Текст книги "Страсти по мощам"

– А главное – приора Роберта! – шепнул брат Джон на ухо Кадфаэлю.

– Не приходится сомневаться в том, что святая и впрямь явила нам исключительную милость, – согласился аббат Хериберт.

– А коли так, отче, благословишь ли ты меня сегодня же отправить брата Колумбануса, в сопровождении добрых братьев, к Святому Колодцу?

– Пусть едет, – промолвил аббат, – и да пребудут с ним наши молитвы. И пусть он вернется к нам исцеленный и исполненный благодарности, как личный посланец святой Уинифред.

Сразу же после полуденной трапезы Колумбануса, который так и не пришел в себя и беспрестанно лепетал что-то невразумительное, вывели во двор, откуда и должно было начаться его путешествие. Больному подобрали смирного мула и усадили в высокое удобное седло, чтобы юноша, не дай Бог, не свалился, если с ним снова повторится припадок. По обе стороны от недужного ехали брат Жером и один загорелый монастырский служка. Оба были готовы, если возникнет нужда, поддержать Колумбануса. Сам же он, казалось, никого не узнавал и лишь озирался по сторонам широко раскрытыми глазами, и доверчиво и послушно, точно дитя, следовал туда, куда его вели.

– Эх, я бы и сам не прочь прогуляться в Уэльс, – с тоской в голосе протянул брат Джон, завистливо поглядывая вслед паломникам, пока те не завернули за угол и не пропали из виду, направляясь к мосту через Северн. – Да только куда мне сподобиться видения – на такие штуки у нас Жером дока.

– Парень, – добродушно укорил его Кадфаэль, – что-то ты с каждым днем все больше смахиваешь на безбожника.

– Да ничего подобного! Никакой я не безбожник и, как всякий другой, готов уверовать в святость этой девы и в ее чудеса. И ничуть не сомневаюсь в том, что святым дарована благословенная целительная сила и что они могут откликаться на наши молитвы. Но сон-то видел не кто иной, как этот верный приорский пес. Ты что же, хочешь, чтобы я поверил в его святость? Его, а не ее! Да и в любом случае, разве того, что дева явила нам свою милость, недостаточно для славы обители? В толк не возьму, с чего это им приспичило тревожить прах бедной госпожи. По мне, так это дело гробовщиков да могильщиков, а уж никак не святых отцов. Да ты и сам так же думаешь, – решительно заявил Джон и вызывающе посмотрел старшему товарищу прямо в глаза.

– Что я думаю, я и без тебя знаю. И вместо того, чтобы болтать попусту, пойдем-ка лучше вскопаем грядку, а то капуста ждет не дождется, когда наконец мы ее высадим.

Поездка к Святому Колодцу заняла пять дней. В тот вечер, когда возвратились паломники, шел проливной дождь, но они въехали во двор, не обращая на ливень никакого внимания и распевая хвалебные псалмы. В центре, расправив плечи и подняв голову, ехал брат Колумбанус, весь облик которого был исполнен благодарности и торжества, если только такое слово можно было применить к человеку, проникшемуся духом смирения. Лицо его сияло, взгляд был осмысленным – трудно было представить себе, что совсем недавно он в беспамятстве бился о каменные плиты пола. Прежде всего все трое посетили церковь, где, стоя на коленях перед алтарем, прочли благодарственные молитвы Всевышнему и святой Уинифред, а затем отправились в аббатские покои, чтобы как подобает доложить обо всем аббату, приору и субприору.

– Отче, – начал пребывавший в радостном возбуждении брат Колумбанус, – я не искушен в рассказах и не берусь поведать обо всем, что приключилось со мной, тем паче, что знаю меньше, чем эти добрые братья, заботившиеся обо мне во время недуга. Знаю лишь, что я впал в забытье и, когда меня привезли к Святому Колодцу, я не ведал, куда я еду и зачем, не знал, что со мной происходит, и был беспомощен, как дитя. Но сколь же чудесно было мое пробуждение! Неожиданно я воспрял и, придя в себя, узрел светлое, весеннее утро. Я стоял нагой в траве рядом с колодцем, а эти достойные братья поливали меня водой, каждая капля которой несла исцеление. Я тут же узнал их и вспомнил, кто я такой, но никак не мог понять, где я нахожусь и как там оказался. Однако братья поведали мне обо всем. А после этого мы, вместе со многими тамошними жителями, направились в маленькую церковь, которая стоит близ Святого Колодца, и отслужили там мессу. Теперь мне ведомо, что своим исцелением я обязан заступничеству святой Уинифред, которой я возношу хвалу и благодарность, равно как и Господу, подвигшему ее явить мне свою милость. Остальное же поведают эти братья.

Спутник Колумбануса и Жерома – рослый, неразговорчивый служка, на долю которого выпала вся тяжелая работа во время паломничества, был по горло сыт всей этой историей, а потому предоставил рассказывать ее поднаторевшему в таких делах брату Жерому, а сам лишь кивал в знак согласия и поддакивал в нужных местах. Жером, воодушевленно жестикулируя, поведал, как они доставили своего подопечного в селение, именуемое Святой Колодец, и обратились к местным жителям с просьбой указать им дорогу к источнику, а те охотно показали им место, где некогда святая восстала живой после своей мученической кончины. И поныне там бьет серебристый ключ, но теперь чудотворную влагу оберегают стены каменного колодца. Туда-то и привели Колумбануса, сняли с него рясу и исподнее и нагого окатили святой водой. И – о чудо! – в тот же миг рассудок вернулся к нему, и он воздел руки и возгласил благо-Дарственную молитву. Потом Колумбанус спросил у них, как и почему оказался здесь, ибо немало удивился, видя незнакомые места. Рассказ же обо всем случившемся исполнил его благодарности и благоговения перед святой покровительницей, милостию коей он был исцелен.

– А еще, отче, тамошние поселяне сказали нам, что святая действительно покоится в Гвитерине, где была погребена после многолетней службы в девичьей обители, и что на ее могиле долго творились чудеса. Однако по прошествии времени могила святой Уинифред была почти забыта и заброшена. Возможно, такое небрежение и побудило святую возжелать перебраться туда, где ее смогут почтить согласно ее заслугам, куда, к ее алтарю, смогут стекаться паломники и где она сможет являть свою милость многим и многим страждущим.

– Воистину слова твои вдохновлены свыше, – торжественно изрек приор Роберт, светившийся от сознания того, что вера его наконец вознаграждена. – Недаром именно тебе было ниспослано видение. Ты высказал то, о чем я и сам думал, слушая твою повесть. Безусловно, святая Уинифред призывает нас явиться и избавить ее от забвения, подобно тому как она избавила брата Колумбануса от недуга. Несть числа несчастным, нуждающимся в ее помощи и защите, которые, увы, не знают, где преклонить колени и обратиться к святой с молитвой. В нашей обители она будет окружена должным почтением, и всякому станет ведомо, куда надлежит идти, дабы снискать ее благорасположение. Я осмеливаюсь просить о разрешении снарядить паломничество, к которому, как я верю, призывает нас сама святая. Отец аббат, дозволь мне обратиться к церковным властям с прошением о перенесении мощей, дабы прах благословенной госпожи упокоился в стенах Шрусберийской обители, став предметом величайшей нашей гордости. Верю, что, поступив так, мы исполним ее волю.

– Во имя Господне, – вдохновенно провозгласил аббат, – быть по сему, и да пребудет с нами благословение небес.

– Да ведь он все заранее подстроил! – горячился сидевший на корточках возле грядки с мятой брат Джон. Ему и противно было, и завидно: – Одна показуха, с первого до последнего слова. Все эти охи да ахи, все эти вопросы, где да как отыскать святую Уинифред. Все он знал наперед – наверняка сам и нашел в Уэльсе ее заброшенную могилу, и решил, что заполучить мощи будет нетрудно, а вся слава достанется ему. Ну так бы и сказал – так ведь нет – подавай ему чудо. И будь уверен, если потребуются другие чудеса, за этим дело не станет, – лишь бы все прошло гладко. Он метит высоко: видал, как ловко он все обставил, – видение, чудесное исцеление и Провидение, направляющее каждый его шаг. Тут все ясно как Божий день!

– Так уж и ясно, – добродушно ухмыльнулся брат Кадфаэль. – Неужто ты считаешь, что Колумбанус состоит в сговоре с приором и Жеромом и только прикидывался, изображая припадок? Я тебе так скажу – это ж как нужно верить в то, что на небесах тебя ожидает немалая награда, чтобы эдак колотиться головой об пол, рискуя вышибить мозги? Что ж, по-твоему, он это делал, чтобы угодить приору Роберту?

Брат Джон призадумался и нахмурился:

– Нет, этого бы я не сказал. Кто же не знает, что порой на нашего смиренного агнца что-то накатывает, особливо во время постов и бдений. И не спорю, чтобы привести беднягу в чувство, ледяная водица из святого колодца – вполне подходящее средство. Правда, сдается мне, его с тем же успехом можно было бы окунуть в наш мельничный пруд. Впрочем, сам он, похоже, готов поверить всему, что они ему наплели, и приписать свое исцеление святой. Уж такого случая он не упустит! Я хочу сказать, он не то чтобы сознательно в этом участвовал, но все-таки здорово сыграл им на руку. И заметь: кому велели присматривать за ним ночью? – Жерому. Другому небось не доверили. Тут нужен был верный человек, который непременно узрит видение, причем такое, какое надо. – Джон растер между ладонями листочек мяты, и утренний воздух наполнился терпким ароматом. – И в Уэльс приор возьмет с собой нужного человека, – с уверенностью добавил молодой монах и усмехнулся. – Вот увидишь!

Да, с сочувствием подумал Кадфаэль, видать по всему, малому невтерпеж, вновь поглядеть на мир да подышать вольным воздухом за стенами обители.

Впрочем, он и сам испытал приятное возбуждение при мысли о возможности внести разнообразие в размеренное течение монастырской жизни. Такой случай никак нельзя упускать, да и в дороге всякое может приключиться – не стоит пускать такое дело на самотек.

– Я так смекаю, парень, что не худо бы нам тоже принять участие в этом паломничестве. Не хотелось бы, чтобы в Уэльсе сложилось мнение, будто в Шрусберийском аббатстве не нашлось никого получше брата Жерома.

– Так-то оно так, но только никто тебя туда не возьмет, а обо мне уж и говорить нечего, – с обычной грубоватой прямотой отозвался Джон. – Вот без Жерома, ясное дело, не обойтись. И Колумбануса, надо думать, прихватят – этот дурачок им еще пригодится, как-никак это он сподобился чудесного исцеления. И, наверное, брат субприор поедет – ему по сану положено… Да, пожалуй, ты прав – стоит поразмыслить над тем, как затесаться в эту компанию. Еще несколько дней они все равно не смогут тронуться в путь – придется ждать, пока плотники и резчики закончат отделывать эту великолепную раку для святых мощей, которую они собираются повезти с собой. Брат Кадфаэль, пораскинь-ка мозгами: если у человека голова варит, он своего добьется, пусть это приору и не по нраву.

«Да, парень, не зря я тебя называл безбожником», – подумал Кадфаэль, которому решительно нечего было возразить Джону, да и, по правде сказать, ему понравилась настырность молодого брата. Вслух он сказал:

– Ну для себя, положим, я отыщу какую-нибудь лазейку, но скажи на милость, как мне за тебя просить, плут ты эдакий? Что ты умеешь делать такое, что могло бы пригодиться в дороге?

– Я неплохо управляюсь с мулами, – с надеждой в голосе промолвил брат Джон, – ты ведь не думаешь, что приор Роберт потащится в Уэльс на своих двоих? Или что он сам будет седлать, чистить, кормить да поить мулов, а то и навоз убирать за ними? Им ведь наверняка понадобится кто-нибудь, чтобы прислуживать да выполнять всякую грязную работенку – так почему бы и не я?

И то правда, об этом, кажется, никто не подумал. И зачем брать с собой какого-нибудь служку-мирянина, если есть принявший обет брат, который и мессу отслужить может, и сам не прочь малость попотеть. А паренек заслужил прогулку, тем паче что он ее отработает своим горбом. И не исключено, что брат Джон сумеет принести немалую пользу – если не приору Роберту, то, скажем, брату Кадфаэлю.

– Ну ладно, может, что и сообразим, – промолвил Кадфаэль и умолк, так что его нетерпеливому помощнику волей-неволей пришлось вернуться к работе на грядке. Однако после обеда, в те полчаса, когда монахи постарше обычно спят, а юные послушники предаются играм и забавам, Кадфаэль отправился в келью аббата Хериберта.

– Отец аббат, – начал он без обиняков, – мне пришло в голову, что, готовясь к паломничеству в Гвитерин, мы не все приняли во внимание. Прежде всего нам следует обратиться к епископу Бангорскому – Гвитерин расположен в его епархии, и, не заручившись его поддержкой, ничего нельзя предпринять. Конечно, для беседы с епископом не обязательно нужен человек, хорошо говорящий по-валлийски, – его преосвященство наверняка знает латынь. Но если епископ поддержит нас, паломникам непременно придется иметь дело с приходским священником в Гвитерине, а в Уэльсе далеко не каждый клирик может изъясняться на латыни. А главное то, что вся Бангорская епархия находится на земле Гуинеддского короля, и его согласие будет так же необходимо, как и одобрение церкви. Гуинеддские же государи говорят только по-валлийски, и, кроме разве писцов, там никто других языков не знает. Правда, отец приор кое-как по-валлийски объясниться может, но…

– Именно что кое-как, – согласился аббат Хериберт, – которого все эти соображения несколько озадачили. – Ты прав, согласие короля для нас важнее всего. Брат Кадфаэль, ты ведь сам из Уэльса, и валлийский язык для тебя родной. Не мог бы ты?.. Вот только, боюсь, что сад тебе не на кого оставить… Но твоя помощь очень бы нам пригодилась.

– Отче, – откликнулся брат Кадфаэль, – нынче в саду вся работа сделана дней на десять вперед, а то и больше – так что все это время можно спокойно обойтись и без меня. А я бы с удовольствием отправился в Гвитерин, чтобы своими знаниями послужить обители.

– Да будет так, – с облегчением молвил аббат Хериберт. – Езжай, брат, с приором Робертом, и пусть твоими устами наше аббатство говорит с валлийским народом. А я своей властью наделяю тебя необходимыми полномочиями.

Аббат был стар, мягок по натуре, и при всем своем опыте не отличался решительностью, ему недоставало ни честолюбия, ни уверенности в себе. Существовало два способа подступиться к нему с вопросом, касающимся брата Джона – напрямую и исподволь. Кадфаэль рассудил, что честность в данном случае – лучшая политика.

– И еще одно, отче. В нашей обители есть один молодой брат. Я с ним сдружился и знаю, что он славный парень, но сомневаюсь в том, что монашество его истинное призвание. По моему разумению, нам стоило бы помочь ему определиться в жизни, ибо если он найдет свой путь, то уж никогда с него не свернет. Правда, это вовсе не обязательно будет монашеская стезя. Ему надо бы дать возможность все хорошенько обдумать, а потому я прошу разрешения взять его в Гвитерин – кстати, кто-то ведь должен воду таскать да дрова колоть.

Аббат озабоченно взглянул на Кадфаэля, но в его взоре не было осуждения. Возможно, он припомнил те давние дни, когда его самого одолевали сомнения в правильности сделанного выбора.

– Всяк из нас волен служить Господу так, как ему больше подходит, и я не вправе лишать кого бы то ни было возможности принять правильное решение. В конце концов, кто из нас мог бы сказать, что он ни разу в жизни не усомнился? А ты говорил об этом брате с приором Робертом? – осторожно поинтересовался аббат.

– Нет, отче, – откровенно признался Кадфаэль. – Я подумал, что не стоит беспокоить его по пустякам, ведь сейчас на него возложена такая огромная ответственность.

– Это верно! – от души согласился аббат. – Ему предстоит великое дело, и было бы неразумно отвлекать его на всякие мелочи. И я не скажу приору, почему решил включить этого брата в число паломников. Кто-кто, а Роберт непреклонно уверен в своем призвании и способен сурово осудить пахаря, который, уже взявшись за плуг, оглядывается назад.

– И все же, отче, не всем суждено быть пахарями на ниве Господней.

– Ты прав, – с усталой улыбкой признал аббат, размышляя о брате Кадфаэле, который сам был для него загадкой. Обычно он об этом забывал, но время от времени приходилось и вспоминать. – Признаться, я частенько задумываюсь… – начал было Хериберт, но осекся. – Ну да ладно! Скажи мне, кто этот юный брат, и он в твоем распоряжении.

Глава вторая

Тень неудовольствия и подозрения пробежала по бледному, холодному лицу приора Роберта, когда он услышал, кого навязали ему в спутники. Он всегда неуютно себя чувствовал в присутствии казалось бы простодушного, но чересчур самостоятельного брата Кадфаэля, словно от того исходила угроза приорскому достоинству, хотя сам Кадфаэль никогда не позволял себе ни лишнего слова, ни даже непочтительного взгляда. О брате Джоне Роберт ничего дурного не слышал, но его буйная рыжая шевелюра, богатырская стать и слишком уж прочувствованная манера, в которой тот расписывал деяния святых мучеников, говорили не в пользу молодого монаха.

Однако поскольку решение было принято самим аббатом, да и трудно было не согласиться с тем, что в дороге действительно может потребоваться человек, свободно говорящий по-валлийски, и кто-то должен ухаживать за мулами, – приор счел за благо воздержаться от возражений.

Как только была закончена предназначенная для святых мощей великолепная рака, выполненная из отделанного серебром полированного дуба – наглядное свидетельство того, сколь высокие почести ожидают святую в Шрусбери, – паломники отправились в путь. На третьей неделе мая они добрались до Бангора и поведали о своем деле епископу Давиду. Тот отнесся к их планам с одобрением и охотно дал свое благословение на перенесение мощей. Теперь следовало заручиться согласием принца Овейна, который управлял королевством по причине болезни старого короля, своего отца. Принца в конце концов удалось отыскать в Эбере. Он выслушал их столь же благосклонно, как и епископ, и оказался настолько любезен, что не только дал монахам требуемое согласие, но и послал с ними своего писца и капеллана, говорившего по-английски, чтобы тот указал им кратчайший путь в Гвитерин и познакомил их с тамошним священником, а того – с целью паломничества. Таким образом, приор Роберт, без труда добившийся одобрения принца и благословения епископа, рассчитывал на скорое исполнение своего замысла и, пожалуй, преждевременно уверовал в то, что Провидение и впредь будет устранять все препоны на его пути к величайшему триумфу.

Близ Ланрвиста путники свернули в сторону от долины реки Конвей, пересекли поросший лесом холмистый край, переправились через Элвай у самого истока, где речка была еще мелкой и узенькой, и сквозь густые леса продолжали двигаться на юго-восток. Им пришлось перевалить через горный кряж, после чего они спустились к долине небольшой реки. Вдоль берегов тянулись болотистые заливные луга, а выше их, на уступах, раскинулись сочные пастбища и участки обработанной земли„ укрытые от ветров росшим на склонах лесом. В зеленых складках холмов по обоим берегам реки там и сям скрывались дома, возделанные поля и цветущие сады. В самом низу, там, где деревья расступались, образуя зеленый амфитеатр, взору открылась маленькая свежевыбеленная церквушка, рядом с которой стояла деревянная хижина.

– А вот и цель вашего паломничества, – промолвил капеллан Уриен. Этот подтянутый, щеголеватый, гладко выбритый человек, ехавший на прекрасном коне, походил скорее на посланника, чем на писца или духовную особу.

– Это и есть Гвитерин? – спросил приор Роберт.

– Это гвитеринская церковь, а рядом с ней дом приходского священника. Сам Гвитеринский приход простирается на несколько миль вдоль речной долины и на добрую милю, а то и больше, по обе стороны Глендуина. Мы здесь не селимся кучно, в деревнях, как вы, англичане. Охота в здешних краях хороша, но земли, пригодной для обработки, маловато. Потому каждый ставит свой дом там, где ему удобнее, поближе к полям – так возделывать сподручней, да и урожай свозить далеко не приходится.

– Красивые места, – промолвил субприор и не покривил душой, ибо трудно было остаться равнодушным, глядя на мягкие складки холмов, поросших буйной весенней зеленью, являвшей взору десятки оттенков зеленого цвета, и сочные заливные луга, словно изумруды нанизанные на нить реки, отливавшей серебром и лазурью.

– Красивые, если ими любоваться, – заметил Уриен, – но работать здесь ой как нелегко. Взгляните хотя бы вон на тот берег – видите, бычья упряжка целину поднимает? Все, что было распахано раньше, нынче уже засеяно. Вы только посмотрите, как надрываются быки, и небось поймете, какова она – горная землица.

Вдалеке за рекой, между укрытыми в тени деревьев засеянными участками, змеилась, поднимаясь вверх по склону холма, темно-коричневая свежая борозда. Впряженные в ярмо быки, напрягаясь изо всей мочи, тянули в гору тяжелый плуг. Шедшему за плугом пахарю, судя по всему, тоже приходилось несладко. А впереди пары быков, отступая шаг за шагом, пятился человек. Вместо бодреца – заостренной жерди, какой обычно подгоняют скотину, он держал в руке тоненький прутик, помахивая им, словно волшебной палочкой. Мягкими, призывными жестами и ласковыми поощрительными словами он приманивал животных. Его ясный, чистый голос звенел над долиной, и быки, будто зачарованные, налегали на ярмо из последних сил, а за лемехом тянулась влажная полоса свежевспаханной почвы.

– Суровый край, – сказал Уриен, не сетуя, а принимая это как должное, и направил коня вниз, к реке. – Следуйте за мной, сейчас я представлю вас отцу Хью и прослежу, чтобы вас хорошо приняли.

– Ты видел? – шепнул на ухо брату Кадфаэлю вышагивавший рядом с навьюченным мулом брат Джон. – Нет, скажи, ты видел, как быки тянулись за этим малым? Они ведь не кнута боялись, а старались ему угодить, и пошли бы за ним на край света. Вот это работа. Такому я бы сам не прочь научиться!

– Это нелегкий труд и для быков, и для человека, – отозвался Кадфаэль.

– Может, и так, но ведь быки следовали за ним по доброй воле, лишь бы только ему потрафить. Брат, да разве преданный ученик может сделать для своего наставника больше? Не хочешь же ты мне сказать, что этому парню его работа не в радость?

– Думаю, она радует и его, и Господа нашего, ибо всяк, кто трудится с охотой, угождает этим Всевышнему, – терпеливо пояснил Кадфаэль. – А сейчас помолчи чуток, мы уже почти на месте – будет еще время оглядеться.

Путники выехали на поросшую травой небольшую прогалину, по которой были разбросаны овощные грядки. Какой-то человек, плотный, невысокого роста, с шапкой вьющихся каштановых волос с густой бородой и большими темно-голубыми глазами, возился с капустной рассадой в тени бревенчатой хижины. Его домотканая коричневая сутана была подоткнута выше колен, обнажив крепкие загорелые ноги. Завидев незнакомцев, он выпрямился и поспешил им навстречу, на ходу отирая ладони о полы своей сутаны. Вблизи его глаза оказались огромными, необычайно яркими и на удивление кроткими и застенчивыми, точно у лани.

– Бог в помощь, отец Хью, – обратился к нему Уриен, останавливая коня. – Я привез к тебе почтённых гостей из Англии. Они прибыли сюда по важному делу, касающемуся святой церкви, заручившись одобрением принца и благословением епископа.

Когда паломники выезжали на поляну, никого из местных, кроме священника, не было видно, однако Уриен еще не кончил говорить, как вдруг откуда ни возьмись появились люди, никак не менее дюжины, и молчаливым полукругом столпились за спиной своего пастыря, с любопытством и настороженностью поглядывая на пришлецов.

Что же до самого священника, то он, судя по растерянности в глазах, торопливо прикидывал, скольких приезжих он сможет разместить в своем скромном домишке, где приютить остальных, хватит ли его запасов на эдакую ораву, и куда лучше послать за подмогой, чтобы принять чужаков как следует. В этих краях полагали, что всякий гость послан Богом, а потому даже спрашивать его о том, надолго ли он собирается задержаться, считалось неприличным, сколь бы ни было гостеприимство обременительно для хозяина.

– Моя скромная хижина к услугам преподобных отцов, и я постараюсь помочь им, чем смогу, – сказал наконец Хью. – Вы приехали прямо из Эбера?

– Да, из Эбера, от принца Овейна, – ответил Уриен, – и я должен буду вернуться туда сегодня же вечером. Мне было поручено лишь проводить сюда этих достойных бенедиктинских братьев. Я растолкую тебе, по какому благочестивому делу они приехали, и оставлю их на твое попечение.

Уриен представил монахов, начав, как и подобало по сану, с приора Роберта.

– И я не боюсь, что после моего отъезда у вас возникнут затруднения, – добавил он, – ведь брат Кадфаэль сам родом из Гуинедда и по-валлийски говорит не хуже тебя.

При этих словах озабоченность в глазах отца Хью сменилась некоторым облегчением, но чтобы окончательно успокоить священника, Кадфаэль поприветствовал его на родном языке, не без удовольствия приметив, что в обычно самоуверенных серых глазах приора мелькнуло выражение недоверия и опаски.

– Добро пожаловать в мой скромный дом, – промолвил Хью и, окинув взглядом лошадей, мулов и их поклажу, выкликнул пару имен. Какой-то лохматый парень и Дочерна загорелый мальчуган лет десяти туг же откликнулись на его зов.

– Ианто, займись-ка лошадками и мулами этих добрых братьев. Отведи их на тот маленький огороженный выгон, пусть травку пощиплют, а мы тем временем подумаем, где найти для них стойла получше. А ты, Эдвин, давай-ка бегом к Мараред, скажи ей, что у нас гости, и помоги принести водицы, да и винца тоже.

Оба без промедления бросились исполнять поручение священника. Кучка оставшихся прихожан – босоногие мужчины, смуглые, стройные женщины и полуголые детишки, неслышно переговариваясь, придвинулись поближе, а потом женщины потихоньку разошлись – видать, поспешили к очагам да жаровням – помочь священнику своей стряпней, чтобы тот не посрамил гвитеринское гостеприимство.

– Погода нынче выдалась на славу, – промолвил отец Хью и посторонился, приглашая гостей пройти во двор, – и в эдакую благодать, я думаю, куда как приятнее расположиться в саду – у меня там и стол, и лавки поставлены. Летом я все больше на воздухе – успею еще насидеться в четырех стенах при лучине, когда деньки станут покороче, а ночки холоднее.

Усадьба священника была крохотной, и жил он довольно скромно, но, как с одобрением отметил брат Кадфаэль, был усердным садовником и о фруктовых деревьях заботился отменно. В отличие от многих приходских священников кельтского происхождения, отец Хью придерживался обета безбрачия, однако, невзирая на отсутствие женской руки, и дом, и маленькое подворье содержались в порядке и чистоте. На гладко выструганном столе появился хлеб и молодое красное вино, то ли из собственных запасов священника, то ли из пожертвований его прихожан. Подали незатейливые, но зато вместительные рога для питья.

Отец Хью потчевал гостей с подобающим хозяину сдержанным достоинством. Вскоре вернулся мальчонка Эдвин и привел с собой жившую по соседству миловидную пожилую женщину, которая принесла уйму всяческой снеди. И все время, пока гости сидели в саду, разнежившись на весеннем солнышке, мимо плетня шныряли местные жители из разбросанных по всему приходу хуторов и ферм – видно, привело их сюда желание поглазеть на незнакомцев. Каждый старался будто бы невзначай подойти поближе и получше рассмотреть приезжих, так чтобы, самому при этом не бросаться в глаза. В конце концов, не каждый день и не каждый год случалось Гвитерину принимать таких важных чужестранцев. Наверняка еще задолго до вечера каждая живая душа в приходе будет знать не только о том, что в доме отца Хью гостят монахи из Шрусбери, но и о том, сколько их и каковы они с виду, какие славные у них лошадки и мулы, – и все непременно будут судить да рядить о том, зачем они пожаловали. Пока же гвитеринцы присматривались и прислушивались, однако держались пристойно, не проявляя назойливости.

– Раз уж господину Уриену надо сегодня воротиться в Эбер, – промолвил Хью, когда гости уже отведали угощения, – было бы неплохо, если б он до отъезда растолковал мне, чем же, собственно, я могу услужить братьям из Шрусбери. Думаю, ему и самому будет спокойнее покидать нас, зная, что мы поняли друг друга. А я, со своей стороны, сделаю все, что в моих силах.

Уриен принялся излагать священнику всю историю с самого начала, а поскольку она была ему известна со слов приора Роберта, рассказ затянулся. Непоседливый брат Джон, не находивший себе места от скуки, стал озираться по сторонам и заприметил любопытных девушек, маячивших у плетня. «Ишь ты, – подумал он, – глазки-то опустили скромненько, а ушки на макушке – небось все примечают. Но какие ж, однако, попадаются среди них милашки. Вот хотя бы эта – поступь легкая, неспешная, наверняка ведь знает, что на нее смотрят. И что за чудные волосы – мягкие, шелковистые цвета полированного дуба, из которого сделана рака. А тяжелая, длинная коса так и светится на солнышке…»

Тем временем Уриен закончил рассказ. Отец Хью помолчал, недоверчиво покачивая головой, а потом с сомнением спросил:

– И что же, епископ дал на это свое благословение?

– И епископ, и принц – оба одобрили! – вскричал приор Роберт. Теперь, когда цель была так близка, его раздражал даже малейший намек на противодействие. – А как могло быть иначе? Разве явленные нам знамения не привели нас куда следовало? Ведь здесь жила святая Уинифред после чудесного воскрешения, и здесь же находится ее могила – или это не так?

Отец Хью неторопливо и задумчиво кивнул, признавая, что это действительно так. Заметив, что священник слегка смутился и замешкался, Кадфаэль смекнул, что тот старается припомнить, где именно похоронена дева и в каком состоянии окажется ее могила, которая давно уже никого не интересовала.

– Так она похоронена здесь, на этом кладбище? – настаивал приор.

Взгляды монахов тотчас обратились бросавшейся в глаза выбеленной церквушке.

– Нет, нет, – замотал головой священник. Похоже, он испытывал некоторое облегчение оттого, что имеет хоть какую возможность потянуть время. – Это новая церковь, она построена уже после кончины святой. А ее могила – на старом кладбище, возле деревянной часовни, что на холме, – отсюда будет миля или около того. Там уже давно не хоронят… получается, что знамения благоприятствуют вам, святая на самом деле захоронена в Гвитерине. Однако…

– Что «однако»?.. – с досадой переспросил приор Роберт. – И принц, и епископ одобрили наши намерения и поручили тебе оказать нам содействие. И кроме того, как я слышал, у вас и могила-то ее заброшена, так что, возможно, святая сама захотела перебраться туда, где ей будут воздавать должные почести.