Текст книги "Толковый словарь Эс Джей"

Глава 5

Мама настаивает на том, чтобы во время ужина мы собирались за столом всей семьей. Она правда старается. Телевизор выключен, на столе скатерть и салфетки под приборы. Салфетки в стаканах, как в ресторанах. Она достает крутящийся поднос и выставляет на него батарею соусов. С этим устройством дозволено иметь дело только маме. Всё потому, что однажды Роун раскрутил его и все бутылки выстрелили. На папу попал мятный соус. На маму – сладкий чили. На меня – вустерский. Стена за столом выглядела так, будто у нас остановился погостить Пикассо. Оказывается, крутящийся поднос может крутиться довольно быстро.

– Как прошел первый день в школе? – спрашивает мама, накладывая тако.

– Рада, что спросила.

– А что случилось?

– Мне пришлось сидеть на пластиковом стуле.

– Мне тоже пришлось сидеть на пластиковом стуле, – встревает Дилан, заталкивая в рот кукурузные хлопья. – И что?

Мама кладет на тако слишком много листьев салата. Это напоминает мне горы водорослей на пляже в Кингстоне.

– А, да, звонили от доктора Гупта, – говорит она. – Они сказали, что у тебя зашкаливает уровень иммуноглобулина. Результаты первой партии кожных тестов показали, что у тебя аллергия на пылевых клещей и различные виды трав. Я подумала, что стоит сразу же позвонить в школу, чтобы они знали.

Перед тем как откусить тако, она выдавливает соус. Содержимое выстреливает в другую сторону.

– От них всегда столько грязи! Не понимаю, почему я это готовлю!

– Потому что я их обожаю! – говорит Роун, размахивая руками.

Братец никогда не сидит спокойно. Он как большой извивающийся червяк.

– Роун, – предупреждает отец. – Хватит танцевать на стуле.

Дилан хихикает.

– А ты танцевала на своем стуле, Эс Джей?

– Видите? – говорю я, в упор глядя на маму. – Если вы хотели наполнить мою жизнь унижениями, у вас получилось. Миссия выполнена. Отличная работа.

– Пылевые клещи везде, – говорит мама, не обращая внимания на колкость. – Они обожают жить в коврах, и поэтому ты больше не можешь на них сидеть. Если подумать, мы можем убрать ковролин и положить паркет. Хорошо бы узнать, является ли он собственностью Управления образования. Надо записать это в список дел. О, а здесь у меня даже картинки есть!

Она тянется к кухонному островку и хватает брошюру.

– Я почти весь день пылесосила и вытирала пыль. Ты понятия не имеешь, сколько это работы. И еще я постирала твое одеяло. Пылевые клещи обожают стеганые одеяла.

Я открываю брошюру. Вижу черно-белое изображение мерзкого жука инопланетного вида, ползущего по какому-то лунному ландшафту. Это на него у меня аллергия?!

– Дай посмотреть! – просит Дилан, вырывая брошюру. – Фу! Гадость! Они ползают у тебя по коже? – Он хватает мою руку и изучает ее. – Мам! Я ничего не вижу!

Я отпихиваю его и тоже смотрю на свою руку. Я знаю, что ничего там не увижу, но изображение меня тоже пугает.

– Они не ползают ни по чьей коже. – Папа берет брошюру у Дилана и передает ее Роуну, и у того округляются глаза при виде странного существа. – Пылевые клещи микроскопические. Только в этом доме их миллионы.

– Миллионы? – У Дилана открывается от удивления рот. – А они есть в моей кровати? А у мистера Снудлса?

– Нет, потому что я сегодня всё убрала. – Мама выразительно смотрит на папу. – В доме их больше не осталось.

– Мама права, Дилан, – соглашается папа, осознав свою ошибку. – Все пылевые клещи уже смыты в канализацию.

Дилан смотрит на маму прищурившись.

– А ты точно почистила мистера Снудлса?

– Да, и мистера Снудлса тоже, – отвечает мама. – А теперь ешь тако, а то остынет.

Он берет тако в руку, но не доносит его до рта.

– А что, если они вернутся?

– Думаю, я буду и дальше пылесосить. – Говоря это, мама смотрит прямо на меня.

Я знаю, что она не в восторге от этого. Постоянно пылесосить? Мама ненавидит пылесосить. Она всё время ноет по этому поводу.

Мама считает, что ей никто не помогает, но это неправда. Я видела, как папа вытирает посуду и выносит мусор. Всё, что от нее требуется, – пылесосить время от времени. Насколько это тяжело?

– А что с травой? – спрашиваю я. – Ты сказала, будто доктор Гупта считает, что у меня аллергия на траву.

– Как у тебя может быть аллергия на траву? – смеется Роун. – Это глупо!

– Это не глупо, – твердо говорит мама. – Если трава соприкоснется с кожей Эс Джей или она вдохнет пыльцу, возможно, это вызовет дерматит.

– Какую пыльцу? – спрашивает Роун с полным ртом тако.

– Пыльца берется от цветущих растений и деревьев. В воздухе содержатся споры. Таким образом растения размножаются, – говорит мама.

– И как мне избегать травы? – спрашиваю я. – Она везде!

Мама пожимает плечами.

– Думаю, не стоит на ней сидеть.

О-хре-неть. Теперь мне нельзя сидеть на ковре и на траве. Она вообще понимает, что половину времени в школе ты проводишь сидя на том или на другом? Что мне делать на физкультуре? Нам всегда говорят садиться на траву, пока учитель показывает новое упражнение. А если мне будут приносить пластиковые коврики, чтобы я на них сидела?

Пристрелите меня. Сейчас.

Моя жизнь кончена. Мне только что исполнилось тринадцать, и моя жизнь кончена. Я смотрю на папу.

– Пожалуйста, не заставляй меня делать это. Ну ты же знаешь, что такое школа. Дети просто звереют от такого.

– Мы не можем ставить под угрозу твое здоровье, Эс Джей, – говорит папа. – Было бы безответственно игнорировать советы доктора.

Я поворачиваюсь к маме.

– Ты не сделаешь этого!

Она мотает головой. Берет тако и запихивает его в рот, чтобы не пришлось спорить.

Да что с ними не так? Они что, не понимают?

Я встаю и отталкиваю стул. Он захватывает скатерть, тянет за собой, и все бутылки с крутящегося подноса разлетаются. Соус барбекю падает на пол.

– Ненавижу вас обоих!

Я хлопаю дверью и запираюсь в комнате. Слышу, как приглушенный мамин голос говорит что-то вроде «хорошо, всё прошло хорошо!».

Я включаю Spotify[17]17
  Spotify – интернет-сервис потокового аудио. (Примеч. ред.)


[Закрыть] и швыряю подушки с кровати. Неужели я это заслужила? Они видят только мою кожу! Только о ней и говорят! Всё это «не сиди на ковре и на траве» – очередной безумный план, который окажется бесполезным, как и все безумные планы до этого.

Я смотрю на мягкий ворсистый кремовый ковер. С тех пор как мы переехали, я всё время на нем сижу или даже лежу. Я там читаю, распластавшись с подушкой под головой. В Брокен-Хилл я устраивала на ковре вечеринки с пиццей и ночевками. И никогда после этого я не впадала в чесоточное безумие. Очевидно же, что это не делает моей коже хуже?!

Я решила, что они не смогут меня остановить. Я содрала с себя школьную юбку и села на ковер прямо в трусах, вытянув голые ноги и облокотившись на кровать. Видишь это, доктор Гупта? Скорее звони в Клуб анонимных сидельцев на ковре!

Смотрю на свои разодранные ноги. Экзема видна по большей части в складках за коленками и в верхней части бедер. Кожа там красная, покрытая коростой, с рельефными и пятнистыми буграми. При одном взгляде на нее мне хочется чесаться. И плакать.

Я запускаю пальцы в ковер, захватывая ворс. Отодвигаю часть ворса в сторону, разделяя волокна так, чтобы видеть под ним строчки. Там крошечные комочки грязи и немного песка. Это здесь прячутся пылевые клещи?

Беру в руки книгу и пытаюсь читать. Чтение – моя палочка-выручалочка. Так я могу сбежать, стать кем-то другим, жить в другом месте, заниматься чем-то иным. Могу забыться и ни о чём не думать. Мои полки ломятся от книг, разноцветные корешки разной ширины и толщины торчат, расставленные по цвету и алфавиту. По порядку. Взгляд на них дает мне ощущение покоя. На стенах везде картинки – постеры или фотографии из журналов, плюс что-то я нарисовала сама. К пробковой доске прицеплены образцы тканей и принтов, которые мне нравятся, а еще части порванных украшений. На полу стоит самодельная керамика. Моя комната – это пещера Аладдина, полная сверкающих сокровищ, собранных, чтобы меня отвлечь. Но на этот раз не сработало. Я не могу перестать думать о пылевых клещах. Я жду, что сейчас что-то начнет происходить с моей кожей. Я чешу под коленками, хотя там даже не чешется. Снова пытаюсь читать. Читаю абзац и не понимаю, что там написано. Мой мозг лихорадочно работает. А что, если я не права? Что, если пылевые клещи правда перебираются с ковра на мою кожу? Если я болею из-за них?

Я залезаю на кровать. Смотрю на ноутбук и думаю, не загуглить ли пылевых клещей, но не могу себя заставить это сделать. Знаю, звучит странно, но я слишком боюсь искать что-то о своей кожной болезни. Одна девочка в Брокен-Хилл, Эмили Хокинг, однажды пыталась мне помочь, прислав ссылку на рассказ о женщине, у которой в одном месте чесалась нога. Оказалось, что это рак, и женщине пришлось ампутировать ногу до колена. После этого у меня были кошмары. Я не могла отойти от стресса. Я решила, что никогда не буду больше гуглить. Я знаю, что существуют другие кожные болезни, но я ничего о них не знаю. Можно подумать, мне понравилось бы выискивать все возможные ссылки, чтобы найти то, что сможет помочь, но со мной всё наоборот. Я как Роун, когда он не хочет слушать и затыкает уши, напевая: «Ла-ла-ла-а». Знаю, это очень по-детски, но не могу иначе. Страх всему причиной.

Я действительно хотела, чтобы на новом месте всё стало по-другому. Но сейчас кажется, что моя старая жизнь возвращается. «Переезжай в новый город. Придумай себя заново», – сказала мама. Наверное, мне стоило попросить инструкцию, как это сделать.

Глава 6

К утру я уже умираю от голода. Я пробыла в своей комнате всю ночь. Я хотела, чтобы мама и папа поняли, что на этот раз всё серьезно – они не могут вываливать на меня всякую ерунду и ждать, что я подчинюсь.

Приняв в шесть утра душ и нанеся крем (а это занимает вечность), я направляюсь к холодильнику. Нахожу какие-то хлебцы, запихиваю их в тостер и жду, когда загорятся красные лампочки. Исхожу слюною. Не могу ждать. Нахожу коробку с печеньем, намазываю его медом. Я уже почти откусываю, когда чья-то рука выхватывает печенье прямо у меня из-под носа.

– Не так быстро, Эс Джей.

Мама, во всём великолепии ночной сорочки с фиолетовыми цветами, держит мое печенье. У нас за спиной из тостера выскакивают хлебцы.

– Что? Мне уже и позавтракать нельзя? Я умираю с голоду!

Я беру свои тосты и швыряю их на тарелку. Иду к холодильнику, чтобы взять масло, но, когда возвращаюсь, обнаруживаю, что мама забрала тарелку, положила туда печенье и убрала на стоящий позади стол.

– Это всё сделано из пшеницы, – говорит она. – Пшеница – это трава. Думаю, тебе стоит перестать есть пшеницу и посмотреть, будут ли улучшения.

На какой-то момент мне кажется, что мама пытается меня наказать за вчерашний вечер, но потом я понимаю, что она предельно серьезна.

– Съешь йогурт. – Мама вытаскивает упаковку из холодильника. – Я купила ванильный. Думала взять клубничный, но клубника может быть аллергеном. Ты знала об этом? Я поискала в интернете. И захватила несколько книг в библиотеке.

В этом вся моя мама: можно избавиться от библиотекаря в библиотеке, но ты никогда не избавишься от библиотеки в библиотекаре.

– Я прочитала, что молочные продукты тоже могут навредить. И соевые. Орехи так просто ужас. Даже не пробуй. Еще морепродукты. И, конечно, бывает аллергия на отдельные продукты, например на апельсины или киви, но, честно говоря, если убрать их все из рациона, я не знаю, чем тебя кормить.

Наконец она перевела дыхание.

У меня урчит в животе. Я сильно хочу есть. Беру йогурт и ложку. Не трачу время на то, чтобы наложить его в миску, ем прямо из пачки.

– Думаю, мне стоит сводить тебя к другому доктору, – говорит мама, чавкая моим печеньем. – На днях, когда я ходила в аптеку тебе за глазными каплями, я разговорилась с хозяйкой аптеки, Бетти Уиндлбэнк. Она считает местного терапевта, доктора Чарльзуорт, очень хорошим врачом. Бетти говорит, что в прошлом году у нее чесались и слезились глаза, а доктор Чарльзуорт ей очень помогла.

Еще один доктор. Хочу поспорить, но еще я хочу есть. Голод побеждает. Я отправляю в рот полную ложку.

– Я уже записалась. Мы должны быть там в девять тридцать.

– Сегодня? А как же школа? Это только второй день!

– Школа не против. Я предупредила, что ты опоздаешь.

Да, но одноклассники заметят, что я опоздала. Будут вопросы, и мне понадобятся ответы.

– По всей видимости, доктор Чарльзуорт специализируется на аллергиях. Нам повезло, верно? Я имею в виду, мы переехали в новый городок, и оказалось, что здесь для тебя есть прекрасное медицинское обслуживание. Возможно, нам не придется мотаться в большой город, чтобы записаться к специалисту. Очень удобно. Это должно сэкономить нам кучу денег.

Действительно удобно. Великолепно. Еще один доктор, еще одно мнение. Еще одно объяснение, еще одно лечение.

Мама направляется к комнатам мальчиков, чтобы их разбудить. Я стою на кухне и сжираю три четверти семейной упаковки йогурта. Я не остановлюсь, даже когда мне станет плохо.

Лучшее, что есть в комнатах ожидания в поликлиниках, – это журналы. Папа не любит журналы. Он сердится, когда мама их покупает. Папа говорит, что они напичканы картинками того, как, по мнению массмедиа, должны выглядеть девушки, и смотреть на все эти фотографии, которым никогда не сможешь соответствовать, вредно. Мама обычно возражает, что она не глупа и читает журналы просто для развлечения, а не из-за рекламы. Если это правда, интересно, почему мама так бьется за то, чтобы изменить мою внешность?

Я листаю какую-то светскую хронику. Мама берет журнал для садоводов и уходит в него с головой.

У меня в журнале есть статья с заголовком «Как придать ресницам вау-объем». Интересно, Мали читала ее? Может быть, поэтому ее ресницы такие пушистые. Статья должна быть на странице тридцать три, но когда я долистываю до нее, то вижу, что страницы вырваны. Вместо этого там девушка в откровенном бикини. Это буквально три треугольника и ниточка. Одно неверное движение, и она, похоже, его потеряет.

Вот в чём дело. Мне нравятся мальчики, и я хочу узнать их получше, но, честно говоря, я втайне хочу смотреть на девочек. Мне нравится разглядывать их гладкую, чистую кожу, внимательно рассматривать, как она блестит, как притягивает загар и пышет здоровьем. Папа говорит, что фотографии в журналах отфотошоплены – на компьютере убраны все изъяны моделей: прыщи, пигментные и родимые пятна. Он утверждает, что в реальной жизни никто не выглядит настолько идеально. Ему надо еще раз посмотреть на ноги Ливви. У нее лучшие ноги из всех, что я видела. К ней же никто не приходил с фотошопом, верно?

– Саманта Бэклер! – В дверях стоит седая женщина в самом уродливом кардигане во всей истории кардиганов.

Мама кладет свой журнал и шепчет: «Это мы». Можно подумать, вызывают какую-то другую Саманту Бэклер.

Мы идем за доктором Чарльзуорт и ее кардиганом по длинному узкому коридору. Наверное, этот кардиган вязала ее старая слепая бабушка. Оранжевые, розовые и черные полоски идут зигзагом, а между ними – маленькие бантики из лент и огромные пуговицы, похожие на макаронины. Мода проехалась по ней катком. Нужно срочно звонить в службу спасения.

Мы заходим в кабинет, и доктор Чарльзуорт закрывает дверь. Кабинет маленький и темный. Стоит стол, на котором ничего нет, даже телефона или листа бумаги. Высокая кушетка, покрытая белой простыней, книжная полка и два коричневых стула, приехавших прямиком из семидесятых. На стене – плакат с изображением человеческого скелета. Всё. В центре внимания ее кардиган.

– Вы только что переехали? – спрашивает доктор Чарльзуорт у мамы, садясь в кресло. – Мы не нашли вашу карту. Ее пришлют?

– А, да, я организую это. – Мама ведет себя странно. Сжатые руки на коленях, спина прямая, нервная улыбка – будто она на экзамене.

– В регистратуре мне дали кое-какую информацию. Вы пришли поговорить о Саманте?

Мама кивает слишком старательно.

– Да, доктор. Об ее экземе.

Доктор Чарльзуорт поворачивается ко мне.

– Это Саманта?

Тупица. А кого бы еще мама привела с собой?

– Да, – говорит мама. Затем выразительно добавляет: – У нее очень серьезная экзема, доктор. Очень серьезная.

Доктор Чарльзуорт встает и подходит к моему стулу.

– Закатайте рукава, пожалуйста.

Я закатываю рукава. Она наклоняется. На кончике носа заляпанные очки в золотой оправе. От нее пахнет чем-то похожим на средство, которым мама чистит ванну.

– Думаю, лучше ей снять одежду, чтобы я ее осмотрела. Вы не против, миссис Бэклер?

Не против ли мама?! А как насчет меня? Я что, фигурка из картона?

– Я забыла сказать, миссис Бэклер. У нас сейчас работает стажер, его зовут доктор Трэвис. Вы не будете возражать, если я его позову?

Она сказала его? Это мужчина?

– Нет, конечно. Всё в порядке, – говорит мама. – Только так они смогут стать настоящими врачами. По учебникам ведь толком не научишься, верно?

Доктор Чарльзуорт указывает на сложенную тонкую рубашку на смотровом столе.

– Пусть ваша дочь разденется и наденет эту рубашку. Я вернусь через минуту.

Как только она закрывает за собой дверь, я шиплю:

– Я не хочу, чтобы какой-то мужчина на меня смотрел!

Я складываю руки на груди. В том месте особенно не на что смотреть, но всё равно!

– О, ради бога! Он не какой-то. Он врач. Он всё время смотрит на обнаженных людей. Он хочет посмотреть на твою кожу, а не на задницу!

Она стягивает мою кофту.

– Поторопись!

– Я могу сама!

– Чего ты ждешь? Они вернутся с минуты на минуту.

Я рисую пальцем круг в воздухе.

– О, ради всего святого! – фыркает мама, отворачиваясь. – Будто я тебя никогда не видела. Я вытирала твою попу, когда ты была младенцем, если ты забыла.

Я снимаю одежду и бросаю ее на пол у кушетки. Заворачиваюсь в рубашку, завязываю ее и пытаюсь залезть на кушетку. Почему их делают такими высокими? Где тут лестница? Из-за такой высоты у меня сейчас кровь носом пойдет.

– Теперь уже мне можно повернуться? – спрашивает мама.

– Если нужно.

Мама видит мои вещи, брошенные на пол. Вздыхает, поднимает их и складывает аккуратной стопочкой. Охает:

– Саманта! – держа мои трусы двумя пальцами. – Это ты могла оставить!

– Но она сказала снять одежду, это тоже одежда, разве не так?

Дверь открывается, и мама кидает мои трусы себе в сумочку. За доктором Чарльзуорт заходит парень, который выглядит как кинозвезда. Без шуток. Он будто вышел из декораций какого-нибудь фильма про докторов. Он доктор Сказочный. Доктор Восхитительный. Доктор Чарующий. И он собирается смотреть на меня – обнаженную!

Святые помидоры! Я хочу свои трусы назад. Сейчас же. Доктор Чарльзуорт представляет его:

– Это доктор Трэвис.

– Приятно познакомиться, Саманта.

У него американский акцент. Вау! Может быть, он из Голливуда?

– А вы, должно быть, мама Сэм? Рад встрече.

Мама выглядит так, будто прямо сейчас растает в своем кресле.

– Эм… Здравствуйте…

– Она раздета? – спрашивает доктор Чарльзуорт маму.

– Да, раздета, – говорю я до того, как мама успевает ответить. Почему доктор Чарльзуорт не говорит со мной? Пациент я!

– Ляг на спину и опусти рубашку до пояса.

Я делаю, как она просит, оставляя одну руку на груди. Доктор Чарльзуорт и доктор Трэвис подходят ко мне. Доктор Чарльзуорт включает яркую лампу. Свободной рукой я закрываю лицо, потому что свет раздражает глаза.

Я слышу шелест пластика и щелчок резинки. Чувствую, как кто-то трогает мой живот. Они в резиновых перчатках! Они что, думают, что могут что-то от меня подхватить?! Меня уже осматривали врачи, конечно, но не так. Это унизительно. Я хочу уйти! Я хочу пойти домой сейчас же! Я хочу убежать по дороге в своей тоге-рубашке-простынке-черт-знает-в-чём-еще, забраться под кровать и никогда больше оттуда не показываться.

– Видите, доктор Трэвис? Видите, как здесь отслаивается кожа?

Ее резиновые руки тычут и колют.

– Видите эту приподнятую и утолщенную кожу? Это от постоянного трения и расчесывания. А это видите? Здесь значительная атрофия.

Я чувствую на себе другие руки, но уже без перчаток – они теплые и мягкие. Кожа к коже.

Доктор Чарльзуорт цыкает.

– Нужно надеть перчатки, доктор Трэвис.

– Не вижу необходимости, – тянет он слова со своим прекрасным акцентом.

– Это должно быть привычкой, вне зависимости от необходимости, – говорит доктор Чарльзуорт. – Видите? Кожа лопнула и мокнет.

Я лежу не шевелясь, чувствуя на себе их руки, слушая их «хм» и «угу» и докторские разговоры на докторском языке, который я не понимаю. Они просят меня перевернуться на живот, чтобы осмотреть спину. Я сама никогда не видела свою спину. У мамы в спальне есть длинное зеркало, вмонтированное в стену, и я стояла перед ним, пытаясь заглянуть через плечо, но моя шея не как у жирафа, поэтому я смогла увидеть только кое-что. Но я могу ее потрогать – она грубая там, где я чешусь, похожа на наждачку и вся в чешуйках. В неровных, бугристых, комковатых кусках, будто кто-то вымазал меня дегтем и обсыпал гравием. Как бы моя спина ни выглядела, я уверена, она совсем не похожа на спины женщин из журналов. Интересно, доктор Трэвис не начнет изрыгать свои кишки прямо на пол от такого зрелища? Я, должно быть, самое мерзкое из живых существ.

Я лежу лицом в простыню, а они водят руками по моим ногам. Я могу представить, что они трогают: вздутые круглые рубцы, потрескавшиеся и сочащиеся. Маленькие пятна запекшейся крови. Наросты, которые я соскребаю ногтями. Утолщения на коже, больше похожие на резину. И странные красные обожженные очаги, окруженные белоснежной кожей. Мое тело напоминает поле битвы: краснокожие берут верх над бледнолицыми.

– Вы не преувеличивали, миссис Бэклер, – говорит доктор Чарльзуорт. – Ваша дочь, должно быть, жестоко страдает от своего состояния.

– Я не понимаю, – говорит мама, поперхнувшись.

Ну вот опять. Я уже слышала это миллион раз – речь, которую она произносит всем, кто готов слушать.

– Я не пила алкоголь во время беременности. Я не ела никакого мягкого сыра или копченого мяса. Когда она родилась, все медсестры восхищались ее мягкой молочной кожей. Я кормила ее грудью до девяти месяцев. Я не вводила слишком рано твердую пищу. Я не знаю, что я сделала не так.

– В этом нет вашей вины, миссис Бэклер, – говорит доктор Чарльзуорт.

– У моего мужа, Дэйва, летом бывает сыпь на внутренней стороне бедер. Однажды он пошел пятнами после того, как съел что-то острое в отпуске в Таиланде. А потом был случай… – Мама продолжает болтать, будто у нее нет кнопки «выключить».

– Можешь одеваться, Саманта, – шепчет доктор Трэвис.

Я сползаю с кушетки и смотрю на него. Я думала, что увижу на его лице гримасу отвращения. Вместо этого его прекрасные карие глаза улыбаются, будто со мной всё в порядке.

Доктор Чарльзуорт задергивает занавеску. Мамина рука просовывается снизу, тряся моим нижним бельем. Я хватаю трусы и надеваю.

Я слышу, как они говорят, но выключаю звук. Я делаю это не специально. В моей голове будто закрывается створка. Я больше не в состоянии это выносить.

Каждый раз одно и то же. Никто из докторов не может дать ответ. Никто не знает, что вызывает экзему, и никто не может договориться о том, как ее лечить. У них у всех разные мнения. Они едины только в одном: попробуем то, попробуем сё и будем пробовать до тех пор, пока не натолкнемся на то, что сработает, будто я какая-то лотерея. Я такое страшилище. Почему я должна от всех отличаться? Почему я должна быть собой?

– Миссис Бэклер, думаю, нам стоит начать с того, чтобы определить для вашей дочери исключающую диету, – говорит доктор Чарльзуорт.

– Что это такое? – спрашивает мама сквозь всхлипывания.

Не могу поверить. Это я должна плакать.

– Это когда мы убираем из рациона питания практически всё. Сокращаем его до нескольких продуктов. А через некоторое время вводим остальные продукты заново. Если кожа будет реагировать, мы сможем это заметить и узнаем, вызывает ли дерматит что-то, на что у нее аллергия.

– Какие продукты? Чем она сможет питаться?

Я выхожу из-за занавески с носками в руке. Доктор Трэвис стоит в углу у двери. Он улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ.

– Эс Джей, – представляю я, как он говорит, – я вылечу тебя от этого ужасного заболевания. Я не только безумно хорош собой, я еще и потрясающе умен и знаю редкое растение, которое можно найти лишь в центре Галапагосских островов, а экстракт из него ценой невероятных усилий умеют добывать только два блестящих ученых – я и такой же харизматичный, но чуть менее привлекательный Чарльз Дарвин, – и с помощью этого экстракта твоя болезнь будет виртуозно побеждена. Я не позволю такой редкой красавице носить печать вероломного проклятия! Ты больше не будешь страдать! Я сейчас же организую поисковую экспедицию!

– Эс Джей!

– А?

– С тобой разговаривает доктор, – ворчит мама. – Послушай!

Доктор Чарльзуорт бросает на меня вопросительный взгляд.

– Как я говорила, мне нужно будет составить диету. Вы сможете забрать ее завтра в регистратуре?

– Да, конечно, – горячо соглашается мама.

Доктор Трэвис мне подмигивает. Я закатываю глаза. Он лучезарно улыбается своей голливудской улыбкой. Можно он будет моим лекарством?

– У вас достаточно кортикостероидного крема или выписать новый рецепт? – спрашивает доктор Чарльзуорт маму.

– Можно несколько?

– Этот случай такой тяжелый, я войду в ваше положение. Должно быть, это дорого. Прошу прощения, миссис Бэклер, вероятно, жить с этим – сущее наказание. Думаю, вам стоит еще купить парафиновое масло, чтобы принимать с ним ванну. И больше сорболинового крема.

Она что-то пишет, отрывает рецепт и передает его маме.

Мы оплачиваем счет у администратора, когда к нам приближается доктор Трэвис.

– Я могу отвлечь вас на секунду, миссис Бэклер?

– Да, конечно.

Мама улыбается так широко, как только может. Ой, да ла-а-а-а-а-а-а-а-адно.

Мы отходим от стойки регистрации и останавливаемся между зоной ожидания и коридором, ведущим в кабинет врача.

– Если позволите, миссис Бэклер…

– Можете называть меня Кэрри.

– Кэрри. – Он медлит. – Послушайте, меня беспокоит оценка вашего состояния доктором Чарльзуорт. На самом деле в тяжелых случаях, подобных случаю вашей дочери, необходима консультация дерматолога – то есть узкого специалиста.

– Мы уже бывали у специалистов, – начинает отвечать мама.

– Доктор Чарльзуорт – терапевт. Она может живо интересоваться видами аллергии и заболеваниями кожи, но это не обязательно дает ей нужную квалификацию для назначения необходимого лечения.

Мамина улыбка исчезает. Лицо становится суровым. Могу с уверенностью сказать, что ее решение уже принято.

– Спасибо за беспокойство, доктор Трэвис, – говорит она коротко. – Однако я более чем довольна подходом доктора Чарльзуорт. И буду следовать ее указаниям.

Она хватает мою руку и тащит меня в сторону.

– Пошли, Эс Джей!

Мы возвращаемся к регистратуре, чтобы закончить оплату счета.

– Доктора-студенты! – бормочет она. – Сколько спеси!

Я так злюсь на маму из-за того, как она повела себя с доктором Трэвисом, что не разговариваю с ней, пока мы едем в аптеку. Мама барабанит пальцами по рулю и подпевает радио, делая вид, что ничего не замечает.

Я опускаю солнцезащитный козырек, смотрюсь в зеркало и выпрямляю волосы. Снимаю хлопья кожи с боковой стороны носа и резко захлопываю козырек обратно. Ненавижу зеркала. Фотографии ненавижу еще больше – особенно селфи. Если кто-то подарит мне селфи-палку, я буду чистить ею унитаз, клянусь. Мама паркуется у отеля «Корона» на главной улице. Там полно машин и покупателей. Все эти люди что, не работают?

– Кажется, доктор Чарльзуорт – очень хороший врач, – говорит мама, хватая свою сумку и выходя из машины.

Доктор Чарльзуорт будет хорошей, если сможет меня вылечить.

– А как насчет слов доктора Трэвиса?

– О том, что нужен специалист? – Мама качает головой. – Мы же обращались к тому аллергологу в Аделаиде, помнишь? И к другим. К тому же доктор Трэвис – приятный человек, но он только стажер. Доктор Чарльзуорт намного старше. У нее богатый опыт. Думаю, нам стоит к ней прислушаться.

Надеюсь, она права. Похоже, у меня нет выбора. Выбор делает мама. И иногда она выбирает верить врачам, иногда – нет. Я никогда до конца не понимаю почему, разве что история, которую они продают в конкретный момент времени, кажется ей подходящей. Мама будто начинает верить, потом закрадываются сомнения, и она быстро сдается и ищет обновленную истину где-то еще. Несколько недель спустя всё снова меняется. Я с трудом это выношу. У меня кружится голова.

Мы подходим к аптеке. На бело-зеленой скамейке у входа сидит старик и облизывает мороженое.

– Ты разве не должна быть в школе? – спрашивает он.

Мама бросает на него взгляд и проходит внутрь. Я не могу не остановиться. Старик такой тощий, что похож на скелет. Мешок обвисшей дряблой кожи.

– Пропускаешь уроки? – спрашивает он хриплым голосом.

– Мне нужно было к врачу, – отвечаю я вежливо, хотя это вообще не его дело.

Он облизывает мороженое.

– Ты не беременна?

Люблю такое. Просто взять и вывалить всё.

Я почти поперхнулась.

– Эм, нет. Мне… эм… только что исполнилось тринадцать.

– Хорошо. Потому что девчонки сейчас как с цепи сорвались. Элементарные правила приличия испарились. – Он машет рукой в коричневых пятнах, трясясь и всё больше распаляясь. – Откровенные платья, обтягивающие юбки, слишком много тела напоказ. Ужасно. Это просто ужасно.

– Не думаю, что у меня есть возможность показывать слишком много тела.

И самое грустное, это правда.

Он кивает, тряся челюстями.

– Веди себя достойно, юная леди. Так ты будешь больше нравиться мальчикам.

Ага. Возможно, если бы сейчас на дворе был 1859 год.

– Буду помнить об этом, – говорю я. И тут же выкидываю это из головы.

– Хорошая девочка. Хорошего тебе дня. – Старик приподнимает несуществующую шляпу. Когда он отворачивается, я показываю ему средний палец.

В аптеке мама у прилавка разговаривает с женщиной, на бейдже у нее написано Бетти Уиндлбэнк. Это та женщина, у которой, по словам мамы, слезятся и чешутся глаза. Бросаю на нее взгляд. Как по мне, то ее глаза выглядят здоровыми.

– Добрый день, милая девочка! Должно быть, ты Саманта? – У нее чистая кожа, разве что немного морщинистая, и блестящие голубые глаза. Быть может, доктор Чарльзуорт действительно ее вылечила. – Как приятно с тобой познакомиться!

– Здравствуйте. Приятно познакомиться.

Взглянув на список лекарств, который ей протянула мама, она присвистывает и заводит долгий разговор о разных продуктах на рынке. Я слоняюсь по залу, глядя по сторонам. Это не только аптека, но и сувенирный магазин.

Я иду в уголок с косметикой и беру тестер розовой помады, которая называется «Тутти-фрутти». Накрасив губы, вытягиваю их перед зеркалом. Выглядит хорошо. Мама никогда это не купит, даже если очень попросить. Ей приходится тратить так много денег на другие вещи, которые мне необходимы. Другим девочкам покупают гель для губ или модные увлажняющие помады. Я получаю кортизоновый крем и сорболин.