Текст книги "И как ей это удается?"

9. Первая встреча с Джеком

07:03

Сижу с дорожной сумкой в ванной на первом этаже – прячусь от Бена. Он совсем рядом, на кухне: Ричард кормит его завтраком. Умираю от желания попрощаться, но сама себя уговариваю, что это нечестно – повозиться с ребенком несколько минут и бросить. (Специалисты утверждают, что “сепарационная тревожность” проходит у детей к двум годам. Матерей, к сожалению, возраст не ограничивает.) Уж лучше ему сегодня меня не видеть. Пока сижу, скрючившись, на корзине для белья, есть время осмотреться и заметить гирлянды серой пыли, украсившие окно наподобие занавесок в логове ведьмы. (У нашей приходящей уборщицы, Хуаниты, хроническое головокружение, а потому она, естественно, чистит-драит не выше уровня талии.) А мозаичную русалку над раковиной рабочий не закончил, поскольку мы отказались накинуть сверх договоренности, так что морская дева у нас грудастая, но бесхвостая.

Из-за закрытой двери несется сдавленный гул и звонкий, захлебывающийся детский смешок. Должно быть, Рич с каждой ложкой изображает самолет, чтобы заставить Бена открыть рот. Гудок снаружи возвещает прибытие “Пегаса”.

Выскальзывая, будто воришка, из собственного дома, я нарываюсь на удивленно-осуждающее “ого”. Из припаркованного на другой стороне улицы “вольво” на меня таращится Анжела Брант, крестная мать местной “мамфии”. Треугольное лицо Анжелы с выпуклыми, точно фары, глазами напоминает передний бампер “форда англия”; несмотря на это, каким-то героическим усилием ей удается оставаться невзрачной. Еще и семи нет, что она тут делает? Не иначе как отвезла свою Дейвину на урок предрассветного японского. Дай Анжеле тридцать секунд, и она выстрелит вопросом о школе для Эмили.

– Привет, Кейт, давно не виделись. Ты уже определилась, в какую школу отдашь Эмили?

Пять секунд! Анжела бьет собственный мировой рекорд по учебной паранойе. Ляпнуть, что подумываем о бесплатной государственной школе? Если повезет – хлопнется с обширным инфарктом.

– Думаю, все-таки в школу святого Стефана.

– Да ты что? – Фары едва не выскакивают из гнезд. – В одиннадцать ее ни в одно приличное место не возьмут! Годовой отчет об успехах в святого Стефана читала?

– Нет, я…

– А тебе известно, что за восемнадцать месяцев учащиеся государственных школ отстают в знаниях от сверстников из частных на два целых четыре десятых года, а в девять лет этот показатель увеличивается до трех целых двух десятых?

– Ох, ничего себе! Жуть какая. Вообще-то мы с Ричардом выбрали Пайпер-плейс, но туда, говорят, не пролезешь. Честно говоря, мне просто хотелось бы, чтобы Эмили была счастлива.

При слове “счастлива” Анжела вскидывается, как лошадь от треска гремучей змеи.

– В Пайпер-плейс к шестому классу у всех поголовно анорексия, – бодро сообщает она, – зато там дают грандиозное, всестороннее образование.

Здорово. Моя дочь станет лучшей в мире всесторонне образованной анорексичкой. Принятая в Оксфорд с весом в тридцать с небольшим кило, она поднимется с больничной койки и, превозмогая слабость, заткнет всех сокурсников за пояс в экономике, философии и политике. Лет шесть поработает, родит ребенка, бросит работу, потому что задолбалась, и будет просиживать каждое утро в кофейне, за латте с обезжиренным молоком обсуждая условия приема в Сент-Полз-Скул с Дейвиной Брант, домохозяйкой, бегло болтающей на японском. Мама дорогая, с ума они, что ли, посходили, эти бабы?

– Извини, Анжела, мне пора. На самолет опоздаю.

Пока я сражаюсь с дверцей “Пегаса”, пытаясь вдохнуть жизнь в ее подагрические петли, Анжела успевает сделать контрольный выстрел:

– Послушай, Кейт, если ты серьезно насчет Пайпер-плейс, могу дать тебе телефон психолога. К нему все обращаются. Он подтянет Эмили, правильные ответы для собеседования подскажет, объяснит, какую картинку нарисовать.

Благодарно втягиваю сладкий, густо настоянный на марихуане воздух внутри салона. Аромат свободы, он возвращает меня в давние, додетские времена, когда безответственность была чуть ли не обязанностью.

– А какая картинка годится для собеседования, Анжела?

Мамфиози Брант смеется:

– С фантазией, Кейт. Но не слишком!

* * *

Боже, до чего я себе противна после общения с Анжелой Брант. Кожей чувствую, как материнские амбиции Анжелы вирусом гриппа вползают в меня, чтобы творить свое черное дело. Поначалу ты еще борешься с ним, еще веришь чутью, которое подсказывает, что силком разве что гусят на фуа-гра откармливают, а пичкать ребенка знаниями совершенно ни к чему. Но однажды твоя иммунная система дает сбой и… бац! Анжела тут как тут, со всем статистическим арсеналом и номером телефона психолога наизготове. И знаете, в чем вся трагедия? В конце концов я, наверное, все-таки устрою Эмили в среднюю школу жертв анорексии: страх перед тем, что сотворит с моей девочкой безумный образовательный забег, уступает только страху стать помехой на ее пути. А кросс с каждым годом начинается все раньше. Не поверите, но у нас в районе есть детский садик, где целая стена увешана импрессионистами. Волей-неволей признав, что любовь за деньги не купишь, матери утешились мыслью, что за деньги можно сотворить собственного Моне.

Похоже, единственное, на что сегодня способны затурканные работающие матери – это определять дочерей в академии стресса. Стресс. Прогресс. Рифмуется.

* * *

09:38

– Что случилось у той леди?

– Что?

Уинстон смотрит на меня в зеркало заднего вида, темно-карие, в черноту, глаза его искрятся весельем.

– А! У Анжелы? Ну, не знаю. Хандра заела, дети – единственная радость в жизни – достали, орального секса недополучила. Все как обычно.

Смех Уинстона, глубокий и хриплый, заполняет салон, эхом отдается у меня в солнечном сплетении и почему-то успокаивает. На секунду.

Пробки по дороге в аэропорт обеспечивают мне массу времени на предвкушение грядущей пытки – знакомства с Абельхаммером. Вчера вечером, обговаривая со мной эту встречу, Род Таск заметил:

– Джек, похоже, горит желанием познакомиться с тобой, Кейт.

– Должно быть, переживает по поводу снижения Гринспеном ставки на полпроцента, – на ходу нашлась я. Не скажешь ведь шефу, что послала клиенту письмо с обещанием всяческих безобразий и недели в постели, не говоря уж о поцелуях.

Что это у меня с головой? Чешусь не переставая. Перед сном вымыла волосы новым шампунем; должно быть, аллергия. Или подцепила с сиденья “Пегаса” какую-нибудь низшую форму жизни: этот допотопный экипаж может быть рассадником всякой бесхребетной болотной нечисти.

Хотя… музыка здесь звучит определенно из мира высокоорганизованных существ. Громкоголосье труб и рваный лязг ударных напомнили мне “Рапсодию в стиле блюз”.

– Это Гершвин?

Уинстон машет головой.

– Равель.

Таксист – любитель Равеля?

Мы проезжаем пылесосную фабрику, когда мажор сменяется медленной частью. Ничего более грустного мне слышать не доводилось. Через несколько минут едва слышным дыханием вступает флейта и я, закрыв глаза, вижу парящую над океаном чайку.

15:00 по Восточному побережью

Офис “Сэлинджер Фаундейшн” в Нью-Йорке

Офис Абельхаммера, великого и ужасного, расположен в двух шагах от Уолл-стрит-центра. Появляюсь там с дурной от перелета головой, в сопровождении своего заместителя Гая, который, в отличие от меня, выглядит как огурчик.

Для первой аудиенции у Абельхаммера я выбрала в меру обескураживающий наряд: цвет древесного угля, строгие линии, длина ниже колен, туфли а-ля сицилианская вдова, взгляд Марии фон Трапп[24]24
  Героиня знаменитого голлливудского мюзикла “Звуки музыки”.


[Закрыть] – до того, как она покромсала гардины в спальне.

Моя решимость придерживаться в беседе точки замерзания как-то враз улетучивается при виде Джека Абельхаммера. Вместо ожидаемого седовласого патриция в кабинет упруго шагает рослый атлет примерно моего возраста, с грацией тигра и знаменитой улыбкой Джорджа Клуни, той самой тягучей улыбкой, что зажигает глаза прежде, чем достигнет уголков рта. Черт. Черт.

– Ну наконец! Кейт Редди, – произносит великий и ужасный. – Искренне рад облечь в живую форму все те цифры, что вы мне шлете.

Ха. А что? Разве не я снабжаю “Сэлинджер” всей фондовой информацией последние шесть месяцев?

Все идет тип-топ, пока не подает голос одна из младших консультантов Джека. Двойник агента Скалли, рыжая мымра хмуро подталкивает очки в проволочной оправе к переносице:

– Хотелось бы узнать, почему вы делаете такие ставки на Японию, если ваши же прогнозы по отдаче столь пессимистичны?

– Отличный вопрос. Полагаю, Гай с ним справится.

Любезно перебросив обузу на плечи заместителя, сажусь в ближайшее кресло. Посмотрим, как наш змееныш выползет из этой ловушки. Пока он изворачивается, незаметно проверяю мобильник.

Сообщение для Кейт Редди от Полы Поттс. Эм услали ис сада. у ней ВОШИ. личить всю симью. и вас! Удачи. Пола

Глазам не верю. Это что ж выходит? Выходит, я импортировала через Атлантику паразитов, как колорадского жука? Извинившись, мчусь в туалет и в гнилостно-зеленоватом свете пытаюсь углядеть вшей. Как они выглядят? У самых корней кишат гниды, хотя больше похоже на перхоть. Трясу головой, лихорадочно выдирая волосы расческой.

Отказаться от давно запланированного ужина с клиентом? Немыслимо. Профилактика чумы в качестве предлога, боюсь, не годится.

19:30

Рыбный ресторан “Броуди”

Копируя королеву Марию, за ужином сижу, будто палку проглотила и как можно дальше от стола. Перед моим мысленным взором снуют деловитые серые твари, так и норовя спланировать в абельхаммеров суп из моллюсков.

– Можно подвезти тебя до гостиницы, Кейт? – спрашивает Джек.

– М-м-м… Спасибо. Только по дороге заскочим в аптеку – нужно кое-что купить.

Он выжидающе вскидывает брови.

– Шампунь. Хочу голову вымыть.

– Прямо сейчас?

– Точно. Смыть с себя, так сказать, Лондон.

Молодец! С фантазией, но не слишком.

Основания не заводить романа с Абельхаммером:

1. Последний раз брила ноги перед Хэллоуином.

2. Вши не пощадят даже шикарный гарвардский “ежик”.

3. Шашни с клиентом – непрофессионально.

4. Муж есть.

Я с очередностью не напортачила, нет?

10. День рождения

Пятница, 06:02

Сегодня у моего сына первый день рождения, а я торчу в небе над Хитроу. Посадка сильно задерживается: плохая видимость, посадочные полосы перегружены. Вот уже пятьдесят три минуты мы пытаемся приземлиться, и процесс начинает действовать мне на нервы. Чувствую, как ноги – для удобства без туфель – по собственной воле дергаются, будто в их силах помочь самолету удержаться в воздухе. Страшно представить, сколько таких же здоровенных штуковин свистит сейчас мимо нас в тумане.

В динамиках оживает голос пилота. Оптимистичный типчик, явно из тех, что с первой минуты “тыкают” тебе и бодренько хлопают по плечу: “Зови меня просто Пит” и все такое. Сердце ухает в желудок. Ну не желаю я, чтобы пилот звался Питом. В минуты вроде этой мне требуется крутой парень по имени Роджер Картер, подполковник авиации, участник воздушных боев в небе над Лондоном, закадычный приятель Реймонда Бакстера из “Завтрашнего мира”. Супермен, одним словом. Чтоб одной рукой нас посадил, если припрет. Понимаете, мне нужно быть живой. У меня дети.

Пилот сообщает, что в связи с нехваткой топлива нас посадят в Станстеде. Причин для беспокойства нет. Само собой, ни малейших. У Бена сегодня день рождения! Я должна приземлиться целехонькой, чтобы забрать из кондитерской заказанный торт “Телепузики”. И еще чтобы успеть нарядить своего сына для его первого праздника в вишневые вельветовые брючки и кремовую рубашечку, прежде чем Пола напялит на него “Бурю в пустыне” – безобразие цвета хаки, к которому она неровно дышит. Моя смерть в ближайшее время даже не обсуждается. Во-первых, Ричард нипочем не коснется с Эмили темы месячных; это он поручит матери, а Барбара после кратенькой лекции о “личной свежести” подсунет Эм “гигиеническую салфетку” – и успокоится. Секс в изложении свекрови будет проходить под термином “этот отдел”. В этом отделе у нас с Дональдом все в порядке. (Среди прочих сфер обслуживания “этот отдел”, полагаю, занимает место между химчисткой и доставкой продуктов на дом.) Нет, нет и еще раз нет. Я должна жить. Я – мать. Прежде о смерти как-то не думалось, но с рождением детей я повсюду вижу старуху с косой и прыгаю все выше и выше, чтобы не подставиться под ее беспощадное лезвие.

– Все хорошо, мадам? – В скудном свете – более темного салона я не видела – овал темной помады вокруг белоснежных зубов стюардессы напоминает две черные горизонтальные полосы, обрамляющие изображение на экране телевизора.

Ответ адресую зубам:

– Видите ли, сегодня моему сыну исполняется год и я рассчитывала попасть домой к завтраку.

– Мы делаем все возможное, уверяю вас. Воды не желаете?

– С виски. Благодарю.

08:58

Аэропорт Станстед

Дозаправленный самолет прочно застрял на взлетной полосе. Понтий Пилот сообщает, что его вины в задержке нет, нам необходимо вернуться в Хитроу. Фантастика. Пока набираем высоту, две мини-бутылочки из-под виски съезжают с моего подноса, метя на колени соседки напротив. Та одаривает меня томной улыбкой, поправляет бледно-салатовую кашемировую шаль, щелкает замком дорожной сумки от Гуччи. Достает флакончик, наносит по капельке лавандового масла на каждое запястье и мочки ушей, после чего задумчиво прикладывается к бутылке с минералкой “Эвиан”. Наконец откидывает элегантную, без намека на вшей, голову на дымчато-серую кашемировую подушку. Эх, наклониться бы, похлопать по руке и попробовать сторговаться – не продаст ли свою жизнь?

Убедившись, что богиня заснула, втихую заглядываю в собственную сумку. Содержимое:

“Скорая помощь”: два пакетика калпола;

грязная мерная ложечка с липким ободком;

запасные плавки Эмили (для бассейна);

частый гребень для вычесывания паразитов, приобретенный по необходимости в Нью-Йорке;

одинокий грязный тампон;

преотвратного вида бурый Покемон, завалявшийся после похода в “Макдоналдс”;

оранжевый фломастер без колпачка;

книжка-раскраска “Щенок Перси”;

пачка бумажных платков, насквозь прокрашенная фломастером;

пакет “Хрустиков” с тошнотворным запашком (абсолютно несъедобны, но осталось всего три);

пробник туалетной воды “Коко Шанель” со сломанной пшикалкой;

“Маленькая хозяюшка”, которую Эмили сунула мне в дорогу.

Между кошельком и пачкой давно высохших гигиенических салфеток обнаруживается визитка Джека Абельхаммера с домашним телефоном и корявой строчкой на обороте: “В любое время!”

Смотрю на его почерк с ощущением жара и колотья в паху: давно забытым ощущением юности, когда секс был ребусом настолько, насколько и наслаждением. За ужином мы с Джеком говорили обо всем на свете – о музыке и фильмах, Томе Хэнксе (второй Джимми Стюарт?), поэзии Эмили Дикинсон, Кейт Бланшетт в роли королевы Елизаветы, “Аполлоне-13”, мармеладном драже, джазмене Арте Тэйтуме, о том, что лучше, Рим или Венеция, о загадке шарма Алана Гринспена, об акциях, которые я намерена приобрести для “Сэлинджер”. Только о детях речь как-то не зашла. Почему ты даже не заикнулась о своих детях, Кейт?

14:07

Из Хитроу несусь прямиком в офис – явить свой лик начальству. Нагромождением книг и журналов создаю видимость интенсивной деятельности, после чего набираю с мобильника свой стационарный рабочий номер и жду, пока от трезвона все вокруг не взбесятся. Потом снимаю трубку, веду сама с собой недолгую, но оживленную беседу на тему свеженьких и крайне лакомых акций. Информирую Гая, что дело не терпит отлагательства – нужно кое-что проверить по горячим следам. Ловлю такси, прошу довезти до Хайбери-корнер и подождать у кондитерской, пока я заскочу за “Телепузиками”. Телепузик По слегка чванлив, а телепузик Ля-Ля скорее горчичная, чем желтая, но в общем и целом торт неплох. Через десять минут сворачиваем на нашу улицу и я вижу привязанный к двери синий шарик. Бен, ковыляя по коридору, поднимает глаза, узнает меня, издает восторженный вопль и заливается слезами. Падаю на колени, подхватываю, тискаю в объятиях.

Год назад, пяти минут от роду, мой мальчик был совсем голеньким. Сегодня стараниями Полы он облачен в костюм с эмблемой “Арсенала” спереди и нашивкой “Адамс” на спине. Я страшно расстроена, но вида не подаю. Напротив, как только Пола появляется из кухни, тихо-мирно вручаю Бену пакет сока. Ждать недолго – Бен вмиг переворачивает коробку, благополучно заливая всю грудь густо-фиолетовым черносмородиновым соком.

– Ой-ей-ей! – восклицаю я громко. – Такой нарядный футбольный костюмчик – и весь в соке. Давай-ка переоденемся.

Есть!

16:00

Рождение Бена празднуют в основном няни-приятельницы Полы со своими подопечными, большинство которых я никогда не видела. Вот она, неизвестная мне часть его жизни. Когда эти девушки окликают Бена и он улыбается в ответ, у меня в груди давит от… чего? Сказала бы – от угрызений совести, да только с какой стати?

В гостиной стайка неработающих мамочек живо обсуждает плюсы и минусы районного детского сада. Они словно и не замечают своих чад, с завидной легкостью управляя ребенком, как умело сработанным воздушным змеем. Ну а я и мне подобные родительницы второго сорта не спускаем глаз со своих горластых отпрысков.

Мы настолько разные, мамы неработающие и “совместительницы”, что зачастую не понимаем друг друга. Мне кажется, что первые поглядывают на вторых с завистью и страхом, считая, что совмещение сошло нам с рук; в наших ответных взглядах читаются зависть и страх, потому что мы-то точно знаем, что не сошло. И тем и другим, чтобы оставаться на плаву, нужно уговорить себя, что альтернатива гораздо хуже. Бизнес-леди думает: “Я состоялась как личность, значит, и мать из меня лучше”. Временами даже сама в это верит. А мама-домохозяйка убеждена, что приносит большую пользу детям; по крайней мере, есть чем душу успокоить, когда чадо опрокидывает чашку сока на ее последнюю чистую футболку.

И все-таки отдохновение я нахожу – на кухне, среди жалких остатков своей первой группы “Мать и дитя”. Неужели мы уже пять лет вместе? Верится с трудом. Джудит, пухленькая брюнетка у микроволновки, прежде занималась патентами. После родов пару лет поработала, но в один прекрасный день обнаружила на заднем сиденье семейного “пежо” собачью шерсть. Не велика беда, конечно, но собаки-то в семье не было. Джудит честно пыталась убедить себя, что проблема выеденного яйца не стоит, пока однажды грызущее чувство тревоги не сдернуло ее с рабочего места. От порога своего дома она проследила няньку до квартиры на Холлоуэй-роуд, затем толкнула незапертую дверь и обнаружила своего Джошуа в углу у камина под надзором громадной овчарки, а няньку Тару – в соседней комнате развлекающейся с ухажером, отмеченным татуировкой “Металлики” на голой заднице.

Мы все в голос убеждали Джудит, что ей просто катастрофически не повезло: попалась одна-единственная паршивая овца в здоровом стаде нянек.

– Ага! А если он что-то увидел, Кейт? – рыдала в трубку Джудит.

– Успокойся, Джуди, ничего Джош не видел. Ему и трех-то еще нет. А дети, как известно, осознают себя только после пяти.

Но для Джудит с няньками было покончено. Мы знали, что мысль о чудовищных клыках, щелкающих так близко от личика ее малыша, не давала ей покоя ни днем ни ночью. И сочувствовали, потому что и сами страдали, обнаруживая новую шишку или ссадину у своего чада. Дети не вырастают без мелких неприятностей, но если бы они происходили на наших глазах, было бы не так больно. Каждая мать лелеет тайную, безмолвную веру в то, что уж она-то успела бы. Накрыла бы ладонью угол стола, прежде чем на него наткнется любимый лобик, или бросилась бы на тротуар, прежде чем он расквасит крохотную коленку. АВАКС, система дальнего обнаружения и предупреждения – так это, кажется, называется у летчиков? Природа обеспечила мам системой АВАКС, и все матери мира убеждены, что в интуиции и скорости превзойдут самого лучшего отца, самую лучшую няньку.

Джудит не стала возражать, когда ее муж Найджел заявил, что заработал себе горный отдых на лыжах безумным напрягом в банке, пока сама Джудит отдыхала в свое удовольствие дома, с тремя детьми младше четырех (близнецы появились вскоре после увольнения няньки). Та Джудит, которую я знала, нашла бы, куда послать благоверного, но той Джудит давно нет.

Остальные из нашей компании какое-то время еще цеплялись за веру в то, что получали образование ради чего-то большего, чем игры в Барби-повара. Но и мы начали сдаваться, одна за другой. Хотя лично я против этого глагола. “Сдаваться” значит отказаться от борьбы, капитулировать, а бой у нас шел честный, и не без потерь. Разве мои подруги, став мамами, отказались от работы? Нет, это работа отказалась от них. Карен – ту, что орудует ложкой, впихивая яблочное желе в ротик Эллы, – быстренько оттерли на обочину бухгалтерской фирмы, предварительно дав ясно понять (кивками и подмигиваниями), что после рождения Льюиса из списка достойных партнеров она выбыла. Отвлекшись ненадолго от карьерной стези, Карен сама не заметила, как очутилась на материнской дорожке. (Внешне материнская дорожка выглядит как обычная, и лишь через сотни миль понимаешь, что она ведет в никуда). Карен решила, что сможет справляться с работой за четыре дня в неделю, причем один из них проводить дома. Шеф на ее беду подтвердил, что наверняка сможет. На беду – потому что тут же добавил, что пример Карен “создаст ненужный прецедент”.

Мне казалось, что первые месяцы будут самыми сложными, вот что забавно. Думала, если выдержу – дальше все пойдет как по маслу. Не тут-то было: с каждым днем все тяжелее. По крайней мере, младенец полугода от роду не заявит прямо, что ему нужна ты, и только ты.

Через каких-нибудь пять с половиной лет после рождения первенцев из нашей девятки работающих мамаш осталось трое. Кэролайн – художник-дизайнер, трудится дома, стараясь укладываться в школьные часы Макса. Сегодня ее с нами нет: доводит до ума брошюру для Ай-би-эм. Элис, вон там, у раковины, хорошенькая брюнетка в кожаной жилетке, с тугим пучком на затылке, – после родов вернулась на место режиссера документальных фильмов и продолжала получать премии за обнажение вопиющей коррупции в верхах и вопиющей нищеты в низах. Всякий раз, задержавшись на студии, Элис приносила спящего Натаниэля к себе в постель. А когда и где еще она могла побыть с сыном? Это ненадолго, твердила Элис, только пока Нат совсем кроха. Но сынуля не уразумел, что срок аренды райских кущ истек: вскоре его родители жались по бокам кровати, поперек которой раскидывался Нат. Джейкоба, второго сына, Элис тоже стала брать к себе в постель. Вскоре ее муж, Дон, ушел, сославшись на то, что полюбил некую девятнадцатилетнюю исследовательницу, а спать и дальше в одной кровати с детьми – слуга покорный…

Я приглядываюсь к Элис: худа и прозрачна, как наркоманка со стажем. Издали она все так же юна, как в день нашего знакомства, однако вблизи видно, что материнство лишило ее красок. Мальчишки будто и впрямь выжали из нее все соки. Элис может отхватить все премии мира, но ночью сыновья требуют от нее куда больше, чем днем – режиссерский талант. Где ж ей найти время на поиски мужчины, даже если предположить, что он существует в природе, этот человек, готовый растить чужих строптивых отпрысков? Прочитав мои мысли, Элис с вымученной улыбкой признается:

– Теперь я живу только ради мальчиков, Кейт.

Я опускаю ладонь на золотистую голову моего сына, стряхиваю кусочек вафли в шоколаде, прилипший к мочке его левого уха. Время гимна имениннику. Пола достает из кармана “зиппо”. (Господи, уж не закурила ли?) Я несу торт к столу. У Бена глаза влажны от восхищения, мои – от затаенной грусти: придется ли еще когда-нибудь отмечать первую годовщину моего ребенка? А много ли я видела из прошедшего года?

– Боже, Кейт! К чему столько хлопот?! – восклицает Элис, кивая на “Телепузиков”.

– Плохая мать, – отзываюсь беззвучно.

Элис смеется.

– Аналогично, – шепчет она мне через стол.

✓ Не забыть.

Вши, сыр, открытка ко Дню святого Валентина.