Текст книги "Ла Брава"

Глава 4

Ла Брава работал в небольшой нише, примыкавшей к холлу гостиницы «Делла Роббиа», – раньше, по словам Мориса, здесь располагался бар, а теперь альков отделялся от холла крепившейся к стенам высокой ширмой из тростника и свисающими с потолка глиняными горшочками с папоротниками.

В то утро Ла Брава работал «лейкой» с широкоугольным объективом и стробоскопическим окуляром, снимал молодую кубинскую пару, Пако Бозу и Лану Мендоза, разместив их возле старого, грубого занавеса– нулевой фон. Пако сидел в кресле-каталке, сбив набок соломенную шляпу, с одной стороны слегка загнув поля кверху, с другой опустив, словно собирался рубить сахарный тростник. Лана встала позади каталки, натянув на груди хлопчатобумажный, оставляющий открытым весь живот, топик, так чтобы сквозь тонкую материю проступали соски. Ла Брава не сомневался, что в скором времени девица и вовсе задерет майку и выставит голые грудки, с надеждой поглядывая на него. Эти двое знай себе веселились, блаженно-пьяные в одиннадцать часов утра.

– Может, хотя бы повернетесь друг к другу лицом? – устало предложил Ла Брава.

– К нему-то? – переспросила девица. – Стоит мне посмотреть на него, как я сразу пожалею, что уехала из Хайалиа.

– Так поезжай домой, – парировал Пако, задрав подбородок кверху.

– А кто тогда будет толкать твою каталку? – поинтересовалась девица. – Так и будешь сидеть день-деньской?

Сняв затвор, Ла Брава опустился на колени, поднял фотоаппарат на уровень глаз.

– Ну, ребята, мы же снимаем портрет влюбленной парочки. Вы сходите друг по другу с ума.

– Как в «Голубой лагуне», что ли? – уточнил Пако. Холодный и равнодушный, он словно и не замечал, как девушка невзначай щиплет его сзади за шею.

– Он-то уж точно сошел с ума, – проворчала она.

– Ты видел «Голубую лагуну», чувак? Чего они так долго возятся, пока дойдут до дела? Ты видел – они почти весь фильм ровным счетом ничего не делают.

Девушка ущипнула посильнее.

– Они же еще дети. Откуда им знать, как это делается, им же никто не показывал.

– Я-то знал, – ухмыльнулся Пако, великий любовник. – Мужик– он от рождения знает, как это делается.

– Чудовище из Голубои лагуны, вот ты кто, – сказала девушка и потянулась, зевая. Ей стало скучно.

Ла Брава успел сфотографировать ее в этот момент– руки подняты, зевок сексуальный, призывный.

И все-таки работа не клеилась, он щелкал уже на авось. Он приступал к работе полный надежд, этот портрет мог бы попасть в десятку лучших, если бы получилось, но провозился чересчур долго и чувствовал себя теперь как модный фотограф, который покорно выжидает, пока модель так и эдак перебрасывает через плечо волосы, втягивает щеки, потом успевает снять неплохой кадрик в тот момент, когда модель решит изобразить из себя девицу, жаждущую переспать с фотографом, с его лампой или с первым попавшимся на глаза предметом. Ла Брава не хотел, чтобы Боза и Мендоза принимали заученные позы, разве что они будут для них естественными, то есть они сами захотят подать себя таким образом, но пока что они просто кривлялись перед ним.

– Ладно, сойдет, – сказал Ла Брава.

– Да мы же только-только разогрелись, – посетовал Пако.

– У меня идея, – подхватила девушка. – А что, если… вот так?

В холле гостиницы «Делла Роббиа» у большого овального окна пожилые дамы покачивали головами и переговаривались друг с другом на идише, а затем вновь сосредоточивали свое внимание на юной курчавой девушке, внимая ее советам.

– Как это грустно, – сказала она, и в голосе ее прозвучала искренняя печаль, – как грустно, когда кожа стареет от отсутствия заботы. Все вы знаете, что естественный процесс старения лишает нашу кожу упругости и блеска. – Кому же знать об этом, как не им? – Но зачем ускорять этот процесс собственной небрежностью? Требуется не так уж много усилий, чтобы наша кожа выглядела хорошо и при этом на много-много лет моложе.

Девушке недавно исполнилось двадцать три, а самая младшая из дам, устроившихся в расставленных полукругом плетеных креслах, прожила на свете уже почти полвека до ее рождения. Но что они смыслили в уходе за кожей? Натирали лицо сырой картошкой от загара?

Она поведала им, что формула «Спринг Сонг» использует экстракты редких растений для активизации и пополнения запасов амниотической жидкости, которая питает кожу. Старухи закивали, притрагиваясь пальцами к покрытым пятнами щекам, прослеживая глубокие морщины, с надеждой подставили свои лица свету, лившемуся из овального окна, когда девушка сообщила им, что женщина в любом возрасте сохраняет потенциал красоты. Ей будет так приятно, сказала девушка, снабдить почтенных дам необходимыми ингредиентами, которые помогут им активизировать этот потенциал. Именно ради того чувства удовлетворения, которое она испытывает, помогая женщинам любого возраста обрести такую кожу, какой они смогут гордиться, она и поступила на работу в «Спринг Сонг».

Она задорно улыбнулась старушкам, расставляя в ряд на мраморном столике пластмассовые бутылочки и баночки – ее учили не стоять на месте, двигаться, занять свои руки, – и продолжила:

– Для начала я познакомлю вас с философией «Спринг Сонг», а в следующий раз проведу наглядную демонстрацию, чтобы вы убедились сами, как это действует.

Чей-то голос произнес:

– Пока что вы не сказали нам, сколько стоит эта ваша философия-шмилософия.

– Доберемся и до этого, – пообещала девушка. – Мне нужно поговорить с управляющим. Как бишь его зовут?

– Мистер Золя, – ответила одна из старух. – Симпатичный человек. Утонченный.

Последовало краткое обсуждение на идише, причем одна из дам именовала Мориса «кнокером», «важной шишкой». В холле послышался какой-то новый звук– это подошвы теннисных туфель громко скрипели на плиточном полу. Девушка оглянулась через плечо:

– Это и есть мистер Золя?

– Нет, это мистер Ла Брава, локш. Тощий как жердь.

– Тоже симпатичный, – заступилась другая дама, и вновь последовал обмен мнениями на идише, кое-кто из дам говорил на повышенных тонах.

– Знаете что, давайте я пока покажу вам упражнение, – предложила девушка. – Хорошо? Положите кончики пальцев вот сюда– да, точно, во впадину под скулой…

Ла Брава проверил свой почтовый ящик, висевший на стене позади столика регистратора. Пусто. Очень хорошо. Обернувшись, он увидел девушку, направлявшуюся ему навстречу через холл. Вот так прическа! Дикая какая-то: на макушке волосы разделены на прямой пробор и прилизаны, а по бокам резко закручены. Однако симпатичная девочка, даже большие круглые очки с тонированными стеклами ее не портят.

– Привет. Вы тут работаете или как? – спросила она.

Фиалковые глаза. Россыпь веснушек. Умненькая еврейская девушка.

– Вам нужен Морис, – откликнулся Ла Брава. – Скоро он спустится. Навещает больного друга.

– Не знаете, есть свободные номера?

– По-моему, кто-то только что съехал.

– В смысле– помер? – уточнила девушка. – Мне нужна комната, только не на всю жизнь.

– Одноместный номер или студия? Студия всего три с четвертью. – Ла Брава недоуменно покосился на старух: те дружно раскрывали рты, округляя их в беззвучном «о», и круговыми движениями массировали свои щеки.

– Студия – это гостиничный номер с плитой, – проворчала девушка. – Это я уже проходила. По правде сказать, только что сбежала из такого. Я живу в «Елисейских полях» и просто задыхаюсь от тесноты.

– Что это они делают, эти дамы?

– Разрабатывают жевательный мускул. Тот самый, который участвует в пережевывании пищи.

– Думаете, это пойдет им на пользу?

– Почему бы и нет? Славные старушки. Я так понимаю, тех из них, кого не изнасиловали казаки, потешили пуэрториканцы. Им уже ничто не причинит вреда.

– Вы из «Спринг Сонг», – угадал Ла Брава, – Я видел вас на улице с фирменной сумочкой. Как идут дела?

– По уши в косметических тюбиках, одного только крема девять разновидностей, а еще у меня комната битком набита красками, блокнотами с набросками, мольбертами. Освещение отвратительное, и места не хватает.

– Прошлым летом я провел неделю в «Елисейских полях», – сказал Ла Брава. – Это место гораздо лучше. Опрятнее.

– Что, тараканов нет?

– Во всяком случае, не так много. Наткнешься изредка на одного-двух. Назовите его пальмовым жуком, и вам будет не так противно. Стало быть, вы рисуете?

– Маслом, а по большей части акриловыми красками. Выбираю перспективу, хочу запечатлеть Оушн-драйв, пока его не уничтожили.

– Кто не уничтожил?

– Прогресс. Глобализация доберется до нас, дружище, вся планета превратится в гигантский крытый супермаркет. Разве вы не замечаете – нас загоняют в кондоминиумы и супермаркеты. Все серое, темное, землистого цвета. Люди, которые строили эти гостиницы, обладали вкусом, воображением, они чувствовали цвет: посмотрите, какие краски, какие четкие линии! Боже, да эти гостиницы– словно корабли!..

– Как хорошо, что вы это сказали! – обрадовался Ла Брава. – Я всегда любил эту улицу, но только теперь понял, за что.

Она поглядела на него искоса, подозрительно – не издевается ли? Прическа у нее и впрямь нелепая, но он начал проникаться к ней симпатией.

– Я серьезно. Мне тут нравится, но я не знал почему.

– Потому что дешево, – фыркнула девушка. – Не бывает никакого «почему». Вам тут хорошо – слава богу. Почему людям мало просто чувствовать, нужно непременно докапываться до причин? Кстати, вы ведь фотограф?

Его узнали. Ла Брава небрежно оперся локтем на прохладную мраморную стойку– художник, застигнутый в редкий миг досуга.

– Да, типа того.

– Что, сами не знаете?

– Только-только начинаю привыкать к этому статусу.

– Я видела вашу выставку в галерее Эмерсон. Просто динамит. Но как же краски – почему вы делаете черно-белые снимки?

– Я не умею пользоваться цветом. С черно-белыми снимками мне проще.

– Удается что-нибудь продать?

– В основном уличные сцены, не портреты.

– Что они понимают?! Верно я говорю? Ну их к черту! Человек должен делать то, что делает.

– С ума сходить, например?

– Если с пользой для дела, почему бы и нет? Голодать тоже неплохо – работается лучше.

Здоровая, крепкая на вид девушка, загорелые руки, темный пушок. На глазок– фунтов сто двадцать, не сказать, чтобы сильно отощала, тоже мне, голодающая художница. Золотая цепочка, кольца. Белая блуза простого покроя– скорее всего довольно дорогая, впрочем, тут не угадаешь.

– Как насчет ланча? – предложил он. – Можно перейти через улицу и перекусить в «Кардозо». Отличный салат с моллюсками, вкусный хлеб.

– Знаю-знаю, я вас там видела. Нет, сперва мне нужно найти новое жилище. Ни за что не вернусь в свою чертову каморку. Мне в нее боком приходится протискиваться.

Ла Брава поднял голову, услышав звук движущегося лифта – заскрипели тросы, загудел электромотор.

– Авось повезет, – подбодрил он девицу, кивком указывая ей через холл на дверь лифта с золоченым изображением солнца. – Точно, – подтвердил он, когда дверь распахнулась. – Вот он, управляющий.

Даже не подойдя к столику, Морис крикнул ему:

– Ну и где снимки? Не получились, я же говорил! Просил же тебя вчера– опусти аппарат пониже!

– Есть предложение, – перебил его Ла Брава. – Позаботься об этой юной леди– она ищет приличный номер, без тараканов и шума, а я посмотрю, как там мои негативы.

– Что получилось?

– Ты мне только скажи – на глянцевой бумаге или на матовой?

– Плевать. Главное, чтобы были готовы прямо сейчас, пока она еще мучится с похмелья, терзается угрызениями совести.

– Славный старичок, я же говорил, – подбодрил Ла Брава девушку.

– Это и так видно, – откликнулась она, улыбаясь Морису. – Рада знакомству, мистер Золя. Я – Фрэнни Кауфман.

Две утопленные в потолке тусклые желтые лампочки лишь придавали кладовке форму, намечали очертания предметов– и только. Выдержав негатив в закрепителе, Ла Брава вставил его в увеличитель, немного поколебался и, испытывая сочувствие к той даме из 304-го номера, гостевого люкса, добавил желтый фильтр и установил выдержку на двенадцать секунд.

Перейдя к более длинной стороне L-образной раковины из нержавейки, он погрузил первый лист форматом восемь на десять дюймов в ближайшую из трех ванночек.

Начал проступать образ: свет и тени, изгиб женского плеча, рука, слегка прикрывающая нижнюю часть лица. Через видоискатель он не успел разглядеть ее как следует, только мельком, в тот момент, когда сработала вспышка. Он не знал, как выглядит его модель, и теперь испытывал острое любопытство, как и накануне, когда в машине расспрашивал о ней Мориса.

Ла Брава вынул фотографию из раствора, положил ее во вторую ванночку, промывочную, побултыхал там и выложил изображением вверх в третью ванночку, с закрепителем. Облокотившись на узкий край раковины, низко, неудобно наклонившись, он всматривался в лицо, в глаза, таращившиеся на него сквозь слой воды и янтарного света.

Он где-то раньше ее видел.

Он не был уверен. Возможно, что-то во взгляде, в выражении лица показалось обманчиво знакомым. Он не мог как следует рассмотреть лицо.

Вынув отпечаток из ванночки, он продолжал смотреть на него, а вода сперва стекала со снимка потоком, потом ручейком и, наконец, капельками. Он слышал звук капели в темноте и испытывал странное ощущение: ему хотелось поскорее включить свет и наконец увидеть лицо, но он медлил на пороге открытия, узнавания, боясь чего-то, ему хотелось еще и еще продлить это мгновение. И он нашел способ: отложив снимок форматом восемь на десять в сторону, напечатал второй, а затем третий – лицо женщины и ее рука на фоне матраса, на этот раз без щадящего желтого фильтра. Окунул и эти снимки в фиксажную ванночку, и лишь когда все три бледные фотографии тремя парами глаз уставились на него, Ла Брава подошел к двери, включил свет и вернулся к раковине…

Запнувшись, он остановился в растерянности, глядя в знакомые глаза, и понял наконец, почему еще в темноте, едва проявив первый снимок, он ощутил трепет узнавания.

Потому что он привык видеть ее в темноте. Как часто он наблюдал за ней, ловил каждое ее движение среди черно-белых теней на экране кинотеатра.

Джин Шоу.

Темные волосы разделены на прямой пробор, взгляд цепкий, даже сейчас, когда она едва очнулась. Почему вчера, в машине, ему не пришло на ум ее имя? На миг ему представился ее образ, без имени, но тут они принялись разыскивать Четвертую Норт-Ист-стрит.

Она переменилась– еще бы, за четверть века все люди меняются. Но не так чтобы уж очень сильно – прическа немного другая, но все такая же бледная на черно-белом снимке, как когда-то на экране, все те же глаза– незабвенные глаза.

Джин Шоу. В номере 304, прямо сейчас.

Кинозвезда, в которую он был влюблен, первая любовь его жизни – ему тогда исполнилось двенадцать лет.

Глава 5

– Позволь тебя спросить, – обратился Кундо Рей к Ноблесу. – Доводилось ли тебе видеть, как змея пожирает летучую мышь? Крылышко еще торчит у нее изо рта, еще трепещет, мелко так подергивается, словно пытается взлететь, – а змее по фигу. Знаешь почему? Потому что другой конец летучей мыши уже переваривается у нее в брюхе. Змее – той даже шевелиться не надо, лежит себе и заглатывает, никуда не торопится. Даже жевать не надо, – так рассуждал Кундо Рей, наблюдая, как Ричард Ноблес пожирает биг-мак, закидывая в рот жареную картошку, сразу по нескольку кусочков, предварительно окунув их в кетчуп. – М-м-м-м… вкусная, сочная летучая мышь!

Они сидели в «Макдональдсе» на федеральном шоссе в Делрей-бич. Набилось много местных, время ланча. Ноблес был в своей синей двухцветной униформе охранника, но без шляпы. В его семье мужчины, привыкнув проводить жизнь на свежем воздухе, даже дома ходили в шляпах– Ноблес с детства ненавидел эту манеру. Он любил давать волю своим золотистым волосам, время от времени приглаживая их рукой – этакий небрежный, вальяжный вид.

Набив гамбургером рот, Ноблес похвастался:

– Мне доводилось есть змей. Несколько разновидностей отведал. Посыпаешь мукой, жаришь на большом огне, так чтобы мясо потрескалось, – ничего, сносно. Вот летучих мышей не пробовал. Сдерешь с нее шкуру– и что останется?

Вот так-то– если кубинец рассчитывает, что его стошнит от подобной муры, зря тратит время, а если у него что другое на уме и он к этому ведет издалека, так пусть говорит яснее.

А тот, прихлебывая кофе (жрать ничего не стал), и говорит:

– Понимаешь, к чему я веду?

Значит, сейчас наконец перейдет к делу. Чертов кубинский пижон, волосы волнистые, в ухе золотая серьга. Кундо Рей – единственный знакомый Ноблесу чернокожий с длинными, до плеч, локонами. Пробор справа, косая прядь падает на лоб и левый глаз. Эти волосы, эти золотые цепи и шелковые рубашки придают Кундо такой щегольской, изнеженный вид. Они познакомились прошлым летом, десять месяцев тому назад.

Вот как это вышло: Ноблес совершал патрульный объезд на казенном «плимуте» со звездой охранной компании «Стар секьюрити» на дверце, проезжал мимо супермаркетов и магазинов, направляя свет фар в темные уголки парковочных площадок в надежде наткнуться на какого-нибудь подозрительного ниггера, чтобы было с кем поразмяться. Так он доехал до автосалона «шевроле» на Глейд-роуд и там вышел из машины. Полагалось войти в магазин и осмотреться: ему выдавали специальный ключ для временного отключения сигнализации. В тот вечер, когда он вышел из магазина, возле «плимута» его поджидал этот тип.

– Не оставите ли дверь открытой, сэр, чтобы я мог забрать ключи от моей машины?

Он сказал Ноблесу, что якобы собирался сегодня взять машину на пробу (пять тысяч миль бесплатного пробега!), да не успел до закрытия. Ему всего-то и нужно, что забрать ключи. Все это черный прохвост излагал Ноблесу со смешным кубинским акцентом, словно принимал его за идиота. Ноблес пару раз нетерпеливо хлопнул себя ладонью по обтянутой кожей заднице, но потом невольно ухмыльнулся, и негр явно воспринял это как поощрение и предложил:

– А если вы мне не верите, сэр, можно сделать так: вы кладете в карман пять сотен и отваливаете отсюда.

Ноблес всегда уважал храбрых людей, а этот кубинец к тому же знал вежливое обхождение, в глазах у него черти плясали.

Обычно Кундо Рей, ловко соединив проводки, угонял с парковки у магазина новехонькую машинку, ставил ворованные номера, ехал в Саут-Майами или в Хоумстид, в знакомые круглосуточно работавшие гаражи, и там продавал автомобиль на запчасти. Две вылазки в месяц по две с половиной штуки за авто. А еще он два раза в неделю выступал в стриптиз-шоу– попотеет хорошенько, оторвется на все сто, да еще и подзаработает.

Это поначалу озадачило Ноблеса. То есть как – стриптиз?!

Да, Кундо Рей был профессиональным стриптизером, он отплясывал в набедренной повязке, пятнистой, как шкура леопарда. Дамочки вскакивали на высокие стулья бара, совали деньги ему за повязку, он приостанавливался, давал им пощупать, легко уворачивался и грозил пальчиком – ни-ни, – если какая из них пыталась его пожмыхать. Грязные танцы, прыжки и ужимки в ритме сальсы, порой под металлический грохот барабана – прекрасное времяпрепровождение во всех клубах от дамского на Уэст-Палм до гей-бара «Чики» на Саут-бич, где Кундо тоже появлялся порой, хотя это, как он сам говорил, трудная работенка. Приходилось до отказа набивать нос кокаином, чтобы не сдали нервы, опасное местечко, и шоу только для сумасшедших.

Может, он и сам был из этих? По первости, когда они вместе усаживались в «плимут», высматривая подходящий автомобиль, Ноблес с тревогой ожидал, как бы Кундо не ухватил его за предмет его гордости, но кубинец на него не покушался, а насчет задниц рассуждал с видом знатока, и в конце концов Ноблес решил, что его приятель не столько извращенец, сколько похабник.

Но с какой стати мужик, пусть даже и кубинец, станет разыгрывать из себя извращенца, если он нормальный мужик?

– Зачем тебе это? – спросил он Кундо Рея, и Кундо Рей ему ответил:

– Я ворую машины в темноте, а танцую при полном освещении.

Только однажды Ноблес зашел посмотреть на его пляски, в заведении на обочине шоссе Майами Интернешнл. Он и сам возбудился, когда все эти леди начали жадно тянуться к паху Кундо, к его набедренной повязке, а тот крутился, извиваясь перед ними под эту странную музыку, сверкая белыми зубами, причмокивая, присюсюкивая. Господи Иисусе! С него хватило одного раза. Ноблес решил, что для таких вот безумных плясок кубинцу требуется больше наглости, нежели для ночного грабежа.

Они наладили дело. Ноблес заходил в магазин и доставал ключ, Кундо Рей заводил им машину, и Ноблес вешал ключ на место, чтобы потом вместе с остальными полицейскими озадаченно почесывать затылок, скосив взгляд, пинать ногой гравий на стоянке и всем своим видом выражать недоумение, как же это новенькая машинка исчезла из магазина. Несколько минут работы в потемках приносили ему штуку ежемесячно.

– Эта змея, которую я видел, она примерно вот такой длины, – продолжал Кундо Рей, широко расставив руки и переводя взгляд с левой ладони на правую. – Сколько это получается? И двух метров не будет. Она лежала на песочке и заглатывала летучую мышь три часа подряд, пока не остался только кончик крылышка, торчащий у нее изо рта. Она никуда не торопилась… змеи никогда не торопятся.

– Ну? – поторопил его Ноблес.

– У змеи что есть? Терпение. К чему ей спешить? Вот и насчет этой леди– ты считаешь, что набрел на золотую жилу? Прекрасно, остынь, пусть все идет само собой.

– Знаешь, что я делал, когда мне дарили подарок? – сказал ему Ноблес. – Я хотел скорее узнать, что там в коробке, я хватал ее и тряс изо всех сил. Я делал так, когда был маленьким. Будешь испытывать мое терпение, партнер, я и тебя потрясу.

Кундо Рей отпил глоток кофе – скверный кофе, вода водой, – наблюдая, как Ноблес вытирает широкие толстые ладони о туго накрахмаленную золотистую салфетку, посасывая больной зуб. Трущобный монстр. Шея такая красная, что водители могут принять ее за сигнал светофора. Кундо Рей всего несколько лет тому назад сошел на берег в округе Дейд – приплыл из Мариэля после отсидки в тюрьме «Камбинадо дель Эсте». Ему пришлось попотеть, чтобы освоить английский, он просил девочек поправлять его речь, а те не хотели – говорили, он так мило болтает. Ричард Ноблес вылез из Диких зарослей всего в нескольких часах езды отсюда, и все же Кундо Рей с уверенностью называл себя американцем, настоящим городским щеголем, а Ноблеса считал чужаком, который небось так и не научился мыть ноги. Здоровенный, светловолосый, вечно готовый все крушить, уверенный в своих силах– глаз не оторвать. Чудище болотное, вырвавшееся на волю.

– Ты мне угрожаешь? – весело переспросил Кундо Рей. Да, ему нравилось наблюдать за Ноблесом, порой даже поддразнивать его, главное– не заходить чересчур далеко. – Не стоит, право.

– Я пошутил, – сказал Ноблес– Ты же мой маленький помощник, верно?

Пусть себе тешится.

– Если твоя идея так хороша, почему бы не дождаться, когда она вернется домой? – предложил он.

– Потому что я хочу сделать это сейчас, хочу сбросить эту чертову униформу, напялить что-нибудь модное, спортивное. В смысле – навсегда, а не только в выходные. Этот вечно пьяный засранец на которого я работаю, в любой момент может разориться, совершенно не умеет вести дела. Нанял молокососов, только вчера из колледжа, у них мозгов не больше, чем у кактуса. Я вкалываю день и ночь точно ломовая лошадь, этому придурку на выпивку.

Кундо Рей покосился на своего напарника, подергал золотую серьгу:

– Не пойму, к чему ты клонишь.

– К тому, что хочу покончить с этим прямо сейчас, ясно тебе? Прочисти уши и заодно сними свок девчачью побрякушку, с тобой стыдно на люди показаться.

– Хорошо, но плана-то у тебя пока нет, – возразил Кундо Рей, нисколько не смутившись. Он осторожно забрасывал удочку, ожидая, пока партнер клюнет на приманку. – Говоришь, у этой бабы большая квартира, очень дорогая, ты был там несколько раз, да?

– Один раз, прошлой ночью.

– Ладно, большая квартира, машина…

– «Кадиллак Эльдорадо».

– Может быть, драгоценности…

– К черту все это, я не собираюсь ее грабить.

– Нет? А что же мы с ней сделаем?

– Подвесим и заживо сдерем шкуру.

Кундо Рей вновь принялся играть со своей серьгой:

– Подвесим и сдерем шкуру. Заживо?

– Только сперва надо выяснить, куда она подевалась.

– Не хочешь подождать, пока она вернется домой?

– Когда еще это будет? Ее наверняка увезли в больницу или в какой-нибудь пансион.

Ноблес примолк, сощурив глаза в щелочки, усмехаясь, демонстрируя кубинцу свою изобретательность и вместе с тем искреннее расположение к нему.

– Ты легко разузнаешь. Такому хитрецу, как ты, это ничего не стоит. Заодно развлечешься. Можно подумать, ты сейчас очень занят.

Мимо шли три молоденькие девушки с подносами. Кундо Рей – теперь он дергал себя за кончики черных как воронье крыло локонов, напряженно размышляя, но не упуская из виду все, что происходит вокруг, – рассеянно посмотрел им вслед. Ноблес же и слова не сказал телкам, даже не попытался щипнуть за задницу. Сосредоточен он нынче, делом занят.

Надкусив первый гамбургер, Ноблес пустился разглагольствовать насчет парня, которому он выпустит кишки. Как его зовут, Ноблес не знает, тот был одет в рубаху с бананами и еще какими-то фруктами. Этот парень– как его бишь– «вырубил» Ноблеса. Он хотел узнать, где тот живет, но главное – хотел найти ту женщину, которая раньше снималась в кино.

– Ты что, на нее запал? – поинтересовался кубинец.

– Чтоб я на нее запал, ей надо быть лет на двадцать помоложе, – огрызнулся Ноблес. – Старуха. Выглядит неплохо, знаешь ли, но ее время вышло. – Он навис над столом и добавил мрачно: – Что поделаешь, все мы не молодеем.

– Знаешь, почему я против, – сказал ему кубинец, – не хочу напиваться допьяна.

– Пропустишь пяток бокалов рома с колой, чтобы глаза малость остекленели, и хватит. Главное, чтобы выглядело правдоподобно. Я тебя арестую, отвезу туда, ты первым делом разыщешь журнал, выяснишь, куда ее отвезли. Гленн сказал, такой большой синий блокнот. Валяется на столе, но не в дальнем кабинете, а в главном, в западной части здания. Как войдешь, сразу поворачивай направо. Синий блокнот, в нем записано, кого куда отвезли – на дезинтоксикацию, в приют или передали кому-то на поруки, в таком случае записывают имя поручителя и его адрес.

– Если Гленн знает, где у них этот журнал, пусть сам и посмотрит, – предложил Кундо Рей. – Заглянет к ним и спросит, куда ее увезли.

– Не, Гленн не тот человек. Они спросят его, с какой стати ему это понадобилось, он начнет потеть, точно его какая муха укусила, начнет дергаться, как бы они не позвонили в полицейский участок Бока и не вычислили его. Нет, у Гленна для такого дела маловато наглости.

– Но ведь ты уже вовлек его…

– Нет. Ничего подобного. Я вышел из бара прошлой ночью, огляделся по сторонам, и тут Гленн сказал мне, что они ее загребли, вот и всё. Гленн из Уматиллы, как и я, мы с ним давно корешимся, но старина Гленн для этого дела не подходит. – Ноблес подмигнул и осклабился в усмешке. – У меня ведь есть такой напарник, как ты, зачем мне кто-то еще?

– Не хочу напиваться допьяна, – проворчал Кундо Рей.

– Да и не надо – так, разогрейся малость.

– Есть идея получше, – сказал Кундо Рей. – Ты доел наконец?

Они вышли из «Макдональдса» и уселись в казенный темно-синий «плимут» со звездой на Дверце.

– Однажды меня повязали, – сказал Кундо Рей, – в округе Волюсия– странное место, долен сказать. Не знаю, какого лешего меня туда понесло, спецзаказ, один парень хотел «корветт», помоему, он торгует виски. Там все говорят на твой манер.

Ноблес снова усмехнулся:

– Еще бы, это мои родные места. Я знаю ребят, которые гонят виски. – Тут он заметил, что Кундо неторопливо расстегивает рубашку и сбрасывает ее с плеч. – Эй, что ты надумал?

– Я попал в тюрьму, мне посоветовали признать себя виновным, дескать, посадят на год в «Апалачи» – так, кажется, называется это место.

Господи, да он уже и брюки стянул со своей тощей задницы! Ноблес переводил взгляд с полуобнаженного кубинца на федеральное шоссе, продвигаясь на север. Машин вокруг было мало.

– Исправительная тюрьма «Апалачи», – кивнул он, прикидываясь, будто его не колышет, чем там занят ниггер. – По-моему, она для малолеток, но такого шкета, как ты, вполне могли туда отправить.

– Я разорвал на себе одежду, – продолжал Кундо Рей.

– И что?

Он уже разделся догола, сложил брюки и шелковую рубашку, остались только красные трусики. Отстегивает золотые цепочки.

– Я сказал, будто у меня по всему телу ползают какие-то мелкие твари-невидимки, я стал орать и чесался аж до крови.

– Мелкие твари? – засмеялся Ноблес– Boт черт.

– Тогда они послали меня в «Чатахучи», слыхал о таком местечке?

– Еще бы. Сумасшедший дом на самой границе с Джорджией.

– И вот однажды ночью вышел я из сумасшедшего дома, пересек границу и оказался на свободе. Туфли я снимать не стану.

– Правильно. – Ноблес свернул на Четвертую Норт-Ист, направляясь к оштукатуренному зданию кризисного центра. Вдали у заправки виднелись автомобили, но поблизости не было ни души.

– Придется доверить тебе мои сокровища. Не вздумай их продать.

– Я присмотрю за ними. Слышь, я не хочу заходить туда с таким голожопым.

– И не надо, они и так меня впустят. Синяя записная книжка, говоришь?

Ноблес затормозил и пальцем указал на здание центра:

– Вон там, в том крыле.

– Ладно, я выйду на связь, – сказал Кундо Рей, распахивая дверцу.

– Минуточку, – остановил его Ноблес– Там такая девка работает, она вроде как главная. Темные волнистые волосы, ноги длинные-предлинные, задница неплохая, высоко посажена. Проверь, где она живет, работает ли в ночную смену, ясно?

– Не много ли хочешь? – Кундо Рей вышел из машины, снял красные трусы и бросил их в открытое окно на сиденье. – Спрячь их где-нибудь. чтобы я мог их найти.

– Я суну их в бумажный пакет и спрячу в кустах позади парковки. Пройдешь отсюда на городской пляж, на тебя никто и внимания не обратит.

– О'кей. До встречи.

Вы только посмотрите на этого сукина сына! Ноблес разинув рот наблюдал, как Кундо обходит машину– не считая темных носков и белых туфель, голенький, как в тот день, когда он появился на свет на какой-нибудь плантации сахарного тростника, – пересекает улицу и направляется прямиком к кризисному центру. Ягодицы, словно две половинки бледной луны, светлее, чем его смуглое тело, – почему-то это удивило Ноблеса. Идет себе, словно на прогулке. Обернулся, сделал приятелю ручкой– этого Ноблес уже не смог вынести, нажал на газ и был таков.