Текст книги "Пески. Потомки джиннов"

Глава 12

Очнулась я, терзаемая жестокой рвотой. Деревянный пол рядом был уже испачкан, невдалеке стояло ведро. Я еле успела схватить его, прежде чем комок подступил к горлу снова.

Опустошённый желудок болезненно ныл. Я зажмурилась, обнимая ведро и не обращая внимания на тяжёлый запах рвоты, поднимавшийся с его дна. Голова кружилась, живот сводило судорогой. Тошнотворные позывы не желали униматься, хотя внутри оставались разве что собственные потроха.

«Жива? Неожиданно. Что ж, значит, не всё так и плохо». Немного отдышавшись, я стала приводить мысли в порядок.

«Не отравили, а лишь одурманили. Странно. Армия султана должна была убить, как и всех остальных. Может, оставили в живых, потому что я демджи, представляю ценность? Или просто пожалели слабую девчонку?»

Так или иначе, щадить других им было незачем. Взять хотя бы Жиня: достаточно на него взглянуть, чтобы понять опасность. Могли взять и пристрелить во сне.

Есть лишь один способ проверить. Демджи не способен произнести ложь. Если не получится сказать, значит, Жиня больше нет.

Я сглотнула комок желчи в горле:

– Жинь не погиб!

Правда слетела с моих губ легко, словно молитва во тьме – столь весомо и убедительно, что я поняла наконец, как принцессе Хаве удалось призвать рассвет на помощь любимому. Слова упали, будто солнечные лучи, вмиг подавив панику у меня в груди.

«Он жив! Должно быть, тоже сидит где-то здесь, в заточении».

Я стала поспешно перебирать имена: Шазад, Ахмед, Далила, Хала, Имин. Все живы – мой язык не споткнулся ни разу. Сказать, что у них всё в порядке, после произошедшего было бы рискованно, но хотя бы живы.

Жива и я, теперь надо постараться, чтобы так и осталось. По крайней мере до тех пор, пока не удастся их найти.

Пол под ногами вдруг покачнулся. Что это, вагон поезда? Желудок вновь скрутила тошнота. Нет, на поезд не похоже, там ровная, мерная тряска. Скорее лежу в колыбели, которую качает пьяный великан.

В голове немного прояснилось, я поставила ведро на пол, приподнялась на койке и стала осматриваться. Могу сидеть, уже хорошо.

Сквозь крошечное окошко над головой проникал слабый свет. Тесная комнатка, сырые деревянные стены и такой же пол. Судя по багровым отсветам заката, как в конце жаркого дня в пустыне, время вечернее. Схватили меня ночью, стало быть, проспала почти целые сутки. А может, и дольше.

Наклонившись, чтобы встать, я зацепилась за что-то рукой… и поняла, что привязана к койке.

«Нет, не привязана. Прикована».

Железо обожгло кожу, едва я потянулась к своей силе. Задрала рукав халата, взглянула. Наручник обхватил запястье, словно хищная лапа ручку младенца. Однако не слишком туго: между кожей и железом виднелся просвет. Это хорошо.

Непроизвольно дотронувшись до шеи, я застыла как громом поражённая. Куфия исчезла. Так и есть, ночью Жинь сделал из неё перевязь для больной руки, а потом, когда я, одурманенная, боролась с нападавшим, соскользнула и затерялась в песках.

Конечно, глупо так переживать о какой-то алой тряпке, лежащей теперь где-то под солнцем пустыни. Просто мне её подарил Жинь – стащил с бельевой верёвки в Садзи в тот день, когда мы бежали из Пыль-Тропы. С тех пор я не снимала её никогда, даже будучи с ним в ссоре. Алая куфия была моя… а теперь её нет.

«Ничего, сгодится и что-нибудь другое».

Потеребив подшитый край рубашки, я оторвала от него длинный лоскут и принялась подсовывать под железный наручник. Это было нелегко, ткань была толстая и грубая, но, провозившись какое-то время, я наконец ощутила в себе силу – железо больше не касалось кожи. Во рту было сухо и горько от рвоты, измученное тело ныло, а одурманенная голова ещё кружилась, но песок вновь подчинялся мне.

Я мысленно потянулась за стены, к пустыне. Услышала еле различимый ответ, но связь тут же оборвалась. «Неужели слишком далеко?»

Долой панику, найдём и поближе, как тогда в Сарамотае. Глубоко вдохнув, я прикрыла глаза, отвлекаясь от тошноты и качки под ногами. Вот он, песок, прилипший к телу. Повинуясь взмаху руки, бесчисленные песчинки отделились от кожи и слились в тонкий тугой жгут. Ещё взмах, и цепь, разрубленная, как дерево ударом топора, бессильно повисла, отделившись от наручника.

Преодолевая дурноту, я вскочила и кинулась к двери. В голове стоял туман, руки и ноги онемели, как после долгого пути в жарких песках. Пол резко ушёл вниз, и я вывалилась в длинный тёмный коридор, в одном конце которого откуда-то сверху пробивался слабый свет.

Пол снова стал подниматься, вокруг послышался скрип, и только теперь обрывки услышанного когда-то у костра и рассказы Жиня о его путешествиях всплыли у меня в голове.

«Это не поезд! Меня везут на корабле».

Солнечные лучи падали на крутую деревянную лестницу в конце коридора. Задевая подбородком ступеньки, я кое-как вскарабкалась наверх и с наслаждением вдохнула свежий воздух. Яркий дневной свет после сумрака на миг ослепил, и что впереди, разглядеть было нелегко, но когда это меня останавливало? Ноги сами рванулись вперёд – туда, где палуба вроде бы заканчивалась.

Вслед раздались крики, но я и не думала останавливаться, наоборот, припустила изо всех оставшихся сил и с ходу врезалась в поручни, за которыми ждало спасение.

Спасения не было.

Однажды я спросила Жиня, похоже ли великое Песчаное море на настоящее, и он ответил загадочной насмешливой улыбкой, как обычно, когда я выпытывала очередной его секрет. С тех пор секретов почти не осталось, и я сама могла так улыбаться. Но совсем другое дело, когда видишь своими глазами.

Море раскинулось во все стороны, насколько хватало глаз. Столько воды я не видела за всю свою жизнь и понятия не имела, что в мире её так много. Успела повидать и ручьи, и озёра в оазисах, и даже побывала в богатых городах, которые могли позволить себе фонтаны, но такое… Невероятная ширь простиралась от горизонта до горизонта и держала меня в плену ничуть не хуже бескрайних раскалённых песков вокруг родной Пыль-Тропы.

Грубые руки ухватили меня сзади и оторвали от поручней. «Можно подумать, я такая дура, чтобы сама броситься в эту пучину!»

Пелена дурноты уже отступила, а глаза привыкли к свету, и окружающий мир начал вырисовываться в деталях. Странный запах, должно быть, исходивший от разлившейся во все стороны воды. Перебранка хриплых голосов: как, во имя Всевышнего, пленнице удалось выбраться и кто в этом виноват. Рядом собралась толпа разбойничьего вида – явные мираджийцы с кожей, обожжённой солнцем, а у некоторых она была ещё темнее. Лица обмотаны куфиями, руки затвердели от тяжёлой работы.

Я продолжала сжимать в кулаке песок, но иллюзиями себя не тешила. Получу пулю, прежде чем успею положить хотя бы половину своих тюремщиков. Три револьвера уже нацелились мне в грудь.

А в гуще толпы виднелся роскошный, ослепительно-белый халат. Вот главная причина, по которой Жинь и остальные ещё живы. Нас подстерегла в пустыне вовсе не армия султана.

На меня смотрела тётушка Сафия.

– Это ты меня одурманила! – выдавила я хрипло.

Как ловко и привычно управлялись её руки с пузырьками и коробочками в целительском сундуке у святого отца! Готовить ужин на стоянке тоже помогала она. Чего проще подсыпать что-нибудь в похлёбку, и все заснут – а затем дождаться, пока я выйду из палатки, и зажать рот тряпкой, пропитанной какой-то гадостью. Наворовать могла сколько угодно ещё в целительском шатре. Уже дважды пыталась подсунуть мне «болеутоляющее», и наконец…

Шазад всегда говорила, что я не готова к ударам в спину и потому ей приходится присматривать за мной. Сейчас бы добавила, что я не умею держать язык за зубами… но сама на этот раз была слишком далеко.

«Эта женщина похитила меня!»

– В прошлый раз, когда я опоила того, кто мне доверял, – фыркнула я, – у меня хватило порядочности оставить его в покое.

– Вот беда – и голос в точности, как у неё, – тихо пробормотала Сафия, подходя ближе к борту, где матрос держал меня за руки. – Хитро придумано! – Она дотронулась до лоскута рубашки, подложенного под железный браслет с обрывком цепи. Можно было подумать, она гордится мною. – Значит, всё-таки демджи.

– Ты знаешь про меня! – Я рванулась, но громила держал крепко. Это был не вопрос, но ответы всё равно требовались.

Она осторожно вытащила лоскут из наручника.

– Я торговала снадобьями в Измане ещё до твоего рождения… Думаешь, ты первая демджи, которую я вижу? Большая редкость, стоите целого состояния. Мы умеем вас распознавать. Я догадалась ещё по глазам, а когда нас спасла песчаная буря, убедилась окончательно. И потом… твоя мать так неохотно рассказывала о тебе в письмах.

«Так вот каким ветром занесло Сафию в Сарамотай! Должно быть, местный эмир похвастался, что у него есть девчонка с глазами, как тлеющие угольки, которая умеет зажигать солнце в ладонях… Я тоже кое-чего стою – но от меня им потребуются не пальцы, как от золотокожей Халы, а глаза!»

– Всё это лишь тёмное суеверие! – прошипела я, вспомнив слова Махди, когда он приставил нож к горлу Далилы. – Нас бесполезно разделывать, как мясные туши.

– А какая разница? – Она отвела взгляд, рассеянно наматывая полоску ткани на палец. – Главное, что все верят.

Что тут возразишь? Слухи и суеверия важнее, чем правда. Взять хотя бы легенды о Синеглазом Бандите. Только, похоже, Бандит скоро перестанет быть синеглазым – когда потеряет глаза.

Она кивнула подручному, держащему меня:

– Отведём её к другим девчонкам, так надёжнее.

На этот раз я оказалась куда глубже под палубой, на самом дне корабля. Здесь, в его сырых колышущихся недрах, царил кромешный мрак, но куда меня ведут, стало понятно, когда послышался плач.

По сравнению с трюмом, где содержались пленницы, моя прежняя крошечная тюрьма показалась бы верхом роскоши. Прикованные за обе руки к деревянным переборкам, они сидели в луже плескавшейся воды и дрожали от холода и сырости.

Всего их было около дюжины. Меня вели мимо, и пляшущий свет масляного фонаря выхватывал из темноты одну за другой. Светленькая с золотистыми кудряшками и в широком платье чужеземного покроя, от которого остались одни лохмотья. Другая, темнокожая, сидит зажмурив глаза и откинув голову, и что она жива, можно было догадаться лишь по шевелящимся в молитве губам. Ещё у одной чёрные как смоль волосы свисают на лицо, а глаза с сичаньским разрезом горят ненавистью, провожая тюремщиков. А вот и моя соотечественница в простом халате – сидит, сжавшись от холода. Совсем разные, непохожие друг на друга как день и ночь или небо и песок, – но все как одна красавицы… и это страшнее всего.

Я много слышала от Далилы о том, как их с Жинем мать попала в гарем. Дочь сичаньского купца, выросшая на его корабле, однажды оказалась на залитой кровью палубе среди трупов своих родных. Пираты пощадили её одну. Прелестную шестнадцатилетнюю Лин заковали в цепи и продали новому султану Мираджа, который только что прикончил родного отца и братьев, чтобы занять трон. А чтобы надёжно обеспечить продолжение династии, требовалось много жён.

Заточённая в стенах гарема, Лин выносила и родила сына от человека, которого всей душой ненавидела. Только страшная смерть подруги, ставшей ей почти сестрой, предоставила ей шанс улизнуть и снова уйти в море с новорождённой принцессой-демджи на руках и с двумя совсем юными принцами.

Иногда я сомневалась, знал ли Жинь историю злоключений своей матери. Такое женщины обычно не рассказывают сыновьям, а обсуждают лишь между собой. Дочерей же учат беречься, особенно красивых: люди заметят – обидят.

Я не красотка, но здесь оказалась совсем по другой причине – из-за своего могущества.

На этот раз железные браслеты туго сдавили мне запястья, врезаясь в кожу. Сафия с подручным направились к выходу, забрав с собой фонарь, но сдаться так просто я не могла.

– Тот, кто предаёт свою родную кровь, будет навеки проклят Всевышним! – крикнула я вслед, безуспешно пытаясь уберечь от гнилой воды расшитый халат. Одолженный у подруги, он так и остался на мне со дня свадьбы. Вода уже пробиралась к телу. – Святой отец в Пыль-Тропе много раз говорил это на проповеди!

Я не надеялась, что это тронет Сафию, но она остановилась на пороге и долго молчала, провожая взглядом матроса, исчезавшего во тьме прохода. Затем обернулась.

– Да, говорил. – Её лицо впервые напугало меня – своей невозмутимостью. Похоже, Сафия ни минуты не сомневалась в том, что делала со мной. – Мы с твоей матерью часто молились, – продолжала она сухо, – не только по праздникам и после проповеди, каждый день. Сдвигали вместе молитвенные коврики, закрывали глаза и молились – о своей будущей жизни, о том, чтобы уехать из Пыль-Тропы. – Она приблизилась и глянула мне в глаза холодно и сурово – совсем другой человек, чем я себе представляла. – Я любила свою сестру, как солнце любит небосвод, и сделала бы для неё что угодно… А потом она умерла, и осталась ты, такая похожая – как будто гуль в её мёртвом теле! Представь, каково это – смотреть на тварь, которая её погубила… которая даже не совсем человек, хоть и считает себя человеком!

Она взмахнула фонарём, и я испуганно моргнула, щурясь от пляски света и тени.

– Мою мать погубила не я.

– Она погибла, защищая тебя! От человека, который называл себя твоим отцом. Хочешь знать, что было в её последнем письме?

Хотелось ответить «нет», но демджи не могут лгать.

– Она писала, что ты родилась не от мужа. Он это знал, всегда знал. Ты росла, и она боялась за тебя всё больше. Наконец решила бежать и, если понадобится, умереть за тебя, но тогда и его прихватить с собой!

В тот день я была в песках, из дома донеслись выстрелы. Мне сказали, что мать сошла с ума… На самом деле она убила мужа совершенно сознательно – чтобы спасти меня.

– Твоя мать собиралась ехать в Изман следом за мной. Я возненавидела тебя сразу, ещё когда она написала, что не перенесёт пути через пустыню беременная или с младенцем на руках. Ждала, строила собственную жизнь и надеялась когда-нибудь воссоединиться с сестрой… Чем только я не занималась, что только не творила, лишь бы обеспечить жизнь для нас обеих! А потом Захия умерла – из-за тебя. Теперь я заживу, как того заслуживаю, – и расплачусь тобой!

– Если ты так меня ненавидишь, почему не заберёшь мои глаза сразу, прямо сейчас? – бросила я. «Так ли сильна её ненависть, как она хочет показать?» – Давай, и покончим с этим!

Она снисходительно усмехнулась:

– Можешь поверить: я не стала бы тащить тебя через пустыню просто так… но ты же ценишься на вес золота – вся, целиком.

Мне и раньше приходилось слышать такое. От маленькой демджи в Сарамотае. От Халы, когда она вернулась с Саидой из Измана.

Нет, тётке нужны не мои глаза на продажу для излечения какого-нибудь умирающего богача. Она везёт меня в подарок султану.

Глава 13

Я будто ослепла. Видела только картинки у себя в голове, а снаружи царил вечный мрак, в котором лишь иногда слышались звуки.

Когда сознание на миг возвращалось, я понимала, что вновь одурманена. Огненные кошмары, пламя и горящий песок осаждали меня. Пустыня и люди в ней, охваченные пламенем. Знакомые мне, но лишённые имён в этих видениях. И пара наблюдающих глаз, синих, как раскалённая медь, – таких, как мои. Потому что глаза у меня ещё были. Только как их открыть?

Потом что-то изменилось. Меня как будто двигали, раздавались голоса – далёкие, будто слышишь из глубокого колодца.

– Ты же знаешь: султиму нравятся мираджийки.

«Султим! Когда-то где-то я знала это слово».

– Она не для гарема! – Другой голос, женский, тоже смутно знакомый. При его звуках захотелось потянуться к силе, но тут же снова навалилась тьма. Песок ускользнул из рук, голоса растаяли. Последним, что я услышала, было: – …Опасна.

В дальнем уголке памяти пробудилась слабая искорка.

«Опасна! Пусть даже не сомневаются».

Сознание вдруг прояснилось, в голову разом ударили обрывки ощущений. Ровный камень, холодящий спину, и щемящая боль во всём теле. Хрустально-режущий свет на опущенных веках, птичье разноголосие… и ещё что-то, чужое, странное, мешающее. Опять сонное зелье?

Однако на этот раз глаза удалось открыть. Я лежала в просторной, залитой светом комнате. Солнечные лучи из окна отражались от блестящего мраморного потолка над головой, заставляя камень пылать всем мыслимым многоцветьем небосвода – розовым и кроваво-красным рассветом, тёмно-пурпурным закатом и ослепительно-ясной синевой полудня.

Такой роскоши я ещё не видывала, даже в резиденции эмира в Сарамотае.

«Дворец! Я в столице, во дворце султана».

На совещаниях у принца мы проводили бессчётные часы, обсуждая, как бы ловчее заслать сюда шпионов. Пытались проникнуть через кухню, через прислугу… И вот я здесь – проще некуда, одурманили и притащили сами. Чудеса!

Теперь надо думать, как выбраться отсюда. Ирония судьбы. Я бы посмеялась, не будь так больно.

Тем не менее окружающий мир уже складывался из кусочков, мысли приходили в порядок. Невзирая на тошнотворную слабость и слипающиеся снова веки, я попыталась сесть. Упёрлась локтями в каменное ложе и оттолкнулась изо всех сил, зашипев от нового приступа боли. Лёгкое белое покрывало соскользнуло, я подхватила его и вновь поморщилась, ощущая всей кожей саднящие уколы. Впервые оглядела себя.

Всё тело в бинтах! Руки от запястий до плеч, грудь, поясница… Я залезла под покрывало и провела пальцами по бёдрам – тоже бинты. Словно кукла, сшитая из лоскутков. Только на куклах не бывает кровавых пятен, проступивших сквозь ткань.

«А ещё думала, ничего нет хуже, чем очнуться прикованной к койке на пиратском корабле. Как же неприятно ошибаться!»

Боль от непонятных ран под бинтами стала немного утихать, и я огляделась. Кроме меня, в комнате никого. Что ж, приятный сюрприз.

Рядом на спинку кресла наброшен синий халат – тот самый, в котором я была на свадьбе у Имин. «Сколько дней прошло с тех пор?»

Неловко разминая затёкшие ноги, я поднялась и натянула на перебинтованное тело халат, повозившись с многочисленными крошечными пуговками. «Пальцы шевелятся, значит, руки в порядке. Теперь бы ещё пригоршню песка или хоть револьвер… да что там, даже простой нож сойдёт». Однако никакого оружия в комнате не видно.

Воздушные розовые шторы трепетали на ветру, заслоняя огромный арочный проём. Оттуда веяло просторами песков, и я осторожно приблизилась. «Балкон!»

Впереди, насколько хватало глаз, раскинулся Изман. Такого зрелища мне ещё не приходилось видеть. Плоские, выложенные голубой плиткой дворцовые крыши с бьющими фонтанами теснились далеко внизу, будто обмениваясь дворцовыми слухами. Впереди совсем близко тянулась опалённая солнцем стена с крепостными зубцами, увитыми гроздьями жёлтых и пурпурных цветов, а за ней вплотную друг к другу стояли дома, сражаясь за каждый клочок тени, возвышались золочёные купола и устремлялись копьями в небо минареты.

Жинь как-то сказал, что мне даже не понять, насколько столица велика и обширна. Доведись мне когда-нибудь увидеть его живым, пожалуй, на радостях даже признала бы, что он был прав.

Скопление пёстрых крыш, казалось, уходило вдаль до самого края мира, но я знала, что это не так. Где-то там за стенами и домами начиналась пустыня, откуда я родом. Однако, потянувшись мысленно к желанным пескам, никакого отклика я не ощутила. Пустыня была безжалостно изгнана отсюда. Чтобы добраться до неё, придётся для начала выбраться за стены дворца.

Я прикинула на глаз расстояние от балкона до стены. Пожалуй, в лучшие дни могла бы допрыгнуть… но пульсирующая боль напоминала, что сегодня не лучший день. Если повезёт, сразу окажусь в городе, а если нет, лягу разбитым трупом на камнях внизу. Может, оно и лучше, чем застрять здесь навсегда.

«Нет! Надо выжить, чтобы снова увидеть Шазад… и Ахмеда на троне… и Жиня – должен же он объяснить, в конце концов, какое право имел целовать меня, после того как бросил!

Значит, уходить придётся через ворота. Так, будто я гостья, а не пленница – но там же часовые, к гадалке не ходи!»

Оружия в комнате не было, зато на полке стояла стеклянная ваза с засушенными цветочными лепестками. Схватив её, я подошла к двери и прислушалась. Затем подняла и грохнула о каменную плитку пола. Должны услышать.

Морщась от боли, я опустилась на колени, выбрала из разноцветных осколков самый крупный и зажала в кулаке острым концом наружу. За дверью уже слышались торопливые шаги. Я ждала с колотящимся сердцем, скорчившись у двери спиной к стене.

«Сработало в Сарамотае, сработает и здесь! Султанская стража едва ли сообразительнее, чем у Малика».

Дверь распахнулась, и мимо промелькнули ноги в светло-серых брюках. Тут же бросившись вперёд, я с силой полоснула их сзади под коленями, надеясь добраться до мягкой плоти.

Вместо этого стекло со скрежетом отскочило от чего-то твёрдого. В тонкой ткани брюк зияла прореха, в которой блестели бронзовые механические сочленения.

Я застыла, вспомнив было Нуршема в доспехах, однако вместо гулкого голоса из-под бронзовой маски услышала другой, хотя тоже очень знакомый:

– Берегись!

Запрокинув голову, я посмотрела в лицо человеку, стоявшему надо мной.

– Она вооружена, – продолжал он, равнодушно встречая мой взгляд.

Оказавшись здесь, я была готова к чему угодно, только не к этому. В дверях, аккуратно причёсанный и одетый, хоть и в разорванных брюках, стоял Тамид.

Голова шла кругом, я застыла от изумления. Не могла пошевелиться, даже когда стражник с револьвером в руке обошёл Тамида и выхватил у меня осколок стекла, испачканный кровью – так сильно его сжимали мои пальцы. Я даже не ощутила боли и не сопротивлялась, когда меня рывком подняли на ноги и отвели назад на мраморное ложе. Лишь раз только дёрнулась, но не в попытке убежать, а не в силах отвести взгляд от Тамида.

Мы выросли по соседству, и после смерти матери он стал мне единственным другом на долгие годы. Другом, которого я в последний раз видела, когда бежала из Пыль-Тропы с Жинем верхом на буракки, – видела лежащим в крови на дороге.

«Ты же умер!» – просились на язык слова, но так и не прозвучали. Демджи не могут лгать. Тамид был живёхонек и сосредоточенно подбирал с пола осколки стекла. На меня он даже не смотрел. Лишь еле заметная морщинка появилась между бровей – очевидно, от усилия делать вид, что не знаком со мной.

Теперь он ходил без костыля. Между тем в тот последний раз, когда мы виделись, принц Нагиб прострелил моему другу искалеченную от рождения ногу – за то, что я отказалась выдать Жиня. Я видела своими глазами, как Тамид с воплями корчился на песке. Знаю, как люди теряли ногу и с менее тяжёлыми ранами, но он как ни в чём не бывало ходил на двух. Прислушавшись к металлическим щелчкам, как у ружейного затвора, я с тяжёлым сердцем поняла: одна нога у него теперь металлическая.

– Что с ней делать, святой отец? – спросил охранник.

– Привяжи и оставь там, – сухо бросил Тамид, поднимая последний осколок стекла. – Сказал так, будто я даже не бывший друг, а какая-то вещь.

Грубые солдатские ладони больно обхватили мою забинтованную талию, и я невольно вскрикнула. Тамид наконец поднял глаза.

– Эй… – начал он, и стражник обернулся.

«Наконец-то!»

– Держи, гад!

Я ударила лбом, сама морщась от боли, и солдат пошатнулся, схватившись за голову. Проворно скатилась с лежанки и кинулась к двери, но он всё же успел опомниться и ухватить меня за халат. Кулак взметнулся, целясь в лицо. Сдвинувшись чуть в сторону, как учила Шазад, я готовилась пропустить его для броска через плечо… но удара не дождалась.

В комнате повисла тяжёлая тишина.

Руку стражника задержал незнакомец. На мгновение показалось, что это Ахмед. Гордый профиль сияет золотом в слепящих солнечных лучах, от которых моё зрение отвыкло за долгие дни во тьме. Чёрные волнистые волосы падают на высокий загорелый лоб, тёмные проницательные глаза чуть припухли, как от бессонной ночи. Только губы другие, решительно сжатые, никакой слабости и неуверенности, иногда заметной на лице принца.

Тем не менее несомненно вылеплен из того же теста. Вернее, из его теста вылеплен Ахмед. Что тут удивляться? Сыновья нередко похожи на отцов.

– Умей признавать своё поражение, солдат! – произнёс султан.

Стражник послушно отпустил мой халат, и я отскочила в сторону. Его повелитель повернулся ко мне.

Мне и в голову не приходило, что принц и его отец могут оказаться так похожи друг на друга. Представляла себе кого-то вроде тех жестоких тиранов с выцветших книжных картинок, которых неизменно побеждают хитроумные герои. Ожидала, что султан старый, жирный и лысый, в одежде, усыпанной драгоценностями, отнятыми у простых людей. Оказалось, ничего подобного. Действительность редко похожа на сказки и легенды, уж Синеглазому Бандиту следовало бы это знать.

Султан захватил отцовский трон примерно в возрасте теперешнего Ахмеда, который, как и Жинь, родился в первый год нового правления. Моих знаний арифметики хватало, чтобы подсчитать. Человек, стоявший передо мной, ещё не достиг сорокалетия.

– Ты привезла мне настоящего бойца, – усмехнулся он, обернувшись, и только тут я заметила новую фигуру в дверях. Тётка Сафия! Вскипев, я кинулась к ней и успела бы добраться, если бы султан не удержал меня за плечи. – Тихо, тихо! – буркнул он. – Побереги силы, у тебя их не так много.

В самом деле, от резкого движения голова пошла кругом, ноги подкосились, и я бессильно обвисла в его руках, несмотря на свою ярость.

– Вот и славно, – одобрительно кивнул он, словно собаке, выполнившей команду. – Ну-ка, покажись…

Он потянулся к моему лицу, и я невольно отпрянула, хоть деваться было и некуда. После бегства из Пыль-Тропы синяки от ударов Нагиба, другого его сына, не сходили у меня с лица неделю. Однако, против ожидания, пальцы султана взяли меня за подбородок бережно, почти ласково.

По слухам, когда он захватил трон, половина убитых была на его личном счету, и за минувшие с тех пор двадцать лет султан нисколько не ослаб. Жёсткие ладони его были в мозолях от охоты, войны… и убийств. Достаточно вспомнить казнённую им мать Ахмеда и Далилы. Но те же пальцы с удивительной нежностью отвели пряди моих спутанных волос, чтобы открыть лицо.

– Синеглазая, – задумчиво проговорил он, убирая руку, – как необычно для мираджийки. У меня тревожно заколотилось сердце. Что успели поведать ему Сафия с Тамидом? Неужели слухи о Синеглазом Бандите достигли ушей самого султана? – Твоя тётка всё рассказала, Амани.

– Она лжёт! – поспешно бросила я. – Ей нельзя верить, ни единому слову!

– Хочешь сказать, что ты не демджи, как она утверждает? Или просто злишься, что тебя продала родная тётка?

– Даже не пытайся, Амани, – подхватила Сафия. – В Пыль-Тропе ты могла сколько угодно дурачить простаков, но твоя мать сама призналась мне.

Через плечо султана я поймала выразительный взгляд тётки. Всё ясно: сказала, что привезла меня прямо из Захолустья. А насчёт мятежников промолчала, лгунья. Если султан узнает, что я была с ними, дело кончится плохо и для меня, и для Сафии. Слишком много вопросов к ней сразу возникнет… В конце концов, я представляю ценность как демджи, а не как мятежница.

– Если лжёт, то далеко не первая, – усмехнулся султан. – Мне привозят дочерей отцы и матери со всех концов страны. Чего только не вытворяют: и волосы им шафраном красят, и кожу синькой – можно подумать, я не знаю разницы! – Он погладил меня по щеке, и я вздрогнула от боли, хотя не помнила, где успела пораниться. Презрительно глянул на тётку: – Ты её ненавидишь, и я не могу тебя осуждать… В молельном доме бываешь?

Тамид замер у стены, будто слившись с ней, и я ощущала его пристальный взгляд. В последний раз я молилась по-настоящему ещё в Пыль-Тропе, стоя на коленях с ним рядом, а он ругался, что я верчусь и глазею по сторонам.

– Святые книги учат, что предающие свою плоть и кровь – худшие из предателей, – продолжал султан. – Тётки, продающие племянниц, или сыновья, восстающие против отцов… – Я тревожно сжалась. – Давай договоримся так… как со всеми, кого приводят. Если скажешь, что твой отец не джинн, то свободно выйдешь из дворца и получишь золота, сколько сможешь унести, а тётка твоя получит наказание по твоему выбору. Например, та девушка, которой отец выкрасил кожу, захотела, чтобы его подвесили за ноги и оставили так, пока не умрёт. – Он вновь с улыбкой дотронулся до моей щеки. – Всего четыре коротких слова: «Я не дочь джинна» – и свобода! А если промолчишь, останешься здесь, и золото унесёт твоя тётушка. Ну как, что выберешь?

Роскошное предложение, ничего не скажешь. Свобода, богатство и месть одним махом! Вот только для этого требуется солгать.

– Давай, говори! – подбодрил он. Я не сводила глаз с его губ, всё остальное слишком напоминало Ахмеда.

Напрямую солгать не получится, но это и не обязательно. Мне не раз приходилось увиливать от правды, не произнося ни слова лжи.

– Я не знала своего отца, – выговорила я, помолчав.

Тамид мог бы подтвердить, но обращаться к нему без крайней нужды не хотелось. Может, никто и не знает, что мы знакомы. Кроме того, Тамид может сказать и лишнее, например, про свою ногу или моё бегство с мятежником. Если ещё не сказал, конечно. Лучше пускай молчит.

– Мать никогда не рассказывала об отце, – добавила я, – но другие говорили, что он был из галанов…

Рука султана прижалась к моим губам, не дав договорить. Он наклонился так близко, заслоняя всё своим лицом. Да, удивительно похож на Ахмеда, но не только. Ещё что-то смутно и тревожно знакомое, понять бы только что.

– Мне не нужны твои уловки и полуправда, – еле слышно прошептал он. – Отец мой погиб от моей руки, так и не поняв, в чём ошибся. Я умнее его, иначе мой мятежный сын давно сделал бы то же самое. А сейчас… – Он бережно отвёл последнюю прядь волос, упавшую мне на лицо. – Сейчас я хочу услышать лишь четыре простых слова – и больше ничего.

Про Синеглазого Бандита знали все, кто слушал байки у костра, но демджи – другое дело. Мы существа из легенд, добрая половина мираджийцев даже не верили, что мы существуем на самом деле. Однако султан, должно быть, знал больше других.

Придётся врать, деваться некуда. На карту поставлена не только моя свобода, моя жизнь, но и жизнь всех остальных. Если не удастся улизнуть, этот человек с лицом нашего вождя вытянет из меня правду обо всём, в том числе и о мятежниках. Достаточно с умом составить нужные вопросы… а потом он превратит меня в оружие, как тогда Нуршема. Сделает послушной рабыней.

Я напряглась, в отчаянии пытаясь выдавить спасительные слова.

Но я была демджи и не могла стать никем другим.

А демджи не могут лгать.

Султан расхохотался – весело и удивительно искренне.

– Ну конечно! Я понял, кто ты, с первого взгляда. – Он играл со мной, как кошка с мышью. – Вознагради эту добрую женщину, – повернулся он к стражнику, кивая на тётку.