Текст книги "Комплекс прошлого"

10

В первый год нашей совместной жизни мы с Юргеном все больше становимся кочевниками. Мы были сначала в Лондоне, затем в Амстердаме, затем в Брайтоне и надолго в Берлине. Там мы снимаем комнаты с людьми, которых знаем, или берем в субаренду слабо отапливаемые промышленные здания, которые Юрген может использовать как студию. Это неудивительно, учитывая, что, когда мы впервые встретились для интервью, он все еще жил в палатке. Мы так часто переезжаем, что никогда не покупаем мебель, а наша одежда и мой ноутбук постоянно разбросаны по полу. Я с удивительной легкостью приспосабливаюсь к жизни в полупустых помещениях. Пока Юрген делает зарисовки, я работаю или печатаю свои истории, поставив ноутбук на колени или живот, подбирая удобную позу на пыльном паркете. Ночи мы проводим дома, сидим в постели и – так как, несмотря на три года обязательных уроков по домоводству в школе Святого Джона, я совершенно не умею готовить – едим хлопья из двух стальных мисок, которые Юрген нашел в китайском супермаркете в Шарлоттенбурге. Я никогда не была так счастлива. В день стирки я вешаю свои влажные трусики на ручки его велосипедов. Поскольку мы снимаем помещения в субаренду, наши счета всегда выставляются на другое имя. Мы меняем дома так же часто, как я когда-то переезжала в общежития. Наша ссора молодоженов превратилась в простую шутку, глупый анекдот, который мы рассказываем за ужином, чтобы развлечь наших друзей. Как сумасшедшая женщина плюнула мне в лицо во время нашего медового месяца и назвала тварью.

В Америке портье привозит в номер все наши пожитки на медной тележке. Мы сидим на подоконнике, одетые в мантии, кормим друг друга виноградом, как римляне. Далеко внизу, на улице, машины перемещаются по чикагской Магнифисент-Майл. Работа продвигается на удивление хорошо у нас обоих. У Юргена есть новый впечатляющий заказ, появившийся буквально из ниоткуда, – большая инсталляция в сквере, а мне предложили кое-что особенное в воскресном приложении – интервью с гимнасткой, одной из нескольких жертв, которые недавно обнародовали правду о своем тренере – историю, которая может стать достойной обложки.

Утром Юрген консультируется со швейцаром в белых перчатках и фуражке, который указывает нам направление на Миллениум-парк.

– Что в парке? – спрашиваю я Юргена.

– Подожди и увидишь, – говорит он.

Мы пробираемся сквозь снег, держась за руки и глядя на высотки. Мы чувствуем себя так, будто выпили, громко смеясь над желтыми знаками, которые сообщают об угрозе падения ледяных сосулек. Гуляем по берегу озера Мичиган с собачниками и бегунами, дыхание которых вырывается облачками пара. Юрген, стоящий боком к берегу, швыряет горсть камней по полузамороженной воде, арктическая поверхность скрипит и стонет, а камешки скользят по твердому снегу и падают в темную полынью за его пределами. Его щеки красные от холода.

Он так красив, что от желания я начинаю чувствовать боль между ног.

Я готова тащить его обратно в нашу постель в отеле, но Юрген настаивает.

– Закрой глаза, – говорит он.

Он ведет меня через парк к музыкальной ярмарке, мои глаза зажмурены.

– Сюрприз.

Он убирает пальцы в перчатках с моих глаз.

Юрген выглядит довольным.

– Ох, – говорю я.

Каток.

Мы пьем глинтвейн из одинаковых фарфоровых сапожков и наблюдаем за фигуристами. Пары в коньках, взятых напрокат, шаркают окоченевшими ногами по льду, цепляясь за борта. Парни-хоккеисты толкают друг друга плечами, пытаясь прокатить своих товарищей. Отцы тянут длинные шеренги детей в дутых лыжных костюмах и варежках. Профессионалы легко перемещаются между ними, скручиваясь и прыгая. В центре на одной ноге крутится девушка в фиолетовом купальнике.

Я машу рукой, когда Юрген выходит на лед.

Он манит меня за собой.

– Давай, это твой день. Я научу тебя, – произносит он певуче. – Тебе понравится.

Я качаю головой. Я не сделаю этого даже для него.

Он пытается взять меня за руку и вытащить на лед.

– Нет.

Я застываю.

Я говорю себе, что это не имеет ничего общего с Джерри Лейк, что мне на самом деле просто никогда не нравилось ощущение скользящей под ногами земли. Однажды у меня было видение, как я падаю, и лезвие конька пронзает мои пальцы, как нож для сыра.

Юрген притворяется огорченным.

– Иди, – говорю я, стараясь не нервничать. – Развлекайся. Ну же, давай, давай.

Он ждет, пока в толпе не появится щель, и плавно отталкивается, заложив руки за спину, медленно раскачиваясь с ноги на ногу. Один его ботинок пересекает второй, наклоняясь в повороте. Он в своей стихии. Его светлые волосы зачесаны набок, он по-джентльменски грациозно объезжает более нервных фигуристов. Когда молодая девушка в фиолетовом купальнике падает, он протягивает руку и, катясь спиной вперед, уводит ее от опасности. Она краснеет. Он кланяется и скользит обратно в толпу.

Я смотрю, как эта девушка идет к воротам и несчастно топает по резиновому ковру в мою сторону. Она развязывает шнурки на своих коньках и надевает защиту на каждое лезвие, помещая их в мягкий футляр. Ее бедра усыпаны стразами. Ей, должно быть, двенадцать или тринадцать, я думаю, она всего на несколько лет моложе, чем была Джерри Лейк во время скандала.

– Ты очень талантлива, – говорю я.

Девочка пожимает плечами. Она засовывает одну руку, а затем вторую в стеганую зимнюю куртку. Всхлипывает.

– Я упала.

– Я видела. Мне жаль. Ты ударилась?

Она качает головой. Юрген проезжает мимо, кривляется, машет мне рукой и посылает воздушные поцелуи. Девочка краснеет. Я точно знаю, как она себя чувствует; не могу поверить, что он мой. Она вытирает нос рукавом, засовывает крошечные ножки во флисовые ботинки.

– Он ваш парень?

– Муж.

Ее глаза следят за Юргеном, который легко скользит сквозь толпу фигуристов.

– Он хороший.

– Да, – я киваю, обнимая себя, чтобы согреться.

– Вы не хотите кататься на коньках? – спрашивает она.

– Нет.

Девочка пожимает плечами и вытаскивает из кармана пару перчаток. Я успеваю заметить красные рубцы на ее пальцах, как у Джерри Лейк, от многих лет завязывания шнурков.

– Я ходила в одну школу с фигуристкой, – вспоминаю я.

– Клево.

– Она участвовала в соревнованиях. Выигрывала трофеи.

Почему я говорю ей это?

– Я заняла шестое место на «Коньках на льду». Но награду за это не дают. Может, я слышала о твоей подруге. Она известная?

– Нет, – говорю я.

– Трудно добраться до вершины, – дает мне знать девочка.

– С ней случился несчастный случай.

– Ой. – Девочка грустно смотрит на каток. – Это отстойно.

– Она упала, – говорю я.

Я представляю Джерри на земле. Ее колено выгнуто назад, одна рука поднята, как у манекена. Ее темные волосы собраны в пучок.

Озерный ветер кружит вокруг, заставляя слезиться глаза.

– Мне очень жаль, – говорит девочка.

Она кусает губу и пристально смотрит на меня, как будто собирается задать мне вопрос.

Я вытираю глаза и быстро встаю, оглядывая толпу в поисках мужа.

На льду Юрген кружит и кружит. Он скользит на одной ноге, раскинув руки, как древнегреческий Антерос.

11

Две недели спустя горожанка ждала меня у церкви Святой Гертруды, прислонившись к кирпичной стене, где ее одноклассники недавно перебрались через забор и написали баллончиком слово ОГУРЦЫ большими зелеными дутыми буквами. Это было что-то новое, огурцы. Нам потребовалось время, чтобы понять это. Она закручивала резинку школьного галстука вокруг запястья, оставляя на коже красные вмятины, похожие на ожоги. Ее волосы, заплетенные в толстую косу, были даже длиннее, чем я помнила, и доходили до талии.

– Сюрприз, – сказала Лорен. – Спорим, ты не думала, что снова увидишь меня.

Она была права.

– Ну, ты пригласишь меня или что?

Я в ужасе посмотрела на дверь своего общежития. Она была ученицей школы Короля Эдмунда. Горожанкой. Для гостей нужно было получать письменное разрешение и лично представлять каждого нашей домовладелице. Если меня поймают с горожанином в моей комнате, мальчиком или девочкой, у меня могут быть серьезные неприятности, мне устроят выволочку на глазах у Толстой Фрэн или посадят под арест. Я понимала, что она не собирается отступать, и, испугавшись, что кто-то из моих друзей поймает меня за разговором с учеником Короля Эдмунда, быстро провела ее внутрь общежития, и мы поднялись в спальню раньше, чем кто-либо смог нас заметить. Мне повезло, что в общежитии было необычно тихо; в тот день у теннисной команды была выездная игра, а Джерри тренировалась. Лорен вытряхнула сигареты из полной пачки и протянула мне.

– Держи, – она дала мне две. – Считай это знаком моей признательности.

На самом деле мне были не нужны ее сигареты, но у меня не было другого выхода, кроме как взять их.

– Ладно, спасибо.

– Это твои мама и папа?

Она изучала фотографии в серебряных рамках, что стояли у меня на столе. Сначала она взяла фотографию, на которой мы втроем отдыхали во Франции, а затем ту, где я прыгаю на пони.

– Ты увлекаешься верховой ездой, да?

Я отмахнулась непонятным жестом, хотя на самом деле в детстве я была одержима лошадьми. Я была одной из тех девушек, которые могли бесконечно рассказывать обо всем, что связано с пони, от копыт до огромного количества снаряжения, необходимого для езды на них: уздечки и удила, подкладки под седло и мартингалы.

Лорен отложила фотографию лошади и распутно улыбнулась, поиграв бровями.

– Были еще какие-нибудь особые посылки?

Я безучастно посмотрела на нее.

– Ты знаешь. – Она сделала жест в воздухе, согнув пальцы в туннель размером с пенис и раскачивая его назад и вперед.

Я скривилась, но сказала ей правду.

– Да, вообще-то.

Без ведома нашей домовладелицы, с того момента, как я получила первую фотографию, на территории школы появилось еще несколько полароидных снимков. Божественные превратились в истеричных маньяков – это было самое интересное, что случилось с нами за весь год. В конце концов, после новостей о третьем или четвертом снимке, я вытащила оригинальную фотографию из-за открытки, где она все еще была спрятана, и отнесла ее в спальню Скиппер, представив ее своим друзьям на ладони. Близняшки кричали от ужаса и даже не трогали ее. Джордж выхватила фотографию у меня из рук и подошла к окну общежития, наклоняя ее вперед и назад на свету, словно в поисках золота. Скиппер, сидевшая за своим столом, скрестила руки на груди и смотрела на меня. Она могла сказать, что я о чем-то недоговорила, но не знала, о чем именно.

– Где, говоришь, ты нашла это? – уточнила она.

– В курилке, – сказала я.

Я описала вспышку камеры, звук шагов по асфальту. Почти, но не совсем правдиво.

– Боже мой, – завизжала Генри Пек. – Обалдеть. Он же буквально был там.

Скиппер открутила крышку перьевой ручки и постучала ею по щеке.

– Я думала, у тебя закончились сигареты, – сказала она.

Почему она так холодно смотрела на меня? Возможно, Скиппер рассердилась, что это я нашла фотографию, что на этот раз я оказалась в центре внимания, а может быть, она давно подозревала, что я храню секреты. Я пыталась найти объяснение, и мое лицо начало гореть. Прежде чем я успела ответить, в комнату ворвалась Дики Бальфур, за которой вскоре прибежала стайка Божественных, закрывающих рты руками, подавляя крики, передающих фото пениса из рук в руки, кружась от возбуждения.

Лорен, однако, не казалась впечатленной.

– Значит, ты не знаешь, кто это был? – спросила она, изучая плакаты на моей стене.

– Нет, – призналась я.

Пенисы, или члены, или как бы они ни назывались, казалось, существовали отдельно от тела, были самостоятельными организмами. Или, скорее, между ними вообще стоял знак равенства, и мы говорили «мужчина», имея в виду пенис, и наоборот. Поэтому мы никогда особо не задумывались о мужчине как таковом. Всегда эрегированные, пенисы появлялись в тех местах, где мы могли бы обнаружить их раньше наших учителей: в нашей курилке, между окнами общежития или на скамейке в саду. Очевидно, преступником был человек, хорошо знающий школу и ее территорию, возможно, садовник или один из электриков. Возможно, нам следовало бояться хищника, скрывающегося в тени, но, лишенные мужского внимания, мы почувствовали себя польщенными.

– Наверное, это мой брат. Он еще тот извращенец, – сказала Лорен. – Или один из тех грязных стариков, с которыми он работает. Вы бы слышали, как много они о вас говорят.

Она ткнула в окно, где пожилой техник в синем комбинезоне складывал сломанные школьные стулья в заднюю часть трейлера. Я не хотела об этом думать.

Прислушавшись, чтобы убедиться, что по коридору никто не идет, я забралась на свою двухъярусную кровать со столом под ней и вытащила фотографию, которую спрятала под открыткой, вместе с остальными, которые мы нашли с тех пор и хранителем которых почему-то стала именно я. К тому времени мы наткнулись, может быть, на четыре или пять снимков, включая первый.

– Вот, смотри, – сказала я.

– Черт возьми, – вскрикнула она. – Посмотри, сколько их.

Я вздрогнула и приложила палец к губам, призывая ее замолчать. Сложно было представить нечто худшее, чем попасться кому-то на глаза, разглядывая эти фотографии вместе с ученицей Короля Эдмунда.

– Ну, – прошептала я. – Что ты думаешь?

Улыбка Лорен погасла.

– Что? Я не рассматривала член своего брата, если ты об этом.

Она покосилась на меня, ее белые ресницы раздраженно дрогнули. Я почувствовала, как волна жара поднимается по моей шее. Она, казалось, выросла в высоту и сердито швырнула фотографии мне на стол. Ее руки вытянулись по бокам. Один кулак сжался. Я вдруг почувствовала себя плохо. Она собиралась драться со мной? В конце концов, она была из Короля Эдмунда. Но в следующий момент ее плечи опустились, и она рассмеялась.

– Шучу, – сказала она с ухмылкой.

Она толкнула меня.

– Чтоб меня, ты бы видела свое лицо.

– Очень смешно, – сказала я. – Ха-ха.

Но я видела свое лицо, видела наши отражения в крошечном зеркале на задней стороне двери. Мы были примерно одного роста и возраста, но во всем остальном мы были разными настолько, насколько это возможно. Когда Лорен смеялась, ее коса раскачивалась; казалось, она все время двигалась: то переминалась с ноги на ногу, то грызла ноготь большого пальца, то трепала свои длинные белесые ресницы. Она смеялась, ее щеки были приподняты, глаза ярко блестели, но потом ее лицо изменилось, как небо перед грозой: солнце внезапно ушло в тень и вспыхнули молнии. Она была потрясающей. Я же была трупом. В тот момент мое лицо казалось мне пустым, нечего даже описывать. Я взмахнула волосами; моя голова, как обычно, была наклонена немного в сторону, большая часть лица была напряжена, и я смотрела на нее одним глазом, как смотрели Божественные. Моя кожа побледнела, я выглядела воскообразной и тухлой. Я помню, что мое подростковое тело было для меня постоянным источником смущения: гной, пот и кровь – то, что нужно заткнуть ватой, прикрыть, протереть и никому не говорить. В том возрасте я не понимала, что значит быть женщиной, не догадывалась, какой силой обладает женское тело, силой, способной дать жизнь. Несмотря на то, что у остальных Божественных тоже начались месячные, мусорные баки в ванной были переполнены гигиеническими прокладками, а капли крови оставались на дне непромытых туалетов, я несла свои тампоны в рукаве, как складной нож, чтобы никто из моих сверстников не знал, куда и зачем я иду. Я подкладывала салфетки в нижнее белье перед двойной географией на случай, если месячные начнутся раньше положенного. Мы называли это «Красная волна», «Кровавая Мэри», «Проклятие».

Однажды Скиппер сказала мне, что мое лицо, когда я мечтаю или смотрю телевизор, выглядит особенно простым. Это было ужасно. Безжизненный взгляд с открытым ртом – мое зомби-лицо, как она это называла, – то, о чем я никогда не забывала. Я начала зажимать ноготь на большом пальце, чтобы не уходить в себя на уроках, напрягала щеки, стараясь не позволить своему лицу сползти. Утренние службы была особенно мучительны. На протяжении всех утомительных молитв и чтений я держала глаза открытыми, всматриваясь в лица моих сверстников, сгорбившихся на скамьях, разглядывая их щеки, прижатые к псалтырю, расслабленные рты. Даже сейчас, спустя столько времени, я видела людей, которые медитировали на занятиях йогой с безмятежными, блаженными лицами, и удивлялась, как они это делают.

Моя мать должна была поговорить со мной, когда я была подростком, и помочь мне что-то сделать с моими непослушными бровями и длинными мышиного цвета волосами, что закрывали мое лицо. Возможно, она действительно пыталась заставить меня их отрезать, я уже не помню. Наверное, я спорила с ней, что мне нужно чем-то взмахивать. Кроме того, у нее были куда более важные заботы, чем мои волосы. Тогда я была слишком худой; сколько бы я ни ела, ничего не менялось. Булимия свирепствовала в интернатах. Медсестра постоянно проверяла мой поднос с обедом и взвешивала его. Я надевала мешковатый серый кардиган, чтобы прикрыться, но от этого я выглядела лишь еще более истощенной.

– Ты уверена, что ешь? – докапывалась она.

В шестнадцать лет у меня все еще не было бедер. Несмотря на то что на плакатах, висящих на наших стенах, были стройные и даже худощавые модели, больше всего я хотела грудь, как у Лорен и Скиппер, хотела, чтобы что-то заполняло провисающую, как пустой мешок, полосатую летнюю форму. К моему ужасу, даже Джерри Лейк носила чашку большего размера, чем я. Я почти уверена, что меня, такую аморфную и внешне, и внутренне, никто из Божественных, кроме Скиппер и нашей небольшой группы, не помнит. Когда я училась в университете, мама однажды вручила моему парню фотографию моего курса, и я ждала, сможет ли он найти на ней меня. Мы общались с ним уже довольно близко, так что это не должно было стать проблемой. Его палец двигался по рядам слева направо, но каждый раз он скользил мимо меня.

– Это какая-то уловка? – спросил он.

Возможно, в этом возрасте мы все являемся самыми жесткими критиками для самих себя. Возможно, тогда я была не так дурна, как чувствовала, – в конце концов, мне казалось, что я нравлюсь мальчикам. Но все же по сравнению с Лорен я была невидимкой.

Лорен достала еще одну сигарету и направила ее на снимок. Я почувствовала волну паники из-за того, что она вот-вот зажжет ее, прямо там, в моей спальне.

– Для протокола, это не мой брат.

– Откуда ты можешь знать?

Она провела пальцами по воздуху.

– Он, хм, обрезанный. Мама сделала это, когда он был младенцем. Это более гигиенично.

Я снова посмотрела на фотографии на кровати. Разумеется, я не знала разницы между обрезанным и необрезанным пенисом.

– Верно, – старательно сказала я.

Она посмотрела на меня и рассмеялась.

– Ты немного странная, ты знаешь? – сказала она, а затем протянула руки, прижала большие пальцы к моим щекам и растянула углы моих губ в клоунскую ухмылку. Я отодвинула голову, но ничего не могла с собой поделать и начала искренне улыбаться.

– Так-то лучше.

Она пошевелила свисающей изо рта сигаретой в направлении курилки.

– Тогда пошли, – сказала она.

Когда я выводила ее из общежития, синий школьный автобус вернулся с теннисного матча и команда, устало спустившись из него, пошла по подъездной дорожке в своих рубашках Aertex и белых плиссированных юбках. Их ракетки были привязаны к спинам, будто мечи. Я почувствовала укол ревности и обиды, когда увидела, как Скиппер и Генри Пек смеются, нежно толкают друг друга, перекидываясь шутками. Когда они добрались до общежития, Скиппер увидела меня и остановилась как вкопанная. Она уставилась на Лорен; ее ракетка ударилась о ее голень.

Я вела себя так, как будто в нашей встрече не было ничего необычного.

– Как прошел турнир? – спросила я близняшек Пек.

Дэйв Пек ответила:

– Чертовски здорово, Генри их разгромила.

– Блеск, – сказала я. – Клево.

Скиппер ничего не сказала. Она осмотрела Лорен с головы до ног. Как правило, мы с подозрением относились к посторонним. Наша компания была сплоченной, мы держались друг за друга и хранили все секреты при себе.

– Кто она?

Лорен посмотрела на меня, ожидая ответа. Я все еще чувствовала ее прикосновения на своей коже там, где она растягивала мои губы в улыбке.

– Мы идем покурить, – ответила я.

Я помню, что ноги Скиппер были слегка расставлены, отчего казалось, что она занимала чуть больше места, чем обычно. Вратарь до мозга костей. Она, должно быть, возмущена тем, что у меня появился новый друг, да еще и из Короля Эдмунда. Я почувствовала легкий прилив удовольствия, поэтому подошла к Лорен и взял ее под руку. Как будто она была Божественной.

– Ее не должно быть здесь, – прокомментировала Скиппер.

Удивленная, Лорен прошла мимо нее.

– Идем, Жозефина, – сказала она.

В том, что я сделала дальше, не было ничего героического. Это был не акт протеста, ведь, в конце концов, я была последователем, а не лидером. Я просто отцепила свой вагон от одного поезда и прицепила к другому. Но направление – вперед или назад – я должна была выбрать сама.

– Прошу прощения, – сказала я Скиппер.

Она приподняла одну бровь и отступила в сторону.

Это было просто.