Текст книги "Париж в любви"

Элоиза Джеймс
Париж в любви

Посвящаю «Париж в любви» моей семье: любимому мужу Алессандро и детям, Луке и Анне, которые, сами того не ведая, внесли в эту книгу очень много юмора.

Предисловие к La Vie Parisienne[1]1
  Парижская жизнь (фр.). Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть]

В декабре 2007 года моя мать умерла от рака. Две недели спустя мне поставили тот же диагноз.

Я всегда страстно любила читать мемуары, особенно те, в которых повествуется об ужасных болезнях. Глазея на автомобильную аварию, испытываешь чувство стыда, но чтение мемуаров, где речь идет, скажем, о рассеянном склерозе, – вполне пристойное занятие. Ведь, узнавая о трагедиях других людей, ты как бы готовишься к будущему – мало ли что может случиться. Прежде чем мне поставили диагноз, я прочла по крайней мере десять мемуаров тех, у кого был рак, и совершенно точно знала, что произойдет дальше.

И я сразу же начала ждать эйфории – ведь меня должна потрясти красота мира. Я увижу радость в глазах моих детей (а не ослиное упрямство), откажусь от кофеина и буду заниматься йогой на фоне заката. Мое лучшее «я» выйдет из укрытия, и я перестану тратить время на компьютер и донимать своего мужа, так как стану менее раздражительной.

У меня рак… Но хорошая новость заключается в том, что я научусь жить минутой.

А может быть, и нет.

Когда реакция «жизнь прекрасна» не проявилась сразу, я решила пока что не провозглашать радость жизни своим modus vivendi[2]2
  Образ жизни (лат.).


[Закрыть] и занялась поисками доктора. Моя мать потребовала у своего хирурга дать ей достаточно времени, чтобы хотя бы закончить роман, который она писала, и хирург уступил. Мама читала корректуру прямо в хосписе. Я не могла сосредоточиться на радости жизни, так как упорно искала такого специалиста по раку груди, который дал бы мне столько времени, сколько я хочу – еще около сорока лет. А быть может, пятидесяти.

Моя сестра Бриджет, обладающая научным складом ума и способностью запоминать неприятные медицинские факты, сопровождала меня в поисках подходящего онколога. Сначала мы попали к неистовой женщине на Медисон-авеню, которая украсила свой кабинет куклами «Чудо-женщина». Я увидела в этом инфантильную (но не лишенную приятности) joie de vivre[3]3
  Радость жизни (фр.).


[Закрыть], но Бриджет сочла это саморекламой. Доктор «Чудо-женщина» была готова к битве с превосходящими силами противника. В ее глазах горел огонь истинной веры, когда она заявила, что следует удалить одни части моего тела, а другие подвергнуть лучевой терапии. Она заставила меня лечь на кушетку и взяла кровь на генный тест прямо у себя в кабинете.

– Не беспокойтесь о страховке, – сказала она бодрым тоном. – После того, как узнают историю вашей семьи, они заплатят.

Узнав, что у меня нет гена BRAC, который ставит на вас большое красное клеймо «Р» (рак), я не смогла заставить себя вернуться в ее кабинет. Для борьбы с BRAC доктор «Чудо-женщина» предлагала политику выжженной земли, горя желанием ринуться в бой. Я начала лучше спать, как только решила, что моя ранняя стадия – что-то вроде герпеса. Это была еще одна болезнь, про которую я читала и которой надеялась избежать – неприятная, но вряд ли роковая.

В конце концов мы с Бриджет нашли спокойного онколога, который рекомендовал лучевую терапию и лечение гормонами. Он также заметил очевидное: все дело в моей груди. Я перестала думать о герпесе. Поскольку можно прожить и без этой части тела, то я в срочном порядке лишилась груди.

Однако, избежав химиотерапии и лучевой терапии, имела ли я право считать себя почетным ветераном – тем более что моя новая грудь оказалась такой упругой и круглой? Я решила, что ответ будет отрицательный. И теперь стало понятно, почему у меня нет эйфории и я не склонна наблюдать закат, по-собачьи стоя на четвереньках. Не видать мне ленты ордена Подвязки. Очевидно, диагноз был не настолько серьезен, чтобы в корне изменилась моя личность.

Да, мне повезло. У меня улучшилась внешность, но осталась прежняя душа.

И вдруг я стала избавляться от своего имущества, начав с книг. С семи лет я собирала романы и составляла каталоги своей библиотеки. Любимые книги я держала поближе к дверям – на случай пожара. На коробке с «Хрониками Нарнии» была сделана надпись крупными буквами: это было указание родителям не забыть о ней, когда они будут выносить через дверь мое тело (предположительно, бесчувственное) за секунду до того, как рухнет потолок.

А теперь я начала самозабвенно раздавать книги. Мой муж, Алессандро, пережил историю с моим раком значительно легче, чем ее последствия. Разделываясь со своей собственностью, я уговаривала его сделать то же самое – правда, безрезультатно. Алессандро был решительно против. Впрочем, об этом можно было догадаться, взглянув на коробки с аккуратными ярлыками, хранившиеся у нас на чердаке. В них были все его экзаменационные работы, начиная с 1988 года. Порой я испытывала беспокойство, как бы пол чердака не прогнулся под тоннами итальянской литературы. Тот день, когда муж обнаружил, что я по ошибке положила три его книги в коробку с ярлыком «Добрая воля»[4]4
  В магазинах «Доброй воли» можно купить подержанные вещи по чисто символическим ценам. Эти вещи жертвует население, а выручка идет на благотворительные цели.


[Закрыть], станет памятным в нашем браке. Он не скоро забудется – так же, как наша брачная ночь, когда Алессандро попытался затопить декоративный камин в номере гостиницы. Дым разбудил всех спавших глубоким сном постояльцев. Полыхавшее пламя останется в моей памяти, а эти три книги – в его.

Однако я не остановилась на книгах. Точно так же я поступила со своей одеждой, разделавшись с черными чулками восьмидесятых годов в нераспечатанных конвертах, с шелковой ночной сорочкой, которую надевала в свою задымленную брачную ночь, и с мини-юбками шестого размера. Отдала я и наши свадебные подарки. Мои школьные контрольные полетели в мусорную корзину, за ними последовали и эссе, написанные в колледже, и даже рисунки моих детей, которые я когда-то находила бесконечно милыми.

Годами мы говорили о том, чтобы поселиться на Манхэттене, с тем ностальгическим чувством, с которым моя мать обычно заявляла мне, что могла бы стать балериной, если бы не появилась я. Алессандро вырос в многоквартирном доме в центре Флоренции. Он тосковал по узким улочкам и шуму, с которым мусоровозы разбивают винные бутылки в четыре часа утра. Но я росла на ферме, и когда мы переехали на Восточное побережье, настояла на том, чтобы поселиться в пригороде – пусть даже мне придется преподавать в городе. Я считала, что родительский долг влечет за собой садик за домом, дерево под окном и велит жертвовать городскими удовольствиями.

Итак, мы устроились в очаровательном доме в Нью-Джерси – с садиком, бредфордской грушей[5]5
  Это грушевое дерево широко распространено в Северной Америке и используется только как декоративное.


[Закрыть], двумя кабинетами и сорока книжными шкафами. Но теперь, по прошествии лет, лежа на кушетке и поправляясь после операции, я вдруг осознала, что у меня нет здесь близких друзей, которые могли бы заглянуть и подать мне чай. Люди, которых я любила, жили в Нью-Йорке. Они могли ринуться через мост и нырнуть в туннель, чтобы доставить мне билет в спа – но только в городе.

Мы нашли риелтора.

Глядя из окна гостиной на грушу, я также обнаружила острое желание сделать себе сюрприз. Мне хотелось жить минутой – но только не моей жизни, а жизни кого-то другого. Конкретнее – кого-то из обитателей Парижа. Положение профессора имеет много недостатков (например, мизерное жалованье), но к ним не относится нехватка свободного времени. Мы оба могли взять академический отпуск на год, так что оставалось лишь продлить загранпаспорта. Как только Алессандро узнал, что в Париже есть итальянская школа, которую могут посещать наши двуязычные дети, я повернулась спиной к грушевому дереву и купила новые портьеры на окна. Пустые места на поредевших книжных полках я заполнила розовыми вазами. Дом был продан через пять дней – и это при том, что рынок недвижимости еще никогда не был таким скверным. С нашими автомобилями мы расстались в последнюю очередь.

Лука и Анна, младшие члены нашей семьи, были отнюдь не в восторге от перспективы отъезда во Францию. Особенно их ошеломил тот факт, что из всей нашей семьи только Алессандро говорит по-французски. Хотя дети получили хорошие оценки по французскому, который три года изучали в школе, они действительно не могли объясняться на этом языке. Я пыталась утешить моих скептически настроенных чад тем, что неспособность понимать наших соседей придаст их пребыванию во Франции еще больше шарма. Возникла угроза неповиновения, и я сказала, что в их возрасте тоже терпеть не могла своих родителей. Внушать страх и провоцировать мятеж у своих отпрысков – прямой родительский долг.

Мы поцеловали на прощание друзей, дали обещания насчет Фейсбука и упаковали игрушки. Было закуплено большое количество одежды с логотипами, поскольку один осведомленный друг заверил нас, что демонстрация американских брендов обеспечит популярность в школе Леонардо да Винчи.

Нас ожидал Париж: целый год без лекций и кафедральных обязанностей – просто la vie parisienne.

В августе мы поселились в квартире на улице Консерватории. Эта улица, растянувшаяся на два квартала, славится музыкой, которая в теплые дни доносится из открытых окон консерватории. Мы оказались в девятом округе, в квартале, где проживает много эмигрантов. Там находится Фоли-Бержер, а японских ресторанов больше, чем я могла бы пересчитать.

Я строила великие планы написать четыре книги за время пребывания в Париже: научную книгу о драме якобитских мальчиков в 1607 году, пару любовных романов и один исторический. Но, несмотря на эти амбициозные замыслы, я часами гуляла, а когда дождь стучал в оконное стекло, читала книги в постели. Иногда я тратила две недели на решение кроссворда в «Нью-Йорк таймс», пытаясь каждый вечер найти ключ к разгадке, на что у Уилла Шортца[6]6
  Редактор «Нью-Йорк таймс», заведующий отделом кроссвордов.


[Закрыть], вероятно, ушло бы две секунды.

Довольно скоро я обнаружила один любопытный факт: если писатель не проводит несколько часов за клавиатурой ежедневно, то книга сама не пишется. Я всегда подозревала, что это так, но поскольку выросла в семье писателей (к тому же у нас не было телевизора), то у меня никогда не было шанса это проверить. Даже в бесславный период после колледжа я, вернувшись с работы, корпела над романом. Вспомните, что моя мать сидела в постели в хосписе, правя корректуру. По-видимому, праздность не входила в мою ДНК.

И тем не менее я писала только в Фейсбуке, создавая там что-то вроде хроники онлайн и дублируя ее в сокращенном виде в Твиттере. В конце каждого дня мои крошечные заметки падали со страницы Фейсбука, перемещаясь в Старую почту. Мое щебетание испарялось, столь же эфемерное и тривиальное и столь же сладостное и беззаботное, как наши дни в Париже.

Подборка из этих записок, скомпонованных и отредактированных (некоторые были расширены до коротких эссе), и составила эту книгу. В основном я сохраняла краткую форму, так как она лучше передает аромат моих дней в Париже. Это мимолетные впечатления, зарисовки.

В Париже у меня не было списков необходимых дел и крайних сроков сдачи книг, зато были прогулки в парке и визиты в рыбную лавку. Крайние сроки проходили, не нанося катастрофического ущерба моей писательской карьере. Я расслаблялась, свободная от студентов и заседаний кафедры; лень перестала быть страшным словом.

Я так и не научилась жить минутой, но узнала, что можно тратить минуты попусту – и при этом мир продолжит вращаться на своей оси.

Это был великолепный урок.

Парижская осень

Мы провели лето в Италии, затем взяли напрокат машину и отправились в Париж. Я рисовала себе эту поездку как пресловутый «звездный час», прелюдию к целому году творческой свободы. Но на самом деле дети восприняли ее как шанс наверстать упущенное по части телевидения, которое теперь было доступно круглосуточно благодаря Интернету. «Взгляните, дети! – кричала я с переднего сиденья. – Справа от вас великолепный замок!» Единственным ответом был дикий хохот, вызванный остротами в адрес Рональда Рейгана из телевизионного шоу. А ведь их еще не было на свете, когда он был президентом!

* * *

Прошлую ночь мы провели у друзей, которым принадлежит сад киви в Чильяно, в северной Италии. Это окутанный туманом лес с рядами женских деревьев, отяжелевших от плодов, которые чередуются с бесплодными мужскими. В фермерском доме над кроватями имеются крюки, на которых подвешивают колбасы и сушат травы. Не выказывая ни малейшего уважения к традициям, Лука отпускал шуточки по поводу «мясных крюков» и умолял, чтобы ему разрешили ночевать в машине. Нам с трудом удалось скрыть от наших друзей, что он считает, будто их любимый дом на самом деле – склеп.

* * *

Когда мы снова оказались в машине – нам осталось преодолеть заключительную часть пути в Париж, Анна часами проигрывала неприличные звуки на своем айподе. Стараясь не обращать внимания на то, что моя десятилетняя дочь ведет себя так, будто ей вдвое меньше лет, я отвернулась к окну. Вдоль французского шоссе тянулись короткие вертикальные трубы, из которых высовывались ростки папоротников. Их «оборочки» напоминали мне кукол из моего детства – казалось, эти куклы прячутся в трубах, поджидая шанса проехаться автостопом, если подвернется подходящая семья.

* * *

Наша консьержка, как выяснилось, не француженка, а португалка. У нее круглое лицо и радужная улыбка. Алессандро спустился с ней и исчез на целый час. Оказалось, они все это время обсуждали цены на овощи. Он сообщил мне, что владельцы магазинов на улице Каде, в двух кварталах от нас, все до одного воры. Вооруженные этими сведениями и послушно следуя инструкциям, мы отправились на крытый рынок, Марше Сен-Кентен, где дешевые овощи и честные торговцы. Там потрясающее разнообразие фруктов, включая четыре сорта винограда: мелкий пурпурный, крупный фиолетовый, на редкость сладкий зеленый, а еще крошечные зеленые виноградины с горькими косточками.

* * *

Мы только что провели три часа в банке, открывая счет. Мне казалось, что наш очаровательный говорливый банковский служащий никогда не умолкнет. Чем больше он болтал, тем больше я чувствовала себя американкой. Он даже дал нам телефонный номер на случай, если понадобится совет относительно диеты. Должно быть, не все француженки тоненькие, если им приходится консультироваться на предмет диеты со своим банком.

* * *

Напротив нашего дома, через дорогу, стоит маленький отель, а справа – другой. Если пройти улицу до середины, увидишь огромную готическую церковь, которая называется Сен-Эжен-Сент-Сесиль. Кажется, Святая Цецилия – покровительница музыки: консерватория совсем рядом. Попав в эту церковь, ты словно находишься внутри эмалевой шкатулки для драгоценностей, над которой какой-то сумасшедший ремесленник трудился не один год. Все поверхности – колонны, стены, потолок – покрыты орнаментом, причем узоры разные. Мы глазели с открытым ртом, пока на нас не шикнули, так как шло богослужение. Мне было неловко, что я не понимаю ни слова. Я считала, что тому виной мой скверный французский, однако оказалось, что вся месса проходила на латыни. Мы собираемся сменить эту церковь на американскую католическую.

* * *

Лихорадочно готовясь к поступлению в девятый класс местной школы, Лука только что выпрямил свои красивые итальянские локоны. Теперь он похож на пятнадцатилетнего французского подростка, но только с итальянским носом.

* * *

Сегодня мы участвовали в необычном мероприятии: тысячи парижских хиппи проносились на роликах по средневековому мосту над Сеной, сиявшей под лучами солнца. Участвовали до тех пор, пока я не отлетела, столкнувшись с каким-то незнакомцем, и не шлепнулась на попу. Организатор состязания сказал мне с милой улыбкой, что «это есть слишком difficile[7]7
  Трудно (фр.).


[Закрыть]». Как говорится, так уж вышло. Мы сели на стулья уличного кафе и, попивая оранжину, наблюдали, как мимо течет Париж. Затем мы поехали домой, то и дело нажимая на тормоза.

* * *

Сегодня утром я увидела в метро шикарную француженку… в берете. Как же такое возможно? Если бы берет надела я, то стала бы похожа на одного из бурундуков в «Элвине и бурундуках»[8]8
  Американский фильм.


[Закрыть], исполняющего музыкальный номер из «Поющих под дождем»[9]9
  Американский музыкальный фильм 1952 года с участием Джина Келли.


[Закрыть].

* * *

Анна ненавидит Париж. Ей ненавистен переезд, ненавистна разлука с друзьями, ненавистна ее новая школа – словом, ненавистно все. Я – единственная мать во Франции, которая тащит по улице ребенка, уткнувшегося носом в книгу, лишь бы не видеть ничего парижского.

* * *

В нашем доме широкая лестница с удобными ступенями и окна с цветными стеклами, выходящие во двор. А еще – крошечный лифт, который тащится очень медленно. Мы с мужем можем в него втиснуться, только стоя вплотную друг к другу и втянув животы. Иногда в лифт влезают и сумки с продуктами. Детям приходится подниматься по лестнице пешком. Когда я выхожу из лифта, то обычно вижу Анну, лежащую на последних ступеньках. Она делает вид, что задыхается, одна рука протянута к запертой двери: моя дочь разыгрывает сцену «умирающий в пустыне видит мираж».

* * *

Мясник с нашей улицы решил за мной приударить! Из-за этого у меня такое чувство, будто я попала в фильм. Он сделал мне скидку в одно евро на сосиски. Алессандро придерживается неромантического мнения, что мясник просто превосходный коммерсант. И это верно. Теперь я его клиентка до конца своих дней.

* * *

Алессандро родился и вырос во Флоренции, и природа наделила его страстью к изучению языков (английский и латынь в школе, французский, немецкий, русский и древнегреческий после). Когда мы познакомились, у него был очаровательный акцент, который исчез после того, как его, как он это называет, завлекли в семейную жизнь. Теперь он профессор итальянской литературы в Рутгерском университете и даже возведен в рыцарское достоинство итальянским правительством за какой-то туманный интеллектуальный вклад в республику. Во всяком случае, Алессандро решил не упускать возможности довести свой французский до такого же совершенства, как английский. С этой целью он вывесил в Интернете объявление, в котором предлагал беседовать час на итальянском в обмен на час на французском. Его засыпали ответами. Большинство откликнувшихся, судя по всему, расценило его предложение как возможность свидания «вслепую». Мне лично больше всего понравилось послание от Даниелы («но некоторые называют меня Дашей, так что выбирайте»), которая написала, что у нее есть лишний билет на «Щелкунчика» и что они прекрасно проведут время, беседуя по-французски, – особенно после того, как выпьют много шампанского.

* * *

Сегодня утром тайский ресторан в конце нашей улицы взорвался, в результате чего появились клубы белого дыма и ужасный запах жженой резины. Консьержка поднялась на четвертый этаж, чтобы сообщить нам, что считает, будто владельцы ресторана занимались чем-то нечестивым у себя в подвале.

* * *

Оказалось, что женщина, которая работает в итальянском продуктовом магазине на нашей улице, – из родного города Алессандро. Как только был установлен этот интересный факт, она взяла на себя заботу о его покупках: отставила в сторону оливковое масло (низкого качества), посоветовала взять моцареллу «Буффало» (более свежую, чем сыр, который он выбрал) и отрезала ему пармской ветчины вместо «Сан-Даниэле». Мне пришло в голову, что таким образом хитрая флорентийка под предлогом родства выудила несколько лишних евро из кошелька Алессандро. Однако ее нежная, мягкая моцарелла того стоила.

* * *

Сейчас ночь, целый день шел дождь… Окна открыты, и из консерватории доносятся мелодии дивной оперы.

* * *

Как и в любом большом городе, в Париже есть бездомные. Однако никогда прежде я не видела, чтобы женщина тщательно подметала порог, где собирается спать вместе с бэби и мужем. У некоторых бездомных парижан имеются походные палатки, которые они ставят прямо посреди улицы. У многих есть ухоженные кошки и собаки на поводках.

* * *

Mirabile dictu![10]10
  Странно, удивительно (лат.).


[Закрыть] Анна наконец-то нашла в Париже две вещи, которые ей нравятся. Первая – шоколад, вторая – лавка крысолова, в которой четыре большие крысы свисают вниз головой из мышеловок. Мы делаем крюк, чтобы поглазеть на них, когда идем за покупками.

* * *

Типичнейшая французская сценка: два мальчика играют на улице с багетами, причем это у них не шпаги, как я сначала подумала, а гигантские пенисы.

* * *

Большие волнения! У нас только что побывал трубочист, которого якобы прислала страховая компания нашего хозяина. Он принялся за работу, но тут Алессандро решил его проверить. Оказалось, это было надувательство с целью выманить у нас деньги, так как в услугах трубочиста не нуждались. Мошенника, который успел прочистить две трубы, выставили вместе с его щетками и прочим снаряжением, причем было много выкриков на французском. Все это было очень в духе Диккенса.

* * *

Анна только что сообщила мне о моей кончине. Она воссоздала нашу семью в компьютерной игре «Симс», и я умерла после того, как отказалась прервать чтение ради того, чтобы поесть. «В следующий раз, – сказала она, – я сделаю тебя рок-звездой, и тогда ты не будешь безвылазно сидеть дома».

* * *

У нас в Штатах мясо продается в пластиковой упаковке, а здесь оно выглядит на редкость свежим. Мясник подпаливает последние перышки на упитанном гусе, выкладывая его перед вами. Вначале голуби напоминали мне об окне моего кабинета на работе в Нью-Йорке, теперь же я вижу в них просто маленьких вкусных куриц. «Био» – то есть натуральный голубь – особенно соблазнителен.

* * *

За окном моего кабинета бесшумно движется вниз деревянная платформа с верхнего этажа. На ней спускают изысканную мебель: изумительные кресла, библиотечный столик, антикварный письменный стол. Это зрелище пагубно для моего рабочего графика, так как каждые пятнадцать минут я вскакиваю со своего стула, чтобы полюбоваться на раритеты.

* * *

У итальянской школы Леонардо да Винчи неприметная входная дверь, но ее легко найти: на тротуаре перед школой стайка итальянских mammas[11]11
  Мамы (ит.).


[Закрыть] бурно обсуждает, как трудно найти в Париже хорошую пасту. Лука вернулся домой после первого дня в школе с таким выражением лица, будто его контузило. Он должен будет заниматься «архитектурным черчением» (что бы это ни значило), переводом с латыни на итальянский и какой-то математикой, которую ему не удалось опознать. Мы думаем, что это продвинутая геометрия.

* * *

Как оказалось, американская католическая церковь находится на авеню Ош, на приличном расстоянии от нашего дома. Месса перенесла меня в мой лагерь лютеранской Библии 1970-х: было много гитар, мы держались за руки и пели: «Нужна лишь искра, чтоб костер разжечь…»[12]12
  Песня французского рок-певца Джонни Холлидея.


[Закрыть]

* * *

Между половиной седьмого и семью часами вечера почти каждый прохожий размахивает багетом, завернутым в обрывок белой бумаги. Мир внезапно наполняется хрустящим хлебом.

* * *

Мы – владельцы чихуахуа по имени Мило, страдающего ожирением. Он регулярно совершал перелеты между Соединенными Штатами и Италией до того рокового августа, когда авиакомпания «Эр Франс» заявила, что он слишком толстый для самолета. С тех пор он живет во Флоренции у матери Алессандро, Марины, стряпня которой оказывает дальнейшее пагубное воздействие на его талию. Марина сегодня звонила, чтобы сообщить, что из-за стресса Мило поправился еще на несколько фунтов (хотя черствый ветеринар предположил, что прибавка в весе – результат того, что он объедается ветчиной). Причину стресса Мило трудно определить: ему ни в чем нет отказа, и он спит на бархатной подушке, как императорский кот в сказке. Однако Марина заявляет, что присутствие других собак на улице (а если брать шире, то и во всем мире) сильно его расстраивает.

* * *

Из-за дикой спешки утром я не успела позавтракать, так как старалась вовремя доставить Анну в школу. Возвращаясь домой на метро, я скинула пальто – и обнаружила, что на мне пижамная куртка. Я проехала с горящими ушами восемь остановок среди элегантных пассажиров (из-за тесноты невозможно было снова надеть пальто), делая вид, будто это вовсе и не я стою тут в веселенькой фланелевой пижамке в зеленую и желтую полоску.

* * *

У нас дома оба моих ребенка ходили в школу квакерского толка, где в качестве наказания применялись задушевные беседы – здесь же учителя кричат на учеников и заставляют стоять у стенки. И, что еще хуже, всего через несколько дней занятий Лука и Анна обнаружили, что они последние в классе – каждый в своем. И мы с тревогой подумали, что, хотя в обожаемой американской школе их научили быть очень милыми, возможно, там были серьезные упущения по академической части.

* * *

Воскресное утро, одиннадцать часов. Медный духовой оркестр из четырех человек остановился на углу нашей улицы и сыграл мелодии из «Моей прекрасной леди». Мы все столпились у окна, и музыканты, послав нам воздушные поцелуи, попросили бросить им деньги. Что и сделали с превеликим удовольствием мои дети.

* * *

Анна резко распахнула дверь квартиры, вернувшись после школы.

– Мама! На меня сегодня напали!

– Что случилось? – спросила я.

– Девочка по имени Домитилла меня ударила! – ответила Анна, округлив глаза. – Она сказала, что я кричу ей в ухо.

Мы выбирали школу Анны в Нью-Джерси именно с учетом такого рода конфликтов. Там уделялось много времени тому, чтобы научить школьников отвергать насилие и разрешать конфликтные ситуации. Они изучали Махатму Ганди и Мартина Лютера Кинга. Я с надеждой осведомилась, как же отреагировала Анна на свое первое столкновение с агрессией на школьной площадке для игр.

– Я дала ей сдачи, – пояснила дочь. – Моя рука просто сама поднялась в воздух.

* * *

Вчера я зашла в парикмахерский салон и попросила покрасить мне волосы в мой привычный рыжий цвет. Но coiffeur[13]13
  Парикмахер (фр.).


[Закрыть] отрезала: «Non![14]14
  Нет (фр.).


[Закрыть] Для вас – золотой. В рыжем нет шика». Хорошо, что в нашей квартире милосердные лампочки с малым количеством вольт – потому что при ярком свете я превращаюсь в цветочек «ноготок».

* * *

Алессандро попросили стать членом комитета школы Леонардо да Винчи. Он трогательно возражал, что находится в академическом отпуске и не может участвовать в работе комитета, но в конце концов согласился. Сегодня было собрание под девизом «Добро пожаловать в школу». Учительница итальянского, преподающая в классе Анны, заявила, что в этом классе плохо обстоит дело с дисциплиной, так что этих детей трудно будет обучать. Мать одной ученицы поднялась и сказала, что ее дочь – назовем ее Беатриче, – пожаловалась на то, что ей велели замолчать. «Вы не должны затыкать рот моей дочери, – возмущалась мать Беатриче. – Это ее травмирует. Я растила ее, чтобы она свободно высказывала свое мнение». А я-то думала, что такая патологическая одержимость свободой речи для детей – отличительная черта американцев. Приятно сознавать, что зря клеветала на свою родную страну.

* * *

Я открыла по крайней мере один секрет худобы француженок. Вчера мы провели вечер в ресторане, где за соседним столиком сидела шикарная семья. Принесли хлеб, и тощая девочка-подросток потянулась за ним. Не моргнув глазом, maman[15]15
  Мать (фр.).


[Закрыть] схватила корзинку и поставила на книжную полку рядом со столиком. Из сочувствия я налегла на хлеб.

* * *

Алессандро ходил за покупками, а вернувшись, сказал:

– Я собирался купить тебе цветы из-за того, что мы вчера повздорили.

Я взглянула на его пустые руки, и он пожал плечами.

– Выбор был слишком велик.