Текст книги "Секрет моего начальника"

– Все-таки придется тебе откликнуться на зов, – сказала я. – Попытайся участвовать в двух-трех командах. Потом выберешь самое перспективное. Да, будет пахота часов по двадцать в сутки. Но мы вместе, справимся.

Он ушел, крикнув, что я, жадная эгоистка, не умею любить.

Неудача обескуражила. Но, видимо, боевой настрой по инерции еще кипел во мне. Неукротимая любовь требовала себе применения. И через каких-то пару месяцев в мою съемную однушку вкатил небольшой чемодан Артем. Условия мы обговорили заранее – все траты пополам.

– Я не люблю занимать, – сразу предупредил он. – Сам одолжить могу, только с честным возвратом.

Неплохо для начала.

Мы работали в одном здании. Однажды он попросил разрешения подсесть ко мне в кафе во время обеда. И с тех пор так откровенно радовался случайным встречам в лифте, что я тоже поймала себя на невольном улучшении настроения при виде этого улыбчивого темноволосого юриста. После прощания с Игорем меня наполняла ленивая рассеянность. Поэтому сказать точно, когда Артем начал подкарауливать меня на улице в шесть часов вечера, не могу. Мое жилье располагалось в десяти минутах ходьбы от офиса, и вскоре проводы до дома стали нашей традицией. Каюсь, бывало, я брела с ним до подъезда и поднималась в квартиру, а через пять минут выбегала и отправлялась по делам или к девчонкам, настолько приятен был ритуал в его исполнении. Так, шаг за шагом, слово за слово мы догулялись и доболтались до свиданий в выходные. На кофе он не напрашивался. Признался в любви и спросил, не испытать ли нам друг друга совместным бытом?

– Ты имеешь в виду постель? – опешила я.

– Сказал же, люблю. Значит, хочу жить вместе с тобой. Постель – часть жизни. Я не импотент, не беспокойся.

«В конфетно-букетном периоде все они алчные герои-любовники, – шипела моя подруга, съехавшись с мужчиной и обнаружив, что ему, мягко говоря, немного надо. – Интересуюсь, куда делось неуемное желание, а он добродушно объясняет, что уже не мальчик и дает партнерше не количество, а качество. И ведь сразу уйти неловко – человек порядочный и щедрый. Ума не приложу, что делать». Учтя это, я не стала заморачиваться пробами. Да и неловко было учинять проверку того, в чем я еще не слишком хорошо разбиралась. У меня было странное ощущение, будто я вырвалась из своего настоящего существования дома в какое-то невсамделишное, экспериментальное. Почему бы не вкусить основательности парня, для которого главное – любить? Осторожно сказала:

– Я тоже в тебя влюблена, Артем.

– Только и всего? – Кажется, он обиделся.

– Мало?

– Ладно, не будем париться. У нас одинаковое состояние, просто накал разный. Интересно с тобой, все какое-то новое, из пакета, красивое и слегка мятое.

Я засмеялась. Хотя аналогия с распаковкой обновы, требующей глажки, от взрослого мужчины должна была насторожить. Должна была… Все мы крепки задним умом.

По сравнению с Игорем в близости Артем был гораздо более неутомимым и изобретательным. Притягивал нормальной самоуверенностью. Его «я уважаю в себе юриста» звучало бравурной музыкой на фоне слабого воя «мне необходимо найти себя». Интересовался моими делами и мнениями. Я поняла, что сильно отстала в изучении мужчин. Ведь случись нам с моим первым тунеядцем жить мирно, была бы уверена, что у меня лучший на свете парень, и другого мне даром не надо. В этом убеждении и постарела бы до ненужности никому.

Все было настолько лучезарным, что я даже маме решилась намекнуть на связь с Артемом и ее перспективы. Про Игоря молчала. Стыдно было говорить, что рванула в неизвестность, оставив ей записку в одну строчку. Нет, скомканный побег я бы себе простила, и она мне тоже, уверена. Если бы он кончился нормально, пусть и расставанием, но не через четыре же месяца, три из которых мальчик сидел на моей шее. Да я благословляла тот миг, в который струсила и не призналась, что буду снимать квартиру вместе с любовником. Мама убедилась бы в моей дурости. А потом с ней начинается самое жуткое: она не говорит гадостей, не читает нотаций, то есть проявляет благородное милосердие к моей самооценке. Но ее манера общения становится пренебрежительной. Вероятно, папа тоже этого нахлебался. И не выдержал.

Я едва не расплавилась от счастья за полгода с Артемом. Но, похоже, у Вселенной есть индивидуальный стиль общения со мной. О некрасивой привычке Игоря устраивать одно и то же шоу всем своим женщинам мне сказал его приятель. А о грядущих сложностях с Артемом предупредила не очень близкая знакомая. Однажды списались по ее инициативе, кстати. Она поинтересовалась: «Ты сейчас с кем?» Я честно ответила. «О, мальчишка все-таки нашел себе любительницу стирать трусы и носки», – развеселилась она. «В смысле?» – удивилась я. «Вырвалось, Арина, забей. Лишь бы тебе нравилось», – прилетело сразу. Но мои попытки уточнить, о чем она, провалились. Девушка прекратила общение. Я забанила хамку еще до того, как осознала прочитанное.

В начале нашего сосуществования Артем завел разговор о бывших. Сообщил, что никогда ни с кем еще не жил. Я очень приблизительно и кратко описала свои недолгие мытарства с Игорем.

– И все? – спросил мой тогда настоящий, который теперь тоже в прошлом.

Я смущенно кивнула. Кажется, он остался доволен моим поведением.

Мне оставалось только возрадоваться, что у меня такой неистасканный серьезный парень. И вдруг выяснилось, что в Москве есть девушка, способная обсуждать его носки и трусы. Их стирку. То есть опыт сожительства у Артема был. Он почему-то и зачем-то мне соврал. Хотел выглядеть идеально? Но ведь, единожды солгавши, кто тебе поверит. Дальше я вынуждена была признаться себе, что его ложь задела меня меньше, чем правда знакомой. Та написала, что я упиваюсь обслуживанием любовника, то есть веду себя как старорежимная жена. Пасть ниже современная женщина не может. И то верно, работают оба, материальное бремя делят строго пополам, в остатки на счетах друг друга не лезут. Следовательно, мыть посуду, убирать, стирать постельное белье должны по очереди. А свое – каждый сам. И мы это обговорили с Артемом в самом начале.

Однако я не учла, как много во мне мамы. Та ненавидит беспорядок, причем внутренний изводит ее сильнее, чем внешний. Поэтому я с детства знаю, что нельзя ничего разбрасывать, а то, что подобрала, нужно класть в строго отведенное место. Но если забудешься, она не будет ругаться и ворчать. Сама справится – легко и непринужденно. Позже напомнит, конечно, но без истерики. Ей как-то удавалось пылесосить, мыть полы, вытирать пыль незаметно для нас с папой. Я видела, что в домах подруг это было действом, которое терзало всю семью. А у нас нет. Она стирала, гладила, развешивала и раскладывала все, что мы носили. И не делала из этого своего подвига и наших проблем. Она была незаметной и неприхотливой домработницей. Разумеется, я думала, что папе это не нравилось. Ему хотелось женщину-праздник. Когда я взялась объяснить маме ее промахи, она усмехнулась: «Я любила, хотела радовать, мне было не трудно. Рука сама брала все, что мешало чистоте в доме. И при сидячей работе надо же было тратить калории». Поскольку усмешка вышла, с моей точки зрения, жалкой, само собой принялось решение никогда не баловать мужчину таким образом. И, как скоро выяснилось, не у меня одной. Игнорировать хозяйственную каторгу собирались все знакомые девочки.

Игорь, располагавший кучей свободного времени, пока я пахала, не наглел. Обслуживал себя сам и часто помогал мне. Артем выдался другим. Мог бросить носки под диван, трусы и футболки на спинку кресла или батарею в ванной, оставить чашку даже не в мойке, а на столе. И забыть хоть на день, хоть на неделю. Попросить его убрать квартиру в выходные было можно, но бесполезно. Он всегда предлагал более интересное времяпрепровождение. Мы пару раз поругались из-за этого, а потом я и не заметила, как моя рука тоже сама взяла пылесос, тряпку, как забросила в стиральную машинку его вещи. Я не получала удовольствия, на которое намекнула моя знакомая, просто переставала замечать, что делаю. Не ссориться же каждый день из-за какой-то чашки. И даже из-за трусов. Как-то глупо трахаться и брезговать мужским исподним. А если это не брезгливость, то что? Жажда справедливости? Неодолимая тяга к равноправию? Но без компромиссов жизни нет. Вот только я никак не могла найти собственное занятие, которое можно было бы перепоручить Артему. Решила пока оставить все, как есть.

Но он сам перешел грань. Собирался в офис, заглянул в шкаф и не нашел чистую рубашку. Я слегка охладела к бытовым заботам о нем, так что искомое валялось в корзине для белья и наравне с остальным тряпьем покорно ждало заброса в машинку.

– Ты не могла мне рубашку приготовить? Я всегда хожу в ней на совещания по понедельникам, тебе это прекрасно известно, – вызверился Артем.

– Могла или обязана? У меня не было времени на стирку даже своих вещей. Ты не ребенок, тебе ничто не мешало в выходные озаботиться своим гардеробом.

– Поговорим вечером, – буркнул он, надел другую рубашку и, не позавтракав, хлопнул дверью.

А после ужина я выслушала много поучительного. Парень считал, что мне нетрудно готовить, обихаживать его и держать в порядке маленькую однушку. Он, видите ли, на полчаса раньше меня выходит из дома и на час позже возвращается. Мне не возбранялось слушать подкасты, музыку или аудиокниги, трудясь физически. Так я могла без слов доказать свою любовь и желание выйти за него замуж. Меня затрясло.

– Погоди, моя любовь измеряется в часах труда. А твоя? В том, что ты со мной живешь?

– Мужская любовь, как положено, измеряется в деньгах. Я вожу тебя в ресторан раз в неделю и плачу. Собираемся отдохнуть – развлечения тоже за мой счет.

– Разве нельзя было все обсудить спокойно, Артем? В конце концов, на свете есть домработницы. И счет в кабаке можно просить раздельный.

– Женщина должна это чувствовать и понимать на подсознательном уровне, Арина. Именно от тебя я не ожидал такого ханжества и потребительства. Ты все испортила, мы могли бы быть счастливы.

– Опять погоди. Тебе есть куда уйти прямо сейчас?

– Есть, не волнуйся. Я по-умному сдал квартиру, а не отказался от нее. На тебя не так мало денег уходит сверх общих трат.

«Еще один мудрец, который своего не упустит! – рыдала я через полчаса. Артем убрался очень быстро, посулив, что я еще искусаю локти. – Да что же это такое? С кем-нибудь можно блаженствовать вместе, не пропуская ударов в солнечное сплетение? Кого-нибудь можно любить беззаботно, не готовясь возненавидеть? И как, как, как я буду заходить в лифт вместе с ним?»

Однако не пришлось. Только раз его спина, показавшаяся мне невероятно родной, замаячила в дальнем конце холла. А через неделю меня по-свински уволили. От оскорбления, нанесенного руководящей мордой, я вмиг перестала сохнуть по Артему. Правда, будто дважды выдрали по куску из души, и образовалась одна большая не врачуемая рана. Не исключено, что она сама зарастет когда-нибудь, но изуродована я порядком и навсегда.

Все, я не в состоянии писать дальше. С чего пустилась в воспоминания? Хотела же кратко изложить сегодняшнее приключение и только. Если завтра оно все еще будет меня волновать, закончу. Противно-то как! У меня есть мама, друзья-приятели, загранпаспорт. До недавнего времени были интересное дело, неплохая зарплата. Казалось, осталось только влюбиться до безумия и соединиться со своим мужчиной. Как обогатилась бы моя судьба. Мы бы вместе работали над собой, поднимаясь на все новые уровни. Мы не давали бы друг другу падать, размениваться на досадные скучные мелочи. А что в реальности? Дребезги. Грязные бесформенные дребезги. Смысл жизни в чем? В работе и деньгах, которых можно в одночасье лишиться? В парне, который норовит тебя использовать для удобства и сбегает, не оглядываясь? Неужели эти вопросы должен задавать себе каждый человек?

Просто и чисто двигаться вперед нельзя? Мои силы впервые иссякли. И мне не от чего подзарядиться.

Мать
30 июня

Арина до сих пор мечтает отдать папе деньги, разбогатев. Смешная моя, никогда ты не разбогатеешь. И даже если чудо случится, не отдашь. Снова у нас разное восприятие. Не было тысяч ее просьб и требований отказаться от его помощи. Один раз сказала мне, один раз написала в дневнике. Но я решила не искушать судьбу и заявила, что тоже брошена. Поэтому имею право на половину суммы. Рассудила: когда девочка подрастет, может впасть в другую крайность и потребовать тратить эти добровольно выплаченные алименты на нее. Тогда хоть моя доля осталась бы нетронутой и поддержала ее в трудную минуту. Вот чему меня научил уход мужа – предусмотрительности. Впору быть благодарной за урок.

Но это вскользь, чтобы закрыть тему материальной помощи убогим женщинам. Арина у меня все-таки забавная. Как ее разбирает, когда что-то за живое задело! Не амеба, а нормальный человек с бойким языком. Столько слов мигом находится. Сначала неостановимо говоришь, потом кричишь, орешь, переставая выбирать выражения, даже если они не произносятся, а записываются. Она долго вела дневник будто через силу, заставляя себя, – коротко, небрежно, без эмоций. А меня от возмущения ее интерпретацией событий нашей жизни несло так, что клавиатура чпокала без перерыва. Буквы и пробелы терялись. Я остановиться не могла, выпечатывала и выпечатывала свои чувства, в основном удивление и обиду. Но вот девочка вспомнила увольнение и расставание с мальчиками и принялась излагать так, что сил не хватило описать некое событие, которое ее взбудоражило. Но коль на воспоминания о сожителях потянуло, значит, речь пойдет о мужчине. Да, доченька, необходимо вылезать из берлоги, чтобы с тобой случались какие-нибудь истории. В молодости большинство людей, с которыми встречаешься, новые. Это с годами образуется круг. А потом он только редеет.

Что ж, все было примерно так, как я и думала. Только радости от моей проницательности немного. С мужчинами будет накапливаться опыт разочарований, от которого я и пыталась оградить Арину, костеря сожительство. Но она открыла свой ящик Пандоры и теперь не остановится. Партнеры будут искать в ней секс и понимание их слабостей, то есть заклинаний: «Ты такой мужественный», даже если он тряпка тряпкой. И ведь будет заклинать, пока любит. Она займется неустанными поисками в них верности на случай трудностей и неудач, то есть готовности жениться и стать отцом ее ребенка. И каждая вменяемая мать пожелает дочери замужества с человеком, который любит ее сильнее, чем она его. Потому что тогда чувствам обоих есть куда развиваться. Он будет распаляться, чтобы таяла ее прохладная сдержанность. Она постепенно начнет это ценить. Хотя все равно когда-нибудь чувства достигнут вершины и пойдут на спад. Здесь важно, чтобы все происходило плавно, равномерно и медленно. Тогда процесс может растянуться на целую жизнь. Хотя, если учитывать ее нынешнюю продолжительность, «Виагру» и инфляцию, вряд ли. Либо два-три брака, либо одиночество вот-вот станут нормой.

Зрелые наши девочки, одураченные воплями про самодостаточность и карьерный рост, забывают, что выше собственного потолка не прыгнешь. Как оскорбляла Арину эта поговорка. Она разъяренно спрашивала меня:

– Откуда ты знаешь высоту моего потолка?

Пришлось объяснять:

– Я о ней представления не имею. Но это не накал таланта и амбиций. Физиология. Большинство людей к сорока – сорока пяти элементарно устают воевать. Разумеется, есть те, которых не остановить. Но их, ненасытных, удачливых и готовых на все ради денег, очень мало. Для всех остальных жизнь есть борьба, пока сил хватает отвечать на удары. Потом тянет почивать на лаврах. Причем лаврами объявляется то, что раньше считалось верхней полкой у туалета в плацкарте – нераспавшаяся семья, паршивая должностишка, квартира с выплаченной ипотекой.

– Умеешь ты отпиливать крылья ржавой пилой, мамочка.

– Доченька, милая, я всего лишь предупреждаю тебя. Время летит быстро и незаметно…

– Еще одна пошлость.

– Ну, если прожитые годы – это она, то ладно, называй как хочешь. А насчет высоты… Снова рискну обидеть. Ты о какой карьере и деньгах мечтаешь, трудясь референтом и переводчиком?

– Мне хватает. У меня зарплата больше, чем у подруг, которые выбились в средние менеджеры. И я не собираюсь руководить какими-то идиотами. Они только и норовят портачить везде, куда дотянутся.

– Ладно. А какого мужчину рядом с собой видишь? Богатого? Умного, хитрого, изворотливого в делах и преданного семье?

– Опять дурацкая сказка про принцессу. Любящего и любимого. Устроит?

– Меня да. Но свой потолок ты обозначила. В начальницы выбиваться не будешь, замуж пойдешь по любви, за кого угодно. Нормальная жизненная стратегия – не лезть из кожи вон, не терять человечности, не губить душу. Элементарно нервы беречь, не ввязываясь в состязания с якобы открытым финалом. Победят-то все равно блатные или жестокие интриганы. Это я тебе сразу подсказываю, чем утешаться, когда макушка тюкнется о бетон.

– С тобой невозможно, – возопила Арина и, по обыкновению, скрылась в своей комнате.

«Потолок ее волнует! Бывают варианты – мне бы хоть какую-то работу и любого мужика. И если нашла, уже можешь себя хвалить. Ты воспарила над полом», – мысленно закончила я.

И вот моя дочь на полу – уволенная и без сильного приятеля рядом. Она, конечно, держит в голове и Москву, и трехкомнатную квартиру, и деньги на счете, и даже загранпаспорт. Но это этаж, до которого ей сейчас дела нет. Доски, на которых она воет, прижав коленки к животу, мягче не становятся. С одной стороны, еще сто раз поднимется. А если чему-нибудь хорошему научится, ее потолок станет немного выше. Работу, я думаю, ей все равно надо было менять. С другой стороны, для меня неожиданность, что, запоздав с сексом, она взрослеет стремительно и беспощадно. Будто у нее нет времени на муки из-за расставаний. В двадцать она мусолила бы потерю своего Игоря гораздо дольше. В двадцать пять неудачу с Артемом увольнение не перекрыло бы. Еще одно подтверждение моей грустной догадки о тикающих внутри биологических часах. Можно носить на руке другие, можно переводить их стрелки назад сколько влезет. Но любовь в юности, молодости и зрелости – это разные состояния. Я ведь, как она, подтверждаю чужую древнюю мудрость шрамами на собственной шкуре. Сколько раз слышала о невозможности войти дважды в одну и ту же реку? Сколько раз цитировала людям, думая, что понимаю смысл? А поняла только сейчас.

Еще меня позабавило: в том, что она стирала носки и трусы Артему, виноватой оказалась тоже я. Слишком чистоплотная мамаша. Годами подавала дурной пример, он стал натурой ни в чем не повинной девочки Арины. Копила бы неделю посуду в раковине, перешагивала бы спокойно через груды вонючего белья, иногда еще и распинывая его по квартире, была бы достойна подражания. А наводя порядок, только обрекла дочь на лишние муки. Я очень рада этому. Значит, жизнь не била ее наотмашь. Значит, она еще молода по-настоящему. Иначе в списке злодеев, из-за которых никак не получается быть счастливой и успешной, мама отодвинулась бы на несколько мест назад. Дешевый психотерапевтический прием – «все мы родом из детства», нашу личность формируют родители, они закладывают в нас то, что потом мы явим миру. И если он освистает нашу презентацию, гореть им в аду, безобразникам. Если примет аплодисментами, век будем молиться о здравии мам и пап, а потом за упокой их душ. Именно такая трактовка симпатична Арине. Она не хочет, как я, винить в своих неудачах только себя. Ладно, пусть валит с больной головы на здоровую. Если от этого ее боль хоть немного утихает, я не против.

Наше поколение шестидесятилетних разведенных женщин, чьи дети в тридцать и более напрочь застревают в юности и не желают оттуда вылезать, угодило в тесную ловушку. Советов они не слушают, окрикам не подчиняются, запреты игнорируют и, естественно, оказываются в незавидных положениях. Пасуют там, где нужно самостоятельно мыслить и принимать ответственные решения, а не болтать с друзьями за кофе или вином. Жаловаться к нам приходят уже в депрессии. И понятия не имеют, что для их конкурентов она – лекарство от собственной хандры, а для мам заразна. Мы расстраиваемся, но в состоянии им помочь только никого никогда не утешившим словом, домашней котлетой да чистым постельным бельем на тахте. Они недовольно засыпают тревожным сном. Вот тогда материнский инстинкт начинает разламывать грудную клетку, молотить в виски и требовать – делай что-нибудь во спасение своего беспомощного ребенка. Ты же мать, навсегда мать! А ты еще догадываешься, что можно сделать, но уже не знаешь, как. Остается только ненавидеть и свою беспомощность, и их инфантилизм.

Потосковав из-за этого и разозлившись хорошенько на выметшую мою дочь из общественно-полезной деятельности новую метлу, я оценила случайно возникший коктейль. Он ударил в голову не сразу, но чуть позже врезал по разуму качественно. Как там у Земфиры? «Не взлетим, так поплаваем»? Не устроим на работу, так хоть отомстим за свинскую манеру увольнения. С подругами я уже говорила. Им нечего было предложить. Но, черт возьми, я родилась в этом городе. Я шестьдесят лет в нем прожила, училась, работала, ходила на все встречи одноклассников и одногруппников, забивала номера телефонов в смартфон. Не звонила? Так и мне отвечали тем же. Но все мы знаем, что, когда припрет, этот список – крюк, за который можно ухватиться, чтобы хотя бы создать иллюзию деятельности и не отчаяться. А там, глядишь, все само собой образуется. Тем более что мои подруги всегда готовы вдохновить оптимистическими рассказами. Чем мизернее практические возможности, тем чудеснее байки. И я наслушалась, как Лиза устроила двоюродную племянницу в фирму, где сама работала. Как Оля договорилась о дочери Инны во время перекура с женщиной из соседнего офиса. Девочка отлично показала себя в испытательный срок, и ее уже даже повысили. А сын Киры пригодился сыну Вали, у которого свой проект на телевидении. Вариант трудоустройства по линии детей мне понравился. Он расширял территорию поисков вдвое.

Итак, я начала звонить всем подряд. Удачной оказывалась одна из трех попыток. Другие абоненты не откликались и не перезванивали. Арина, с которой я недоуменно поделилась этой статистикой, довольно высокомерно усмехнулась:

– Мам, в каком веке ты живешь? В двадцать первом нужно сначала написать, выяснить, готов ли человек разговаривать. Если он дальний, а не близкий, неплохо бы обозначить, что ты от него хочешь.

– Новый хороший тон?

– Конечно. А что случилось? Затеваешь какое-то мероприятие? Возникла потребность увидеть друзей детства?

– Нет. Просто пришла фантазия вкусить спонтанного общения с ровесниками. А оказывается, надо назначать разговор заранее. Прощай непосредственность?

– Давно простились. У всех есть личная жизнь. И на нее времени не хватает из-за тех, кого вдруг потянуло выговориться, потрепаться с тобой или услышать твой голос. Все же на связи круглосуточно. Хорошо, что высвечивается имя звонящего. Не представляю, как вы раньше трубку снимали. Это же полная неизвестность – кто, с чем, зачем, надолго ли отвлечет.

– Была в непредсказуемости своя прелесть, – вздохнула я. – Скажи, пожалуйста, а человек, которому я написала о желании поговорить с ним звуками, а не буквами, должен настучать мне несколько слов в ответ?

– Угу. Вообще надо больше писать. Вырабатывает лаконичный стиль.

– Бесспорно. И очень безлико. Тембр, тон, манера речи – это так важно, Ариша.

– Мамочка, люди имеют право выбора.

Что ж, я поняла и приняла: увидев на экране обозначавшее меня слово, минимум треть моих знакомых недоуменно хмурятся и думают: «Надя? Иди на фиг». Я решила сначала обзвонить всех по старинке. А потом, если результат окажется нулевым, заняться адептами новой электронной этики. Мне не трудно набрать: «Привет, тебе известно что-нибудь о фирме такой-то? Перезвони, если да». Формула железной самозащиты – не откликнулись, значит, информацией не располагают. Ничего личного. Это была современная штука не хуже вдохновлявшего меня детокса.

Но мне хватило народа, сохранившего здоровое любопытство к неожиданным вызовам. Досадно, что молодые женщины с журналистским образованием никого не интересовали. Вот пожилые с дипломом экономиста и громадным бухгалтерским опытом еще как. Если бы у меня не было своих подработок, я могла бы легко устроиться. Воистину, само плывет в руки только то, в чем ты не нуждаешься. А про фирму, из которой так грубо вышибли мою дочь, никто никогда не слышал.

Надо признать, что бодро и деловито звучали те, у кого были мужья или жены под боком, дети за границей и те, кто еще работал. Остальные не жаловались, но уныние слышалось явно. Как водится, у меня остался последний номер в списке одноклассников. Касаясь экрана, я уже раздумывала, перейти к одногруппникам устно или закончить со школьными друзьями письменно. И услышала хрипловатый басок:

– О, Надюша, сколько лет, сколько зим.

– Вечер добрый. Много. Считать не будем, ладно?

– Нет, конечно, если тебя они утомили. Я вот думаю, что мало.

– Плохо информированный пессимист?

– Врач. Психиатр. Забыла?

– Помню. Но не думала, что это профессиональное.

Он искренне рассмеялся:

– Ты не изменилась. Все такая же легкая в общении.

– То есть болтушка?

– Всего лишь слово. Милое такое. И обозначает редкое качество. Большинству людей сказать нечего. Вопрос сформулировать – проблема. Могут только односложно отвечать на речевые раздражители в виде болтушек.

Да, род человеческий его отрадой не был. И это еще мягкое отношение. Потому что люди приложили много усилий, вырабатывая к себе настоящее отвращение. Герасим Иванович Герасимов. Жутковатое сочетание для ребенка, пошедшего в первый класс в семидесятые годы прошлого века. До того, как сыновей начнут массово нарекать Фролами и Святополками, было еще далеко. Нетрудно представить, что творилось в школе, как извращались детки на тему Муму. А он угрюмо молчал, чем только подстегивал их горячечную жестокость. Я сострадала ему всей душой и звала не кличками, а полным именем, провоцируя окружающих на совсем уж безобразные лексические упражнения. И однажды поймала затравленный и осуждающий мальчишеский взгляд. Он думал, что я это нарочно! Тогда на классном собрании я призвала ребят отстать от «нашего товарища». Полчаса будила индивидуальные и формировала коллективные разум и совесть. Даже про пионерские галстуки, обязывающие как минимум к человечности, напоминала. Бесполезно. И я стала обращаться к нему: «Гера». Он смотрел то ли удивленно, то ли благодарно. Остальные – как на идиотку.

Однако через несколько лет моей одинокой борьбы за жертву родительского произвола и школьной травли в девятый класс после летних каникул пришел вытянувшийся и симпатичный юноша. «Герка, ты?» – ахнули наши девочки, перестав вдруг усматривать связь между Герасимом и литературой. «Нет, утопленница Муму», – низковатым голосом сказал он. А потом выяснилось, что мальчик научился играть на гитаре. И в школьный «клуб международников» его взяли. Пацаны в костюмах и галстуках по четвергам после шестого урока вещали о мировых новостях со сцены актового зала. Старшие классы пригоняли зрительствовать. По форме – молодежные дискуссии, по сути – политинформации. Но обаятельным комсомольцам удавалось весьма двусмысленно обличать буржуазную мораль и капиталистическую эксплуатацию пролетариата. Все ловили себя на том, что завидуют угнетенным рабочим и хотят знать детали методов тлетворного влияния на них и подробности симптомов разложения у нестойких элементов. Помнится, эксперимент быстро свернули. Но к тому времени Герасима звала Герой вся школа.

Он пришел только на одну встречу с одноклассниками, на сорокалетний юбилей нашего выпускного три года назад. Побродил среди отчаянно молодящихся и от этого немного смешных людей. В бравурные узнавания наигрался скоро. Подошел ко мне:

– Привет, Надюша-спасительница.

– Привет, Герасим. Твои спасители – гормоны, интеллект и чувство юмора. А я вообще-то проиграла, не смогла убедить массы.

– Они были дикие, необразованные и грубые. У тебя не было шансов. Слушай, в институте я представлялся исключительно Герой. Многие до сих пор уверены, что меня зовут Герман. Так вот, через неделю ко мне приклеилась кличка Герыч, хотя героином я не баловался.

– Ну, тогда дело не в имени. Ты вызываешь у окружающих неукротимое желание переименовать тебя. Судьба.

Мы чокнулись, пригубили вина. Трепались еще минут пять, обменялись номерами, и он простился. Жизнь, что называется, удалась. Счастливо женат, две дочери, выучившиеся и живущие в Германии. Он производил впечатление человека, точнее, москвича, которому для счастья ничего не нужно. Для чего-то другого, возможно. Но для счастья нет. Состоявшийся коренной москвич – это ведь особая порода – новогодняя елка, увитая гирляндами нервов. Лампочки не горят, когда ему терпимо, беспорядочно мигают, когда плохо, и ровно сияют, когда хорошо. Насколько хорошо, легко определить по накалу.

– Герасимов таким заносчивым стал. Всех рассмотрел, слова лишнего из себя не выдавил и испарился, – осудила тут же возникшая рядом со мной дама, которая недавно снисходительно поглядывала на одноклассников, растолковывая, что они ничегошеньки не ведают об усталости. Вот поживут, как она, на три города – Париж, Лондон и Нью-Йорк, – тогда и начнут хныкать.

– Он психиатр. Не исключено, что мы напоминаем ему его пациентов. Сообразил, что расслабиться не удастся, и пошел себе домой.

– Психиатр? В нем всегда было что-то подозрительное, упрямое и жесткое, – сказала она. – Не зря его дразнили немым крепостным…

А вчера, стараясь не вжиматься в смартфон щекой, чтобы ненароком не отключиться, я повторила Гере уже наизусть заученный в созвонах текст:

– Извини за беспокойство, обстоятельства вынудили. Ищу выход буквально методом тыка в перечень контактов в гаджете. Мне необходимо пристроить на работу дочь с опытом референта, личного помощника, словом, эрудированного, инициативного и добросовестного ассистента. И еще нужна информация о фирме, а лучше какой-нибудь контакт в ней. Это для меня самой. На тебе никакой ответственности, только чистое посредничество по старому ржавому знакомству.

– Задачу уяснил, – добродушно проворчал он. – Я тут в айфоне покопаюсь, а ты пока говори, говори. Как живешь, чем занимаешься? Кроме трудоустройства дочери проблем нет?

Я уложилась в три слова – разведена, пенсионерка, нет. Спросила:

– У тебя все хорошо?

– Жена умерла два года назад от рака. На пенсию в шестьдесят выйти не успел из-за реформы, тружусь. Дети – практикующие врачи в Германии, видимся раз в год, – явно передразнил мой телеграфный стиль он.