Текст книги "Лицо удачи"

По обе стороны длинного коридора высокие перегородки делили пространство на офисы сотрудников. Потолочные светильники ликвидировали намек на существование не только мрака, но даже теней. Вокруг не было ни души. Трифонова постояла несколько секунд, а потом села в ближайшее кресло. Дверная панель редакторского кабинета беззвучно отъехала.

– Ага, ты уже здесь? Подожди меня, ладно? Кажется, я больше не нужна. Отдам папку, и двинем восвояси. Хочу ванильный фраппучино. В Старбакс зайдем, он у нас на первом этаже.

Они заметили, что к ним приближаются двое. Мужчина и невысокая, худая, очень загорелая дама средних лет, переплюнувшая всех увиденных сегодня Катей неправильностью костюма. На ней было нечто грязно-бежевое, льняное, короткое, мятое, а на ногах при этом – лодочки на шпильке. Все очень стильное. Барышева метнулась к этой даме и отдала папку. Главред удовлетворенно кивнула, остановилась и начала быстро листать бумаги. Ее спутник тоже выглядел нестандартно. Он был какой-то… неоконченный. Толстоватый, низковатый, лысоватый парень лет тридцати пяти. Он носил черное, но брюки были коротковаты и узковаты, водолазка, наоборот, длинновата и широковата.

Похоже, это ходячее недоразумение долго третировало редактора. Потому что она с каким-то неведомым простым смертным облегчением воскликнула:

– Нашла! Любуйся, тут все написано черным по белому. И ты это собственноручно подписал. Все-таки я была права!

Но он даже головы к ней не повернул. Смотрел на Катю, да еще и молча указывал на нее пальцем, как дитя в зоопарке. Его глаза медленно сужались и быстро наполнялись превосходством.

– Не ты, не ты. Я был прав. Вот же она, – тихо и сварливо возразил он. И велел: – Встань-ка, покажись.

Трифонова поднялась, выпрямилась во весь свой немалый рост, не успев сообразить зачем. И сразу раздраженно плюхнулась на место.

– Видишь? – На сей раз наглец соизволил повернуться к даме. – А ты говорила, что женщину, которую я внутренним зрением вижу, мы с вашими стилистами можем только создать. Я твердил, что она – основа и начало творчества, а не его результат. Ты убеждала, что таких в природе не существует. Тогда кто сейчас перед тобой? Фантом? Невесомая, бесплотная, полупрозрачная. Угловатая, как подросток. Бледная и холодящая всем своим видом. Девочка – шелк. И нечего мне то атлас, то ситец подсовывать.

Обалдевшая Александрина из-за спины начальства корчила торжествующие рожи и показывала Кате большие пальцы обеих рук. Из своих закутков вылезли пять не ушедших домой трудоголиков и с жадным интересом крестьян на ярмарке смотрели представление. Четыре некрасивых плотных молодых женщины и один красивый худой парень. Да, моду в массы несли потрясающие кадры. «Барышева здесь никогда в люди не выбьется, – мелькнуло в Катиной голове. – Тоже широкоплечая, но, в отличие от них, успешно держится в образе «кожа да кости». И она на этом фоне просто хорошенькая. Не соответствует коллективу, плохо дело».

Усталая главред тем временем отступила к стене, привалилась к ней хрупким плечом, чуть согнула в колене изумительно стройную ногу и закатила грубовато накрашенные глаза. Искусственные поза и гримаса сигналили, что люди ее поколения и квалификации вынесут все. А разошедшийся невесть кто перевел дух и снова обратился к ней:

– Надо отыскать ее точную копию. Только лет на десять моложе. Волосы погуще, глаза поярче… Нет, пусть будут такими же водянисто-голубыми. Если не понравится, используем синие линзы… Бог на моей стороне. Теперь понятно, что я не бредил? Сфотографируй ее и объяви конкурс двойников. А ты, – он кисло улыбнулся Трифоновой, – попалась мне вовремя. Их модели просто жирные. Всем схуднуть надо, всем. И я солидарен с Майей Михайловной. Есть только одна диета – не жрать.

– Беда в том, что ты мне попался совсем не вовремя, – процедила опомнившаяся Катя. – Призываешь девочек голодать, а сам уверенно жиреешь. Мне не нравятся такие люди.

Дама, только что молча получавшая указания, отлепилась от стенки. На ее лице возникла хищная усмешка опытной скандалистки. Но она не произнесла ни звука. Просто наблюдала. Подчиненные нервно зашептались. Александрина зажимала рот рукой, призывая Трифонову остановиться. Но было поздно.

– С какой стати ты иллюстрировал мной какие-то свои бредни? Ты осознаешь, что ты нес? Я старая, истощенная, неграциозная корова с редкими волосами и бесцветными глазами! Чудовище, словом. Тебя подруга бросила? Немудрено. Только при чем тут я? Контролируй свои истерики, а если не получается, обратись к врачу. Ты вообще кто такой? – произнесла она, обращаясь к незнакомцу.

– Он лучший фотохудожник Москвы, – оглушительно и с чувством зазвенела Александрина. – Он в творческом поиске…

– Ах, ты еще и фотограф, – горько и жалостливо вздохнула Катя. – Бедняга.

Ей явственно почудилось, что главред шепнула «yes» и, сжав пальцы в кулак, сопроводила шепот известным жестом. «Они тут все ненормальные», – решила медсестра. И быстро вышла из офиса.

Бешенства хватило как раз до порога дома. Катя забеспокоилась. Александрину там часом не увольняют? Пригласила какую-то мутную девку, которая выругала звезду глянца. Да еще прилюдно. Ну почему она не заткнулась вовремя? Ведь перед самым своим яростным выступлением догадалась, что ее приняли за манекенщицу. А теперь Барышеву назначат крайней. Что делать? Позвонить? Съездить извиниться? Нет, модели тоже люди. Они – женщины, не виноватые ни в цвете своих радужек, ни в качестве волос. С ними нельзя так обращаться.

Александрина пришла через час. Увидела Трифонову за столом, ровно бросила:

– Привет.

– А кто такая Майя Михайловна с ее радикальной диетой? – вдруг ляпнула изведшаяся вконец соседка. Ей не удалось спросить главное: «Тебе объявили выговор или погнали из журнала к чертовой матери?»

– Ну ты даешь. Плисецкая!

– Ваш псих ее знал? – удивилась Катя.

– Нет, конечно. Читал какое-то интервью, книгу. Главное, что солидарен.

– Александрина, прости. Мне так стыдно. Я тебе карьеру порушила. Но ведь не со зла. Просто он так возмутительно хамил. Можно это исправить? Я готова. Все сделаю.

– Кать, ты рехнулась?

– Наверное. Я тут уже давно свои жидкие волосенки рву от отчаяния. Извини меня, пожалуйста.

– Забудь. Отличные у тебя волосы. И прими благодарность всей редакции. Тоша, конечно, гений. Но в этот раз уперся в сказочную шелковую фантазию и отказался от разумных компромиссов. Ты прооралась. Все спрятались. Я его усадила на диван, налила минералки без газа, как он любит. Сказала, что ты неудачница. Была моделью, а тебе даже портфолио хорошее сделать было некому. И вдруг увидела маэстро, осознала, что твоя жизнь прошла зря. Ну встретились-то вы неожиданно и случайно – по законам удачи. Только поздно. Вот у тебя нервы и сдали, тем более что ты выпила перед приходом к нам. Начала буянить, пыталась его оскорблять. Это же кошмар – оказаться рядом с великим мастером, чувствовать, что могла бы стать музой его проекта… И тупо знать, что никогда его не вдохновишь. Поезд ушел.

Катя остолбенела. Потом еле выдавила из себя:

– Со мной бы кто-нибудь так возился. Хорошо живется гениям.

– Ой, не завидуй. Ты можешь представить, что творится в мозге человека, который такому верит? То-то. Как бы то ни было, он проникся. Знает, что такое, ужравшись, раздать всем сестрам по серьгам. Сначала ворчал. А потом задумался и провозгласил новую концепцию – девочка-бунтарка. Смуглая томная брюнетка с огромными карими глазами, готовая в любую секунду взорваться петардой эмоций. Таких у нас много. Быстро подобрали кандидаток. Гордись, твое мелкое хулиганство вплелось в творческий процесс.

– Мне плакать или смеяться?

– А чего больше хочется?

– Не разберу.

– Кать, ты пока думай, а я переоденусь. – Барышева направилась к себе, захватив сваренный под разговор кофе.

Трифонова выждала немного и поплелась за ней. Надо было договорить, сказать кое-что важное, пока оно не затерялось в голове, не изменилось до неузнаваемости. Александрина уже сидела в пижаме на кровати с ноутбуком.

– Слушай, я раньше легко успокаивалась. Достаточно было призвать себя к этому, и становилось легко. А теперь не получается. Надо сделать глупость, испугаться последствий, напереживаться. И только если все кончится хорошо, снисходит покой. Ты не знаешь, почему все только усложняется со временем?

– Взрослеем, наверное, – пожала плечами соседка. – Кстати, я по такой же схеме рассталась с парнем. Сначала мы просто сидели рядом. Прижмемся друг к другу и молчим. Ничего не надо было, даже секса. И так упоительное состояние. Потом начали влегкую подкалывать друг друга. Сами удивлялись: «Что это с нами? Зачем?» Но посмеемся над собой, и опять душа в душу. Через какое-то время повадились ругаться. Довольно грубо выясняли отношения. Но я уже догадалась о причине. После ссоры мы долго просили друг у друга прощения. И только тогда наступало прежнее счастье. Я подумала, каков следующий этап? Мордобой? И бросила его. Хотя любовник был очень недурной.

– Нет, что-то со мной сегодня не то, – непривычно жалобно взвыла Катя. – Вот ты описываешь свое, и я радуюсь, что не одна такая. И при этом злюсь. Потому что, когда одна от чего-то страдаешь, страдание кажется высоким. А когда все тем же маются… В общем, неприятно становится. Твои, в смысле мои, переживания не уникальны. Так, ширпотреб. Извини за нудеж. Вечер сегодня какой-то странный.

И тут Александрина продемонстрировала высочайший класс в примирении непримиримого:

– Кать, не заморачивайся. Да, мы с тобой пришли к одинаковому финалу. Но разными путями. Это же очень интересно. А в вечере как раз ничего странного нет. Ты столкнулась с гением. Вы поссорились. Вроде бытовщина. Но его энергетика до сих пор на тебя действует. Почему-то возникают небывалые мысли на самые разные темы. Тоша всегда и на всех так действует. Жаль тебя разочаровывать, но уникален только он.

– Все, не могу больше. А то еще приснится кошмар с вашим фотографом, – торопливо закруглилась Катя. – Спокойной ночи.

– И тебе не нервничать.

Александрина сделала большой глоток того, что ее юный папа изредка заказывал в баре с целью потрясти одноклассниц. А именно, двойной черный кофе без сахара. Дочка оказалась покрепче. Она ежедневно дула эту абсолютную горечь кружками.

Катя в своей комнате продолжила недоумевать. Чтобы быстро придумать для Тоши милую бодрящую сказку, Барышева должна была с самого начала отнестись к скандалу без панического надрыва. Для нее это был просто забавный эпизод в конце рабочего дня. Она не сомневалась в том, что все поправимо. А в редакции не только знали про эту особенность, но вовсю ее использовали. Безмолвно удалилась главред, исчезли в своих перегородках зрители. Тошу оставили на Александрину. Не сомневались, что она его приведет в чувство. Ждали, когда он вскочит и ринется в кабинет начальницы с идеей дикарки. Ну или любой другой. Главное, чтобы не пришлось искать двойника случайной курьерши. «Организовала я своей соседке испытание, – подумала медсестра, не разбирающаяся в гениях. – А она меня даже не упрекнула. Счастливый у нее характер».

От хороших людей, к которым, безусловно, относилась Трифонова, неприятностей бывает не меньше, чем от плохих. Да, они устраивают их не специально, а случайно. По недомыслию, а не по расчету. Только от этого было не легче ни им самим, ни окружающим.

Помимо легкости восприятия событий, Катю удивляло, что Александрина не обижается на нее. Совсем. Она самозабвенно резала правду-матку и привыкла к тому, что это болезненно задевает всех. Нет, в самом деле, люди необъективно оценивали не только других, но и самих себя. Если Трифонова открыто говорила, что от идеала далеки эти самые другие, ее называли проницательной и справедливой. Но стоило хотя бы намекнуть на несовершенство собеседника, как он хмурился, дулся, кривился, и что там еще происходит с физиономиями обиженных.

Барышева, уважавшая простодушную критику в лоб, реагировала иначе. Она никогда не оправдывалась, но всегда растолковывала. Сказала по поводу какой-то юбки:

– Ну со мной спорить бесполезно. Я в фэшн-индустрии работаю.

– Кем? – возмутилась Катя. – Девушкой на телефоне в глянцевом журнале? Извини, наши регистраторы тоже часто утверждают, что «работают в медицине». Не в поликлинике или стационаре, а в медицине, понимаешь?

– Некорректное сравнение. У них нет специального образования, они не могут, как бы выразиться, дослужиться, что ли, до медсестер или врачей. А мне никто не мешает учиться прямо в редакции. У меня есть карьерные перспективы.

– Ты же филолог!

– Слушай, мы там все филологи, – улыбнулась Александрина. – Да, еще несколько экономистов и юристов, но им на моду плевать.

Барышеву в Трифоновой изумляло то же самое. В ее кругу не было принято говорить в лицо неприятные слова. Зато не возбранялось подтрунивать, насмешливо доводить до сведения или с юмором ставить на место. Именно смех окружающих бил по самолюбию. Тут предпочли бы вариант: «Дура! – От дуры слышу!» Но Катя искренне недоумевала, как можно обижаться, если тебя не пригвоздили к позорному столбу. Посмеялись? Всего-то? Ерунда.

При таком подходе к выяснению отношений девушкам не удались бы ссоры даже при желании разругаться. Кроме того, у них удачно не совпадали распорядки дня. Катя уходила в клинику к восьми, Александрина еще спала. Возвращалась в пять, отправлялась в постель чуть позже одиннадцати. Труженица фэшн-индустрии в это время хорошо, если приближалась к дому. В пятницу она, как водится, отрывалась до часу-двух ночи. Только однажды почему-то вернулась в половине двенадцатого, и то выволокла соседку гулять под снегопад. Разумеется, в субботу отсыпалась, а потом допоздна встречалась с друзьями и подругами. Снова дрыхла до полудня, пила кофе с теми, кого не успела повидать вчера, и отправлялась к родителям. Они настаивали на этом воскресном ритуале, и Барышева пока его не нарушала. При таком режиме труда и отдыха девушки иногда сутками не виделись. Как говаривала Александрина:

– Нам очень повезло друг с другом. Живем отдельно, а платим пополам.

– Спасибо твоей маме и моей Анне Юльевне, – всегда добавляла благодарная Катя.

Соседка только фыркала в ответ:

– Они представления не имели, кого с кем сводят. Так что спасибо тебе и мне.

Видимо, неспособность не то что вязнуть, а даже приближаться к густому сиропу благодарности или раскаяния и давала Александрине ту летучесть, которой не было у Кати. Барышева испытывала эти чувства. Трифонова вечно в них барахталась. Как-то медсестра, думая, правда, об отношениях с мужчинами, спросила:

– Противоположности всегда притягиваются?

– Не слушай ты прописных истин, – рассмеялась Александрина. – Все противоположности мирно или со скандалом, а то и подравшись, расходятся по разным углам. И живут дальше, и стараются не пересекаться.

– Нет, ну есть же физика. Одинаковые заряды отталкиваются, разные наоборот.

– Вот, заряды! Энергия! Ты сказала.

– И что?

– Кать, когда любовь создает напряжение, тогда что угодно притянется. Когда она кончилась, все оттолкнется. Не забивай ты голову ерундой. А то еще пошлешь кого-нибудь только из-за того, что вы очень похожи. Или, наоборот, будешь возиться с антиподом из-за законов физики. Ты хоть понимаешь, что всякие умные отвлеченные рассуждения заканчиваются конкретными практическими глупостями?

Катя только пожала плечами. Но подумала, хорошо, что Александрине не обязательно дружить со всеми, в том числе с ней. Она поначалу боялась, что та самовыражается в настойчивых попытках обаять и привязать к себе каждого. Отсюда и невероятное количество людей вокруг нее. Оказалось, нет. У недоверчивой Трифоновой стало спокойнее на душе. Она уже была близка к нормальному своему состоянию. И тут мир оскалился вампирьими клыками. И Катя опять не знала, за что хвататься – за крест, за чеснок или за осиновый кол.

Глава третья

1

Катя помнила, как ее разыскал мерзавец Кирилл. Знакомая, которую она встретила на улице, сообщила, что ее ищет какой-то парень. Неуверенно плела, что заходил и в общагу, и в поликлинику с шоколадками. А бывшие коллеги толком ничего не знали, говорили, что вроде бы ушла в новую частную клинику. Не добавили: «Хотя кому она там нужна, сама наверняка эти слухи распускает», потому что дармовые сладости любят. Но подумали, – Трифонова не сомневалась. Однако душитель вряд ли отчитался перед ними в результате поисков. И Катя была уверена, что тема их с доктором Клуниной трудоустройства завяла, не распустившись.

И вдруг утром в пятницу регистратор, заметив входившую в вестибюль Трифонову, окликнула:

– Екатерина Анатольевна, подойдите на секунду.

У Кати даже сутуловатая спина распрямилась. В клинике все ко всем обращались по имени и отчеству. Никаких Кать, Маш, Ир, Ань. Никаких девочек на побегушках без возраста и квалификации. Она, всегда твердившая, что на работе надо только работать, а трепаться о мужьях и детях вечером в кафешках, млела.

– Вам вчера вечером оставили сообщение, – регистратор излагала быстро и деловито. Попробуй тут хоть миг лишний заставить ждать пациента. По Катиной душе вновь заструился бальзам. Ведь можно не рассусоливать, обходиться без дурацких комментариев и не источать любопытство, как запах пота. Медсестра даже еле заметно улыбнулась:

– Вам звонила некая Алла Павловна. Вот, здесь все записано.

– Спасибо. – Катя взяла маленький квадратный листок желтой бумаги и сразу перестала улыбаться.

– Пожалуйста, Екатерина Анатольевна.

Катя отошла в сторонку и прочитала: «Вежливый женский голос. Немного взволнованный. Утверждает, что вы давно и хорошо знакомы. Просит зайти к ней домой. Очень важно для нее. Подчеркнула, очень важно. Адрес… О дне и времени сообщить смс по номеру. Ей подходит любое, она будет ждать. Не звонить, трубку не возьмет. Только как можно скорее».

У Кати от досады свело скулы. Что могло срочно и всенепременно понадобиться кандидату каких-то наук Алле Павловне? Почему она не берет трубку, от кого прячется? Эта несчастная ученая дама не один год провела в общежитии. Собиралась дать дочери и зятю помиловаться в медовый месяц. И он слишком затянулся. Трифонова перед собственным уходом советовала ей вернуться домой. Кажется, вняла. И теперь собирается обсуждать новые свои проблемы? Да еще и конспирацию развела.

Определиться с ходу Катя не могла. Отчетливо понимала, ей совсем не хочется идти к Алле Павловне. С другой стороны, клятва помогать людям, данная возле кафе, где три незнакомые женщины накормили их с Александриной и еще деньгами снабдили, мешала разорвать бумажку и выбросить в урну. На Катю накатила спасительная, отвлекающая от немедленного решения злость. Она взглянула на часы: еще двадцать пять минут до начала смены. Интересно, Анна Юльевна уже у себя? Катя вошла в лифт и поднялась в терапевтическое отделение. Клунину она нашла в кабинете. И с порога возопила:

– Анна Юльевна, откуда доцент, с которой мы жили в одной комнате в общаге, могла узнать, где я работаю? Вот, телефонограмму оставила! Срочно требует к себе в гости.

– Доброе утро, Екатерина. – Доктор звала ее по имени только наедине. – И ты еще смела быть недовольной условиями жизни? С тобой, оказывается, настоящие московские ученые сосуществовали.

– Здравствуйте. Да уж, доцент в общаге на соседней койке – это мощный стимул учиться и трудиться, – не откликнулась на шутку Катя. – Так откуда, Анна Юльевна?

– Наверное, искала тебя в поликлинике. Там люди отзывчивые, сама знаешь. Помнишь, выдали мой домашний адрес больному с психиатрическим диагнозом? На карточке метка стояла! Проигнорировали. Он сумел их убедить в том, что хочет вручить мне громадный букет цветов и подарок. А чего хотел на самом деле, мы так и не узнали.

– Но как они пронюхали? Мы же с вами никому ничего не говорили. Ладно бы догадки строили, однажды я уже с этим сталкивалась. А тут ведь наверняка конкретно объяснили. Понимаете, это не тот человек, которого можно отправить на кудыкину гору. Она такая… Ненастойчивая… Все клиники обзванивать не стала бы, чтобы меня найти.

Клунина задумчиво покивала и твердо объяснила:

– Москва город маленький. В смысле все пациенты всех пациентов знают через кого-то, сами медики причудливо общаются. Я дала нам с тобой пару месяцев на тайну новой работы. Мы еще долго продержались. Наверное, не слишком популярны в городе.

– Тогда что значит: «Москва – большая деревня?» – Трифонова остыла так же быстро, как впала в горячку. Действительно, очередная причуда мегаполиса. Можно долго не встречаться, а потом обнаружить, что про тебя все еще говорят. Особенно, если ты можешь кому-то когда-нибудь понадобиться. Она и вопрос-то задала, чтобы не уходить сразу. Доктор, судя по лаконичному ответу, это поняла:

– То же самое. Круглосуточная работа сарафанного радио на полную мощность.

– А вот и нет. Говорят, так питерцы издевались, когда были столицей. Но мне все равно, это ваши с ними разборки.

Анна Юльевна тихо рассмеялась. Противопоставила себя сразу двум столичным городам, масштабная личность. А приезжая к маме с папой, наверняка важничает: «Вот у нас в Москве…»

– Рада, что позабавила вас, – буркнула Катя и отправилась восвояси.

Клунина с трудом сдержалась. Но когда Трифонова закрыла за собой дверь, снова прыснула. Катька, видимо, уже не избавится от ершистости. Значит, выживет. И еще скажет: «Это наши с питерцами разборки».

А Катя вдруг снова рассердилась. Доктор не могла предупредить заранее о том, что их секрет рассчитан всего на два месяца? Не сочла нужным? Ну никто ни о ком не заботится, все – только о себе. Клунина ничего не скрывает ни про себя, ни про нее. И только она, чокнутая, продолжает врать людям в глаза. То-то последний раз на нее Верка так ехидно смотрела. «Господи, что за жизнь, – думала Катя, входя к себе в отделение. Там на сестринском пульте мигала красная лампочка, и белые халаты вперемешку с голубой униформой стремились в одну палату. – Только смерти удивлять нечем, – констатировала она». И тут же услышала:

– Екатерина Анатольевна, быстрее, в операционную.

Выйдя из нее через несколько часов, Трифонова решила, что навестит Аллу Павловну не только через не хочу, но и через не могу.

Одно дело приказать себе, другое – обуздав бешеное настроение, исполнить собственный приказ. Наступило позднее декабрьское субботнее утро. Серость за окном неспешно обесцвечивалась, а у Кати все еще не поднялась рука написать Алле Павловне. Тянуло пообещать заехать через неделю. Может, надобность в ней к тому времени отпадет?

Она сидела в кухне, грызла твердое яблоко, пила зеленый чай и мрачно размышляла. Казалось бы, обхитрила неведомых врагов, скрылась от них в центре. А Барышева все это время денно и нощно, лично и в соцсетях общалась с прорвой знакомых. Наверняка уже тысячу раз упомянула соседку и по имени, и по фамилии, и по месту работы. Анна Юльевна права, народ причудливо общается. И разыскать любого человека не получается только у того, кто его не ищет. Ей осталось робко предположить, что не нужна она бандитам, раз до сих пор на нее снова не вышли. Не успела. Александрина, явно еще спя, прошествовала сначала в туалет, а потом в кухню водички попить. Смутно увидела Трифонову и вмиг пробудилась:

– Что с тобой? Отравилась? Ты же бело-зеленая, как плесень.

Катя не выдержала и поделилась. Без подробностей. Не несут ноги к доценту из общаги. Забыть те времена и тех людей хочется, а проигнорировать ее странное сообщение духу не хватает.

– А куда ехать? – поинтересовалась соседка.

Катя назвала адрес. Александрина беззаботно махнула рукой:

– В воскресенье днем я у родителей, а в пять мне надо забрать деньги у девицы как раз в том районе. Если встретишься со мной возле метро, я составлю тебе компанию. Одна ты скорее под поезд бросишься, чем дойдешь. Потом я еще на Пушкинскую заскочу. А ты с собой разбирайся. Хочешь, поезжай на Маяковку, хочешь, прогуляйся до дома по Тверской. Или лучше чеши по бульвару.

– И тебе не жалко времени? – потрясенно спросила Катя.

– Чего его жалеть, все равно пропадет. Тем более что логистически все очень удачно складывается.

– А удобно вдвоем?

– Судя по твоему безумному лицу, выбор у дамы невелик – или две гостьи, или ни одной. Не переживай, меня дома воспитывали. Я не собираюсь встревать в ваш научный диспут. И главное, мой скромный опыт подсказывает, что на такие разговоры уходит не больше двадцати минут. Вот, чем скучнее повод, тем отчаяннее призыв.

– Спасибо. Я… Ты себе не представляешь…

– Представляю. Иначе не навязывалась бы в попутчицы. Ты будешь ей писать? Я спать хочу, – звонко сказала Александрина.

Трифонова послала эсэмэску: «Зайдем с подругой в воскресенье в пять тридцать. Устроит?» И немедленно получила ответ: «С кем угодно. Жду».

– Наконец-то, – вздохнула Барышева и ушла к себе.

А Катя подумала: «Хороший она человек».

2

Сентиментальная острая благодарность никуда не делась и в воскресенье. Катя уже привыкла к легкости, с какой Александрина находила решения неразрешимых проблем только потому, что таковыми их не считала. Но мгновенная готовность потратить время, чтобы сопроводить ее к незнакомому человеку, была в новинку. Барышева не раздумывала, помогает ли соседке или балует ее, деля невеликие тяготы. Катя рассудила бы, что значит «ноги не несут»? Не ходи. Или копайся в себе, чини способность откликаться на человеческий зов и тащись. В конце концов, чувство выполненного христианского долга тебе гарантировано. И это при том, что ей предстоял единственный выход в люди. Александрина же унеслась из дома в одиннадцать и после встречи с Катей и чая у Аллы Павловны должна была успеть еще к кому-то на Пушкинскую.

Трифонова ощущала настоящую зависть. Она так не умела, у нее между желанием сделать добро и деланием пролегал внутренний раздрай. «Глагол «уметь» здесь не подходит, – думала Катя. – Родиться отзывчивой надо, что ли? Нет, это приходит с воспитанием. И мне вдалбливали с детства, что я обязана помогать другим. Почему же я взвешиваю свою помощь, семь раз ее отмериваю? Как дико моя мания справедливости проявляется. Вот у человека неприятности. Они весят килограмм. Его надо снять, хоть в этом у меня сомнений не бывает. Я рассчитываю, на сколько граммов он сам в них виноват, – это только его груз. Сколько могут взять его близкие и те, кому, что называется, по должности положено. И только за оставшееся после вычитания берусь я. А Барышева без арифметики обошлась. Как бы мне научиться? Утомительно все обосновывать. Взять бы и осуществить хороший порыв, не думая. Это же не трата лишних сил, а их экономия».

Однако самокопание, вошедшее в привычку от одиночества после нападения Кирилла, не было глубоким и долгим. Благой пример Александрины исподволь утверждал Трифонову в желании не раскладывать саму себя по полочкам. Хватит, наискалась параллелей, вроде голод – обреченность, сытость – веселье. Жить стало противно. Чуть настроение ухудшилось, сразу возникает ласковая мысль: «Съешь шоколадку. Сначала будет хорошо, потому что приняла меры и есть надежда на улучшение. Потом настанут минут пятнадцать раздражения – не действует. Но можно чем-то заняться. И, наконец, незаметно для себя полегчает. А калории истратишь на прогулке. Еще больше пользы для здоровья». Обходилась же она раньше без этого. То есть это происходило само собой, было рефлексом, не требовало специальных мыслей. Пока не обнаружилась прямая связь, Катя еще верила в то, что за худшим всегда следует лучшее.

В пять она стояла возле метро. Все нехитрые хозяйственные дела были переделаны. Запас диетических творожков, яиц, хлебцов, филе голени индейки и яблок в холодильнике создан. Обувь вычищена. Одежда поглажена и вывешена в шкаф. «Вернусь, посмотрю какой-нибудь фильм», – думала Катя. Внутри не больно покалывало недоумение: почему она до сих пор не выходит из дома? Хоть бы центр обошла, облазила. Интереснее глазеть по сторонам, чем пялиться в себя. Там ничего нового. Да и откуда ему взяться, если внешних впечатлений нет? Помнится, она задавалась тем же вопросом, когда сходила в театр, посидела с Кириллом в кафе. И ответа не нашла, и не повторила то, что доставило ей всамделишное удовольствие. Не с кем? Так одиночество ее не смущало, не тяготило. Наоборот, нравилось рассматривать других близко и со стороны. Катя ощущала невероятную свободу именно в людных местах, а не в своей комнате за ноутбуком.

В руках у нее был пакет с вафельным тортом. Она не боялась, что Александрина сочтет ее жмотиной. Соседка как-то призналась: «С тех пор как я выросла и сообразила, что сама смогу купить себе чашку кофеина, любое угощение перестало меня интересовать». Когда она говорила, что идет пить чай, это означало лишь традиционные посиделки в кругу старших родственников. Даже на них Барышева дула свой кофе и ничего не ела. Зато Алла Павловна, если считала, что на нее «излишне потратились», могла отказаться резать дорогой десерт. Выставила бы свои сушки и карамельки, а на выходе отдала коробку со словами: «Возьмите, девочки, и найдите сладостям применение в другой компании».

– Привет! Узнала, куда идти? – Александрина возникла из небольшого столпотворения у метро.

Катя вспомнила, как Анна Юльевна растворилась в нем, дав очередной дельный совет. Магия огромного города, пора привыкнуть.

– Привет, привет. Я еще ни у кого дорогу не спрашивала.

– «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе», – пробормотала Барышева, извлекая из кармана смартфон. – Улицу я помню. Давай номер дома. Так, тут всего двести метров… Точно, через сквер… Через дорогу… Вон она, длиннющая двенадцатиэтажка…

– Так близко?

– Вдоль нее можно полчаса пилить… Посмотрю, где первый подъезд.

– Десятая квартира, – сказала Катя. – Именно первый подъезд. Предчувствие тебя не обмануло.

– Кать, при чем здесь предчувствие? Я просто определялась с нумерацией квартир, откуда начинается. А уж, какая нам нужна, на данном этапе не важно. Ну, говорю же, дуракам счастье. Прямо напротив стоим. Вперед.

Под их подошвами жалобно заскрипел чуть припорошенный снегом ледок. Девушки, не сговариваясь, взялись под руки. Катю умиляла русская привычка хвататься друг за друга, когда скользко. Едва знакомые люди ничего особенного в этом не видели. Думала, в Москве все иначе. Нет, при всей своей независимости и разобщенности люди зимой так же автоматически цеплялись друг за друга. Дошагали бодренько. Катя стянула перчатку и набрала код. Открыла металлическую дверь и пропустила Барышеву вперед. Та весело удивилась:

– А зачем ты руку-то оголяешь? Сейчас утверждают, что даже вирусы гриппа передаются при контакте со всякими поручнями.