркотика. Он почему-то отвечал по-английски: может, оттого, что владел им лучше, чем Харрис немецким.

– Пожалуйста, не нужно больше наркотика. Теперь боль не такая сильная, благодарю вас.

Он небрежно раскуривал сигарету, будто довольный, что может шевелить руками. Кровотечение было слабым, но Лумис, ощупав и осмотрев парня, сказал, что раздроблен таз и сломаны обе ноги. Его нельзя передвигать.

Первый солнечный луч проник через отверстие, где раньше был иллюминатор, и упал на густые яркие волосы Кепеля. К нему обратился капитан Харрис:

– Если тебе что-нибудь понадобится, зови меня или кого другого. Между подушками под тобой есть дырка: внизу брезентовый мешок. Тебе, видишь ли, нельзя двигаться, поэтому если захочешь в уборную... Все устроено очень удобно. – И он улыбнулся докторской улыбкой. – Теперь надо подумать, как привлечь к нам помощь. Спасателей.

– Благодарю, капитан. Вы ведь капитан?

– Так точно. Меня зовут Харрис. А это сержант Уотсон.

– Отто Кепель. Так меня зовут.

Сержант Уотсон, вытянувшись вдоль стенки отсека, думал: "Бог мой, как на слете бойскаутов! Все эти церемонии, а рядом распластан искалеченный мальчишка. Еще один повод покрасоваться для проклятого Харриса. Не хватает только барабанщика".

– Я понял, капитан, что... – лицо юноши растянулось в болезненной гримасе, – что есть жертвы.

– Э... да. Да.

– Сколько?

– Двое. Бедняги, – Он выпрямился. – Тебе повезло. Теперь нам нужно все здесь организовать.

Прихватив с собой сержанта, он приступил к детальному осмотру самолета. Из подручного материала они выложат на песке сигнал "SOS", как только затихнет ветер. Уотсон ему показался чересчур спокойным, но, кажется, он всегда такой. Надежный парень, если, конечно, правильно себя с ним вести. Хорошо иметь такого под рукой.

Пока они осматривались, рядом остановился невысокий человек, назвавшийся Стрингером. Он слушал внимательно капитана Харриса, и тот был доволен, что у него есть аудитория: действовать им нужно сообща, а большинство этих парней, вероятно, не имеют представления о том, как выжить в пустыне.

В пять часов ветер внезапно прекратился, песчаная пелена в момент осела, и сразу же со стороны западных дюн ослепило яркое солнце.

Моран обратился к Таунсу:

– Спать нам придется внутри, Фрэнки.

Нелегко было теперь называть его "Фрэнки": взгляд Таунса был отрешенный, наглухо закрытый для всего внешнего. Моран знал: он думает сейчас о расследовании. Два слова погубят тридцатилетнюю карьеру. Ошибка пилота. Правило совершенно ясное: в случае неисправности радио и полного отсутствия контакта с землей командиры воздушных судов тотчас же ложатся на курс в сторону ближайшей из намеченных запасных посадочных площадок и там приземляются, независимо от имеющегося запаса топлива и ограничений на вес самолета при нормальных условиях.

– Если спать будем внутри, – продолжал он, обращаясь к Таунсу, – то придется вынести этих двоих. Верно?

Таунс делал над собой усилие, чтобы понять смысл сказанного. Лицо его сейчас было много старше. Молча он последовал за Мораном, взял из аварийного комплекта лопату, вырыл в песке две неглубокие траншеи. Им помогал Лумис.

Все прочие держались особняком, будто их это не касалось. Погибших обернули в белый парашютный шелк, когда прибудут спасатели, тела нужно будет извлечь из песка и увезти с собой. Таунс едва сдерживал желание сейчас же поделиться с Мораном и Лумисом всем, что было у него на душе, вложить это в обычные слова, которые, быть может, освободят его от кошмара. Он бы сказал: это я убил их, своими руками.

Лопата блестела на ярком солнце. Утихший ветер оставил после себя гулкую тишину, в ней ясно разносились голоса людей. Когда дело было закончено, Лумис сказал:

– Думаю, это место надо отметить. – Он направился к самолету и вернулся с куском изогнутой трубы. Форма ее напоминала крест.

Солнце коснулось края вытянутых дюн к западу от места посадки, когда к Таунсу подошел капитан Харрис.

– Мы считаем, что нужно принять организационные решения. Вы согласны?

Лицо Таунса уже не было столь отрешенным, и все же он спросил:

– Почему я?

– Ну, разумеется, я должен обратиться к вам как командиру судна.

Сержант Уотсон смачно плюнул на песок.

Наблюдавший за Таунсом Моран отметил его удивленный взгляд. Это было вообще первое чувство, которое проявилось на лице пилота с того момента, как пепельно-бледный Таунс принял решение садиться. Командир долго разглядывал разбитый фюзеляж с крыльями, торчавшими, как сломанные кости. Вдруг он громко засмеялся, откинув голову и зажмурив глаза. Моран смущенно отвернулся.

Харрис внимательно посмотрел на пилота – у парня все еще ощущаются последствия шока, как и у большинства остальных. Придется им собраться с духом. Он повернулся к штурману, который, кажется, пришел в себя.

– Прежде всего, сколько, вы считаете, нам придется здесь находиться? Полагаю, скоро нас начнут искать с воздуха?

– Сейчас мы должны были бы уже прибыть в Сиди Раффа. Несколько часов им понадобится для выяснения обстановки, потому что мы могли сесть где угодно, у любого из десятка колодцев, где нет ни телефона, ни радио. Так что... поиски с воздуха начнутся не раньше, чем завтра на рассвете, – ответил Моран. Он никак не мог найти сигарету, а у Таунса просить не хотелось.

– Благодарю вас, – бойко продолжал Харрис. – Разумеется, наше местоположение известно? Ну... хоть приблизительно.

– Я думал об этом. Да, конечно, знаем только приблизительно, и это совсем неблизко от нашего курса, так как мы отклонились от него под прямым углом на запад. Впрочем, могу сказать точнее. Центральная Ливийская пустыня.

Ему почему-то было приятно видеть изумление на холеном розовом лице капитана. Интересно, давно ли он служит в пустыне? Сознает ли, что это такое – оказаться в сердце Центральной Ливийской?

– Понимаю. – На холеном лице отразилось только размышление. – Итак, мы должны подготовить огни, на всякий случай. Бензина и масла у нас в достатке?

"Почему бы не держать про запас готовую форму сигнала", – подумал сержант Уотсон.

– Когда мы услышим гул, мы в две минуты сможем зажечь всю эту штуку, – ответил Моран.

– Но в самолете этот парень – немец!

– Я имею в виду не буквально самолет, капитан.

– Что ж, хотел бы с вашего разрешения отлить немного бензина и масла, чтобы подготовить костер.

Моран кивнул.

– Давайте. Только не запалите баки.

– Сержант Уотсон! А, вот вы где. Поищите какое-нибудь тряпье – любое, какое попадется, – и мелкие сосуды. Если понадобится, сделайте из металлических панелей.

Моран направился за капитаном в самолет, нашел инструмент, помог ослабить крепление топливного насоса. Харрис вел себя разумно, и незачем было чинить ему препятствия. К тому же существует опасность того, что медики называют "послеаварийной инерцией": нежелание что-либо предпринимать, раз уж случилось худшее.

* * *

К полуночи температура упала до десяти градусов ниже нуля. Спящего Кепеля укрыли куртками. Харрис подготовил дюжину костров, расположив их в форме острия стрелы. Он пытался заинтересовать своих спутников идеей выживания.

– Таунс говорит, у нас есть аварийный бак с питьевой водой емкостью в десять галлонов. Вместе с нашими бутылками и двумя банками апельсинового сока, которые мы нашли на борту, чуть больше одиннадцати галлонов. При минимуме в одну пинту в сутки воды хватит на семь дней.

Уотсон изготовил небольшую коптилку, способную гореть в самолете всю ночь. Сидели молча. В глазах отражался лишь тусклый огонек коптилки – но и этот единственный признак жизни был заемный. Ответа на свои предложения Харрис не дождался.

При свете фонарика Белами записал в своем дневнике: "Думаю, могло быть много хуже. Летчик посадил самолет, как перышко, но мы налетели на те несколько камней, которые всегда есть в округе. Если бы не сдвинулся груз, мы не потеряли бы Сэмми и Ллойда. Не могу не думать о них, как и все остальные, полагаю. Не хотел бы оказаться на месте летчика. Слава богу, с Альбертом все в порядке – я не вынес бы, если бы с ним что-то случилось. В любом случае завтра нас найдут. Нам повезло".

Перед этим он заметил кровь на руках Кроу.

– Ты поранился, Альберт?

– Да. Слегка.

Позже Бедами заметил, что кто-то очищает кровь с развороченных сидений, должно быть, это Кроу, он не выносит неопрятности.

– Что касается продовольствия, – попытался продолжить капитан Харрис, – то на борту ничего нет, кроме фиников.

– Берегите их, капитан, – сыронизировал Кроу.

Этого добра в грузовом отсеке было две полных клети, упакованных и с этикетками. Сам Кроу потерял аппетит к этой верблюжьей жвачке в первый же месяц пребывания в Джебел Сарра.

Розовое лицо Харриса покачивалось в свете коптилки, он упорно гнул свое:

– Даже в высушенном состоянии финики содержат немного влаги, мы сможем продержаться на них довольно долго. И все же следует очень серьезно подумать о воде.

Он надеялся, что его слова не поймут так, будто он поддался паническим настроениям, но он прекрасно знал инструкции о том, как выжить в пустыне. В случае, если оказалась затерянной группа людей, строжайший рацион воды следует вводить сразу же, даже если предполагается, что до колодца можно добраться за несколько часов.

– Я был бы рад услышать ваше мнение, Таунс. – Странно, что нужны такие усилия, чтобы заинтересовать этих парней в собственном спасении.

– В тех немногих случаях, когда я застревал в пустыне, – с усилием ответил Таунс, – меня находили в течение суток.

– Тогда и мы будем надеяться на удачу завтра.

Некоторые уже свернулись в клубок, чтобы согреться, и пытались уснуть; прежде чем сдаться, Харрис обратился к штурману:

– У нас есть какой-нибудь провод, который можно использовать как антенну?

– Я проверил радио после посадки. Лампы разбились.

– Ясно.

Харрис вышел наружу, прихватив с собой сержанта. Они принялись зажигать световые сигналы, потому что по инструкции не следовало ложиться, если можно было еще хоть что-нибудь сделать ради идеи выживания.

Внутри разбитого отсека Моран слушал, как тяжело ворочается во сне Тракер Кобб, и думал о том, каким будет этот человек завтра. По словам Кроу и Белами, Кобб медленно сходил с ума в Джебеле, довольно долго скрывая это от всех и предпочитая бороться с недугом в одиночку. Это был обычный случай; у парня появились сбои в работе, поначалу они тщательно скрывались, потом стали явными, наконец, возникли галлюцинации – на него нападали совы, во тьме за нефтевышкой мерещились огни.

Моран, услышав шорох, поинтересовался:

– Все в порядке, Фрэнк?

– Угу.

Огонек коптилки отбрасывал тени на изгиб крыши. Снова заворочался во сне Кобб, пытаясь удобнее уложить голову на жесткой коробке, служившей ему подушкой. Это был транзисторный приемник, который Кобб, наконец-то, отодвинул в сторону.

* * *

В полночь радио Каира передало, что установилось спокойствие над огромной пустынной областью от Хоггарского хребта в Алжире до Красного моря. Правда, в юго-восточной части Средиземного моря еще ощущалось сильное волнение, но сила ветра уменьшилась до пяти баллов. Потерпевший крушение танкер «Звезда Египта» был теперь на пути в Александрию в сопровождении двух других кораблей.

В ходе успешной операции по спасению экипажа рыболовного судна, вертолетчики, находившиеся в тот момент в пяти милях к северу от Токры у ливийского побережья, сообщили, что заметили в этом районе потерпевший крушение самолет. Полагали, что это был "Скайтрак" сахарской грузопассажирской компании, который шестью часами ранее должен был приземлиться в Сиди Раффа. Представитель компании подтвердил, что самолету предстояла исключительно трудная посадка в Сиди Раффа в условиях песчаной бури и при отсутствии радионаведения. Опасались, что самолет не попал на посадочную полосу на побережье и упал в море, так как курс его от Джебел Сарра привел бы его к побережью в этом месте и как раз там, где заметили обломки крушения.

Поэтому самолеты ливийских воздушных сил, отправленные ночью на поиски с воздуха, были возвращены на базу.

* * *

Звездный свет, падавший на кольцо дюн, серебрил иней, образовавшийся перед рассветом из росы. Светильник в темном отсеке загасили, но ровно горевший наконечник стрелы всю ночь сигналил в пустое небо.

Глава 4

Весь вчерашний день они всматривались в небо, и глаза их покраснели от напряжения. На лицах выросла щетина. Теперь они были похожи на потерявшихся.

В белесом мареве второго дня, стоя в тени раскрытого над самолетом парашюта, капитан Харрис обратился к Таунсу:

– Может, попытаемся выбраться самостоятельно?

Таунс прищурился. Парашют давал тень, но его белый шелк отсвечивал почти так же сильно, как небо.

– Я остаюсь.

– Надолго? Есть, знаете ли, предел.

– Тогда... до предела. – Лицо пилота оставалось бесстрастным.

Харрис присел на корточки, закурив последнюю сигарету.

– Разумеется, вы можете поступать, как сочтете нужным, но я сегодня вечером уйду. Заберу с собой Уотсона и любого, кто захочет к нам присоединиться.

– Ну, и каким путем вы намерены "выбираться"? – спросил Таунс.

– Вот здесь вы и штурман могли бы мне помочь. Как далеко до ближайшего колодца? – Капитан глянул на Морана. – Вы говорили, что будете делать еще одну ориентировку.

Минуту спустя Моран уточнил:

– Сколько человек вы возьмете с собой? Вы уже знаете?

– Нет пока.

– Пора бы знать.

Под обломками гондолы сидели трое. Харрис сообщил им о своем намерении, и скоро вокруг него собрались все, кроме раненого Кепеля и Тракера Кобба, не промолвившего за двое суток ни слова. На расспросы Харриса Моран ответил:

– Мои расчеты приблизительны, но отклонение не слишком велико, с поправкой на возможную ошибку в десять-двадцать процентов.

Он окинул взглядом плоскую площадку, на которой вчера за шесть часов вырыли огромные буквы "SOS", За ночь слабый ветер полностью их замел.

– Я считаю наше местоположение на 27-м градусе северной широты и 19-м градусе восточной долготы. Мы находимся в центре окружности с радиусом примерно в 160 миль. Радиусом – не диаметром. Окружность проходит через три ближайших колодца: Морада на севере, Тазербо на востоке и Намус на юге. К западу отсюда ближайшее место – Себха, в двухстах восьмидесяти милях. О нем можно забыть. Ближайший караванный путь – тот, который идет с севера на юг между оазисами Джало и Тазербо. Самый близкий пункт на этом пути в двухстах милях на восток. Так что восток и запад можно исключить.

Таунс вытащил из планшета карту, и они разложили ее на песке. Моран показал им Мораду, небольшое поселение вокруг колодца, населенное исключительно африканцами.

– Сто шестьдесят миль отсюда. Как, скажем, от Лондона до Шеффилда.

Лумис подумал: как от Нью-Йорка до Олбани.

– Тогда это и будет нашей целью, – сказал Харрис. Он надеялся, что голос его звучит достаточно уверенно.

– Или Намус. Примерно такое же расстояние, – Моран почесывал непривычную щетину. – Вы когда-нибудь ходили по пустыне, капитан?

– Только во время учений.

– Как далеко?

– О, миль на десять. Разумеется, с полной выкладкой.

Моран кивнул:

– И сколько хочешь воды в запасе, верно?

– Достаточно, – согласился капитан.

– Мне немного пришлось пройти по пустыне, – продолжал Моран, – чуть больше, чем вам. И не на учениях. Не знаю, каковы ваши практические навыки в ориентировании, но у меня с этим обстоит неплохо.

Красноречивым взглядом он обвел линию горизонта, где мерцающий отсвет огибал подковообразное кольцо дюн и сливался с небом.

– Целый океан, и вы не заставите меня сделать и десяти шагов на пути в его глубины, потому что днем там 120 градусов в тени, но тени-то этой нет. Вы возьмете с собой по пинте воды на день, а испарять ваше тело будет по десять.

Он обратил внимание на то, как внимательно вслушивается в каждое его слово сержант Уотсон.

– Мы намерены идти по ночам, – заявил Харрис.

– Превосходно. И в каком направлении?

– Разумеется, мы возьмем компас.

– Думаете, он что-нибудь показывал, когда мы пролетали над нагорьем Джебел Харуджи, вот здесь? – Моран ткнул пальцем в карту. – Там большей частью магнитные породы. Вы когда-нибудь видели, какие искажения может давать компас?

– Можно ориентироваться по звездам, – Харрис вспомнил инструкцию о том, как выжить в пустыне.

– Прекрасно. Вы знаете, куда направляетесь, но не знаете, откуда начнете свой путь. Мои расчеты могут быть на двадцать процентов ошибочны. Если вы, мистер Харрис, ошибетесь лишь на один процент и прошагаете сто шестьдесят миль, ориентируясь по звездам, то пройдете мимо Эйфелевой башни, не заметив ее. Гляньте, где Моранда, вот. Вы минуете этот крошечный пучок деревьев и уже не остановитесь, пока не уткнетесь в берег моря на любой точке между Сирте и Дерна, в трех-четырех тысячах миль отсюда. Возьмите любую другую точку, скажем, группу Тазербо или Аозу, на юго-восток. Промахнетесь – и вам придется заканчивать путь в Судане, в тысяче миль отсюда. Но вы не пройдете мимо них. Вы даже не будете знать, где они, чтобы промахнуться, потому что звезды не стоят на месте, а ваш компас будет колебаться, и вы пойдете по кругу. Вы не левша, мистер Харрис?

– Разумеется, нет.

– Тогда вы пойдете по окружности влево, потому что ваша правая нога развита сильнее левой и делает больший шаг, и ничего вам с этим не поделать.

Сгрудившись под прикрытием из ослепительно белого шелка, красивым, как шатер эмира, все слушали Морана. Только его ровный голос прерывал напряженную тишину пустыни, где нет ни шелеста листьев, ни птиц, ни животных, ни человеческого следа. Такой тишины не бывает даже в центре океана.

Со своего места Кроу следил за большой фигурой Кобба, сгорбившейся в тени под хвостом. Тракер Кобб беспокоил Кроу. Прошлой ночью он вытащил всех из самолета, потому что увидел на горизонте огни. И настаивал, что они настоящие. Вчетвером они едва удержали его, когда он вознамерился пойти в том направлении, а Лумис целый час гасил тлевшую в нем ярость. Кобб сердился, что ему не поверили.

– Если вы все еще намерены пойти, – продолжал Моран, обращаясь к Харрису, – то вам следует учесть и несколько других факторов. Этот самолет и парашют – единственный клочок тени на площади примерно в пятьдесят тысяч квадратных миль, так что вам понадобится кепка. Если случится еще одна буря, вы погибнете, так как сойдете с ума. Не исключено, что вы попадете в зыбучие пески, это верная смерть. Я видел, как это случилось с человеком, арабом на верблюде, он не успел даже закричать.

Харрис обжег губы дотла догоревшим окурком, наконец, выплюнул его и тщательно затоптал.

– Вы слышали о человеке по имени Джо Викерс? – не оставлял его в покое Моран.

– Нет, – ответил Харрис. Он готов был слушать все что угодно, только не то, что он не должен идти.

– Я знал Джо, – вставил Бедами.

– Ну расскажите тогда капитану.

С явной неохотой Белами стал рассказывать:

– Джо сам, по собственной воле, остался на нефтевышке после захода солнца – заменить какую-то шестерню. Вышка была освещена, как и поселок, что в миле от нее. Поднялась песчаная буря – не такая сильная, как та, в которой очутились мы. Она занялась очень быстро, знаете, как это бывает, так вот, Джо попробовал дойти до лагеря. Всего-то миля. Мы нашли его в пустыне, в пяти милях от нас. Мертвого. Теперь над промыслом в Джебел новый прожектор – виден на десяток миль даже при буре. Когда его включают, мы называем это "свечкой в память Джо".

Харрис встал, аккуратно заправив форменную рубаху под поясной ремень. Он был ниже Кобба или Лумиса, но доставал головой до провисающего шелкового полога и всем видом показывал, что с ним такое произойти не может.

– Отчего он погиб?

– От пустыни, – ответил Моран.

– Это потому, что он поддался панике.

– Конечно, поддался. Стоит только понять, что ты потерялся, и твои шансы падают наполовину. Остальное довершает пустыня. Не всегда это жажда, или жара, или расстояние, которое надо пройти. В конечном итоге, убивает пустыня.

– Понимаю. Бедняга.

Капитан произнес это проникновенно, и Кроу даже залюбовался невесть как оказавшимся среди них розовощеким роботом, с его принципами, срабатывающими, как часовой механизм. В любых иных устах это "бедняга" звучало бы как сарказм. Но чувствовалось, ему действительно было жаль беднягу Джо Викерса.

– Мне нужно сделать приготовления, – сказал Харрис, не адресуясь ни к кому конкретно. – Если кто-нибудь решится, я охотно приму его в свою группу. На рассвете мы уходим. – И он шагнул под шелковое укрытие, откуда тотчас послышалось: – Сержант Уотсон!

Таунс стоял прямо на полуденном пекле и вглядывался в небо сквозь темные очки, бросавшие на лицо зеленые тени.

– Не понятно. Ничего не понятно, Лью. – То же самое командир говорил вчера, точно так же, стоя на солнце и оглядывая небо.

– Они ищут по нашему курсу, – ответил Моран, – вот и все.

– Мы бы увидели отсюда.

– Мы не знаем, где находимся, Фрэнки. Тебе не кажется, что Харрис тихо помешался?

Таунс отвел взгляд от пустого неба.

– Он не пойдет.

– Он пойдет.

– Это невозможно! Боже правый, если и они погибнут...

Он двинулся к самолету, спустя минуту, за ним последовал Моран. Не было смысла повторять Таунсу, что виноват не он, а метеорологи. Один раз Таунс уже зло оборвал его:

– Тебе бы немного убедительности, когда ты говоришь это. Сперва убеди самого себя, но и тогда ты все равно будешь неправ.

Когда Моран зашел под навес, Кроу спросил:

– Что случилось с поиском с воздуха, Лью?

– Поиск, может, как раз сейчас ведут.

– Боже, как они могут не заметить!

Все утро они с Белами выкладывали новый знак "SOS" на песке из кусков оторвавшегося металла, чехлов для сидений и другого подручного материала. Они позвали на помощь Тилни, но от того мало было толку. Он без конца повторял одно и то же: "Ведь они должны найти нас? Должны, а?"

Кроу противно было это слушать. Его заинтересовал Стрингер. Трудно было его понять. Он ни с кем не заговаривал, как бы даже не понимал, в каком скверном положении они очутились, его занимал только разбитый самолет. Опять и опять ходил он вокруг него, осматривал повреждения, держа руки в карманах и укрыв голову носовым платком. Стрингер был единственным из всех, кто побрился. У него была электробритва с трансформатором для автомобиля: она работала от батарей "Скайтрака".

Остальные не брились и не умывались. Таунс согласился с предложением капитана Харриса, и жесткая норма вступила в силу: одна пинта воды в сутки на человека, ни умывания, ни бритья. Дополнительная порция предусматривалась для раненого Кепеля, если потребуется. О запасах воды много не думали: если держаться в тени и не напрягаться, то и потеть будешь меньше. Большинство же понимало, что все это иллюзии: даже в тени потоотделения, едва выступив на коже, тотчас испарялись.

Лумис тоже большей частью молчал. Телеграмму передали из Парижа на радиопост Джебел Сарра, и он думал о том, что же случилось. Он приобрел квартиру с видом на Сену, и они прожили в ней ровно год. Он прилетал раз в один-два месяца, и, хотя они вместе уже двенадцать лет, его приезды были чередой медовых месяцев. Только поэтому и еще потому, что ему нравилась работа по разведке новых месторождений, он мог вынести пустыню с ее ужасающими размерами и одиночеством. Но та пустыня, с которой ему недостает сил справиться, возможно, открывалась перед ним сейчас. В телеграмме сказано "срочно". Куда бы он ни смотрел, везде видел это слово, написанное на песке огромными буквами, даже большими, чем сигнал "SOS". Текли минуты и часы – а он не мог сдвинуться с места.

Сегодня юноша-немец не жаловался на боль. Он вежливо разговаривал с менявшимися собеседниками. Иные уходили уже через минуту-другую, заметив, что он говорит через силу. Опять открылось кровотечение – возможно, он неудачно повернулся. Его лицо покрылось золотистой щетиной, но она его не старила. Юноша держался стойко, только раз спросил, сколько может пройти времени, прежде чем их спасут. Таунс ответил просто: "Недолго". Всякий раз, когда он проходил мимо мальчика, он боялся ощутить кисло-сладкий запах, который появляется при гангрене.

Около полудня к Кроу обратился Робертс:

– Ты можешь оказать мне услугу, если желаешь.

Обезьянка была у него под курткой. Время от времени она начинала дрожать. Медленно закрывала она ярко-карие глаза, а когда они открывались, в зрачках явственно читался страх. Когда Робертс в первый раз после аварии дал ей отпить из металлической кружки, она ухватилась за ее край миниатюрным кулачком и долго рассматривала в воде свое отражение, пока у Робертса не иссякло терпение.

Теперь он стоял перед Кроу, почесывая затылок.

– Ты бы мог присмотреть за ней вместо меня?

– Ты спятил! – изумился Кроу.

– Имей в виду, даю только на время, с возвратом, – он расстегивал куртку. – Не могу же я взять ее с собой.

Когда Кроу брал из его тонких костистых рук обезьянку, Робертс съехидничал:

– Какое сходство. Вы могли бы сойти за братьев. – И пошел предупредить капитана, что к утру будет готов.

Тогда никто из них не думал, что есть какая-то связь между решением Робертса и поведением сержанта Уотсона. Казалось несомненным, что Уотсон последует за капитаном, даже если к ним больше никто не присоединится. Но произошло непредвиденное.

Услышав крик Уотсона, Таунс бросился к нему. Тот неуклюже сидел на песке, вытянув ногу. По вискам катился пот, малиновая физиономия кривилась от боли.

– Подвернул, – сказал он сквозь зубы, – подвернул проклятую.

Его втащили в тень под полог и усадили. Подошел Харрис. Кривясь от боли, Уотсон рассказал, что случилось.

– Там, где мы вырыли наш сигнал, сэр, я споткнулся. Видите ли, она была под песком, и я не заметил...

Он стиснул зубы, пока Харрис ощупывал лодыжку.

– Вывихнул, – со стоном выдохнул он.

Харрис кивнул:

– Держите ее в покое. Боюсь, мы не сможем сделать холодный компресс. Но перелома нет.

Через полчаса он вернулся к Уотсону, помог снять ботинок.

– Попробуйте пошевелить пальцем, Уотсон.

Тот повиновался, скорчив гримасу боли.

– Все в порядке. Обычное растяжение... – Капитан выпрямился. – Мне жаль, что это случилось. Разумеется, вы не пойдете со мной.

Глядя на него, Уотсон решил воспользоваться часто им применяемым трюком, одним из тех, что по вкусу этим горлопанам:

– От меня вам будет мало проку, сэр. Боюсь, что я подведу вас, а мне бы этого не хотелось.

– Ничего. Всякое случается, Уотсон.

– Неужели мало того, что уже случилось, сэр?

– Вам просто не повезло. Пусть это вас не тревожит. Я думаю как раз о вас – бог знает, сколько вам придется здесь пробыть, пока мы сможем направить помощь. – И он вернулся в самолет, где Робертс рассматривал карту.

Незадолго перед закатом к Харрису подошел Тракер Кобб, походка его была нетвердая, руки отвисли, как плети, рыжие волосы не чесаны.

– Говорят, вы уходите?

– Так точно.

– Я тоже пойду. Кто еще идет?

Капитан косо глянул на него, ощущая, как становится страшно. До сих пор, – он это выяснил уже давно, – напугать его могло только одно: присутствие рядом человека, который не совсем в себе. Ему припомнился дикий взгляд Кобба в ту ночь, когда силой пришлось удерживать его, чтобы он не пошел на свет "огней".

– Я беру с собой мистера Робертса. Нас только двое.

И он занялся упаковкой рюкзака, болезненно ощущая присутствие рядом с собой тучного человека. Все равно, что оказаться запертым в помещении с неразорвавшейся бомбой.

– И я, – настаивал Кобб. Вряд ли до него дошло сказанное капитаном.

Харрис заметил, что вслушивается в тиканье часов. Он не представлял, насколько невменяем этот человек и сколько ему еще нужно, чтобы окончательно перейти предел. Он знал только одно: взять с собой Кобба – все равно, что отправиться туда верхом на тигре. Он вспомнил слова Морана: "Не всегда это жажда, жара или расстояние, которое нужно пройти..."